На верхушке одной из башен, самой высокой, с самым массивным основанием, какое-то открытое устройство из ламп создавало впечатление плывущей волшебной страны; и в то время как околдованный Джон восторженно смотрел вверх, оттуда доносились тихие флежолеты скрипок - музыка такая вычурная и старомодная, какой он никогда не слыхал. Еще миг - и автомобиль остановился перед высокой мраморной лестницей, вокруг которой в ночном воздухе реял аромат мириад цветов. На верхней площадке бесшумно распахнулись большие двери, в темноту выплеснулся янтарный свет, очертив изящный женский силуэт, и женщина с высокой прической протянула к ним руки.
- Мама, - сказал Перси, - это мой друг, Джон Энгер из Гадеса.
У Джона осталось от того первого вечера ошеломляющее впечатление множества красок, мимолетных физических ощущений, нежной, как любовный шепот, музыки, красоты предметов, огней и теней, движений и лиц. Там был мужчина, который стоя пил переливающийся всеми цветами радуги напиток из хрустального наперстка на золотом стебле. Там была девочка с лицом, похожим на цветок, одетая как Титания, с сапфирами в волосах. Там была комната, где стены из сплошного неяркого золота подались под его рукой, и была комната, как бы воплотившая представление Платона о последней темнице: потолок, пол, стены - все были сплошь выложено алмазами, алмазами всевозможных размеров и форм, так что, освещенная высокими фиолетовыми лампами, стоящими по углам, комната слепила глаза белым блеском, ни с чем не сравнимым, существующим за пределами человеческого желания или мечты. Мальчики бродили по лабиринту этих комнат. Иногда пол у них под ногами вспыхивал сверкающими узорами, подсвеченными снизу, варварски дисгармоничными по краскам, и узорами пастельно-нежными, и узорами чистейшей белизны, и узорами, представлявшими собой сложнейшую, искусной работы, мозаику, которую вывезли из какой-нибудь мечети на Адриатическом море. Иногда под толстым слоем хрусталя просвечивала вихрящаяся синяя или зеленоватая вода, населенная быстро мелькающими рыбами и радужными водорослями. Мальчики ступали по меху самых разнообразных животных и по бледной слоновой кости, без всяких стыков, будто пол был вырезан целиком из одного гигантского бивня мастодонта.
Затем смутно запомнившийся переход - и они очутились за обеденным столом, где каждая тарелка состояла из двух едва различимых алмазных пластин, между которыми необъяснимым образом был вделан изумруд - ломтик зеленого воздуха. Музыка, протяжная и всепроникающая, струилась издали по коридорам, стул, на котором сидел Джон, был воздушно мягок, предательски облегал спину и, казалось, поглотил Джона, одолел, как только тот выпил рюмку портвейна. Джон сонно попытался ответить на чей-то вопрос, но сладчайшая роскошь, сжимавшая тисками его тело, еще усиливала ощущение сна; драгоценные камни, ткани, вина, металлы - все плыло перед его глазами в сладостном тумане...
- Да, - вежливо ответил он, наконец, сделав над собой усилие, - жары там хватает.
Он даже умудрился слабо засмеяться, но вдруг без единого движения, без сопротивления словно уплыл куда-то, оставив нетронутым замороженный десерт, розовый как греза...
Когда он проснулся, то понял, что проспал несколько часов. Он находился в просторной спокойной комнате со стенами из черного дерева и тусклым освещением, слишком притушенным, слишком неуловимым, чтобы называться светом. Молодой хозяин стоял около него.
- Ты заснул прямо за столом, - сказал Перси. - Я и сам чуть не уснул: такое наслаждение - домашний комфорт после целого года в школе. Слуги тебя раздели и вымыли в ванне, а ты так и не проснулся.
- Это постель или облако? - вздохнул Джон. - Перси, Перси... Я хочу попросить у тебя прощения, пока ты не ушел.
- За что?
- За то, что не поверил тебе, когда ты сказал про алмаз величиной с отель "Риц".
Перси улыбнулся.
- Я так и думал, что ты не поверил. Алмаз - это гора под нами, понимаешь?
- Как - гора?
- Гора, на которой стоит замок. Для горы она не очень велика, но зато, если не считать примерно пятнадцати метров дерна и гравия, ниже - сплошной алмаз. Один цельный алмаз объемом с кубическую милю, без единой трещинки. Да ты слышишь? Знаешь...
Но Джон Т.Энгер снова спал.
3
Утро. Приоткрыв глаза, он сквозь дрему заметил, что комнату залило солнце: эбеновая панель в одной из стен отъехала на роликах вбок, впустив в комнату день. Возле постели стоял рослый негр в белой униформе.
- Добрый вечер, - пробормотал Джон, пытаясь привести в порядок сонные мысли.
- Доброе утро, сэр. Вы готовы принять ванну, сэр? Нет, не вставайте, я вас сам положу, если вы соблаговолите расстегнуть пижаму. Вот и все. Благодарю вас, сэр.
Джон лежал не двигаясь, пока с него стаскивали пижаму, его это забавляло и восхищало. Он ожидал, что этот заботливый черный Гаргантюа понесет его не руках, как ребенка, но ничего подобного не случилось; он вдруг почувствовал, что кровать слегка наклонилась и он покатился к стене, немного испуганный неожиданностью; но когда он толкнулся в стену, драпировка расступилась, он проехался еще около двух метров по ворсистому скату и мягко шлепнулся в воду, температура которой соответствовала температуре тела.
Он огляделся. Дорожка, по которой он спустился, вернее скатился, бесшумно убралась. Его выдвинули в другую комнату, и теперь он сидел в ванне, утопленной в полу, так что лицо его оказалось на уровне пола. Со всех сторон, образуя стены комнаты, борта и дно самой ванны, его окружал голубой аквариум. Сквозь хрустальную поверхность Джон видел под собой рыб, которые мелькали между янтарных ламп и даже равнодушно шныряли мимо его вытянутых ног, отделенные от них лишь толщиной хрусталя. Над головой сквозь стекло цвета морской воды проходил солнечный свет.
- Я думаю, сэр, сегодня утром вам подошла бы горячая розовая вода с мыльной пеной, сэр, а под конец, пожалуй, холодная морская вода.
Негр стоял тут же, рядом.
- Хорошо, - согласился Джон, бессмысленно улыбаясь, - как вам угодно. Ему казалось самонадеянным и даже немного безнравственным заказывать ванну соответственно своим убогим мерилам.
Негр нажал кнопку, и теплый дождь обрушился как бы с неба, а на самом деле, как тут же обнаружил Джон, из фонтанчика неподалеку. Вода сделалась бледно-розовой, и одновременно струи жидкого мыла забили вдруг из четырех миниатюрных моржовых голов в углах ванны. В один миг десяток гребных колесиков, укрепленных по бокам ванны, взбили смесь, и переливающаяся всеми цветами радуги восхитительно легкая пена нежно обволокла Джона, покрыв его тело сверкающими розовыми пузырьками.
- Включить проекционный аппарат, сэр? - почтительно предложил негр. Сегодня заправлена недурная одночастная комедия, а если желаете, могу быстро заменить ее серьезной фильмой.
- Нет, спасибо, - вежливо, но твердо ответил Джон. Наслаждение его было таким полным, что он не хотел больше никаких развлечений. Однако развлечение все-таки последовало: через минуту он уже увлеченно прислушивался к звукам флейт, доносившимся ниоткуда. Флейты словно роняли капли, и мелодия рождала образ падающей воды, прохладной и зеленой, как сама комната, а на этом фоне звучало кружевное соло пикколо, более зыбкое, чем прикрывавшая и ласкавшая Джона пена.
После бодрящей морской воды и холодного освежающего душа Джон был принят в мохнатый халат и на кушетке, крытой такой же мохнатой тканью, растерт маслом со спиртом и пряностями. Потом его усадили в разнеживающее кресло, побрили и причесали.
- Мистер Перси ждет в вашей гостиной, - сказал негр, когда все операции были закончены. - Меня зовут Гигсум, сэр. Моя обязанность заботиться о мистере Энгере по утрам.
Джон вышел в оживленную солнечную гостиную, где его ждали завтрак и Перси, великолепный в белых лайковых бриджах; он курил, сидя в кресле.
4
Вот краткая история семьи Вашингтонов, которую Перси изложил Джону за завтраком.
Отец нынешнего мистера Вашингтона был виргинцем, прямым потомком Джорджа Вашингтона и лордом Балтимор. Гражданскую войну он закончил двадцатипятилетним полковником, имеющим никуда не годную плантацию и тысячу долларов золотом.
Фиц-Норман Колпелер Вашингтон (таково было имя молодого полковника) решил передать поместье в Виргинии младшему брату, а сам податься на Запад. Он отобрал двадцать пять наиболее преданных негров, которые, как водится, его обожали, и купил двадцать шесть билетов на поезд, собираясь приобрести на Западе на имя негров землю и завести ранчо с овцами и рогатым скотом.
Он пробыл в Монтане почти месяц, но дела его нисколько не сдвинулись с места. Тут-то и свершилось его Великое Открытие. Однажды он поехал верхом в горы, заблудился, проплутал целый день и сильно проголодался. Ружья он с собой не захватил и поэтому, увидев белку, пустился за ней бегом, пытаясь поймать ее голыми руками. Преследуя белку, он заметил, что во рту она несет что-то блестящее. Перед тем как скрыться в дупле (ибо провидению не было угодно, чтобы эта белка утолила голод Фиц-Нормана), она выронила свою ношу. Фиц-Норман присел на землю, чтобы обдумать свое положение, и краем глаза уловил какой-то блеск рядом в траве. В последующие десять секунд он начисто утратил аппетит, но зато приобрел сто тысяч долларов. Белка, которая с несносным упорством отказывалась стать его пищей, подарила ему крупный безупречный алмаз.
К ночи он добрался до лагеря, а двенадцать часов спустя все его негры уже остервенело копали склон в окрестностях беличьего жилища. Фиц-Норман сказал им, что напал на жилу стразов-фальшивых бриллиантов; и так как за малым исключением никто из них в глаза не видел даже плохоньких алмазов, ему поверили безоговорочно. Когда он осознал все значение своего открытия, он пришел в замешательство. Гора была не что иное, как сплошной, цельный алмаз. Он набил четыре седельных мешка сверкающими образцами и пустился верхом в Сент-Пол. Там ему удалось сбыть полдюжины мелких алмазов, но, когда он предъявил лавочнику более крупный камешек, тот упал в обморок, а Фиц-Нормана арестовали как нарушителя спокойствия. Из тюрьмы он удрал и сел в поезд, шедший в Нью-Йорк, там продал несколько средних алмазов и выручил за них около двухсот тысяч долларов золотом. Но самые выдающиеся камни он показать не решился и, по правде говоря, покинул Нью-Йорк как раз вовремя. В ювелирных кругах началось невероятное волнение, вызванное не столько величиной алмазов, сколько загадкой их появления в городе. Распространились слухи, будто бы обнаружена алмазная жила в горах Кэтскил, на побережье Джерси, на Лонг-Айленде, под Вашингтон-сквер. От Нью-Йорка в эти пригородные Эльдорадо начали ежечасно отходить поезда, битком набитые мужчинами с кирками и лопатами. Тем временем молодой Фиц-Норман держал путь обратно в Монтану.
К концу второй недели он уже определил, что алмаз в его горе приблизительно равен всем имеющимся в мире алмазам, вместе взятым. Однако оценить его путем обычных расчетов было невозможно - алмаз был цельный. А если бы предложить его на продажу, то это не только вызвало бы кризис на мировом рынке, но и - при условии, что цена росла бы как обычно, в зависимости от величины камня, в арифметической прогрессии, - в мире не хватило бы золота, чтобы купить и десятую часть алмаза-горы. Да и что делать с алмазом такой величины?
Положение создалось нелепейшее. Он был, можно сказать, богатейшим человеком из всех, когда-либо живших на земле, - и вместе с тем чего он, в сущности, стоил? Выплыви его тайна наружу - неизвестно, к каким бы мерам прибегло правительство, чтобы предотвратить панику на золотом да и на алмазном рынке. Оно могло немедленно отнять заявку и установить свою монополию.
Выбора не было - гору следовало распродавать тайно. Он послал на Юг за младшим братом и поставил его присматривать за черными рабами, которые даже не подозревали, что рабство отменено. Чтобы закрепить их неведение, он огласил составленную им самим прокламацию, в которой говорилось, что генерал Форрест реорганизовал рассеянные армии южан и разбил наголову северян в одном тщательно подготовленном сражении. Негры поверили безоговорочно. Они сочли это известие добрым и совершили по его поводу свои примитивные обряды.
Сам же Фиц-Норман отправился в чужеземные страны, имея при себе сто тысяч долларов и два сундука, полные неотшлифованных алмазов всевозможных размеров. Он отплыл в Россию на китайской джонке и шесть месяцев спустя после отъезда из Монтаны очутился в Санкт-Петербурге. Он снял укромную квартиру, не теряя времени наведался к придворному ювелиру и объявил, что у него есть для царя алмаз. Он прожил в Санкт-Петербурге две недели, непрерывно подвергаясь опасности быть убитым, перебираясь с квартиры на квартиру, и за все пребывание в русской столице навестил свои сундуки всего три-четыре раза.
Его с трудом отпустили в Индию, взяв обещание вернуться через год с еще более крупными и красивыми алмазами. Но прежде чем он уехал, придворный казначей положил для него в американские банки пятнадцать миллионов долларов - на четыре вымышленных имени.
Фиц-Норман вернулся в Америку в 1868 году, пропутешествовав более двух лет. Он посетил столицы двадцати двух государств и беседовал с пятью императорами, одиннадцатью королями, тремя принцами, с шахом, ханом и султаном. К этому времени Фиц-Норман оценивал свое состояние в миллиард долларов. Одно обстоятельство неизменно способствовало сохранению его тайны. Стоило любому из его крупных алмазов всплыть на поверхность на неделю - и алмаз оказывался в гуще такого обилия роковых стечении, интриг, переворотов и войн, что их хватило бы на всю историю человечества от основания Вавилонского царства.
С 1870 года до его смерти, последовавшей в 1900 году, жизнь Фиц-Нормана Вашингтона была одной сплошной поэмой, написанной золотыми буквами. Разумеется, имели место и второстепенные события: он старался избегать топографических съемок; он женился на одной виргинской леди, от которой у него родился единственный сын; в результате ряда досадных осложнений был вынужден убить своего брата, чья не менее досадная привычка напиваться до потери всякого благоразумия неоднократно подвергала опасности их жизнь. Но в целом очень мало убийств омрачало эти безоблачные годы успеха и дальнейшего обогащения.
Незадолго до смерти он переменил свою политику, и все свое непомерное состояние, за исключением нескольких миллионов долларов, употребил на покупку оптом редких металлов, которые и поместил в большие сейфы банков по всему миру, зарегистрировав их как безделушки. Его сын, Брэддок Тарлтон Вашингтон, придал этой политике еще большую напряженность и размах. Металлы были обращены в редчайший из химических элементов - радий, так что эквивалент миллиарда долларов золотом уместился в хранилище размером не больше коробки из-под сигар.
Когда со смерти Фиц-Нормана прошло три года, его сын Брэддок решил, что дело пора сворачивать. Богатство, которое они с отцом извлекли из горы, не поддавалось точному исчислению. Брэддок вел записную книжку, где шифром обозначал приблизительное количество радия в каждом из тысячи банков, постоянным клиентом которых он был, а также записывал псевдонимы, под которыми помещал радий. Затем он сделал очень простую вещь: он закрыл жилу.
Он закрыл жилу. То, что было получено от горы, должно было обеспечить всем будущим поколениям Вашингтонов беспримерную роскошь. Отныне единственной его заботой было оберегать тайну, дабы в той панике, которая могла сопутствовать ее раскрытию, он, заодно со всеми акционерами мира, не превратился бы в нищего.
Такова была семья, куда приехал в гости Джон Т.Энгер. Такова была история, которую он услышал в своей гостиной с серебряными стенами на следующее утро после приезда.
5
После завтрака Джон вышел через высокий мраморный портал на площадку наружной лестницы и с любопытством стал осматривать открывшийся вид. Вся долина - от алмазной горы до высокого гранитного утеса в пяти милях от замка - была, словно собственным дыханием, окутана золотистой дымкой, которая лениво висела над прекрасными просторными лугами, озерами и парком. Там и сям вязы группировались в изящные тенистые рощицы, представляя удивительный контраст с плотной массой соснового леса, сжимавшей горы в тисках темно-синей зелени. Глядя на все это, Джон заметил в полумиле от замка трех молодых оленей, которые гуськом вышли из одной рощицы и неуклюжей веселой рысцой направились в полосатый полумрак другой. Джон не удивился бы, если бы увидел фавна, мелькающего с флейтой среди деревьев, или розовокожую нимфу и ее разлетающиеся желтые волосы меж ярко-зеленой листвы. Он даже надеялся на это.
И с такой дерзкой надеждой в душе он спустился по мраморным ступеням, потревожив сон двух дремавших внизу овчарок, и направил свои шаги по дорожке, выложенной белыми и синими кирпичиками, которая вела непонятно куда.
1 2 3 4 5
- Мама, - сказал Перси, - это мой друг, Джон Энгер из Гадеса.
У Джона осталось от того первого вечера ошеломляющее впечатление множества красок, мимолетных физических ощущений, нежной, как любовный шепот, музыки, красоты предметов, огней и теней, движений и лиц. Там был мужчина, который стоя пил переливающийся всеми цветами радуги напиток из хрустального наперстка на золотом стебле. Там была девочка с лицом, похожим на цветок, одетая как Титания, с сапфирами в волосах. Там была комната, где стены из сплошного неяркого золота подались под его рукой, и была комната, как бы воплотившая представление Платона о последней темнице: потолок, пол, стены - все были сплошь выложено алмазами, алмазами всевозможных размеров и форм, так что, освещенная высокими фиолетовыми лампами, стоящими по углам, комната слепила глаза белым блеском, ни с чем не сравнимым, существующим за пределами человеческого желания или мечты. Мальчики бродили по лабиринту этих комнат. Иногда пол у них под ногами вспыхивал сверкающими узорами, подсвеченными снизу, варварски дисгармоничными по краскам, и узорами пастельно-нежными, и узорами чистейшей белизны, и узорами, представлявшими собой сложнейшую, искусной работы, мозаику, которую вывезли из какой-нибудь мечети на Адриатическом море. Иногда под толстым слоем хрусталя просвечивала вихрящаяся синяя или зеленоватая вода, населенная быстро мелькающими рыбами и радужными водорослями. Мальчики ступали по меху самых разнообразных животных и по бледной слоновой кости, без всяких стыков, будто пол был вырезан целиком из одного гигантского бивня мастодонта.
Затем смутно запомнившийся переход - и они очутились за обеденным столом, где каждая тарелка состояла из двух едва различимых алмазных пластин, между которыми необъяснимым образом был вделан изумруд - ломтик зеленого воздуха. Музыка, протяжная и всепроникающая, струилась издали по коридорам, стул, на котором сидел Джон, был воздушно мягок, предательски облегал спину и, казалось, поглотил Джона, одолел, как только тот выпил рюмку портвейна. Джон сонно попытался ответить на чей-то вопрос, но сладчайшая роскошь, сжимавшая тисками его тело, еще усиливала ощущение сна; драгоценные камни, ткани, вина, металлы - все плыло перед его глазами в сладостном тумане...
- Да, - вежливо ответил он, наконец, сделав над собой усилие, - жары там хватает.
Он даже умудрился слабо засмеяться, но вдруг без единого движения, без сопротивления словно уплыл куда-то, оставив нетронутым замороженный десерт, розовый как греза...
Когда он проснулся, то понял, что проспал несколько часов. Он находился в просторной спокойной комнате со стенами из черного дерева и тусклым освещением, слишком притушенным, слишком неуловимым, чтобы называться светом. Молодой хозяин стоял около него.
- Ты заснул прямо за столом, - сказал Перси. - Я и сам чуть не уснул: такое наслаждение - домашний комфорт после целого года в школе. Слуги тебя раздели и вымыли в ванне, а ты так и не проснулся.
- Это постель или облако? - вздохнул Джон. - Перси, Перси... Я хочу попросить у тебя прощения, пока ты не ушел.
- За что?
- За то, что не поверил тебе, когда ты сказал про алмаз величиной с отель "Риц".
Перси улыбнулся.
- Я так и думал, что ты не поверил. Алмаз - это гора под нами, понимаешь?
- Как - гора?
- Гора, на которой стоит замок. Для горы она не очень велика, но зато, если не считать примерно пятнадцати метров дерна и гравия, ниже - сплошной алмаз. Один цельный алмаз объемом с кубическую милю, без единой трещинки. Да ты слышишь? Знаешь...
Но Джон Т.Энгер снова спал.
3
Утро. Приоткрыв глаза, он сквозь дрему заметил, что комнату залило солнце: эбеновая панель в одной из стен отъехала на роликах вбок, впустив в комнату день. Возле постели стоял рослый негр в белой униформе.
- Добрый вечер, - пробормотал Джон, пытаясь привести в порядок сонные мысли.
- Доброе утро, сэр. Вы готовы принять ванну, сэр? Нет, не вставайте, я вас сам положу, если вы соблаговолите расстегнуть пижаму. Вот и все. Благодарю вас, сэр.
Джон лежал не двигаясь, пока с него стаскивали пижаму, его это забавляло и восхищало. Он ожидал, что этот заботливый черный Гаргантюа понесет его не руках, как ребенка, но ничего подобного не случилось; он вдруг почувствовал, что кровать слегка наклонилась и он покатился к стене, немного испуганный неожиданностью; но когда он толкнулся в стену, драпировка расступилась, он проехался еще около двух метров по ворсистому скату и мягко шлепнулся в воду, температура которой соответствовала температуре тела.
Он огляделся. Дорожка, по которой он спустился, вернее скатился, бесшумно убралась. Его выдвинули в другую комнату, и теперь он сидел в ванне, утопленной в полу, так что лицо его оказалось на уровне пола. Со всех сторон, образуя стены комнаты, борта и дно самой ванны, его окружал голубой аквариум. Сквозь хрустальную поверхность Джон видел под собой рыб, которые мелькали между янтарных ламп и даже равнодушно шныряли мимо его вытянутых ног, отделенные от них лишь толщиной хрусталя. Над головой сквозь стекло цвета морской воды проходил солнечный свет.
- Я думаю, сэр, сегодня утром вам подошла бы горячая розовая вода с мыльной пеной, сэр, а под конец, пожалуй, холодная морская вода.
Негр стоял тут же, рядом.
- Хорошо, - согласился Джон, бессмысленно улыбаясь, - как вам угодно. Ему казалось самонадеянным и даже немного безнравственным заказывать ванну соответственно своим убогим мерилам.
Негр нажал кнопку, и теплый дождь обрушился как бы с неба, а на самом деле, как тут же обнаружил Джон, из фонтанчика неподалеку. Вода сделалась бледно-розовой, и одновременно струи жидкого мыла забили вдруг из четырех миниатюрных моржовых голов в углах ванны. В один миг десяток гребных колесиков, укрепленных по бокам ванны, взбили смесь, и переливающаяся всеми цветами радуги восхитительно легкая пена нежно обволокла Джона, покрыв его тело сверкающими розовыми пузырьками.
- Включить проекционный аппарат, сэр? - почтительно предложил негр. Сегодня заправлена недурная одночастная комедия, а если желаете, могу быстро заменить ее серьезной фильмой.
- Нет, спасибо, - вежливо, но твердо ответил Джон. Наслаждение его было таким полным, что он не хотел больше никаких развлечений. Однако развлечение все-таки последовало: через минуту он уже увлеченно прислушивался к звукам флейт, доносившимся ниоткуда. Флейты словно роняли капли, и мелодия рождала образ падающей воды, прохладной и зеленой, как сама комната, а на этом фоне звучало кружевное соло пикколо, более зыбкое, чем прикрывавшая и ласкавшая Джона пена.
После бодрящей морской воды и холодного освежающего душа Джон был принят в мохнатый халат и на кушетке, крытой такой же мохнатой тканью, растерт маслом со спиртом и пряностями. Потом его усадили в разнеживающее кресло, побрили и причесали.
- Мистер Перси ждет в вашей гостиной, - сказал негр, когда все операции были закончены. - Меня зовут Гигсум, сэр. Моя обязанность заботиться о мистере Энгере по утрам.
Джон вышел в оживленную солнечную гостиную, где его ждали завтрак и Перси, великолепный в белых лайковых бриджах; он курил, сидя в кресле.
4
Вот краткая история семьи Вашингтонов, которую Перси изложил Джону за завтраком.
Отец нынешнего мистера Вашингтона был виргинцем, прямым потомком Джорджа Вашингтона и лордом Балтимор. Гражданскую войну он закончил двадцатипятилетним полковником, имеющим никуда не годную плантацию и тысячу долларов золотом.
Фиц-Норман Колпелер Вашингтон (таково было имя молодого полковника) решил передать поместье в Виргинии младшему брату, а сам податься на Запад. Он отобрал двадцать пять наиболее преданных негров, которые, как водится, его обожали, и купил двадцать шесть билетов на поезд, собираясь приобрести на Западе на имя негров землю и завести ранчо с овцами и рогатым скотом.
Он пробыл в Монтане почти месяц, но дела его нисколько не сдвинулись с места. Тут-то и свершилось его Великое Открытие. Однажды он поехал верхом в горы, заблудился, проплутал целый день и сильно проголодался. Ружья он с собой не захватил и поэтому, увидев белку, пустился за ней бегом, пытаясь поймать ее голыми руками. Преследуя белку, он заметил, что во рту она несет что-то блестящее. Перед тем как скрыться в дупле (ибо провидению не было угодно, чтобы эта белка утолила голод Фиц-Нормана), она выронила свою ношу. Фиц-Норман присел на землю, чтобы обдумать свое положение, и краем глаза уловил какой-то блеск рядом в траве. В последующие десять секунд он начисто утратил аппетит, но зато приобрел сто тысяч долларов. Белка, которая с несносным упорством отказывалась стать его пищей, подарила ему крупный безупречный алмаз.
К ночи он добрался до лагеря, а двенадцать часов спустя все его негры уже остервенело копали склон в окрестностях беличьего жилища. Фиц-Норман сказал им, что напал на жилу стразов-фальшивых бриллиантов; и так как за малым исключением никто из них в глаза не видел даже плохоньких алмазов, ему поверили безоговорочно. Когда он осознал все значение своего открытия, он пришел в замешательство. Гора была не что иное, как сплошной, цельный алмаз. Он набил четыре седельных мешка сверкающими образцами и пустился верхом в Сент-Пол. Там ему удалось сбыть полдюжины мелких алмазов, но, когда он предъявил лавочнику более крупный камешек, тот упал в обморок, а Фиц-Нормана арестовали как нарушителя спокойствия. Из тюрьмы он удрал и сел в поезд, шедший в Нью-Йорк, там продал несколько средних алмазов и выручил за них около двухсот тысяч долларов золотом. Но самые выдающиеся камни он показать не решился и, по правде говоря, покинул Нью-Йорк как раз вовремя. В ювелирных кругах началось невероятное волнение, вызванное не столько величиной алмазов, сколько загадкой их появления в городе. Распространились слухи, будто бы обнаружена алмазная жила в горах Кэтскил, на побережье Джерси, на Лонг-Айленде, под Вашингтон-сквер. От Нью-Йорка в эти пригородные Эльдорадо начали ежечасно отходить поезда, битком набитые мужчинами с кирками и лопатами. Тем временем молодой Фиц-Норман держал путь обратно в Монтану.
К концу второй недели он уже определил, что алмаз в его горе приблизительно равен всем имеющимся в мире алмазам, вместе взятым. Однако оценить его путем обычных расчетов было невозможно - алмаз был цельный. А если бы предложить его на продажу, то это не только вызвало бы кризис на мировом рынке, но и - при условии, что цена росла бы как обычно, в зависимости от величины камня, в арифметической прогрессии, - в мире не хватило бы золота, чтобы купить и десятую часть алмаза-горы. Да и что делать с алмазом такой величины?
Положение создалось нелепейшее. Он был, можно сказать, богатейшим человеком из всех, когда-либо живших на земле, - и вместе с тем чего он, в сущности, стоил? Выплыви его тайна наружу - неизвестно, к каким бы мерам прибегло правительство, чтобы предотвратить панику на золотом да и на алмазном рынке. Оно могло немедленно отнять заявку и установить свою монополию.
Выбора не было - гору следовало распродавать тайно. Он послал на Юг за младшим братом и поставил его присматривать за черными рабами, которые даже не подозревали, что рабство отменено. Чтобы закрепить их неведение, он огласил составленную им самим прокламацию, в которой говорилось, что генерал Форрест реорганизовал рассеянные армии южан и разбил наголову северян в одном тщательно подготовленном сражении. Негры поверили безоговорочно. Они сочли это известие добрым и совершили по его поводу свои примитивные обряды.
Сам же Фиц-Норман отправился в чужеземные страны, имея при себе сто тысяч долларов и два сундука, полные неотшлифованных алмазов всевозможных размеров. Он отплыл в Россию на китайской джонке и шесть месяцев спустя после отъезда из Монтаны очутился в Санкт-Петербурге. Он снял укромную квартиру, не теряя времени наведался к придворному ювелиру и объявил, что у него есть для царя алмаз. Он прожил в Санкт-Петербурге две недели, непрерывно подвергаясь опасности быть убитым, перебираясь с квартиры на квартиру, и за все пребывание в русской столице навестил свои сундуки всего три-четыре раза.
Его с трудом отпустили в Индию, взяв обещание вернуться через год с еще более крупными и красивыми алмазами. Но прежде чем он уехал, придворный казначей положил для него в американские банки пятнадцать миллионов долларов - на четыре вымышленных имени.
Фиц-Норман вернулся в Америку в 1868 году, пропутешествовав более двух лет. Он посетил столицы двадцати двух государств и беседовал с пятью императорами, одиннадцатью королями, тремя принцами, с шахом, ханом и султаном. К этому времени Фиц-Норман оценивал свое состояние в миллиард долларов. Одно обстоятельство неизменно способствовало сохранению его тайны. Стоило любому из его крупных алмазов всплыть на поверхность на неделю - и алмаз оказывался в гуще такого обилия роковых стечении, интриг, переворотов и войн, что их хватило бы на всю историю человечества от основания Вавилонского царства.
С 1870 года до его смерти, последовавшей в 1900 году, жизнь Фиц-Нормана Вашингтона была одной сплошной поэмой, написанной золотыми буквами. Разумеется, имели место и второстепенные события: он старался избегать топографических съемок; он женился на одной виргинской леди, от которой у него родился единственный сын; в результате ряда досадных осложнений был вынужден убить своего брата, чья не менее досадная привычка напиваться до потери всякого благоразумия неоднократно подвергала опасности их жизнь. Но в целом очень мало убийств омрачало эти безоблачные годы успеха и дальнейшего обогащения.
Незадолго до смерти он переменил свою политику, и все свое непомерное состояние, за исключением нескольких миллионов долларов, употребил на покупку оптом редких металлов, которые и поместил в большие сейфы банков по всему миру, зарегистрировав их как безделушки. Его сын, Брэддок Тарлтон Вашингтон, придал этой политике еще большую напряженность и размах. Металлы были обращены в редчайший из химических элементов - радий, так что эквивалент миллиарда долларов золотом уместился в хранилище размером не больше коробки из-под сигар.
Когда со смерти Фиц-Нормана прошло три года, его сын Брэддок решил, что дело пора сворачивать. Богатство, которое они с отцом извлекли из горы, не поддавалось точному исчислению. Брэддок вел записную книжку, где шифром обозначал приблизительное количество радия в каждом из тысячи банков, постоянным клиентом которых он был, а также записывал псевдонимы, под которыми помещал радий. Затем он сделал очень простую вещь: он закрыл жилу.
Он закрыл жилу. То, что было получено от горы, должно было обеспечить всем будущим поколениям Вашингтонов беспримерную роскошь. Отныне единственной его заботой было оберегать тайну, дабы в той панике, которая могла сопутствовать ее раскрытию, он, заодно со всеми акционерами мира, не превратился бы в нищего.
Такова была семья, куда приехал в гости Джон Т.Энгер. Такова была история, которую он услышал в своей гостиной с серебряными стенами на следующее утро после приезда.
5
После завтрака Джон вышел через высокий мраморный портал на площадку наружной лестницы и с любопытством стал осматривать открывшийся вид. Вся долина - от алмазной горы до высокого гранитного утеса в пяти милях от замка - была, словно собственным дыханием, окутана золотистой дымкой, которая лениво висела над прекрасными просторными лугами, озерами и парком. Там и сям вязы группировались в изящные тенистые рощицы, представляя удивительный контраст с плотной массой соснового леса, сжимавшей горы в тисках темно-синей зелени. Глядя на все это, Джон заметил в полумиле от замка трех молодых оленей, которые гуськом вышли из одной рощицы и неуклюжей веселой рысцой направились в полосатый полумрак другой. Джон не удивился бы, если бы увидел фавна, мелькающего с флейтой среди деревьев, или розовокожую нимфу и ее разлетающиеся желтые волосы меж ярко-зеленой листвы. Он даже надеялся на это.
И с такой дерзкой надеждой в душе он спустился по мраморным ступеням, потревожив сон двух дремавших внизу овчарок, и направил свои шаги по дорожке, выложенной белыми и синими кирпичиками, которая вела непонятно куда.
1 2 3 4 5