А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Они слились воедино, они стали одним существом.
Она не скоро обрела чувство реальности. Рафаэль серебристой тенью сидел у открытой балконной двери. Едва заметный ветерок слегка приподнимал раздвинутые занавески, обдувая ее разгоряченную кожу. Все еще пребывая в сладком чувственном сне, она придвинулась к краю кровати.
— Рафаэль?
— Спи.
Она не отрываясь смотрела на его хмурый профиль.
— О чем ты думаешь? — прошептала она.
— Так…
Она ткнулась разгоряченным лицом в холодную подушку. Еще несколько минут назад не было ни прошлого, ни настоящего; не было ни одной мысли, и никакая сила на свете не помешала бы ей почувствовать то, что она чувствовала. Она нисколько не сомневалась, что он все прекрасно понял. Если бы семь лет назад она вела себя так же, у них оставался бы еще шанс.
Молчаливой покорности Рафаэлю было мало, и получилось так, что не она, а он ее отверг. По мере того как они отдалялись друг от друга физически, между ними нарастало непонимание. И теперь она вовсе не готова к обратной ситуации. Она была поражена до глубины души его властью над ней. Сегодня он воспользовался этой властью против нее. И она ничего не смогла противопоставить ей — ни гордости, ни принципов. Она просто приняла его условия, опустившись до обыкновенного физического наслаждения, не имевшего ничего общего ни с их семейными отношениями, ни с их чувствами. Неужели это доставляло ему удовольствие? Внутри у нее все оборвалось. Может, он просто хочет взять реванш за тот первый удар, что она однажды нанесла его гордости? Но если это так, почему он не празднует победу? Почему он угрюмо молчит?
— Ну скажи же, — с вызовом потребовала она.
— Какая ирония судьбы. — Он красноречиво перевел потемневший взгляд с перевернутой постели на ее покрасневшие щеки. — Я вспомнил прошлое. Тогда это еще могло нас спасти… не навсегда, конечно, но хотя бы на какое-то время.
— Не думаю. — От его холодного философского подхода у нее по коже побежали мурашки. — После того, что произошло в Нью-Йорке…
— Это просто видимая часть айсберга, — грубо прервал ее он. — Ни одна семья не может выжить, если между супругами нет доверия, если они не могут быть откровенными друг с другом.
— У тебя было несколько странное представление о том, что такое откровенность. Оно напрочь отбивало у меня всякое желание с тобой откровенничать. Что же касается доверия, — пробормотала она, — то его нужно завоевать.
— Да что ты? Я любил тебя и женился на тебе. Чего же еще?
— Действительно, ты ведь так много поставил на кон, — едко заметила она.
— Si… да, действительно много. По крайней мере для меня это было самым серьезным шагом за всю мою жизнь.
— Помню, как ты однажды вернулся домой на рассвете и не промолвил ни слова.
— А ты спросила, где я был? Нет! — резко отрезал он.
— Если ты пытаешься оправдаться…
— За что? — сурово спросил он. — За то, что я оказал первую помощь пострадавшему в дорожном происшествии? За то, что несколько часов прождал les flies (Полицейских (франц.), чтобы дать свидетельские показания? Сара побледнела.
— Ты попал в аварию?
— Какой смысл говорить об этом сейчас, когда это уже не имеет никакого значения?
Но для Сары это имело значение. Для нее та ночь стала поворотным пунктом на узкой тропинке, бегущей по крутому и скользкому спуску. Она никак не могла отогнать от себя воспоминаний о нескольких днях, что предшествовали тому моменту, когда ее отец снял комнату в городе; о том, как она пыталась все осмыслить в последнюю минуту; о том, как поздно Рафаэль возвращался домой. Но особенно ей запало непоколебимое молчаливое требование матери вести себя так, будто ничего не происходит. Она поняла, что не доверяет Рафаэлю, еще задолго до того, как он ей дал первый повод. С самого начала их совместной жизни она не сомневалась, что в один прекрасный день он ее непременно предаст.
— Или для тебя это так важно? Теперь, с твоей точки зрения, мы в одинаковом положении, — издевался он, не сводя напряженного блестящего взгляда с ее бледного овального лица. — Ты все еще моя жена, хотя и спала с другими мужчинами. Но что поделаешь, ведь мы жили врозь. А сегодня в моде короткая память, es verdad? Сейчас принято разыгрывать безразличие…
— Рафаэль… — попыталась вставить она слово.
— В принципе меня не должно волновать то, что на твоей чудесной коже осталось больше отпечатков пальцев, чем в полицейском участке! — с болью в голосе продолжал он. — No me gusta… Но мне это не нравится. И не вздумай говорить, что я не имею на это право! Мне это по-прежнему не нравится. Я этого не принимаю. И не буду это отрицать.
Это чистосердечное признание потрясло ее, задев в ней какую-то струнку, но она предпочла не копаться в себе. Странно, но она опять начинала чувствовать себя виноватой. И лишь с большим трудом подавила в себе желание разубедить его — в конце концов, она ни в чем не солгала и совесть ее была чиста.
— А ты хоть раз подумал о том, что чувствую я? — спросила она дрожащим голосом.
Он сделал резкий жест рукой, давая ей понять, что его это не интересует.
— Это не одно и то же! Далеко не одно и то же! Я тебе был больше не нужен. Я тебе стал мешать, и ты дала мне это ясно понять задолго до того, как я уехал в Нью-Йорк.
Как он мог такое подумать? Неужели он на самом деле себя так чувствовал? И кто? Рафаэль, эта сильная, уверенная в себе от природы личность? Ее поразило то, что, говоря о себе, он, сам того не подозревая, описал ее чувства пятилетней давности — горечь и боль отверженной жены. Неужели и Рафаэль переживал то же самое? Теперь эта мысль не давала ей покоя. Воспоминания о прощальной сцене, когда он, резко развернувшись на каблуках, просто взял и ушел, бросив на нее довольный от вновь обретенной свободы взгляд, так долго не давали ей покоя! И вдруг выясняется, что это представление не имеет ничего общего с действительностью. Такой человек, как Рафаэль, просто не может быть мелким.
— Я ухожу. — Прежде чем она успела ответить, он вышел в комнату для одевания и стал с шумом открывать и закрывать дверцы шкафа и двигать ящики. Сквозь приоткрытую дверь она видела, как он натягивает запачканные краской джинсы, которые кто-то постарался упрятать на самое дно шкафа. В его смуглой мускулистой спине было что-то настолько беззащитное, что в ней шевельнулась странная боль.
Она со вздохом села на кровати.
— Других мужчин не было.
Широкое плечо едва заметно приподнялось и опустилось, показывая, что ему все безразлично. Он натянул рубашку.
— No importa.
— И я никогда тебе не говорила, что у меня кто-то есть. — Сара с трудом сдерживала желание запустить в него что-нибудь большое и тяжелое. — Ты сам все это придумал.
— Так ведь ты сама этого хотела.
— Может быть, но лишь подспудно, — неуклюже согласилась Сара. — А сейчас я не хочу, чтобы ты так думал.
— А я не хочу больше твоей лжи! — заявил он с презрением, завершая разговор.
— В последний раз говорю тебе правду, — резко заявила она.
Он рассмеялся.
— Ты меня за дурака, что ли, держишь?
Сара яростно закивала головой.
— А другого ты и не заслуживаешь! Только вот что-то не пойму, почему для тебя это имеет такое значение?
Он с застывшим лицом запустил длинные пальцы в густые черные волосы.
— Тебе это все равно не понять.
Она с трудом проглотила ком в горле.
— Я могу попробовать.
— Незачем.
Опять все та же непреодолимая каменная стена. Дверь с легким стуком закрылась, и Сара обессилено упала на кровать. Осушение было такое, будто он ей дал пощечину. Его недоверие потрясло Сару до глубины души. Раньше Рафаэль никогда не ставил под сомнение ее слова. Он всегда верил ей, и вот теперь она поняла, как чувствует себя человек, которому отказывают в доверии.
На следующий день она встала поздно, когда ослепительное солнце уже врывалось в спальню сквозь зашторенные окна. Она так и не смогла по-настоящему заснуть и всю ночь продремала, то и дело просыпаясь. Рафаэль не вернулся, и сначала она была раздражена, затем обеспокоена и наконец почувствовала себя глубоко оскорбленной. Ей было очень больно. Эта ночь, по крайней мере для нее, была особой. А может, ей это просто показалось, пока она, не в силах заснуть, спорила с Рафаэлем.
Приняв душ и помыв голову, она надела светло-вишневые юбку и блузку и поморщилась, увидев в зеркале не очень-то привлекательное отражение. Смешно, но только сейчас она готова была согласиться с Карен, не перестававшей твердить ей о необходимости разнообразить свой скудный гардероб. Хотя и очень практичный: все в нем сочеталось, все было легко постирать. Когда это она стала такой практичной и расчетливой? Пару лет в Труро она еще экспериментировала в различных стилях, но вскоре ей это надоело, и у нее появились другие, более важные заботы. Надо было думать о больной Петиции. При этом воспоминании на лицо ее набежала тень. Консуэло поздоровалась с ней в коридоре.
— Buenas dias, senora. Будете завтракать?
Стол ожидал ее в очаровательном залитом солнцем внутреннем дворике. Воздух был настоян на густом запахе роз и гибискусов. Служанка принесла булочки и горячий шоколад и большую чашу с фруктами.
— Где дети? — спросила Сара.
— Los ftinos с доном Рафаэлем в студии, sefioia.
Такое зрелище пропускать нельзя, решила Сара, но еще долго не могла заставить себя встать из-за стола, бессознательно наслаждаясь первым спокойным, мирным завтраком за последние несколько лет. Когда она, отправив в рот еще одну виноградину, все же начала подниматься из-за стола, в патио вошла Консуэло.
— Донья Исабель просит вас к себе, senora. — У экономки был такой вид, будто она передавала Саре королевское повеление. — После обеда ей надо отдыхать. Вы сможете пойти сейчас, роr favor (Пожалуйста (исп.)?
— Конечно. — Сара натянуто улыбнулась, пытаясь скрыть свое смятение.
— Надеюсь, что… э-э-э… донья Исабель себя лучше чувствует?
— Она все еще слаба, — тепло сказала Консуэло. — Но сегодня, после того как она повидалась с детишками, она намного веселее.
Значит, Джилли и Бен уже познакомились со своей прабабушкой. Рафаэль и его прислуга заставляли ее чувствовать себя легкомысленной матерью. Следующим пунктом в его плане, наверное, стоит нянька, с раздражением подумала она. И тогда ее близкие отношения с детьми будут подорваны. А может, она несправедлива к Рафаэлю? А что, если он считает ее присутствие в этом доме необходимым? Тупо вспомнив, как он ушел прошлой ночью, она решила, что ей надо быть начеку.
По внутренней лестнице Консуэло провела ее в другое крыло дома, резко отличавшееся от того, что она до сих пор здесь видела. Пройдя через большие просторные комнаты с высокими потолками, они вошли в длинные, обитые темными панелями коридоры с полом на разных уровнях и со стенами, увешанными семейными портретами. Сара с удовольствием бы их повнимательнее рассмотрела. Но экономка шла довольно быстро — видимо, донья Исабель не любила ждать.
Консуэло осторожно поскреблась в низкую дверь, которую для них открыла женщина в накрахмаленном белом халате. Сара вошла.
— Вы можете идти, Алиса, — послышалось с самой обыкновенной больничной койки, никак не вписывавшейся в элегантную обстановку комнаты. — Я позвоню, если вы мне понадобитесь.
Медсестра вышла с явным неудовольствием.
— Подойди сюда, чтобы я могла тебя получше рассмотреть, — позвала Сару донья Исабель. — Ты стоишь против света.
— Вы прекрасно говорите по-английски, — только и смогла вымолвить Сара, чувствуя себя очень неуверенно под проницательным взглядом голубых глаз сухопарой старухи.
— Мой отец долгое время был дипломатом в Лондоне, — сообщила ей донья Исабель. — Пожалуйста, присядь. Когда я смотрю на стоящего передо мной человека, у меня начинает кружиться голова.
Сара села на стул около кровати и подверглась еще более тщательному осмотру.
— Рафаэль знает толк в женщинах. — В критическом взгляде его бабушки проскользнуло невольное одобрение. — Ты настоящая леди.
Сара улыбнулась.
— Внешность бывает обманчива.
— Я в таком возрасте, когда не так-то легко ввести в заблуждение, сухо заметила донья Исабель. — Вообще-то, мне было бы интересно узнать, почему ты бросила моего внука, но раз уж вы вновь вместе и с детьми, то большего я и желать не могу. — Она помолчала. — Тебя, наверное, мучает любопытство. Ведь Рафаэль не мог не рассказать тебе, как с ним в свое время обошлись в этой семье.
Сара спокойно выдержала ее вызывающий взгляд.
— Он ничего мне не рассказывал.
Старая женщина откинулась на высокие подушки. Единственным, что выдавало ее волнение, были побелевшие пальцы, державшиеся за высокую перекладину над кроватью.
— Я постараюсь объяснить тебе, что нами двигало.
— В этом нет никакой необходимости, — попыталась остановить ее Сара, чувствуя себя не в своей тарелке.
— Есть. Я лежу здесь и постоянно вспоминаю, что я успела сделать, а что нет. Моя совесть… она до сих пор не дает мне покоя, — ворчливо призналась старуха. — Когда-то мы были дружной, крепкой семьей. У нас с Фелиле было трое детей. Первый был благословением Божьим, второй — наказанием, а третий — ничтожеством. Que? Ты хочешь что-то сказать?
Сара быстро покачана головой, подавив в себе вздох удивления от того, с каким безразличием мать отрекалась от единственного оставшегося в живых сына — Рамона, пусть и непутевого, пусть и не умеющего за себя постоять.
— Самым старшим был Антонио, и мы обожали его. Тони был как солнышко… его все любили. — И хотя взгляд ее был прикован к Саре, по ее изборожденному морщинами лицу можно было понять, что она вновь со своим сыном. — Тони был любимцем…
Молчание затянулось, и Сара облизала пересохшие губы.
— А отец Рафаэля?
— Маркое? — Глубоко запавшие глаза закрылись на мгновенье, как бы не желая допускать к себе неприятные воспоминания. — Он постоянно попадал в какие-то переделки, даже когда был совсем маленьким, и очень завидовал Тони. Он стоил нам целого состояния — а ведь денег у нас тогда было намного меньше, чем сейчас. Фелипе не имел над ним никакой власти. В то же время, когда ему это было нужно, он мог быть самим очарованием. Он соблазнил девушку, которую любил Тони, хотя она ему была и не нужна. Он просто хотел насолить Тони, — резко проговорила донья Исабель. — Маркосу нравилось все разрушать. Посмотри на сегодняшнюю Люсию — злая, очень злая, неприятная… бедняжка Люсия. Она была без ума от Маркоса. Мне до сих пор ее жаль.
— Люсия? — переспросила Сара, не веря своим ушам. — Жена Рамона?
— Прежде чем выйти замуж за Рамона, она была обручена с Маркосом. Но он бросил ее за неделю до свадьбы, — с трудом проговорила старуха. — Больше прощать его было нельзя, и Фелипе прогнал его. С того самого дня он даже пальцем для него не пошевелил. Через два года нам сообщили, что Маркое умер при тяжелых обстоятельствах, связавшись с торговцами наркотиками.
— Простите, я не знала.
Но старая женщина не слышала ее, погрузившись в воспоминания.
— Он женился на цыганке, уже умирая от ран в больнице. Она была беременна от него уже несколько месяцев. Он сделал это, чтобы отомстить нам. — Каким образом? — спросила Сара.
— Тони как-то встретился с Маркосом втайне от нас. Маркое знал, что у Тони лейкемия и что Тони долго не протянет. Следовательно, его ребенок будь то девочка или мальчик — станет наследником и получит все после Тони… Вместо Рамона. — Тихий голос, рассказывавший о семейной трагедии с гордой беспристрастностью, слегка дрожал. — У Тони, однако, наступило некоторое улучшение, и мы начали надеяться, но зря. Он умер в том же году, когда у нас в доме появился Рафаэль. Возможно, наша реакция на его появление была бы другой, если бы мы узнали о его существовании раньше. Но мы этого не знали. Мы ничего не знали о женитьбе Маркоса. Рафаэля нам вручили, как посылку. У него были глаза Маркоса, и они обвиняли нас. Фелипе не мог в них смотреть.
— И тогда вы передали его Рамону и Люсии. — Саре стало плохо, настолько плохо, что она больше не могла этого скрывать. Теперь она поняла все. Люсия, жестоко униженная и брошенная отцом Рафаэля, и Рамон, неожиданно лишенный всего по милости племянника.
— Рамон согласился. Кому-то надо было позаботиться о ребенке, — извиняющимся тоном сказала донья Исабель, но не смогла выдержать напряженного взгляда Сары. Ее тонкие пальцы на перекладине напряглись еще больше. — Я все еще переживала из-за Тони. А Рафаэль заставлял меня чувствовать себя виноватой. Мне было легче отвернуться от него и притвориться, что его нет. Фелипе… он был уверен, что Рафаэль не сын Маркоса… но я-то знала… я знала, — пробормотала она упавшим голосом.
Сара поджала губы и медленно глубоко вздохнула.
Ее собеседница откашлялась.
— Когда мы поняли, что у них творится, — продолжала она уклончиво, мы отправили его в интернат. Нет, даже тогда мы не собирались искупать перед ним свою вину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19