(День)
Перед фронтоном отельного небоскреба толпятся туристы, слушая пояснения гида.
Гид. Таиланд — быстро развивающаяся страна, и каждый ее день отмечен новым шагом на пути прогресса. Например, в одной лишь нашей древней столице
— Бангкоке число автомобилей давно перевалило за миллион. Но при этом, как элемент нашего экзотического прошлого, мы сохранили… конечно же, в первую очередь, для туристов, и наши, уходящие в века, виды транспорта. Вы можете сесть вот в такой экипаж на двух колесах, но движимый не мотором и не лошадью, а человеком, только его силой. Это может создать вам иллюзию возвращения в далекую древность.
Одним за другим рикши подкатывают свои легкие коляски к тротуару и, усадив туриста на мягкое сиденье, уносятся в бурлящий поток улицы.
Петер сел к рикше, Кемаль, смущенно оглядываясь, — к другому. Грузный турок, опустившись на сиденье, придавил его так низко к оси коляски, что немолодой возница еле стронул ее с места. Догнав рикшу с Петером, в плетеном тропическом шлеме, они понеслись рядом, прижатые бесконечными потоками автомобилей к самой кромке тротуара.
Увидев, что Кемаль оказался рядом, Петер гневно прикрикнул на своего рикшу, и тот, прибавив ходу, оставил вторую коляску позади. Это раззадорило Кемаля, и он тоже велел своему рикше не отставать. Тот прибавил скорость.
Оба рикши несутся рядом, колесо — к колесу. Сами они напрягаются изо всех сил, тяжело дыша и истекая потом.
Обгоняют бесчисленные мотоциклы, пешеходов, чьи лица размытыми очертаниями проносятся на предельной скорости. Коляски вынеслись на берег Меконга — полноводной могучей реки, со множеством пароходиков, преодолевающих бурное течение, с конусными башнями буддийских храмов на другом берегу.
Повозка Петера оторвалась от Кемалевой. Рикша последнего, нездорового вида старик, рухнул, в оглоблях, на асфальт и растянулся на нем, с трудом хватая пересохшим ртом густой и влажный, сильно загазованный воздух.
Кемаль выскочил из коляски и, опустившись на колени, склонился над ним. Толпа зевак окружила их. Люди что-то лопочут, кричат. Турок беспомощно озирается вокруг, не зная, что предпринять. И тут он увидел того еврея-туриста, с которым рядышком летел сюда из Франкфурта. Тот быстро протолкался сквозь толпу и, тоже опустившись на колени, взял руку рикши и стал прощупывать пульс.
Кемаль. Вы — доктор?
Еврей. Пожалуйста, не отвлекайте меня. У него очень слабый пульс. Да, я доктор. Чему вы удивляетесь? Каждый третий еврей-врач. А каждый второй — фармацевт. Так вот, мой дорогой, помогите мне поднять его и уложить в коляску. У него очень плохое сердце.
Вдвоем они перенесли неподвижное тело рикши и осторожно уложили его на мягкое сиденье коляски.
Кемаль. Чем еще я могу помочь, доктор?
Еврей. Пожалуй, вот чем. Тут недалеко есть аптека. Я выпишу рецепт, а вы уж сбегайте — принесите лекарство. Да, подождите… Так как у несчастного, я уверен, нет при себе денег, я вам вместе с рецептом дам несколько монет. Полагаю, этого хватит. Но, но, не беспокойтесь. Все мы — люди. И у нас только по одному сердцу. И очень мало запасных частей к нему. Этого человека надо доставить домой. Ему, нужен покой и уход.
Кемаль. Как разыскать его дом?
Кемаль обежал глазами толпу и, к счастью, обнаружил в ней Сомкит, фокусницу, которой он бесстыже загнал в промежность очищенный банан. Турок смутился и покраснел.
Кемаль. Я узнал вас.
Сомкит. Я не удивляюсь. Многие в этом городе узнают меня. И особенно туристы. Я могу вам помочь? Я спрошу у него адрес.
Кемаль. Садитесь в коляску. Мы доставим его домой.
Сомкит села в коляску рядом с больным рикшей и заговорила с ним на их родном языке. Кемаль впрягся в оглобли и потянул коляску.
Удивительное зрелище предстало взорам прохожих: пара таиландцев сидит в коляске рикши, а запряжен в нее — огромный европеец, с большими черными усами, и мчится во весь дух по запруженным улицам Бангкока.
17. Экстерьер.
Улицы Бангкока.
(Вечер)
Вечер опустился на Бангкок. Как обычно в тропиках, быстро, без перехода стемнело. Город погрузился в густой, тяжелый мрак. И как по команде, тысячи, десятки тысяч огней вспыхнули вдоль улиц, яркими гирляндами протянувшись в бесконечность.
Многокрасочные линии неона, как радуги, озарили витрины роскошных магазинов, заиграли у гостеприимно распахнутых входов в рестораны; засветились фары автомобилей: красные — в одном направлении и белые — в обратном, потекли нескончаемым потоком светлячков над жирным асфальтом. Пучки света озарили макушки пальм в черном небе и длинные, словно лакированные, листья банановых деревьев.
Сомкит и Кемаль бродят в толпе, заполнившей тротуар, крепко держа друг друга за руки, словно боясь потеряться, быть разлученными в этом чудовищном людском муравейнике. Вспышки неоновых огней играют на их лицах, окрашивая их то в зеленый, то в оранжевый, то в золотой цвета и превращая людские потоки в карнавальную процессию с ее удивительным разнообразием костюмов, платьев, головных уборов, от индийских тюрбанов и женских сари до тропических одежд типа сафари, в которые облачились тут, в Бангкоке, тяжеловесные европейцы, прогуливаясь в обнимку со своими узкоглазыми восточными красотками.
Они минуют шумный немецкий Бирхаус — огромную пивную под открытым небом, вернее, под кронами высоких деревьев. Пивные бочки, дубовые столы с литровыми фаянсовыми кружками. Все так же, как в Мюнхене. И эта гигантская пивная так и называется — «Мюнхен», готическими буквами оповещающая об этом Бангкок.
И уж совсем как в Германии, все столы оккупированы немцами-туристами, в зеленых тирольских шляпах, с игривым пером на тулье. И чтоб ни у кого не возникло сомнения в их баварском происхождении, почти все немцы натянули на свои раздобревшие тела белые рубашки, пересеченные шлейками коротких кожаных штанов из зеленой замши. Оркестр, в такой же униформе, играет марши и тирольские польки, а посетители, натягивая шлейки на мускулистых плечах, раскачиваются в ритм этой музыке с высоко поднятыми в руках массивными кружками, покрытыми пенными шапками пива. Их таиландские подружки, стиснутые широкими боками мужчин, выглядят маленькими детишками, которых родители забыли вовремя уложить спать.
Внимание Кемаля и Сомкит привлекла забавная картинка. Перепивший немец, с переполненным пивом пузом, зажатым в кожаные короткие штанишки, явно ищет глазами туалет, неуверенно покачиваясь на толстых волосатых ногах. Выручает его странный официант — специально обученный большой шимпанзе, в красной каскетке набекрень и укрытый красной раздувающейся пелериной от шеи до колен.
Шимпанзе, обнаружив пребывающего на грани детского греха клиента, подает ему серую лапу и ведет, раскачиваясь с ним в такт и для устойчивости опираясь о землю свободной лапой. Так они и бредут, держась за руки и в одном ритме покачиваясь. Пока не дошли до туалета. Человек ввалился в помещение, а обезьяна осталась дожидаться его снаружи.
Стоило немцу вывалиться оттуда, неловко застегивая короткие замшевые штаны, как шимпанзе возник перед ним и протянул ему из-под красной пелерины лапу, собранную в горсть — без всяких слов понятный жест, требующий вознаграждения за труд. Получив деньги, животное беспечно удалилось в предвкушении очередного клиента, налитого до ушей пивом, а брошенный им огромный немец, одетый как мальчик, недоуменно озирается, пытаясь сообразить, где же его стол и вся компания, гремящая тяжелыми кружками.
Кемаль и Сомкит развеселились.
Сомкит. Хотите посидеть?
Кемаль. Нет.
Сомкит. Понимаю. Вам и так надоели ваши приятели?
Кемаль. Какие у меня тут приятели, моя девочка? Я им — чужой, а они мне — и подавно. Я в их стране — иностранный рабочий. Тебе это о чем-нибудь говорит? Мой народ, Сомкит, как и твой, продает своих детей на сторону от бедности, нищеты. Одна лишь разница: турки избавляются от своих сыновей, отправляя их в чужие края на фабрики и заводы. А Таиланд торгует своими дочерьми прямо здесь, дома.
Сомкит, Я впервые встречаю бедного европейца.
Кемаль. Я даже и не европеец. Я — турок. Я делаю самую черную работу в Германии. Работу, которой немец не станет марать свои руки. А сюда я попал совершенно случайно… По воле Аллаха… Где бы я смог наскрести денег, чтоб отправиться в такой дальний вояж? Чтоб быть откровенным с тобой, признаюсь: у меня даже нет денег, чтоб пригласить тебя в ресторан поужинать.
Петер. Тогда отдай свою даму тому, у кого на это хватает денег.
Петер возник перед ними с пенной шапкой пива в кружке. Узнав Сомкит, он расплылся в интимной улыбке.
Петер. Фрейлейн, если я не ошибаюсь, это вы… которая стреляла бананами из известного места, пардон… и попала мне, шалунья, прямо в лицо… хе-хе… Сочту за честь пригласить вас со мной отужинать.
Сомкит. Но вы видите… я же не одна.
Петер. Ну, что ж… Мы можем накормить и его… заодно.
Сомкит. Я не уверена, что мой кавалер пылает желанием составить вам компанию.
Петер. А мы можем спросить его прямо сейчас… если вы настаиваете… Каков будет ваш ответ, господин турок?
Кемаль взял из его руки кружку с пивом, осторожно поставил ее на ближайший столик и со всего размаху влепил немцу затрещину, чуть не сбив его с ног.
Петер. Полиция!
Из-за его спины на крик вынырнул шимпанзе в красной пелерине.
Петер. Здесь в полиции служат обезьяны?
Кемаль. Слушай, ты! Мы сейчас не в Германии, где ты — немец, а я — никто, грязный турок. Понял? Тут полиция нас обоих считает европейцами.
Петер все же попытался ударить его в ответ, но между ними встала Сомкит, раскинув руки.
Сомкит. Эй! Слушай, Европа! Давайте обойдемся без полиции. Каждый пойдет своей дорогой. Я, например, с ним.
Она прижалась к Кемалю и повела его, взяв за руку.
Сомкит. Если я вам не надоела, мы можем поужинать у меня.
Вокруг них кипит полуночный Бангкок. В небе выплясывают пестрые рекламные щиты, написанные на разных языках — по-немецки, по-английски, по-французски, по-японски. Зазывалы, в униформе, стоя у входа в злачные места, хватают прохожих за руки, умоляют заглянуть, суля невиданные утехи. Таиландские девочки, раздетые почти донага, улыбаются туристам из окон. Они прелестны. И улыбки их не вульгарны, а невинны, как у детей.
Сомкит и Кемаль свернули в переулок и сразу окунулись в густую тьму. Без ярких витрин и буйства неона.
Здесь тянулись пустыри с кучами песка и штабелями цемента в бумажных мешках, силуэты бетономешалок, с разинутыми и умолкшими на ночь ртами.
Они подошли к высоченной конструкции возводимого здания, еще пустой, без стен, лишь с бетонными перекрытиями этажей, напоминавших ребра скелета — скелета небоскреба. Каждая комната дома открыта внешнему миру и отделена от соседней только тонкими перегородками будущих стен. Все это напоминало пчелиные соты огромного улья, устремленного к самым звездам в темном небе.
Но соты лишь поначалу казались необитаемыми. Приглядевшись, можно было различить слабые огоньки в каждой из комнат и передвигающиеся тени их обитателей. Здесь теплилась жизнь. Тихая жизнь, почти незаметная со стороны, для постороннего глаза. Словно боящаяся привлечь к себе внимание.
В каждой открытой, без наружных стен, ячейке шла своя жизнь. Кипело в кастрюлях на электроплитках варево. Кто-то стирал в пластмассовых тазиках, кто-то подводил уже засыпающих в этот поздний час детей к самому краю жилища, и дети с разных этажей мочились наружу, направляя тоненькие струйки, как легкий дождь, вниз, прямо на улицу, на бушующие огни города.
Грузовым лифтом, перепачканным строительным мусором, Кемаль и Сомкит поднялись куда-то к звездам и через отсутствующую стену вылезли на бетонное перекрытие этажа.
Сомкит. Вот мы и дома. В этой, еще не построенной комнате, я и живу. Бесплатно. Получается экономия. А когда строительство будет закончено — придется убираться. Здесь поселят туристов. С большими кошельками. А я поищу другую стройку. В Бангкоке, слава богу, с этим нет проблем.
Кемаль. Кто все эти люди, что живут здесь?
Сомкит. Это те, кто строит отель. Рабочие. Днем здесь кипит работа, а ночью они тут спят… Со своими семьями. С рассветом их родственники исчезают, забрав свои пожитки, только мужчины остаются, чтоб продолжить работу.
Кемаль. Куда же уходят их семьи на день?
Сомкит. Кого это интересует? Они все бездомные. Перебрались в столицу из провинции, с гор. Половина жителей Бангкока не имеют крыши над головой.
Кемаль. А ты-то как сюда попала?
Сомкит. Хоть я и устроилась на хорошую работу, но денег, чтобы купить квартиру, не накопила. Пока… у меня бесплатная крыша. Брат мой здесь работает. Я ночую с его семьей.
Кемаль. Постой. Скажем, через месяц — другой отель достроят. Что тогда?
Сомкит. Этот достроят-начнут другой. И брат, надеюсь, без работы не останется. И снова будет ночлег. Ты почему так загрустил? Все это не так уж плохо. Ночью дует прохладный ветерок — отлично можно выспаться. А вид какой отсюда! Весь Бангкок под ногами. Построят здесь красавец-отель, и вы, европейцы, будете много платить, чтоб полюбоваться отсюда городом, как мы сейчас. Пошли. Я познакомлю тебя с братом. К сожалению, он ни на каком языке, кроме нашего, не разговаривает, но кто сказал, что гостеприимство нуждается в словах?
18. Интерьер.
Недостроенный небоскреб.
(Ночь)
Ступени из еще не обработанного бетона мелькают одна за другой по мере того, как две пары ног преодолевают их: мужские — большие и женские — совсем крохотные.
Сомкит и Кемаль поднимаются по пролетам лестницы, еще без перил, и перед ними на каждом этаже в клетках комнат без наружных стен и дверей открывается незатейливая, протекающая у всех на виду жизнь обитателей недостроенного небоскреба.
Голый мужчина — отец семейства — с намыленной головой стоит на шершавом бетонном полу, а женщина, в каком-то тряпье, поливает его, как из душа, из кувшина.
Большая семья тесно сбилась на соломенных циновках. Глаза всех устремлены на светящийся экран маленького телевизора. Никакой мебели, ничего… Бетон, соломенные циновки… и телевизор.
Другая семья уселась кружком прямо на бетонном полу. Тусклая лампочка свисает на электрическом шнуре с потолка. Пар поднимается над кастрюльками. Мать разливает какое-то варево детям в тарелки.
Еще один этаж преодолевают Кемаль и Сомкит.
Здесь темно. Только слабый язычок пламени на свече озаряет крохотный «Дом доброго Духа» и лица молящихся вокруг него.
19. Экстерьер.
Улицы Бангкока.
(Раннее утро)
Краешек солнца блеснул первым лучом из-за горизонта, когда Сомкит и Кемаль покинули место своего ночлега. По всем этажам недостроенного небоскреба, как муравьи, спешат вниз семьи рабочих, унося на плечах весь свой нехитрый скарб. И без всякого перерыва, как только женщины и дети покинули здание, в открытых, без наружных стен, комнатах начинают греметь пневматические молотки, вздымая тучи цементной пыли, окутывая серым облаком весь скелет будущего отеля.
20. Экстерьер.
Улицы Бангкока.
(Раннее утро)
В саду пивной «Мюнхен» гаснут огни фонарей, гирляндами провисших над неубранными, грязными столиками. Официанты в белых курточках собирают пивные кружки, снимают мокрые скатерти. Последние посетители в тирольских костюмах, покачиваясь и цепляясь друг за друга, покидают это ночное заведение, горланя немецкие песни.
Только один немец никак не уйдет. Он уснул прямо за столом, уставленном кружками и грязными тарелками, уронив с головы зеленую тирольскую шляпу с пером. Его растолкал официант.
Официант. Вы не дойдете домой.
Петер. Отведи меня. Заплачу.
Официант. Мне нельзя отлучаться до конца смены. Но если заплатите нашему шимпанзе, он доставит вас домой. Только назовите отель. Обезьяна понимает по-немецки.
Держась за руки и покачиваясь, Петер с шимпанзе, в красной каскетке и пелерине, бредут по пустой сонной улице. У телеграфного столба немец остановился и, вырвав свою руку из лапы обезьяны, сосредоточился на расстегивании своих коротких штанов. Потом стал мочиться.
Шимпанзе неодобрительно покачал головой и смущенно оглянулся по сторонам. К ним уже спешил полицейский, гневно выкрикивая что-то на таиландском языке. Петер удивленно уставился на полицейского, затем перевел мутный взор на обезьяну.
Петер. Что он говорит? Ты понимаешь его?
Озадаченный шимпанзе лишь пожал плечами.
21. Экстерьер.
Улицы в Бангкоке.
(Утро)
По сонной улице цепочкой движутся бритоголовые монахи, укутанные в оранжевые одеяния, неся в руках черные горшочки с крышками. У каждого домика, скрытого за кустами бугенвиллий, они останавливаются, и хозяйки выносят им подаяние: целлофановые мешочки с вареным рисом, жареную рыбу, что-то еще. Монахи благодарно кланяются и складывают продукты в горшочки. Затем, опять цепочкой, направляются к следующему дому.
Сомкит .
1 2 3 4 5 6 7