Рикардо Гарсия и Карлос Гарсия. Мужчины представляются ей родственниками, отцом и сыном. Тревожное покалывание подтверждает, что кожа и того и другого на ощупь поразительно похожа. «Адела, что за ерунда приходит тебе в голову, что за сумасшедшие бредни! На свете масса однофамильцев! Гарсия, о Господи! Адела, ты мелешь чепуху, брось глупить, посмотри в зеркало, надо причесаться, иначе выйдешь к гостям страшная, как настоящая ведьма!»
Но Аделе не хватает храбрости поднять взгляд. Она боится, что в зеркале найдет сходство более значимое, чем тождество фамилий. А вдруг Карлос Гарсия и впрямь ее племянник? Как тогда быть? Вероятность, что это так, – одна из тысячи, а что повар знает об их родстве, – одна из миллиона, однако…
«Если все окажется именно так, – решительно говорит себе Адела, впервые глядя на свое отражение без опаски, – я не остановлюсь ни перед чем, чтобы навек заткнуть ему рот! Но на его счастье, подобных совпадений не бывает. Ну все, хватит думать, закругляйся с приготовлениями, пора на выход».
Адела укладывает щеткой волосы и достает из шкатулки зеленую камею, которую мать подарила ей на пятнадцатилетие. Адела не помнит, когда прикасалась к округлому нефриту в последний раз и носила его в качестве броши, но к строгому черному платью старинное украшение в золотой оправе очень подойдет. Адела прикалывает камею, выходит на лестничную площадку, оглядывает помещение и улыбается: «Не так много на самом деле я оставляю, особенно по сравнению с тем, что, надеюсь, подарит судьба. Если, конечно, все не рухнет. Но ничего не рухнет, уж я позабочусь».
Адела спускается по лестнице. Сегодня она еще сыграет роль госпожи Тельди, гостеприимной хозяйки, а завтра… Завтра, что бы ни случилось, начнется новая жизнь!
Пока Адела одевалась, Хлоя Триас в комнате над гаражом, которую выделили ей и Карелу Плигу, думала: «Убила бы Нестора собственными руками. Только он мог придумать для официанток такую униформу. Похожа на китель Мао Цзедуна или на комбинезон рокера, я в нем сварюсь, как курица».
Нестору не доставило радости известие о том, что Хлоя забыла форму в доме родителей. Отличительной чертой официанток, работавших на фирме «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго», всегда был строгий наряд: серое платье, шляпка и белый муслиновый фартук.
– Ну ладно, если ты все оставила в Мадриде, придется принять твое предложение. Можешь надеть костюм Карела. Но с одним условием, – предупредил Нестор, – Если уж ты будешь одета как мужчина, то, будь добра, и веди себя соответственно: ходи как мы, говори на полтона ниже, зачеши назад волосы, но прежде всего – сними наконец с лица эти кольца, ради Бога! Всех гостей распугаешь!
Хлоя натянула брюки и куртку с застежкой под самое горло. Теперь она снимает один за другим пирсинги, медленно, стараясь не причинить себе боли, и вслух вспоминает, откуда взялось каждое кольцо:
– Это мне подарил на Рождество мой сосед по квартире Хассем, это я сама купила в магазине «Все – за сотню», это – подарок от К.,. Карел, драгоценный мой, самый красивый дядя.
По мере того как кольца исчезают с лица, Хлоя осознает, что уже лет сто не видела себя без украшений.
– А ведь рожи-то меняются, мать вашу, и впрямь меняются.
Хлоя оставляет напоследок кольцо, продетое через нижнюю губу, которое убрать больнее всего, и удаляется в ванную. Роется в несессере Карела, находит гребенку. Хлою начинает забавлять маскарад, она имитирует жест, широко распространенный, по ее наблюдениям, среди представителей противоположного пола, включая Карела Плига и брата Эдди. Она берет гребенку и принимается, глядя в зеркало, зачесывать волосы назад, приглаживая их левой рукой после каждого взмаха правой.
– Мать вашу, как здорово-то, мне понравилось, я похожа…
И вдруг руки будто перестают принадлежать ей, она все водит расческой по голове, все фиксирует положение прядей, со лба к затылку, со лба к затылку, пока волосы не оказываются уложенными как у некоего юноши двадцати двух лет – возраста, которого достигнет сама Хлоя в следующем месяце.
– Можно поинтересоваться, чем ты занята, Хлоя? Поторопись, ради Бога, Нестор разозлится.
Голос Карела Плига, раздавшийся из-за двери, не дает продолжить игру, рука с расческой замирает..
– Что? Что ты сказал? Кто это?
– А ты как думаешь? Это я, Карел. Уже поздно, освобождай ванную, или я уйду без тебя.
Хлоя пропускает призыв мимо ушей. Не оборачиваясь к двери, бросает:
– Отвяжись, К., иди один.
Глаза, смотрящие на нее из зеркала, вдруг меняют цвет. Они уже не светлые, как у Хлои, а очень темные, и они словно упрекают:
– Какие нехорошие слова, Хлохля, раньше ты их никогда не употребляла.
– Это ты, Эдди?
Отражение в зеркале похоже на лицо брата, но не совсем: через нижнюю губу продето уродливое кольцо, которое совершенно не вписывается в стиль Эдди и, возможно, причиняет боль.
– Подожди, Эдди, сейчас я вытащу у тебя это кольцо; обещаю, что никогда больше его не надену. – Девушка с максимальной осторожностью снимает последний пирсинг, и отражение брата облегченно улыбается ей.
– Вот так-то лучше, а теперь позволь мне коснуться тебя.
Наваждение длится не более минуты – Хлое мерещится, будто вокруг – ночь. Перед ней стоит брат. Она тянется к нему пальцами и… упирается в холодную поверхность, колдовство исчезло. Из зеркала на Хлою глядит не юноша двадцати двух лет, а его голубоглазая ровесница.
– Сколько можно вертеться перед зеркалом! – сердится Карел из-за двери. – Выходи. Нестор звал нас уже три раза.
Девушка, переодетая юношей, имеет несомненное сходство с Эдди – даже костюм напоминает тот, который был на нем в день смерти, но глаза не похожи. Брат исчез, оставив Хлою в одиночестве.
Вот почему в тот вечер, обслуживая гостей, Хлоя будет заглядывать в каждое зеркало дома «Лас-Лилас», она хочет вновь увидеть родные глаза.
– Эдди, ты играешь со мной в прятки?
3
ЗВАНЫЙ УЖИН В ДОМЕ «ЛАС-ЛИЛАС»
– Добро пожаловать в «Лас-Лилас», – приветствовал гостей Эрнесто Тельди, поднимая бокал. – Для меня и Аделы является большой честью провести сегодняшний вечер в обществе тридцати трех самых оригинальных и значительных коллекционеров.
По внешности этих мировых светил, взирающих на Тельди из-за столов в обеденном зале «Лас-Лилас», нельзя было догадаться, что они опытные специалисты в своей сфере, Каждой профессии присуща какая-нибудь отличительная черта: специфическая манера одеваться или чрезмерная педантичность, ярко выраженный снобизм или малопонятный жаргон. Коллекционер раритетов выделяется среди толпы только тем, что сам по себе служит уникальным явлением.
Хотя господа Стефанопулос и Альгобрангини, эксперты в области холодного оружия, питали схожую любовь к портвейну tawny (оба отвергли игристое вино, предложенное хозяином для первого тоста, и отдали предпочтение «Роял Порт» урожая 1959 года, рубинового цвета, налитому в тонкие высокие бокалы), они отличались друг от друга как небо и земля. Стефанопулос, несмотря на греческое имя, был типичным представителем британских джентльменов, на которых наложило отпечаток пребывание в университетах Итона и Оксфорда, а также в усадьбах, где компанию им составляли исключительно лошади, собаки и кошки. Альгобрангини же, в полосатом костюме, с гвоздикой в петлице и набрильянтиненными волосами, настолько напоминал исполнителя танго, что вызывал восхищение у Карела Плига. «Настоящий красавец из предместья, – подумал он, в десятый раз наполняя для кабальеро изящный бокал. – В жизни не встречал более точной копии Гарделя».
Знаменитая собирательница литературных произведений о призраках сеньора Ляу Чи, несмотря на имя, однозначно указывающее на происхождение, больше напоминала героиню Уилки Коллинза, чем жительницу Гонконга. А троих «фетишистов Чарлза Диккенса» можно было бы выстроить в следующем порядке: толстяк с лицом боксера, коренастая бретонская дама, словно вышедшая из старинной французской комедии, и аналог мистера Сквирса, скупого школьного учителя из «Николаса Никльби».
Присутствовали здесь и коллекционеры икон: сеньорита, похожая на модель, ортодоксальный поп и молодой человек без следов растительности на ангельском лице, на вид значительно моложе, чем указано в паспорте. «Какое красивое существо, – подумал о последнем Серафин Тоус, но тотчас переключился на дверь, из которой в любую минуту грозил возникнуть опасный Нестор. – Хоть бы ты обжегся у плиты, хоть бы тебя на «скорой помощи» увезли куда подальше», – пожелал ближнему магистрат. Вообще-то в пожелании не было ничего преступного: подумаешь, производственная травма… А впрочем, кто знает, может быть, страстной мольбы окажется достаточно, чтобы повар навсегда исчез из жизни Серафина и его друзей.
Но оставим пока в стороне недобрые намерения, хотя целая стая их витала в тот вечер в доме «Лас-Лилас» и все они были направлены против Нестора.
Завершая описание цветника коллекционеров, отметим еще собирателя статуэток Рапануи, ходячий памятник естествоиспытателю Гумбольдту, и месье Питу, авторитетного специалиста по любовным письмам выдающихся личностей. На протяжении всего ужина месье Питу пользовался особым вниманием Эрнесто Тельди, претворявшего в жизнь деликатнейший план под кодовым названием «Соблазнение». Француз был ростом чуть выше метра тридцати, но имел идеальную фигуру. Прелестные ручки и гармоничное телосложение Эмиля Питу невольно наводили на мысль, что он пал жертвой колдовства, в результате которого уменьшилось не только его тело, но и лицо. Владелец красивейших любовных посланий был необыкновенно уродлив – вылитый принц, превращенный в лягушку.
– А теперь, дорогой Эмиль, – сказал Тельди, усевшись после традиционного приветствия собравшихся, – я хотел бы поблагодарить лично вас за счастье, которое вы мне подарили.
Тельди заговорщическим жестом приоткрыл на груди пиджак и показал торчащий из внутреннего кармана ослепительно белый конверт, проданный ему «дорогим Эмилем» до начала ужина. Тем самым Питу избавил Эрнесто от необходимости пускаться в тяжеловесные коммерческие маневры. Лягушачий рот этого странного типа, месье Питу, вдруг расплылся в радостной улыбке, выставив напоказ замечательную коллекцию зубов. Тельди встревожился. Что-то слишком легко состоялась купля-продажа весьма любопытного любовного письма, подписанного Оскаром Уайльдом. Вдобавок сделка обошлась подозрительно дешево. Неужели гость плутует? «I want you, I need you, I'm coming to you…» Почерк, несомненно, принадлежит Уайльду; дата свидетельствует, что письмо написано за три года до того, как автор использовал эту фразу в знаменитой комедии. Настоящее открытие. Если, конечно, не фальсификация. «Какие глупости! – попробовал успокоиться Тельди, – Никто не осмелится облапошивать такого признанного коллекционера, как я… Каким я был до сих пор», – уточнил он, тоскливо вспомнив о зеленых попугайчиках на прикроватном столике. Тельди мысленно повторил то, о чем никогда не следует забывать: в безжалостном мире купцов от искусства достаточно одного маленького скандала, одной оплошности–и ты угодишь в категорию плохих бизнесменов. Если сбудутся худшие опасения, Эрнесто Тельди в мгновение ока превратится в жалкую личность, в свергнутого с пьедестала идола, которого никто не уважает и которого позволено обманывать без зазрения совести. Итак, Питу его облапошил? Может быть, он, обладая развитой интуицией, присущей опытным коммерсантам, и способностью предвидеть развитие событий, догадался, что Эрнесто Тельди очень скоро потеряет свою безупречную репутацию?
Месье Питу сидит рядом, посмеиваясь жабьими глазами, и Тельди вдруг мерещится, что перед ним не человек и не амфибия, а другая, гораздо более мерзкая и опасная тварь. «Проклятая пиявка, если я лишусь доброго имени, то по твоей вине», – думает Тельди о Несторе, и не в первый раз за этот вечер. Ведя светскую беседу с приглашенными и великолепно исполняя роль гостеприимного хозяина, Эрнесто Тельди то и дело ловил себя на том, что ищет ответ на сакраментальный вопрос: «Как, черт возьми, поступить с поваром?» Лягушка высовывает длиннющий язык, будто собирается поймать муху, и прячет за вежливой улыбкой:
– Как вы себя чувствуете, дорогой Тельди? У вас рассеянный вид.
И Тельди, у которого под сердцем, как великая драгоценность, лежит любовное послание, только что приобретенное у месье Питу практически задарма, принимает твердое решение: он ни за что не позволит этому шантажисту, этой кухонной пиявке разрушить его карьеру, тем паче имидж гостеприимного хозяина. «Надо раздавить ее, чтобы не смела вмешиваться в мою жизнь, но как? – размышляет Тельди. – Как?! Я обязан что-то предпринять, кажется, у меня уже есть идея… Но не сейчас, позже».
– Идите сюда, месье Питу, сюда, – предлагает Тельди коллекционеру любовных посланий, трогая за плечо. – Пойдемте в библиотеку, выпьем коньяка, и я вас познакомлю с господином Стефанопулосом.
Что такое библиотека Эрнесто Тельди, хорошо известно, даже слишком хорошо, поэтому нет необходимости описывать ее. Любой читатель журнала «Хаус энд Гарден» или «Аркитиктурэл дайджест» когда-нибудь да встречал фотографию этого интерьера, где изысканный вкус тонко сочетается с любовью к уникальным предметам. Ничто здесь не бросается в глаза, не навязывается взгляду, как довольно часто бывает с произведениями искусства. Вещи не свалены в кучу, как на турецком базаре, и не заслоняют друг друга. Экспонаты выглядят естественно, словно сами нашли пристанище у Тельди, им комфортно у него в библиотеке. Справа, рядом с дверью, небольшое полотно Мане, изображающее женщину с обнаженным бюстом, вызвавшее в свое время бурю нареканий; модель та же, что позировала художнику для «Пикника». Полотно элегантным образом соседствует с другими картинами и может остаться незамеченным, если зритель напрочь лишен чувства прекрасного. Фавн в стиле арт-деко подмигивает красотке Мане издалека; кто-то сочтет подобное расположение случайным, а в действительности налицо изощренная игра симметрии. Мебель – кресла, стулья, пуфики – расставлена так, что сведущих неодолимо манит устроиться поудобнее и предаться наслаждению с помощью всех пяти органов чувств. Даже бивуак маленького, но занятного отряда оловянных солдатиков подле образцов короткого холодного оружия – кортиков, кинжалов, стилетов – не кажется помпезной показухой.
– Этот кинжал с красной рукояткой я продал вашему мужу в прошлом году, дорогая сеньора Тельди, – говорил в это время Аделе Герассимос Стефанопулос, – С тех пор его стоимость выросла втрое, и знаете почему, дорогая? Потому что в прошлом месяце журнал «Тайм» поместил фотографию Мустафы Кемаля в молодости, и на поясе у него висел этот самый ножик. Какой удар судьбы! У вашего мужа замечательное деловое чутье, но, поверьте, я ничуть не расстроен из-за того, что он оказался дальновиднее меня. Я испытываю огромное восхищение вашим мужем и его художественным талантом, – добавил грек, довольно бесцеремонно разглядывая Аделу, будто оценивая вещицу, которую хотел бы приобрести.
Но Адела сегодня не воспринимала ухаживания. На протяжении всего званого ужина она была любезна с гостями – бессознательно, машинально. Ей это не составляло труда. Для закаленных многими годами светской рутины подобное поведение не требует напряжения ни единой мозговой извилины.
– Да… Нет… Неужели? Удивительно! Лексический набор скуден, но вполне достаточен, и Адела преуспела в искусстве вести беседу, попутно думая о своем. Как лицо, так и интонация выражали чрезвычайный интерес к мнениям гостей.
– В самом деле, сеньор Стефанопулос? Пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете о Мустафе Кемале и его красном кинжале.
Польщенный коллекционер ударился в длинное повествование о юности основателя современного турецкого государства.
– Начнем с того, что в 1912 году, когда Мустафа был еще молодым человеком…
«Интересно, куда запропастился мой молодой человек. Где Карлос?» – подумала Адела. Во время ужина он сновал вдалеке от нее, у них не было возможности даже встретиться взглядами. Теперь официанты разносят напитки, способствующие пищеварению. Глядя, как Карел и Хлоя, то и дело задевая гостей, предлагают им шампанское, арманьяк и виски, Адела тоже хотела прикоснуться к Карлосу Гарсии, тем более что в толпе это пройдет незаметно и безнаказанно. Она гадала, как бы невзначай провести ладонью по его руке, погладить по спине, которую покроет поцелуями, когда вокруг не останется никого, кому надо любезно улыбаться и терпеливо внимать.
– Неужели правда, сеньор Стефанопулос? Потрясающе!
– Заверяю вас, дорогая. Я рад, что вы понимаете всю иронию ситуации. – Коллекционер кинжалов широко улыбается. – Если бы не тот случай, Мустафа Кемаль никогда не стал бы Ататюрком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Но Аделе не хватает храбрости поднять взгляд. Она боится, что в зеркале найдет сходство более значимое, чем тождество фамилий. А вдруг Карлос Гарсия и впрямь ее племянник? Как тогда быть? Вероятность, что это так, – одна из тысячи, а что повар знает об их родстве, – одна из миллиона, однако…
«Если все окажется именно так, – решительно говорит себе Адела, впервые глядя на свое отражение без опаски, – я не остановлюсь ни перед чем, чтобы навек заткнуть ему рот! Но на его счастье, подобных совпадений не бывает. Ну все, хватит думать, закругляйся с приготовлениями, пора на выход».
Адела укладывает щеткой волосы и достает из шкатулки зеленую камею, которую мать подарила ей на пятнадцатилетие. Адела не помнит, когда прикасалась к округлому нефриту в последний раз и носила его в качестве броши, но к строгому черному платью старинное украшение в золотой оправе очень подойдет. Адела прикалывает камею, выходит на лестничную площадку, оглядывает помещение и улыбается: «Не так много на самом деле я оставляю, особенно по сравнению с тем, что, надеюсь, подарит судьба. Если, конечно, все не рухнет. Но ничего не рухнет, уж я позабочусь».
Адела спускается по лестнице. Сегодня она еще сыграет роль госпожи Тельди, гостеприимной хозяйки, а завтра… Завтра, что бы ни случилось, начнется новая жизнь!
Пока Адела одевалась, Хлоя Триас в комнате над гаражом, которую выделили ей и Карелу Плигу, думала: «Убила бы Нестора собственными руками. Только он мог придумать для официанток такую униформу. Похожа на китель Мао Цзедуна или на комбинезон рокера, я в нем сварюсь, как курица».
Нестору не доставило радости известие о том, что Хлоя забыла форму в доме родителей. Отличительной чертой официанток, работавших на фирме «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго», всегда был строгий наряд: серое платье, шляпка и белый муслиновый фартук.
– Ну ладно, если ты все оставила в Мадриде, придется принять твое предложение. Можешь надеть костюм Карела. Но с одним условием, – предупредил Нестор, – Если уж ты будешь одета как мужчина, то, будь добра, и веди себя соответственно: ходи как мы, говори на полтона ниже, зачеши назад волосы, но прежде всего – сними наконец с лица эти кольца, ради Бога! Всех гостей распугаешь!
Хлоя натянула брюки и куртку с застежкой под самое горло. Теперь она снимает один за другим пирсинги, медленно, стараясь не причинить себе боли, и вслух вспоминает, откуда взялось каждое кольцо:
– Это мне подарил на Рождество мой сосед по квартире Хассем, это я сама купила в магазине «Все – за сотню», это – подарок от К.,. Карел, драгоценный мой, самый красивый дядя.
По мере того как кольца исчезают с лица, Хлоя осознает, что уже лет сто не видела себя без украшений.
– А ведь рожи-то меняются, мать вашу, и впрямь меняются.
Хлоя оставляет напоследок кольцо, продетое через нижнюю губу, которое убрать больнее всего, и удаляется в ванную. Роется в несессере Карела, находит гребенку. Хлою начинает забавлять маскарад, она имитирует жест, широко распространенный, по ее наблюдениям, среди представителей противоположного пола, включая Карела Плига и брата Эдди. Она берет гребенку и принимается, глядя в зеркало, зачесывать волосы назад, приглаживая их левой рукой после каждого взмаха правой.
– Мать вашу, как здорово-то, мне понравилось, я похожа…
И вдруг руки будто перестают принадлежать ей, она все водит расческой по голове, все фиксирует положение прядей, со лба к затылку, со лба к затылку, пока волосы не оказываются уложенными как у некоего юноши двадцати двух лет – возраста, которого достигнет сама Хлоя в следующем месяце.
– Можно поинтересоваться, чем ты занята, Хлоя? Поторопись, ради Бога, Нестор разозлится.
Голос Карела Плига, раздавшийся из-за двери, не дает продолжить игру, рука с расческой замирает..
– Что? Что ты сказал? Кто это?
– А ты как думаешь? Это я, Карел. Уже поздно, освобождай ванную, или я уйду без тебя.
Хлоя пропускает призыв мимо ушей. Не оборачиваясь к двери, бросает:
– Отвяжись, К., иди один.
Глаза, смотрящие на нее из зеркала, вдруг меняют цвет. Они уже не светлые, как у Хлои, а очень темные, и они словно упрекают:
– Какие нехорошие слова, Хлохля, раньше ты их никогда не употребляла.
– Это ты, Эдди?
Отражение в зеркале похоже на лицо брата, но не совсем: через нижнюю губу продето уродливое кольцо, которое совершенно не вписывается в стиль Эдди и, возможно, причиняет боль.
– Подожди, Эдди, сейчас я вытащу у тебя это кольцо; обещаю, что никогда больше его не надену. – Девушка с максимальной осторожностью снимает последний пирсинг, и отражение брата облегченно улыбается ей.
– Вот так-то лучше, а теперь позволь мне коснуться тебя.
Наваждение длится не более минуты – Хлое мерещится, будто вокруг – ночь. Перед ней стоит брат. Она тянется к нему пальцами и… упирается в холодную поверхность, колдовство исчезло. Из зеркала на Хлою глядит не юноша двадцати двух лет, а его голубоглазая ровесница.
– Сколько можно вертеться перед зеркалом! – сердится Карел из-за двери. – Выходи. Нестор звал нас уже три раза.
Девушка, переодетая юношей, имеет несомненное сходство с Эдди – даже костюм напоминает тот, который был на нем в день смерти, но глаза не похожи. Брат исчез, оставив Хлою в одиночестве.
Вот почему в тот вечер, обслуживая гостей, Хлоя будет заглядывать в каждое зеркало дома «Лас-Лилас», она хочет вновь увидеть родные глаза.
– Эдди, ты играешь со мной в прятки?
3
ЗВАНЫЙ УЖИН В ДОМЕ «ЛАС-ЛИЛАС»
– Добро пожаловать в «Лас-Лилас», – приветствовал гостей Эрнесто Тельди, поднимая бокал. – Для меня и Аделы является большой честью провести сегодняшний вечер в обществе тридцати трех самых оригинальных и значительных коллекционеров.
По внешности этих мировых светил, взирающих на Тельди из-за столов в обеденном зале «Лас-Лилас», нельзя было догадаться, что они опытные специалисты в своей сфере, Каждой профессии присуща какая-нибудь отличительная черта: специфическая манера одеваться или чрезмерная педантичность, ярко выраженный снобизм или малопонятный жаргон. Коллекционер раритетов выделяется среди толпы только тем, что сам по себе служит уникальным явлением.
Хотя господа Стефанопулос и Альгобрангини, эксперты в области холодного оружия, питали схожую любовь к портвейну tawny (оба отвергли игристое вино, предложенное хозяином для первого тоста, и отдали предпочтение «Роял Порт» урожая 1959 года, рубинового цвета, налитому в тонкие высокие бокалы), они отличались друг от друга как небо и земля. Стефанопулос, несмотря на греческое имя, был типичным представителем британских джентльменов, на которых наложило отпечаток пребывание в университетах Итона и Оксфорда, а также в усадьбах, где компанию им составляли исключительно лошади, собаки и кошки. Альгобрангини же, в полосатом костюме, с гвоздикой в петлице и набрильянтиненными волосами, настолько напоминал исполнителя танго, что вызывал восхищение у Карела Плига. «Настоящий красавец из предместья, – подумал он, в десятый раз наполняя для кабальеро изящный бокал. – В жизни не встречал более точной копии Гарделя».
Знаменитая собирательница литературных произведений о призраках сеньора Ляу Чи, несмотря на имя, однозначно указывающее на происхождение, больше напоминала героиню Уилки Коллинза, чем жительницу Гонконга. А троих «фетишистов Чарлза Диккенса» можно было бы выстроить в следующем порядке: толстяк с лицом боксера, коренастая бретонская дама, словно вышедшая из старинной французской комедии, и аналог мистера Сквирса, скупого школьного учителя из «Николаса Никльби».
Присутствовали здесь и коллекционеры икон: сеньорита, похожая на модель, ортодоксальный поп и молодой человек без следов растительности на ангельском лице, на вид значительно моложе, чем указано в паспорте. «Какое красивое существо, – подумал о последнем Серафин Тоус, но тотчас переключился на дверь, из которой в любую минуту грозил возникнуть опасный Нестор. – Хоть бы ты обжегся у плиты, хоть бы тебя на «скорой помощи» увезли куда подальше», – пожелал ближнему магистрат. Вообще-то в пожелании не было ничего преступного: подумаешь, производственная травма… А впрочем, кто знает, может быть, страстной мольбы окажется достаточно, чтобы повар навсегда исчез из жизни Серафина и его друзей.
Но оставим пока в стороне недобрые намерения, хотя целая стая их витала в тот вечер в доме «Лас-Лилас» и все они были направлены против Нестора.
Завершая описание цветника коллекционеров, отметим еще собирателя статуэток Рапануи, ходячий памятник естествоиспытателю Гумбольдту, и месье Питу, авторитетного специалиста по любовным письмам выдающихся личностей. На протяжении всего ужина месье Питу пользовался особым вниманием Эрнесто Тельди, претворявшего в жизнь деликатнейший план под кодовым названием «Соблазнение». Француз был ростом чуть выше метра тридцати, но имел идеальную фигуру. Прелестные ручки и гармоничное телосложение Эмиля Питу невольно наводили на мысль, что он пал жертвой колдовства, в результате которого уменьшилось не только его тело, но и лицо. Владелец красивейших любовных посланий был необыкновенно уродлив – вылитый принц, превращенный в лягушку.
– А теперь, дорогой Эмиль, – сказал Тельди, усевшись после традиционного приветствия собравшихся, – я хотел бы поблагодарить лично вас за счастье, которое вы мне подарили.
Тельди заговорщическим жестом приоткрыл на груди пиджак и показал торчащий из внутреннего кармана ослепительно белый конверт, проданный ему «дорогим Эмилем» до начала ужина. Тем самым Питу избавил Эрнесто от необходимости пускаться в тяжеловесные коммерческие маневры. Лягушачий рот этого странного типа, месье Питу, вдруг расплылся в радостной улыбке, выставив напоказ замечательную коллекцию зубов. Тельди встревожился. Что-то слишком легко состоялась купля-продажа весьма любопытного любовного письма, подписанного Оскаром Уайльдом. Вдобавок сделка обошлась подозрительно дешево. Неужели гость плутует? «I want you, I need you, I'm coming to you…» Почерк, несомненно, принадлежит Уайльду; дата свидетельствует, что письмо написано за три года до того, как автор использовал эту фразу в знаменитой комедии. Настоящее открытие. Если, конечно, не фальсификация. «Какие глупости! – попробовал успокоиться Тельди, – Никто не осмелится облапошивать такого признанного коллекционера, как я… Каким я был до сих пор», – уточнил он, тоскливо вспомнив о зеленых попугайчиках на прикроватном столике. Тельди мысленно повторил то, о чем никогда не следует забывать: в безжалостном мире купцов от искусства достаточно одного маленького скандала, одной оплошности–и ты угодишь в категорию плохих бизнесменов. Если сбудутся худшие опасения, Эрнесто Тельди в мгновение ока превратится в жалкую личность, в свергнутого с пьедестала идола, которого никто не уважает и которого позволено обманывать без зазрения совести. Итак, Питу его облапошил? Может быть, он, обладая развитой интуицией, присущей опытным коммерсантам, и способностью предвидеть развитие событий, догадался, что Эрнесто Тельди очень скоро потеряет свою безупречную репутацию?
Месье Питу сидит рядом, посмеиваясь жабьими глазами, и Тельди вдруг мерещится, что перед ним не человек и не амфибия, а другая, гораздо более мерзкая и опасная тварь. «Проклятая пиявка, если я лишусь доброго имени, то по твоей вине», – думает Тельди о Несторе, и не в первый раз за этот вечер. Ведя светскую беседу с приглашенными и великолепно исполняя роль гостеприимного хозяина, Эрнесто Тельди то и дело ловил себя на том, что ищет ответ на сакраментальный вопрос: «Как, черт возьми, поступить с поваром?» Лягушка высовывает длиннющий язык, будто собирается поймать муху, и прячет за вежливой улыбкой:
– Как вы себя чувствуете, дорогой Тельди? У вас рассеянный вид.
И Тельди, у которого под сердцем, как великая драгоценность, лежит любовное послание, только что приобретенное у месье Питу практически задарма, принимает твердое решение: он ни за что не позволит этому шантажисту, этой кухонной пиявке разрушить его карьеру, тем паче имидж гостеприимного хозяина. «Надо раздавить ее, чтобы не смела вмешиваться в мою жизнь, но как? – размышляет Тельди. – Как?! Я обязан что-то предпринять, кажется, у меня уже есть идея… Но не сейчас, позже».
– Идите сюда, месье Питу, сюда, – предлагает Тельди коллекционеру любовных посланий, трогая за плечо. – Пойдемте в библиотеку, выпьем коньяка, и я вас познакомлю с господином Стефанопулосом.
Что такое библиотека Эрнесто Тельди, хорошо известно, даже слишком хорошо, поэтому нет необходимости описывать ее. Любой читатель журнала «Хаус энд Гарден» или «Аркитиктурэл дайджест» когда-нибудь да встречал фотографию этого интерьера, где изысканный вкус тонко сочетается с любовью к уникальным предметам. Ничто здесь не бросается в глаза, не навязывается взгляду, как довольно часто бывает с произведениями искусства. Вещи не свалены в кучу, как на турецком базаре, и не заслоняют друг друга. Экспонаты выглядят естественно, словно сами нашли пристанище у Тельди, им комфортно у него в библиотеке. Справа, рядом с дверью, небольшое полотно Мане, изображающее женщину с обнаженным бюстом, вызвавшее в свое время бурю нареканий; модель та же, что позировала художнику для «Пикника». Полотно элегантным образом соседствует с другими картинами и может остаться незамеченным, если зритель напрочь лишен чувства прекрасного. Фавн в стиле арт-деко подмигивает красотке Мане издалека; кто-то сочтет подобное расположение случайным, а в действительности налицо изощренная игра симметрии. Мебель – кресла, стулья, пуфики – расставлена так, что сведущих неодолимо манит устроиться поудобнее и предаться наслаждению с помощью всех пяти органов чувств. Даже бивуак маленького, но занятного отряда оловянных солдатиков подле образцов короткого холодного оружия – кортиков, кинжалов, стилетов – не кажется помпезной показухой.
– Этот кинжал с красной рукояткой я продал вашему мужу в прошлом году, дорогая сеньора Тельди, – говорил в это время Аделе Герассимос Стефанопулос, – С тех пор его стоимость выросла втрое, и знаете почему, дорогая? Потому что в прошлом месяце журнал «Тайм» поместил фотографию Мустафы Кемаля в молодости, и на поясе у него висел этот самый ножик. Какой удар судьбы! У вашего мужа замечательное деловое чутье, но, поверьте, я ничуть не расстроен из-за того, что он оказался дальновиднее меня. Я испытываю огромное восхищение вашим мужем и его художественным талантом, – добавил грек, довольно бесцеремонно разглядывая Аделу, будто оценивая вещицу, которую хотел бы приобрести.
Но Адела сегодня не воспринимала ухаживания. На протяжении всего званого ужина она была любезна с гостями – бессознательно, машинально. Ей это не составляло труда. Для закаленных многими годами светской рутины подобное поведение не требует напряжения ни единой мозговой извилины.
– Да… Нет… Неужели? Удивительно! Лексический набор скуден, но вполне достаточен, и Адела преуспела в искусстве вести беседу, попутно думая о своем. Как лицо, так и интонация выражали чрезвычайный интерес к мнениям гостей.
– В самом деле, сеньор Стефанопулос? Пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете о Мустафе Кемале и его красном кинжале.
Польщенный коллекционер ударился в длинное повествование о юности основателя современного турецкого государства.
– Начнем с того, что в 1912 году, когда Мустафа был еще молодым человеком…
«Интересно, куда запропастился мой молодой человек. Где Карлос?» – подумала Адела. Во время ужина он сновал вдалеке от нее, у них не было возможности даже встретиться взглядами. Теперь официанты разносят напитки, способствующие пищеварению. Глядя, как Карел и Хлоя, то и дело задевая гостей, предлагают им шампанское, арманьяк и виски, Адела тоже хотела прикоснуться к Карлосу Гарсии, тем более что в толпе это пройдет незаметно и безнаказанно. Она гадала, как бы невзначай провести ладонью по его руке, погладить по спине, которую покроет поцелуями, когда вокруг не останется никого, кому надо любезно улыбаться и терпеливо внимать.
– Неужели правда, сеньор Стефанопулос? Потрясающе!
– Заверяю вас, дорогая. Я рад, что вы понимаете всю иронию ситуации. – Коллекционер кинжалов широко улыбается. – Если бы не тот случай, Мустафа Кемаль никогда не стал бы Ататюрком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24