Он же, я так думаю, датчанин или что-то в этом роде. В общем, мы вызвали его из Гелдинг-Марша. У нашего большой палец нарывает.
— Ясно. — Росс попытался установить сколь-нибудь рациональную связь между большим пальцем и убийствами. — Вы хотите сказать, он душитель?
— Не говорите ерунды. Кому придет в голову душить свиней. — В ее голосе он не услышал никакого удивления.
— Разумеется, нет. Во всяком случае, я не ваш мистер Рассмуссен. А вы, однако, миссис Кролл, насколько я понимаю.
— Верно. А вам я зачем понадобилась?
— Может быть, вы пригласите меня в дом? Мне бы хотелось поговорить с вами.
Молодая женщина, храня угрюмый и недоверчивый вид, вновь подвергла его внимательному осмотру. На этот раз Росс пристально посмотрел на нее в ответ, оценив надутое и в то же время неуловимо привлекательное личико и гладкую белую шею, видневшуюся через расстегнутую сверху кроваво-красную льняную рубашку, которая покрывала узкие плечи и мягко намекала на существующие груди.
Миссис Кролл первая отвела взгляд, но в этом ее жесте не чувствовалось ни смущения, ни признания себя побежденной. Нимало не заботило ее, судя по всему, и то, что когда, повернувшись, она пошла перед ним за угол дома, его чувственная заинтересованность значительно усилилась открывшимся видом сзади и прибавившимся к нему движением. Она была прекрасно осведомлена о стандартах своих прелестей — с ходу и без запинки она могла определить их как 85—58—95, — и ее вера в их эффективность была так же проста и абсолютна, как если бы на всех этих частях вытатуировали гарантию «точно такие, как в телевизоре».
Телевизор, как обнаружил Росс, когда они вошли в небольшую, тесно заставленную мебелью гостиную, и был источником музыки, которую он слышал. Переступая порог комнаты, миссис Кролл первым делом нашла глазами серебристо-голубое сияние в углу. Глаза тут же провалились в— маленький экран, как монеты в автомат, в них потух интерес ко всему остальному на свете; казалось, их удерживают в фокусе два невидимых параллельных усика, протянувшиеся из телевизора. Поэтому, пока она ощупью искала путь к софе в центре комнаты, ее тело огибало многочисленные углы с настороженной, чувствительной автономностью слепого.
Росс рассматривал ногу, которая нащупала и оттолкнула в сторону табуретку, стоящую на дороге. Ее пальчики, наполовину открытые низким вырезом туфли из зеленой замши, напоминали маленьких толстых мышат, втиснутых в нейлоновый подследник. Подъем стопы, он заметил, был изогнут грациозно, но при этом оказался несколько полноват, чтобы можно было видеть его изящную костную структуру, которую, как он не раз заявлял, его научили ценить банные виртуозы юго-восточной Турции. Щиколотка имела тот же недостаток, но само ее несовершенство обернулось ее главным достоинством, поскольку ускорило продвижение нетерпеливого взгляда Росса вверх, и он увидел ногу, настолько красноречивую, как ему показалось, в своей готовности откликнуться на любовную ласку, что пальцы его невольно повторили в умилении ее контуры. Особенно убедительно выглядела расслабленная округлость мышцы сзади и чуть выше колена — самое начало бедра, — которая сверкнула на мгновение, когда ее юбка зацепилась за подлокотник софы.
Она устроилась среди подушек, как яркий росчерк пера на листе бумаги. Росс, о существовании которого она словно забыла, без приглашения опустился на стул в нескольких дюймах от нее, спиной к телевизору.
Девушка заговорила первая, не поворачивая головы:
— Ну, что же вам было нужно?
— Поговорить с вами.
— Всеми делами на ферме занимается мой муж. Но все равно, если вы хотите что-то продать, вы понапрасну теряете время. Сейчас он доволен всем, что имеет.
— В это я могу поверить. — Росс следил за ее лицом. Она едва заметно улыбнулась.
— Ваш муж сейчас на ферме?
— Естественно. Вы что думали, он рабочее время в офисе проводит? Он на нижнем поле. Землю роет.
— Я его понимаю.
Молодая женщина подавила смешок, потом нахмурилась.
— Я не люблю людей саркастичных. Может быть, вы мне сразу скажете, что вам нужно, и…
— Я пытаюсь разыскать друга.
— Кого-то из здешних, вы хотите сказать?
— Думаю, он, скорее, просто бывал здесь.
— Как его зовут? — Она откинулась вдоль спинки софы и потянулась к телевизору, чтобы уменьшить громкость. Ей едва удалось дотянуться до ручки кончиками пальцев. Росс с удовлетворением отметил, как ближайшая к нему ягодица напряглась и сделалась похожей на лютню.
— Хопджой, — сказал он. — Брайан Хопджой.
— Никогда не слышала о таком.
Она опять вернулась на свои подушки, поджав одну ногу под себя и оставив другую свисать к полу. Росс отдался во власть знакомого ощущения чего-то чудесного при виде контраста между стальной, скользкой наполненностью чулка и белой, как лепесток, беззащитной плотью над ним. Когда-то он считал канкан вульгарной, псевдо— и даже античувственной уступкой туристам, которым все равно на что смотреть. Со временем он понял истину. Это была проповедь о невещественности того, что отделяет претензионность и все искусственные свойства цивилизации от живой, дышащей реальности с пульсирующими прожилками вен — грань шириной с подвязку.
Росс подался на стуле вперед.
— Миссис Кролл…
Она рассеянно поискала край юбки и потянула ее на колено. Ее пальцы, распрямившись, скользнули ниже по ноге, словно лаская ее, затем она подняла руку и протянула ее Россу. Он схватил ее за кисть и испытал нечто похожее на умиротворение, исследуя кончиком пальца весь набор ее тонких косточек.
— Вы могли и не знать его как Хопджоя, — заметил он.
Она по-прежнему не отводила глаз от экрана; только легчайшее подрагивание руки, которую держал Росс, противоречило ее виду полнейшего безразличия ко всему, что есть в мире, помимо телевизора. Он немного разжал руку и медленно вытянул ее, его пальцы, сложенные чашей, скользнули по ее предплечью, и большой палец замер в мягкой теплой впадинке локтевого сгиба. Пульс — его собственный или ее, он не знал — тихо потукивал в точке прикосновения; Россу он представлялся микрокосмической прелюдией к…
— Так, мы теряем время. — Он убрал свою руку и потянулся ею в грудной карман.
Она повернулась к нему, удивленная его бесцеремонностью. В тот же момент она увидела фотографию; ее глаза расширились.
— Это ваш друг?
— Расскажите мне про него. Она надула губки.
— Почему я должна вам что-то рассказывать? Я даже не знаю, кто вы. Да и имя его вы не смогли правильно назвать.
Росс подметил выражение, с которым она посмотрела на фотографию Хопджоя; оно являло собой смесь нежности и отвлеченного любопытства, как у охотника, перворачивающего убитую птицу носком сапога.
— Имена, — веско заговорил он, — не много значат в нашей игре, миссис Кролл. Мне все равно, как вы называли этого человека и что он для вас значил.
— Это на чтой-то вы намекаете? — Ее голос вдруг стал похож на голос лавочницы, услышавшей звяканье колокольчика над входной дверью. Росс решил, что распознал лицемерие оглушенной тоской жены крестьянина среднего достатка, жаждущей полового уничижения.
— Ваши выкрутасы на мужнином сеновале к делу отношения не имеют никакого, дорогая моя. Интересует меня исключительно то, что привело Хопджоя на эту ферму и что он здесь узнал. Теперь, вероятно, мы лучше понимаем друг друга.
Она поднялась при первых его словах и теперь стояла, испытывая, как он считал, трепетное наслаждение от нанесенного ей оскорбления. Он отметил, что, застыв в негодующей позе, она выпятила узкий мускулистый живот и слегка приплюснутые груди в радующие глаз выпуклости, похожие на колпаки звонков, применяемых в сигнализации от воров.
Миссис Кролл повернулась, выключила телевизионный приемник с таким видом, будто сделала это навсегда, и повернулась назад, к нему лицом.
— В отношениях мистера Тревальяна и меня, — холодно объявила она, — нет ничего, что было бы вашего дурацкого ума дело. — Она замолчала. — Так что, выкусите!
Росс почувствовал, как в нем шевельнулась жалость. Неуклюжесть и неуместная звучность ее отповеди, некоторые грамматические диссонансы выдавали растерянность. Он улыбнулся ей. В неожиданной тишине стали различимы тонкие рокочущие подвывания далкого трактора.
— Тревальян, вы говорите?
— Говард Тревальян. — Она произнесла это имя с вызовом и благоговением школьницы-подростка.
— Садитесь.
Он достал трубку и пожевал пальцами ободок ее чашечки. Девушка колебалась какое-то время, потом отошла подальше и села на стул с прямой спинкой с видом напускного озлобления.
Не глядя на нее, Росс заговорил:
— Тебе придется довериться мне, Бернадетта. Я мог бы назвать тебе мое имя — кстати, меня зовут Росс — и характер моей работы, только поверь, толку от этого будет мало. Я не могу ни удостоверить свою личность, ни предоставить тебе убедительные свидетельства того, чем я занимаюсь. Если бы я мог это сделать, моя профессия перестала бы быть тем, что она есть. Ты не понимаешь. Это естественно. Я и не жду, что ты поймешь. Но, по крайней мере, позволь мне заверить тебя, что то, что может казаться тебе двуличностью и мистификацией, на самом деле чудовищно важно.
Он посмотрел ей в лицо, которое выглядело теперь больше озадаченным, нежели сердитым.
— Не волнуйся, ты никоим образом не пострадаешь. Я не вижу никакой необходимости сообщать твоему мужу то, что ты не хочешь, чтобы он знал; относительно… э… Тревальяна, — он подчеркнуто задержался на этом имени, словно сам лично его не одобрял, — при условии, что ты будешь со мной откровенна.
— Вы детектив или кто?
Он помолчал, снова улыбнувшись.
— Или кто. Думаю, нам лучше всего остановиться на этом.
— Вы работаете с Говардом?
— У нас с ним есть некоторые общие цели.
Миссис Кролл посмотрела на дверь. Потом она прошла через комнату и устроилась на своем привычном месте на софе. Ее лицо было обращено к Россу. Прежде чем заговорить, она провела по губам кончиком языка.
— С ним что-нибудь случилось? Росс пожал плечами.
— В данный момент мы просто не можем его найти.
— А он не вернулся в больницу?
Росс быстро пролистал копию всех донесений Хоп-джоя, которую хранил в своей голове. Какой-то срок Хопджой действительно провел в больнице: на него на бросился неизвестный, вооруженный железным ломом. Нападавший, судя по всему, был болгарин. Выследить его не удалось: вероятно, его отправили тайком из флаксборских доков на родину. Для жертвы — специальная денежная компенсация. Но с тех пор уже прошло какое-то время.
— Нет, — ответил Росс, — я полагаю, он вполне оправился после того случая.
— Я так ужасно переживала. Вот сюда он и упал. — Она мотнула головой по направлению к окну. — Прямо на крышу старой собачьей будки, которая тут раньше стояла. Я думала, Бен убил его насмерть…
— Бен?
— Мой муж. Он выбросил Говарда из окна спальни.
Росс уставился на нее, буравя взглядом, пытаясь добраться до мотивов этой лжи. Была ли она действительно просто согласной жертвой сексуальных причуд Хопджоя? Или кто-то заставил ее дать нарочито дискредитирующее объяснение нанесенным ему ранам?
— Расскажи мне об этом.
Она подняла руку и легко провела средним пальцем по уложенной кольцом косе своих волос. Тугие пряди отсвечивали, подумал Росс, как свежеиспеченные румяные плетенки из Оргеруса. На ее лице отражалась внутренняя борьба.
— Боюсь, что я не должна больше ничего говорить. Я дала слово Говарду…
Он нагнулся вперед и схватил ее за плечо. Сжав его сильнее, он увидел, как в ее глазах промелькнула благодарность, прежде чем тяжелые белые веки лениво и томно поползли вниз. Долгий поцелуй, которым он впился в нее, был своего рода продолжением допроса, неуловимо балансирующим на грани жестокой пытки. Он еще не окончился, а она приоткрыла глаза и застонала сквозь зубы, как узник, умоляющий ускорить казнь, которая положит конец его мучениям.
С рассчитанной и тысячи раз опробованной постепенностью Росс отстранился от нее. Как первоклассный водитель окидывает взглядом двигатель своей машины после пробного запуска на полную мощность, так он теперь быстро пробежал внутренним взором по мышечному и гландулярному аппарату своего высокого мастерства. Он отбросил как воображаемые легкую одышку и мелькнувшее было ощущение судороги в правом плече. Нет, это все пустяки: его старое искусство по-прежнему с ним. Он приготовился начать вторую фазу: «посмотри—как—мне—это—нужно». Открыто глядя ей в глаза, он вызывал через неправильные, но тщательно выверенные промежутки времени чуть заметное подрагивание уголка его плотно сжатого теперь рта. Одну бровь он поднял в немой просьбе разрешить ему все и одновременно с этим нахмурил другую, чтобы показать невозможность долее сопротивляться охватившему его желанию. Это утонченное и весьма трудоемкое представление неизменно заканчивалось покорным согласием объекта на следующую фазу: тактильную апробацию, нарушение целостности застежек на платье и уверенную колонизацию всего, что открывали на своем пути его опытные руки.
Но в этот момент запланированное Россом развитие событий было нарушено совершенно и без малейшей надежды для него вновь установить над ним свой контроль. Издав крик, с которым издерганный и голодный тюлень хватает рыбку, невыносимо долго плясавшую перед его носом, Бернадетта вдруг выгнулась дугой, потом, извернувшись всем телом, намертво зажала Росса между ногами и повалила его на пол, где продолжала жевать его шею, плечо и ухо, выказывая при этом все признаки твердой решимости и совершенного восторга. В несколько секунд ритм соблазнения был остановлен, извращен и чудовищно ускорен в обратном направлении. Среди разгоряченных вскрикиваний, с которыми Бернадетта предавалась любви, Россу показалось, что он слышит доносящийся откуда-то из безбрежного пространства тонкий торжествующий смех врагов.
Час десять минут спустя Росс пробирался назад к машине, а Бернадетта Кролл, с лицом оживленным, как у теленка, следила, чтобы на сковороде не подгорела картошка с капустой, которую она жарила мужу на обед.
Росс чувствовал себя, как человек, неожиданно уцелевший после устроенной на него засады. Он устало поглядывал на чибисов, которые планировали и ложились на крыло у него над головой, а потом вдруг обрушивались на борозды в неряшливом, кувыркающемся пике, словно из них, как из него, кто-то высосал последние силы. И все-таки он не чувствовал ни жалости к себе, ни озлобления. Главное теперь — отсеять от более неловких воспоминаний прошедшего часа всю информацию о Хопджое, которую ему удалось извлечь из своей конкисты в те редкие и непродолжительные периоды, когда ураган бернадеттиных домогательств несколько терял силу.
Хопджой, как указывали на то его собственные донесения, появился на ферме Кроллов в первую очередь для того, чтобы навести справки о нескольких рабочих из Европы, занятых в хозяйстве. В тот и последующие визиты он имел дело исключительно с миссис Кролл. Фермер Бенджамен Кролл все время от восхода до заката проводил на полях, приходя домой только к столу, то есть в строго предсказуемые часы. Миссис Кролл рассказала «Говарду Тревальяну» все, что знала и что ей потом, по его указанию, удалось узнать об этих трех рабочих, но информации было немного и представлялась она вполне безобидной. Ей, однако, было приятно встречаться с Хопджоем раз или два в неделю, которая в противном случае протекала в смертной тоске. И она была заинтригована и горда, когда он признался ей — это случилось во время третьего визита, — что он агент британской контрразведки.
Росс ненадолго задержался на этом неожиданном обстоятельстве. Он не думал, что Бернадетта лгала ему, когда говорила, что Хопджой сам сделал это признание. Следовательно, должны были существовать очень убедительные причины для нарушения столь элементарного правила конспирации. Не надеялся ли Хопджой таким образом выманить затравленного зверя наружу? Предложить себя в качестве приманки? Если так, то это означало, что ситуация на тот момент стала критической.
Правдоподобность этой версии была тем более убедительной, что Хопджой в беседах с девушкой, которую он, очевидно, решил сделать своей активной помощницей, настойчиво утверждал, что его жизни угрожает опасность. На эти утверждения она отвечала тем, что несколько раз прятала его в своей спальне, когда олучки ее мужа на рынок во Флаксборо создавали для врага удобную возможность подстроить Хопджою несчастный случай.
Несчастный случай, в конце концов, действительно произошел, но беда подкралась к агенту с совершенно неожиданной стороны. Не будучи посвященным, как его жена, в обстановку, сложившуюся на ферме, Кролл вернулся раньше обычного с отмененного бараньего торга и прошел прямо в спальню, чтобы переодеться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Ясно. — Росс попытался установить сколь-нибудь рациональную связь между большим пальцем и убийствами. — Вы хотите сказать, он душитель?
— Не говорите ерунды. Кому придет в голову душить свиней. — В ее голосе он не услышал никакого удивления.
— Разумеется, нет. Во всяком случае, я не ваш мистер Рассмуссен. А вы, однако, миссис Кролл, насколько я понимаю.
— Верно. А вам я зачем понадобилась?
— Может быть, вы пригласите меня в дом? Мне бы хотелось поговорить с вами.
Молодая женщина, храня угрюмый и недоверчивый вид, вновь подвергла его внимательному осмотру. На этот раз Росс пристально посмотрел на нее в ответ, оценив надутое и в то же время неуловимо привлекательное личико и гладкую белую шею, видневшуюся через расстегнутую сверху кроваво-красную льняную рубашку, которая покрывала узкие плечи и мягко намекала на существующие груди.
Миссис Кролл первая отвела взгляд, но в этом ее жесте не чувствовалось ни смущения, ни признания себя побежденной. Нимало не заботило ее, судя по всему, и то, что когда, повернувшись, она пошла перед ним за угол дома, его чувственная заинтересованность значительно усилилась открывшимся видом сзади и прибавившимся к нему движением. Она была прекрасно осведомлена о стандартах своих прелестей — с ходу и без запинки она могла определить их как 85—58—95, — и ее вера в их эффективность была так же проста и абсолютна, как если бы на всех этих частях вытатуировали гарантию «точно такие, как в телевизоре».
Телевизор, как обнаружил Росс, когда они вошли в небольшую, тесно заставленную мебелью гостиную, и был источником музыки, которую он слышал. Переступая порог комнаты, миссис Кролл первым делом нашла глазами серебристо-голубое сияние в углу. Глаза тут же провалились в— маленький экран, как монеты в автомат, в них потух интерес ко всему остальному на свете; казалось, их удерживают в фокусе два невидимых параллельных усика, протянувшиеся из телевизора. Поэтому, пока она ощупью искала путь к софе в центре комнаты, ее тело огибало многочисленные углы с настороженной, чувствительной автономностью слепого.
Росс рассматривал ногу, которая нащупала и оттолкнула в сторону табуретку, стоящую на дороге. Ее пальчики, наполовину открытые низким вырезом туфли из зеленой замши, напоминали маленьких толстых мышат, втиснутых в нейлоновый подследник. Подъем стопы, он заметил, был изогнут грациозно, но при этом оказался несколько полноват, чтобы можно было видеть его изящную костную структуру, которую, как он не раз заявлял, его научили ценить банные виртуозы юго-восточной Турции. Щиколотка имела тот же недостаток, но само ее несовершенство обернулось ее главным достоинством, поскольку ускорило продвижение нетерпеливого взгляда Росса вверх, и он увидел ногу, настолько красноречивую, как ему показалось, в своей готовности откликнуться на любовную ласку, что пальцы его невольно повторили в умилении ее контуры. Особенно убедительно выглядела расслабленная округлость мышцы сзади и чуть выше колена — самое начало бедра, — которая сверкнула на мгновение, когда ее юбка зацепилась за подлокотник софы.
Она устроилась среди подушек, как яркий росчерк пера на листе бумаги. Росс, о существовании которого она словно забыла, без приглашения опустился на стул в нескольких дюймах от нее, спиной к телевизору.
Девушка заговорила первая, не поворачивая головы:
— Ну, что же вам было нужно?
— Поговорить с вами.
— Всеми делами на ферме занимается мой муж. Но все равно, если вы хотите что-то продать, вы понапрасну теряете время. Сейчас он доволен всем, что имеет.
— В это я могу поверить. — Росс следил за ее лицом. Она едва заметно улыбнулась.
— Ваш муж сейчас на ферме?
— Естественно. Вы что думали, он рабочее время в офисе проводит? Он на нижнем поле. Землю роет.
— Я его понимаю.
Молодая женщина подавила смешок, потом нахмурилась.
— Я не люблю людей саркастичных. Может быть, вы мне сразу скажете, что вам нужно, и…
— Я пытаюсь разыскать друга.
— Кого-то из здешних, вы хотите сказать?
— Думаю, он, скорее, просто бывал здесь.
— Как его зовут? — Она откинулась вдоль спинки софы и потянулась к телевизору, чтобы уменьшить громкость. Ей едва удалось дотянуться до ручки кончиками пальцев. Росс с удовлетворением отметил, как ближайшая к нему ягодица напряглась и сделалась похожей на лютню.
— Хопджой, — сказал он. — Брайан Хопджой.
— Никогда не слышала о таком.
Она опять вернулась на свои подушки, поджав одну ногу под себя и оставив другую свисать к полу. Росс отдался во власть знакомого ощущения чего-то чудесного при виде контраста между стальной, скользкой наполненностью чулка и белой, как лепесток, беззащитной плотью над ним. Когда-то он считал канкан вульгарной, псевдо— и даже античувственной уступкой туристам, которым все равно на что смотреть. Со временем он понял истину. Это была проповедь о невещественности того, что отделяет претензионность и все искусственные свойства цивилизации от живой, дышащей реальности с пульсирующими прожилками вен — грань шириной с подвязку.
Росс подался на стуле вперед.
— Миссис Кролл…
Она рассеянно поискала край юбки и потянула ее на колено. Ее пальцы, распрямившись, скользнули ниже по ноге, словно лаская ее, затем она подняла руку и протянула ее Россу. Он схватил ее за кисть и испытал нечто похожее на умиротворение, исследуя кончиком пальца весь набор ее тонких косточек.
— Вы могли и не знать его как Хопджоя, — заметил он.
Она по-прежнему не отводила глаз от экрана; только легчайшее подрагивание руки, которую держал Росс, противоречило ее виду полнейшего безразличия ко всему, что есть в мире, помимо телевизора. Он немного разжал руку и медленно вытянул ее, его пальцы, сложенные чашей, скользнули по ее предплечью, и большой палец замер в мягкой теплой впадинке локтевого сгиба. Пульс — его собственный или ее, он не знал — тихо потукивал в точке прикосновения; Россу он представлялся микрокосмической прелюдией к…
— Так, мы теряем время. — Он убрал свою руку и потянулся ею в грудной карман.
Она повернулась к нему, удивленная его бесцеремонностью. В тот же момент она увидела фотографию; ее глаза расширились.
— Это ваш друг?
— Расскажите мне про него. Она надула губки.
— Почему я должна вам что-то рассказывать? Я даже не знаю, кто вы. Да и имя его вы не смогли правильно назвать.
Росс подметил выражение, с которым она посмотрела на фотографию Хопджоя; оно являло собой смесь нежности и отвлеченного любопытства, как у охотника, перворачивающего убитую птицу носком сапога.
— Имена, — веско заговорил он, — не много значат в нашей игре, миссис Кролл. Мне все равно, как вы называли этого человека и что он для вас значил.
— Это на чтой-то вы намекаете? — Ее голос вдруг стал похож на голос лавочницы, услышавшей звяканье колокольчика над входной дверью. Росс решил, что распознал лицемерие оглушенной тоской жены крестьянина среднего достатка, жаждущей полового уничижения.
— Ваши выкрутасы на мужнином сеновале к делу отношения не имеют никакого, дорогая моя. Интересует меня исключительно то, что привело Хопджоя на эту ферму и что он здесь узнал. Теперь, вероятно, мы лучше понимаем друг друга.
Она поднялась при первых его словах и теперь стояла, испытывая, как он считал, трепетное наслаждение от нанесенного ей оскорбления. Он отметил, что, застыв в негодующей позе, она выпятила узкий мускулистый живот и слегка приплюснутые груди в радующие глаз выпуклости, похожие на колпаки звонков, применяемых в сигнализации от воров.
Миссис Кролл повернулась, выключила телевизионный приемник с таким видом, будто сделала это навсегда, и повернулась назад, к нему лицом.
— В отношениях мистера Тревальяна и меня, — холодно объявила она, — нет ничего, что было бы вашего дурацкого ума дело. — Она замолчала. — Так что, выкусите!
Росс почувствовал, как в нем шевельнулась жалость. Неуклюжесть и неуместная звучность ее отповеди, некоторые грамматические диссонансы выдавали растерянность. Он улыбнулся ей. В неожиданной тишине стали различимы тонкие рокочущие подвывания далкого трактора.
— Тревальян, вы говорите?
— Говард Тревальян. — Она произнесла это имя с вызовом и благоговением школьницы-подростка.
— Садитесь.
Он достал трубку и пожевал пальцами ободок ее чашечки. Девушка колебалась какое-то время, потом отошла подальше и села на стул с прямой спинкой с видом напускного озлобления.
Не глядя на нее, Росс заговорил:
— Тебе придется довериться мне, Бернадетта. Я мог бы назвать тебе мое имя — кстати, меня зовут Росс — и характер моей работы, только поверь, толку от этого будет мало. Я не могу ни удостоверить свою личность, ни предоставить тебе убедительные свидетельства того, чем я занимаюсь. Если бы я мог это сделать, моя профессия перестала бы быть тем, что она есть. Ты не понимаешь. Это естественно. Я и не жду, что ты поймешь. Но, по крайней мере, позволь мне заверить тебя, что то, что может казаться тебе двуличностью и мистификацией, на самом деле чудовищно важно.
Он посмотрел ей в лицо, которое выглядело теперь больше озадаченным, нежели сердитым.
— Не волнуйся, ты никоим образом не пострадаешь. Я не вижу никакой необходимости сообщать твоему мужу то, что ты не хочешь, чтобы он знал; относительно… э… Тревальяна, — он подчеркнуто задержался на этом имени, словно сам лично его не одобрял, — при условии, что ты будешь со мной откровенна.
— Вы детектив или кто?
Он помолчал, снова улыбнувшись.
— Или кто. Думаю, нам лучше всего остановиться на этом.
— Вы работаете с Говардом?
— У нас с ним есть некоторые общие цели.
Миссис Кролл посмотрела на дверь. Потом она прошла через комнату и устроилась на своем привычном месте на софе. Ее лицо было обращено к Россу. Прежде чем заговорить, она провела по губам кончиком языка.
— С ним что-нибудь случилось? Росс пожал плечами.
— В данный момент мы просто не можем его найти.
— А он не вернулся в больницу?
Росс быстро пролистал копию всех донесений Хоп-джоя, которую хранил в своей голове. Какой-то срок Хопджой действительно провел в больнице: на него на бросился неизвестный, вооруженный железным ломом. Нападавший, судя по всему, был болгарин. Выследить его не удалось: вероятно, его отправили тайком из флаксборских доков на родину. Для жертвы — специальная денежная компенсация. Но с тех пор уже прошло какое-то время.
— Нет, — ответил Росс, — я полагаю, он вполне оправился после того случая.
— Я так ужасно переживала. Вот сюда он и упал. — Она мотнула головой по направлению к окну. — Прямо на крышу старой собачьей будки, которая тут раньше стояла. Я думала, Бен убил его насмерть…
— Бен?
— Мой муж. Он выбросил Говарда из окна спальни.
Росс уставился на нее, буравя взглядом, пытаясь добраться до мотивов этой лжи. Была ли она действительно просто согласной жертвой сексуальных причуд Хопджоя? Или кто-то заставил ее дать нарочито дискредитирующее объяснение нанесенным ему ранам?
— Расскажи мне об этом.
Она подняла руку и легко провела средним пальцем по уложенной кольцом косе своих волос. Тугие пряди отсвечивали, подумал Росс, как свежеиспеченные румяные плетенки из Оргеруса. На ее лице отражалась внутренняя борьба.
— Боюсь, что я не должна больше ничего говорить. Я дала слово Говарду…
Он нагнулся вперед и схватил ее за плечо. Сжав его сильнее, он увидел, как в ее глазах промелькнула благодарность, прежде чем тяжелые белые веки лениво и томно поползли вниз. Долгий поцелуй, которым он впился в нее, был своего рода продолжением допроса, неуловимо балансирующим на грани жестокой пытки. Он еще не окончился, а она приоткрыла глаза и застонала сквозь зубы, как узник, умоляющий ускорить казнь, которая положит конец его мучениям.
С рассчитанной и тысячи раз опробованной постепенностью Росс отстранился от нее. Как первоклассный водитель окидывает взглядом двигатель своей машины после пробного запуска на полную мощность, так он теперь быстро пробежал внутренним взором по мышечному и гландулярному аппарату своего высокого мастерства. Он отбросил как воображаемые легкую одышку и мелькнувшее было ощущение судороги в правом плече. Нет, это все пустяки: его старое искусство по-прежнему с ним. Он приготовился начать вторую фазу: «посмотри—как—мне—это—нужно». Открыто глядя ей в глаза, он вызывал через неправильные, но тщательно выверенные промежутки времени чуть заметное подрагивание уголка его плотно сжатого теперь рта. Одну бровь он поднял в немой просьбе разрешить ему все и одновременно с этим нахмурил другую, чтобы показать невозможность долее сопротивляться охватившему его желанию. Это утонченное и весьма трудоемкое представление неизменно заканчивалось покорным согласием объекта на следующую фазу: тактильную апробацию, нарушение целостности застежек на платье и уверенную колонизацию всего, что открывали на своем пути его опытные руки.
Но в этот момент запланированное Россом развитие событий было нарушено совершенно и без малейшей надежды для него вновь установить над ним свой контроль. Издав крик, с которым издерганный и голодный тюлень хватает рыбку, невыносимо долго плясавшую перед его носом, Бернадетта вдруг выгнулась дугой, потом, извернувшись всем телом, намертво зажала Росса между ногами и повалила его на пол, где продолжала жевать его шею, плечо и ухо, выказывая при этом все признаки твердой решимости и совершенного восторга. В несколько секунд ритм соблазнения был остановлен, извращен и чудовищно ускорен в обратном направлении. Среди разгоряченных вскрикиваний, с которыми Бернадетта предавалась любви, Россу показалось, что он слышит доносящийся откуда-то из безбрежного пространства тонкий торжествующий смех врагов.
Час десять минут спустя Росс пробирался назад к машине, а Бернадетта Кролл, с лицом оживленным, как у теленка, следила, чтобы на сковороде не подгорела картошка с капустой, которую она жарила мужу на обед.
Росс чувствовал себя, как человек, неожиданно уцелевший после устроенной на него засады. Он устало поглядывал на чибисов, которые планировали и ложились на крыло у него над головой, а потом вдруг обрушивались на борозды в неряшливом, кувыркающемся пике, словно из них, как из него, кто-то высосал последние силы. И все-таки он не чувствовал ни жалости к себе, ни озлобления. Главное теперь — отсеять от более неловких воспоминаний прошедшего часа всю информацию о Хопджое, которую ему удалось извлечь из своей конкисты в те редкие и непродолжительные периоды, когда ураган бернадеттиных домогательств несколько терял силу.
Хопджой, как указывали на то его собственные донесения, появился на ферме Кроллов в первую очередь для того, чтобы навести справки о нескольких рабочих из Европы, занятых в хозяйстве. В тот и последующие визиты он имел дело исключительно с миссис Кролл. Фермер Бенджамен Кролл все время от восхода до заката проводил на полях, приходя домой только к столу, то есть в строго предсказуемые часы. Миссис Кролл рассказала «Говарду Тревальяну» все, что знала и что ей потом, по его указанию, удалось узнать об этих трех рабочих, но информации было немного и представлялась она вполне безобидной. Ей, однако, было приятно встречаться с Хопджоем раз или два в неделю, которая в противном случае протекала в смертной тоске. И она была заинтригована и горда, когда он признался ей — это случилось во время третьего визита, — что он агент британской контрразведки.
Росс ненадолго задержался на этом неожиданном обстоятельстве. Он не думал, что Бернадетта лгала ему, когда говорила, что Хопджой сам сделал это признание. Следовательно, должны были существовать очень убедительные причины для нарушения столь элементарного правила конспирации. Не надеялся ли Хопджой таким образом выманить затравленного зверя наружу? Предложить себя в качестве приманки? Если так, то это означало, что ситуация на тот момент стала критической.
Правдоподобность этой версии была тем более убедительной, что Хопджой в беседах с девушкой, которую он, очевидно, решил сделать своей активной помощницей, настойчиво утверждал, что его жизни угрожает опасность. На эти утверждения она отвечала тем, что несколько раз прятала его в своей спальне, когда олучки ее мужа на рынок во Флаксборо создавали для врага удобную возможность подстроить Хопджою несчастный случай.
Несчастный случай, в конце концов, действительно произошел, но беда подкралась к агенту с совершенно неожиданной стороны. Не будучи посвященным, как его жена, в обстановку, сложившуюся на ферме, Кролл вернулся раньше обычного с отмененного бараньего торга и прошел прямо в спальню, чтобы переодеться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20