Я повернулся,
и мы чуть было не стукнулись носами с маленьким братом Эсме. Не удостаивая
меня вниманием, он обратился к сестре, проговорив тонким, пронзительным
голоском.
- Мисс Мегли сказала - иди допей чай! - Выполнив свою миссию, он
уселся между сестренкой и мной, по правую руку от меня. Я принялся
разглядывать его с большим интересом. Он был просто великолепен - в
коротких штанишках из коричневой шотландской шерсти, темно-синем джемпере
и белой рубашке с полосатым галстучком. Он тоже смотрел на меня вовсю
своими зелеными глазищами.
- Почему в кино люди целуются боком? - спросил он напористо.
- Боком? - повторил я. Эта проблема в детстве мучила и меня. Я
сказал, что, наверно, у актеров очень большие носы, вот они и не могут
целоваться прямо.
- Его зовут Чарлз, - сказала Эсме. - Чрезвычайно выдающийся интеллект
для своего возраста.
- А вот глаза у него безусловно зеленые. Верно, Чарлз?
Чарлз бросил на меня тусклый взгляд, какого заслуживает мой вопрос, и
стал, извиваясь, сползать со стула, пока не очутился под столом. Наверху
осталась только его голова: запрокинув ее, словно делал "мостик", он лег
затылком на сиденье стула.
- Они оранжевые, - процедил он, обращаясь к потолку. Потом поднял
угол скатерти и закрыл им свою красивую не-проницаемую рожицу.
- Иногда он очень выдающийся интеллект, а иногда не очень, - сказала
Эсме. - Чарлз, а ну-ка сядь!
Чарлз не шевельнулся. Казалось, он даже затаил дыхание.
- Он очень скучает по нашему отцу. Отец пал в бою в Северной Африке.
Я сказал, что мне очень жаль это слышать.
Эсме кивнула.
- Отец его обожал. - Она задумчиво стала покусывать заусеницу. - Он
очень похож на маму, я хочу сказать - Чарлз. А я - вылитый отец. - Она
снова стала покусывать заусеницу. - Мама была весьма страстная натура. Она
была экстраверт. А отец интроверт. Впрочем, подбор был удачный - если
судить поверхностно. Но, говоря вполне откровенно, отцу, конечно, нужна
была еще более интеллектуально выдающаяся спутница, чем мама. Он был
чрезвычайно одаренный гений.
Весь обратившись в слух, я ждал дальнейшей информации, но ее не
последовало. Я взглянул вниз, на Чарлза, - теперь он положил щеку на
сиденье стула. Заметив, что я смотрю на него, он закрыл глаза с самым
сонным ангельским видом, потом высунул язык - поразительно длинный - и
издал громкий неприличный звук, который у _м_е_н_я_ на родине послужил бы
славной наградой ротозею судье на бейсбольном матче. В кафе просто стены
затряслись.
- Прекрати, - сказала Эсме, на которую это явно не произвело
впечатления. - При нем один американец проделал такое в очереди за жареной
рыбой с картошкой, и теперь он тоже это устраивает, как только ему станет
скучно. Прекрати сейчас же, а то отправишься прямо к мисс Мегли.
Чарлз открыл глазищи в знак того, что угроза сестры дошла до него, но
в остальном не проявил беспокойства. Он снова закрыл глаза, продолжая
прижиматься щекой к сиденью стула.
Я заметил, что ему, пожалуй, следует приберечь этот трюк - я имел в
виду способ выражения чувств, принятый в Бронксе, - до той поры, когда он
станет носить титул. Если, конечно, у него тоже есть титул.
Эсме посмотрела на меня долгим изучающим взглядом, словно на объект
исследования.
- Такой юмор, как у вас, называется сдержанным, да? - сказала она, и
это прозвучало грустно. - Отец говорил, что у меня совсем нет чувства
юмора. Он говорил, я не приспособлена к жизни из-за того, что у меня нет
чувства юмора.
Продолжая наблюдать за ней, я закурил сигарету и сказала, что, когда
попадаешь в настоящую переделку, от чувства юмора, на мой взгляд, нет
никакого прока.
- А отец говорил, что есть.
Это было не возражение, а символ веры, и я поспешил перестроиться.
Кивнув в знак согласия, Я сказал, что отец ее, по-видимому, говорил это в
широком смысле слова, а я в узком (как это следовало понимать -
неизвестно).
- Чарлз скучает по нем невероятно, - сказала Эсме после короткой
паузы. - Он был невероятно симпатичный человек. И чрезвычайно красивый. Не
то чтоб внешность имела большое значение, но все-таки он был чрезвычайно
красивый. У его был ужасно пронзительный взгляд для человека с такой
им-мо-мент-но присущей добротой.
Я кивнул. Должно быть, сказал я, у отца ее был весьма необычный язык.
- Да, весьма, - сказала Эсме. - Он был архивист - любитель, конечно.
Тут я почувствовал настойчивый шлепок, вернее даже удар по плечу, с
той стороны, где находился Чарлз. Я повернулся к нему. Теперь он сидел на
стуле почти в нормальной позе, только ногу поджал.
- А что говорит одна стенка другой стенке? - нетерпеливо спросил он.
- Это такая загадка.
Я задумчиво поднял глаза к потолку и повторил вопрос вслух. Потом с
растерянным видом взглянул на Чарлза и сказал, что сдаюсь.
- Встретимся на углу! - выпалил он торжествующе.
Больше всех ответ развеселил самого Чарлза. Он чуть не задохнулся от
смеха. Эсме даже пришлось подойти к нему и похлопать его по спине, как во
время приступа кашля.
- Ну-ка, прекрати, - сказала она. Потом вернулась на свое место. - Он
всем задает одну и ту же загадку и каждый раз вот так закатывается. А
когда хохочет, у него течет слюна. Ну, довольно! Прекрати, пожалуйста.
- А кстати, это одна из лучших загадок, какие я слышал, - сказал я,
поглядывая на Чарлза, который очень медленно приходил в нормальное
состояние.
В ответ на мой комплимент он опять сполз со стула и до самых глаз
закрыл лицо углом скатерти. Потом взглянул на меня поверх скатерти - в
глазах его светились медленно угасавшее веселье и гордость человека,
знающего парочку стоящих загадок.
- Могу я осведомиться, где вы служили до того, как пошли в армию? -
спросила Эсме.
Я ответил, что не служил нигде, что только за год перед тем окончил
колледж, но мне хотелось бы считать себя профессиональным
писателем-новеллистом.
Она вежливо кивнула.
- Печатались? - спросила она.
Вопрос был обычный, но, как всегда, щекотливый, и так вот, сразу, на
него не ответишь. Я стал было объяснять, что большинство редакторов в
Америке - просто свора...
- А мой отец писал превосходно, - перебила меня Эсме. - Я сохраняю
многие его письма для потомства.
Я сказал, что это прекрасная мысль. Тут мне снова бросились в глаза
ее огромные часы, напоминавшие хронограф. Я спросил, не принадлежали ли
они ее отцу. Эсме серьезно и сосредоточенно посмотрела на свое запястье.
- Да, - ответила она. - Он дал их мне как раз перед тем, как нас с
Чарлзом эвакуировали. - Застеснявшись, она убрала руки со стола. -
Разумеется, просто в качестве суве-ре-на, - сказала она и тут же
переменила тему. - Я буду чрезвычайно польщена, если вы когда-нибудь
напишете рассказ специально для меня. Я весьма страстная любительница
чтения.
Я ответил, что напишу непременно, если только сумею. Но что вообще-то
я не бог весть как плодовит.
- А вовсе не обязательно быть бог весть каким плодовитым. Лишь бы
рассказ не получился детским и глупеньким. - Она задумалась. - Я
предпочитаю рассказы про мерзость.
- Про что? - спросил я, подаваясь вперед.
- Про мерзость. Меня чрезвычайно интересует всякая мерзость.
Я собирался расспросить ее поподробнее, но тут Чарлз ущипнул меня за
руку, и очень сильно. Я повернулся к нему, слегка поморщившись. Он стоял
совсем рядом.
- А что говорит одна стенка другой стенке? - снова задал он вопрос,
не очень для меня новый.
- Ты его уже спрашивал, - сказала Эсме. - Ну-ка, прекрати!
Не обращая на сестру никакого внимания, Чарлз вскарабкался мне на
ногу и повторил свой коронный вопрос. Я заметил, что узел его галстучка
сбился на сторону. Я водворил его на место, потом взглянул Чарлзу прямо в
глаза и сказал:
- Встретимся на углу?
Не успел я произнести эти слова, как тут же пожалел о них. Рот у
Чарлза широко раскрылся. У меня было такое чувство, будто это я раскрыл
его сильным ударом. Он слез с моей ноги и с разъяренно-неприступным видом
зашагал к своему столику, даже не оглянувшись.
- Он в ярости, - сказала Эсме. - Невероятно вспыльчивый темперамент.
У мамы была сугубая тенденция его баловать. Отец был единственный, кто его
не портил.
Я продолжал наблюдать за Чарлзом. Он уселся за свой столик и стал
пить чай, держа чашку обеими руками. Я ждал, что он обернется, но
напрасно.
Эсме поднялась.
- Il faut que je parte aussi, - сказала она, вздыхая. - Вы знаете
французский?
Я тоже встал - со смешанным чувством печали и смущения. Мы с Эсме
пожали друг другу руки. Как я и ожидал, рука у нее была нервная, влажная.
Я сказал ей - по-английски, - что общество ее доставило мне большое
удовольствие.
Она кивнула.
- Полагаю, что так оно и было, - сказала она. - Я довольно
коммуникабельна для своего возраста. - Тут она снова коснулась рукой
головы, проверяя, высохли ли волосы. - Ужасно жаль, что у меня такое с
волосами. Мой вид, должно быть, внушает отвращение.
- Вовсе нет! Если на то пошло, волосы уже опять волнистые.
Быстрым движением она снова коснулась головы.
- Как вы полагаете, окажитесь вы здесь снова в ближайшем будущем? -
спросила она. - Мы бываем здесь каждую субботу после спевки.
Я ответил, что это было бы самым большим моим желанием, но, к
сожалению, я твердо знаю, что больше мне прийти не удастся.
- Иными словами, вы не вправе сообщать о переброске войск, - сказала
Эсме, но не сделала никакого движения, которое говорило бы о ее намерении
отойти от столика.
Она стояла, переплетя ноги, и глядела на пол, стараясь выровнять
носки туфель. Это получалось у нее красиво - она была в белых гольфах, и
на ее стройные щиколотки и икры приятно было смотреть. Внезапно Эсме
взглянула на меня.
- Вы хотели бы, чтобы я вам писала? - спросила она, слегка покраснев.
- Я пишу чрезвычайно вразумительные письма для человека моего...
- Я был бы очень рад. - Я вынул карандаш и бумагу и написал свою
фамилию, звание, личный номер и номер моей полевой почты.
- Я напишу вам первая, - сказала она, взяв листок. - чтобы вы ни с
какой стороны не чувствовали себя ском-про-мети-ро-ванным. - Она положила
бумажку с адресом в карман платья. - До свидания, - сказала она и
направилась к своему столику.
Я заказал еще чаю и сидел, продолжая наблюдать за ними до тех пор,
пока оба они и вконец замученная мисс Мегли не поднялись, чтобы уйти.
Чарлз возглавлял шествие - он хромал с трагическим видом, как будто у него
одна нога на несколько дюймов короче другой. В мою сторону он даже не
посмотрел. За ним шла мисс Мегли, а последней Эсме - она махнула мне
рукой. Я помахал ей в ответ, приподнявшись со стула. Почему-то волнение
охватило меня.
Не прошло и минуты, как Эсме появилась снова, таща Чарлза за рукав
курточки.
- Чарлз хочет поцеловать вас на прощание, - объявила она.
Я сразу же поставил чашку и сказал, что это очень мило, но
в_п_о_л_н_е_ ли она уверена?
- Вполне, - ответила Эсме несколько мрачно. Она выпустила рукав
Чарлза и весьма энергично толкнула его в мою сторону. Он подошел, бледный
как мел, и влепил мне звучный мокрый поцелуй чуть пониже правого уха.
Пройдя через это тяжкое испытание, он направился было прямиком к двери и к
иной жизни, где обходятся без таких сантиментов, но я поймал его за
хлястик и, крепко за него ухватившись, спросил:
- А что говорит одна стенка другой стенке?
Лицо его засветилось.
- Встретимся на углу! - выкрикнул он и опрометью бросился за дверь -
видимо в диком возбуждении.
Эсме стояла в прежней позе, переплетя ноги.
- А вы вполне уверены, что не забуду написать для меня рассказ? -
спросила она. - Не обязательно, чтобы он был _с_п_е_ц_и_а_л_ь_н_о_ для
меня. Пусть даже...
Я сказал, что не забуду нив коем случае - это совершенно исключено.
Что я никогда еще не писал рассказа специально _д_л_я_
к_о_г_о_н_и_б_у_д_ь, но что сейчас, пожалуй, самое время этим заняться.
Она кивнула.
- Пусть он будет чрезвычайно трогательный и мерзостный, - попросила
она. - Вы вообще-то имеете достаточное представление о мерзости?
Я сказал, что не так чтобы очень, но, в общем, мне приходится все
время с ней сталкиваться - в той или иной форме, - и я приложу все усилия,
чтобы рассказ соответствовал ее инструкциям. Мы пожали друг другу руки.
- Жаль, что нам не довелось встретиться при обстоятельствах не столь
удручающих, правда?
Я сказал, что, конечно, жаль, еще как.
- До свидания, - сказала Эсме. - Надеюсь, вы вернетесь с войны,
сохранив способность функционировать нормально.
Я поблагодарил ее и сказал еще несколько слов, а потом стал смотреть,
как она выходит из кафе. Она шла медленно, задумчиво, проверяя на ходу,
высохли ли кончики волос.
А вот мерзостная - или даже трогательная - часть этого рассказа.
Место действия меняется. Меняются и действующие лица. Я по-прежнему
остаюсь в их числе, но по причинам, которые открыть не волен, я
замаскировался, притом так хитроумно, что даже самому догадливому читателю
меня не распознать.
Это было в Гауфурте, в Баварии, примерно в половине одиннадцатого
вечера, через несколько недель после Дня победы над Германией.
Штаб-сержант Икс сидел в своей комнате, на втором этаже частного дома,
куда он вместе с девятью другими американскими военнослужащими был
назначен на постой еще до прекращения боевых действий. Примостившись на
складном деревянном стуле у захламленного письменного столика, он держал
перед собой раскрытый роман в бумажной обложке и пытался читать, но дело
не ладилось. Впрочем, неладно было с ним самим, а не с романом. Правда,
книги, ежемесячно приходившие из Отдела специального обслуживания, прежде
всего попадали в руки солдатам с нижнего этажа, но на долю Икса обычно
доставались книжки, которые он, видимо, выбрал бы и сам. Однако этот
молодой человек был один из тех, кто, пройдя через войну, не сохранил
способности "функционировать нормально", и потому он больше часа
перечитывал по три раза каждый абзац, а теперь стал проделывать то же
самое с каждой фразой. Внезапно он захлопнул книгу, даже не заложив
страницу. На мгновение заслонил глаза рукой от резкого, слепящего,
холодного света голой электрической лампы, висевшей над столом.
Затем вынул сигарету из лежащей на столе пачки и с трудом закурил ее
-пальцы его тряслись, то и дело легонько стукаясь друг о друга. Сев чуть
поглубже, он затянулся, совершенно не чувствуя вкуса дыма. Уже много
недель он дымил беспрерывно, закуривая одну сигарету от другой. Десны его
кровоточили, стоило прикоснуться к ним кончиком языка, и он без конца
повторял этот опыт: это уже превратилось в своего рода игру, и он иногда
занимался ею часами. Так сидел он минуту-другую - курил и проделывал тот
же опыт. Потом внезапно и, как всегда, неожиданно его охватило привычное
чувство - будто в голове у него спуталось, она потеряла устойчивость и
мотается из стороны в сторону, как незакрепленный чемодан на багажной
полке. Он сразу прибег к тому средству, которое уже много недель помогало
ему водворить мир на место, - стиснул виски ладонями и с силой сжимал их
несколько секунд. Он оброс, волосы у него были грязные. Он мыл их раза
три-четыре в госпитале, во Франкфурте-на-Майне, где пролежал две недели,
но на обратном пути в Гауфурт за время длинной поездки в пропыленном джипе
они загрязнились снова. Капрал Зет, забравший его из госпиталя,
по-прежнему гонял на своем джипе на фронтовой лад - опустив ветровое
стекло на капот, а идут военные действия или нет - дело десятое. В
Германию были переброшены тысячи новобранцев, и, разъезжая на своем джипе
по-фронтовому, с опущенным ветровым стеклом, капрал Зет желал показать,
что он-то не из таковских, он не какой-нибудь там дерьмовый новичок на
европейском театре военных действий.
Перестав наконец сжимать виски, Икс долго смотрел на письменный стол,
где горкой лежало десятка два нераспечатанных писем и штук шесть
нераскрытых посылок - все на его имя. Протянув руку над этой свалкой, он
достал прислоненный к стене томик. То была книга Геббельса. Принадлежала
она тридцативосьмилетней незамужней дочери хозяев дома, живших здесь всего
несколько недель тому назад. Эта женщина занимала какую-то маленькую
должность в нацистской партии, достаточно, впрочем, высокую, чтобы
оказаться в числе тех, кто по приказу американского командования
автоматически подлежал аресту.
1 2 3