Здесь выложена электронная книга автора по имени Тендряков Владимир. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Тендряков Владимир - .
Размер архива с книгой равняется 172.56 KB
- Тендряков Владимир => скачать бесплатную электронную книгу
повесть
Глава первая
РАССВЕТ
Четвертого июня 1974 года произойдет частное лунное затмение. Оно будет доступно наблюдениям в европейской части и в западных районах азиатской части Советского Союза, кроме местно стей, лежащих за Северным Полярным кругом, где
Луна в этот день не восходит над горизонтом. Лунный диск не весь покроется земной тенью — в ней окажется 83% его диаметра. Лупа будет находиться в созвездии Змееносца, примерно в 6° северо-восточнее звезды Антарес (а Скорпиона), и пройдет сквозь южную область земной тени». Она случайно наткнулась па это сообщение и загорелась: за свои неполных двадцать два года еще ни разу не видела лунного затмения. «Хочу видеть!» И она считала бы себя обворованной, если б это «хочу» исполнилось просто, без особых затруднений и препятствий — дождись часа, выйди ночью на балкон, полюбуйся через крыши соседних домов на убывающую Луну. Едва ли не каждое ее желание вырастало в сложную кампанию, требующую подготовки, расчета, самоотверженно-сти со стороны других людей. В последнее время главным образом — моей.
Как можно наблюдать затмение в городе, где дома наполовину заслоняют небо, а уличные фонари назойливо лезут в глаза. «Это все равно что слушать музыку под железнодорожным мостом». Она умела находить обезоруживающие сравнения. Надо ехать за город, и подальше— в самое что ни на есть не-обжитое место. Л затмение начинается без двадцати минут двенадцать, кончится же почти и три часа ночи! Ее добропорядочные родители — единственная дочь!-должны были прийти в смятение: на всю ночь за город! Нет, нет, они нисколько не сомневались в моей высокой нравственности, по мало ли чего... Был же случай, когда парня и девушку, возвращавшихся поздно из загородной прогулки, столкнули с электрички па полном ходу.
Однако Луна не считалась с благоразумием, затемнялась тогда, когда все нормальные люди засыпают в своих постелях. Родители же, увы, должны были считаться с Майей.
Я часто наблюдал, как где-нибудь на автобусной остановке кто-то бросал скучающий взгляд на Майю — и вздрагивал, и смущался, косился исподтишка, не смея оскорбить ее откровенным, назойливым любопытством. У нее короткие густые, чуть волнистые волосы, очень темные, но не черные, на ярком свете слегка отливающие бронзой. Под ними сумрачные до суровости брови. Лицо же нежно-смуглое, неспокойное, молящее — губы в трагическом изломе, в глазах тревожное неутухающее тление. У меня она вызывала непроходящее щемящее желание успокоить, чтоб исчез трагический излом губ: до чего слабое существо! Но это слабое существо меньше всего хотело покоя. Пожилые, уравновешенные шоферы такси неслись по городу сломя голову потому только, что Майя неизменно им роняла: «Побыстрей, пожалуйста». Однажды ей пришла в голову шальная мысль — взглянуть на город с высоты старой Брандмейстер-ской башни, откуда в оны времена, еще до революции, дежурные пожарники высматривали городские пожары. И она полезла по отвесной ржавой лестнице вверх, мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Появился разъяренный милиционер, согнал нас, стал грозиться, что отведет в отделение, а кончилось тем, что он сам с нами полез на башню, оставив свой пост на улице.
Она диктатор, которому даже по нужно высказывать своих желаний, о них догадывались, их услужливо исполняли.
Я скоро понял, что трагическая складка губ и непреходящая тревога в ее распахнутых глазах — вовсе не отражение ее душевных переживаний. Просто так устроено ее лицо. Как крепкая от природы нижняя челюсть вызывает часто впечатление волевого характера, как ямочки на щеках — мягкости и беспечности, так и лицо Майи без ее участия, помимо ее желания молило меня о помощи, и я не имел сил устоять. Давно понял — ничем не обижена, по оберегал от обид, во всем соглашался, был рабом.
Она пожелала видеть лунное затмение без домов и уличных фонарей.
— Знаешь что, поедем... Я покорно ждал — сейчас оглушит чем-то невероятным.
— ...к Настину омуту! Ну что ж, это не столь уж невообразимо, могло быть и же. Настин омут всего километрах в трех от окраины города, да в сторону от шоссе еще километр. Все-таки не откажешь — она временами не лишена даже какой-то практичности.
«Затерялась Русь в Мордве и Чуди...» Наш город на самой окраине Европы, дальше — Урал, за ним Азия. Вокруг русские деревни и села перемешаны с марийскими и татарскими. Каж-
дое селение и до сих пор еще что-то хранит из стародавнего — язык, наряды, обычаи. Издавна здесь у всех была одинакова только нищета.
В прошлом веке наш город, тогда «уездную звериную глушь», завоевал один человек — купец-воротила Курдюков. До сих пор в центре города существуют каменные Курдюков-ские лабазы, а на обмелевшей реке — Курдюковская пристань.
Он, рассказывают, ходил в мужицкой поддевке, из которой выглядывали белоснежные манжеты с бриллиантовыми запонками, писал каракулями, едва разбирал по печатному, но был опорой местного просвещения — выстроил женскую гимназию, стал ее попечителем. В этой гимназии он заметил девицу редкой красоты, дочь обедневшего дворянчика с немецкой фамилией и русским именем Настасья. Курдюков купил со у родителей, пообещал царскую жизнь. И слово свое сдержал: за городом выстроил дворец, разбил вокруг него парк, вырыл большой пруд, соединил его с рекой. Прислуга при купеческом дворце была услужлива, добывала все, что только могла пожелать курдтоковская царевна. И царевна но выдержала царской жизни, весенней ночью кинулась в глубокий пруд. Курдюков будто бы поджег дворец, бросил свои миллионные дела, ушел в монастырь. Пруд этот давно размыло, он стал заводью реки и называется теперь Настиным омутом. Город год от году надвигается на него, но еще не надвинулся.
Высокий речной берег развален широким оврагом. Пологие склоны этого оврага отягощены тучной черной зелепыо. У самой воды в узлах и изломах толстые стволы ив. Какие-то ивы рухнули от старости прямо в омут, их сведенные судорогой ветви торчат над обмершей водой. Вода темна, незыблема, как твердь, и мрачно зеркальна. В ней опрокинутые деревья, рваные вершины уходят куда-то вглубь, в четвертое загадочное измерение. Тяжкая путаная поросль овражного склона, казалось, висит в пространстве между двумя мирами. А ее черная пучина населена — нет, набита! — лягушками, мир застойной воды и мир неба кипят от влажных картавых голосов. Воздух клокочет, трещит, стонет, и в общем вселенском хаосе выделяется один голос. Какой-то активист из активистов упоенно, въедливым сильным тенором убеждает и чем-то несметное лягушачье общество. Без устали, многословно, о напором! И в ответ одни изумленно ухают, другие до изнеможения восторженно захлебываются, третьи крякают увесисто авторитетными басами: «Да! Да! Истинно!» Чьи-то слабенькие, неустоявшиеся голосишки суетно пытаются возражать, взмывают негодующим жидким хором и безжалостно давятся не знающим устали тенором. Время от времени рядом с нами — нагнись, достанешь — раздавался умудренный стон, какая-то многоопытная
и многоумная лягушка изнемогала, должно быть, от тенористой непрекращающейся болтовни.
Мы стоим на дощатом настиле, обнесенном шаткими перильцами. Мы парим над потусторонним миром, над нами мрачная бездна. А на самой середине выглаженной до зеркальности водяной тверди—пролитое тело Луны. Оно дышит, нервно вздрагивает и поеживается — живет мучительно и неспокойно. Зато сверху на мучающуюся Луну смотрит другая Луна, плоская, чеканная, величаво спокойная. Ей-ей, непохоже, чтоб она собиралась затемняться. Но к ней тянется узкое отточенное, словно лезвие ножа, облако.
Завороженная Майя вполшепота, внятным дыханием произнесла:
Золотою лягушкой луна Распласталась на тихой воде...
И лягушачий хор вместе с вдохновенным тенором не заглушал ее голоса.
— Вот закроет сейчас золотую,— сказал я с тревогой, указывая на отточенное облако.
Майя подняла к Луне высвеченное, туманно-прозрачное лицо, и белки ее глаз сверкнули серебром.
— Не случится.— С тихой убежденностью.
Ее запрокинутое к Лупе лицо было столь зыбким — соткано из света! — что я невольно затаил дыхание: шевельнись неосторожно — и растает, исчезнет. Только неподвластное сердце набатно колотилось в ребра, да воздух кипел от влажных лягушачьих голосов, и тенор-докладчик неустанно вещал вселенские проблемы, и корчилась изнеможенно луна посреди омута.
Глаза ее нет-нет да отсвечивали серебром. Жесткий блеск на туманном лице — даже страшно...
Такой красивой Майю я еще никогда не видел.
Кто-то однажды сказал: человеческие взаимоотношения начинаются с отношений между мужчиной и женщиной.
Случайно ли, что понятие «любовь» у разных народов еще в глубокой древности перестало означать изначальное соединение самца и самки, а превратилось в определение самого высокого нравственного состояния. Люблю — лучше относиться я уже не могу, на большую отзывчивость не способен, это мой духовный предел, наивысшее выражение самого себя для других.
И если в последнее время все чаще стали снисходительно сводить любовь к сексу, вновь к самцово-самочьему, то я это воспринимаю как опасный симптом человеческой деградации.
Считаю, что я, Павел Крохалев, родился двадцать девять лет тому назад в деревне Полянка для того только, чтоб предельно проявлять себя ради других, а значит, кого-то любить. И моя жизнь до сих пор не что иное, как длительный поиск — кого именно любить и через что? Блуждая среди людей, путаясь и ошибаясь, я в конце концов должен был встретиться с ней — Майей Шкановой.
В наших местах, глубинной Вологодчине, которую обошли стороной железные и шоссейные дороги, сохранялся обычай: парень, уходя в армию или на заработки, срубал елочку, а «сговоренная» им девка украшала ее пестрыми лоскутками. Парень влезал на крышу дома сговоренной и прибивал елочку к коньку. Пусть она сохнет и осыпается, пусть выцветают под дождем и солнцем пестрые ленты, пусть ждет и сохнет девица, он вернется к ней. Прибитая к крыше елочка — зарок и обещание перед всем деревенским миром.
Мой отец Алексей Крохалев, уходя па фронт, прибил «за-жданную елку» на дом Зинаиды Решетовой. Он вернулся через три года с осколком в легком. Осыпавшаяся, с облетевшими лоскутьями елочка нищенски стояла на крыше. Но стояла, его
ждали.Я был первым послевоенным ребенком в деревне — родился через неделю после отпразднования победы.
Отца не помню. Помню только его похороны на нашем безлесом, сиротливом кладбище. Бабы причитали на разные голоса, мать плакала молча. Теперь я понимаю: она отстрадала за отца раньше, когда ждала день ото дня... Он был давно обречен.
У меня было голодное детство. В колхозе не хватало ни людей, ни лошадей. Моя мать вместе с другими бабами впрягалась в плуг, так на себе они пахали свои усадьбы, по очереди — сегодня у одной, завтра у другой. У моей матери был один сын — не пятеро! — потому-то ей и удалось поставить меня на ноги, выучить.
Удивительней всего, когда л, окончив школу, тюкинул ее, она не опустилась, по обессилела, а на старости лет нашла вдруг потерянное житейское счастье — сошлась со вдовцом, столяром-колесником, готовившим колхозу сани, телеги, хомуты. У обоих были взрослые дети, оба почему-то считали себя виноватыми перед ними — остаток дней доживают не в сиротстве.
Я учился в первом классе, школа была в соседней деревне, весной приходилось месить грязь но проселку солдатскими башмаками сорок второго размера. Их принес из госпиталя отец и не успел износить. Мне приходилось наматывать по три
пары портянок, чтоб не спадали, башмаки от этого становились тяжелыми, как пудовые гири. А уж если на них налипала грязь, то и вовсе неподъемны, через каждые десять шагов останавливался отдыхать.
И вот так я однажды остановился посреди поля, между двумя деревнями и увидел то, что видел каждый день по нескольку раз. Поле в старчески неопрятной прошлогодней стерне, отхлынувшее от меня в маревую даль, сквозной, стеснительно голый березнячок, и за ним, сквозным,— грозовая мутная синь дальних лесов. И в опрокинутом необъятном небе где-то невидимая глазу точка, из которой звенящей родниковой струей плещет вниз песня жаворонка.
Каждый день видел?.. Нет! Стояло всегда перед глазами, а увидел-то только теперь, открыл себе — они есть, это поле, березнячок, грозовые леса. И они были. Еще до того, как я родился на свет, уже стоял березнячок, висело небо и жаворонок обливал землю своей песней. Еще до того... Странно, мир без меня! Невозможно поверить, но мир без меня, наверное, хорошо помнят другие — моя мать, бабка Хмырина, даже Венко Гузыов, которому скоро стукнет пятнадцать. Без меня пел жаворонок!
Откуда я? Зачем я?.. Извечные вопросы бытия, которые (мог ли я знать) мучают человечество с тех нор, как опо осознало себя.
Впрочем, на один из вопросов — зачем? — я без труда отвечал себе: «Чтобы вырасти большим». Для мальчишки это цель, определенная, не вызывающая сомнений.
Поле, березнячок, дальние леса — от пугающего невнятного прошлого, которое легко обходилось без меня, я перебросился в будущее. Оно ясней, оно проще — без меня-то будущее уж никак не обойдется. Можно лишь гадать, кем стану, если вырасту большим. Бригадиром ли, участковым милиционером или же моряком, как Гришка Ногин из Панюкова,— синий воротник, ленточки по спине, широкие штаны, ремень с бляхой. Вот бы!..
И я представил себя таким, как Гришка из Панюкова, высоким и красивым: ленточки, ремень с бляхой, глаз не отвести! Но кто-то должен любоваться мной. Кто-то столь же красивый и загадочный.
Раз я представил себя взрослым — глаз не отвести,— то должен был представить и Ее. Она встретит, увидит меня и...
Светило солнце, весенне умытое, еще не яростное, падала с неба ручейковая песня жаворонка, я стоял посреди грязного проселка в старой, свесившейся ниже колен телогрейке, в неподъемных отцовских башмаках, держа в руке узелок с букварем, и обмирал перед таинством далекой встречи.
Стать моряком — для Нее!
Вырасти большим — для Нее!
Родился на свет, выходит, тоже... для Нее! Для той встречи!
Нет, нет, столь рассудочно и логично я тогда не рассуждал. Я просто обмирал от смутного радостного ожидания...
Ожидания Ее! Еще неизвестной, еще безликой! Адам восьми лет, мечтающий о своей Еве!
Восьми лет, не рано ли?..
Но я рос полусиротой, рядом видел полусиротливую мать, удивительно ли, что — будущее возместит сиротство — стало первой моей надеждой.
Нет таких, кто, забегая мыслью вперед по жизни, рисует себя одиноким, лишенным внимания и любви со стороны людей. Любви всех людей?.. Такую всеобщую, беспредметную любовь представить просто себе нельзя. Каждый, заглядывая вперед, верит (или хочет верить), что там, в манящем далеке, есть некто, тебя ждущий, тебе предназначенный. Он верит в Нее, она — в Него!
И вот, оказывается, среди людей, среди невообразимо великого, что называется человечеством, есть кто-то, от кого ты ждешь внимания и любви, а значит, чувствуешь, со стороны людей нет к тебе равнодушия, сам, в свою очередь, не можешь быть к ним равнодушным. Выходит, что путь к людям идет у него через Нее, у нее через Него, не иначе.
Вместе с дощатыми мостками мы висели пад тем местом, где много лет назад кончила свою недолгую жизнь курдюков-ская царевна Настя. Кончила жизнь и начала сказку, перешедшую из прошлого столетия в наше.
А берега Настиного омута распирает от картавых, плотски нутряных звуков. Лягушки сбесились. У них уже не один пророк тенор с подпевалами, объявилась, по крайней мере, дюжина пророков-вещателей. Баритоны, басы, суетливые дисканты исступленно схлестнулись друг с другом, и каждого поддерживает хор подпевал. Пророки уже не убеждают, по внушают, а безумствуют. Бурлит и бродит вокруг нас, океан неутоленных желаний. И сказка о погибшей Пасте тускла и ничтожна. Что там любая смерть, когда столь мощна страсть к продолжению жизни на земле.
Только одна Луна вверху бесстрастна и холодна. Она — иной мир, чуждый нашему. По ее мертвый свет, попав к нам, коснувшись воды, судорожится и страдает. На пашей живой планете все должно жить и бесноваться.
У Майи размытое настороженное лицо, волосы заполнены ночью. Майя замерла — удивлена и подавлена.
Я поднял руку к глазам, уловил стрелки на часах.
— А ведь уже началось!
Майя покосилась на Луну — чеканна и величава, ни намека на затемнение.
— Мы запаздываем.
— Кто мы? — удивился я.
— Мы — женщины. И Луна в том числе.
— Представляю, как свихнутся все астрономы мира, да и физики тоже, если она запоздает хоть на минуту.
— Ничего с ними не случится. Подождут. И я засмеялся.
Майя всегда опаздывала на свидания. Однажды, мне думается, она установила мировой рекорд, опоздав... на шесть часов!
В рабочем поселке Комплексное, километрах в сорока от города, жила Майина подруга.
- Тендряков Владимир => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга автора Тендряков Владимир дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Тендряков Владимир - .
Если после завершения чтения книги вы захотите почитать и другие книги Тендряков Владимир, тогда зайдите на страницу писателя Тендряков Владимир - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге , то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Тендряков Владимир, написавшего книгу , к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: ; Тендряков Владимир, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн