Все! Хватит! Мы, женщины, когда рожаем, и не то терпим. А тут… Тьфу! Всего-то делов. Давай, голубчик, поддержи честь семьи. Ты думал, быть евреем, это тебе в бирюльки играть? Ничего, с тебя не убудет. Пострадай за веру.
Рома. Но я ни в какого бога не верую.
Раввин. А это ничего не значит. На алтарь здоровой еврейской семьи можно принести такую жертву.
11. Экстерьер.
Улица.
(День)
По ступеням парадного подъезда больницы спускается Рома. Он идет, раскорячившись, мучительно кривясь от боли при каждом шаге.
На тротуаре теща, жена и дети дожидаются его с цвета— ми, как героя. При виде его морской походки они все дружно начинают рыдать.
12. Экстерьер.
Площадь у синагоги.
(Утро)
Синагога переполнена молящимися. Те, кому не досталось места внутри, молятся снаружи у распахнутых окон. Молящиеся, облаченные в черно-белые полосатые таллесы, истово раскачиваются, по двое-трое сгруппировавшись у одного молитвенника. Бородатый еврей в ермолке и таллесе прогуливается вокруг синагоги с винтовкой на плече — это гражданская охрана — и время от времени, приблизившись к одной из групп, на миг заглядывает в молитвенник через чужие плечи и тоже начинает молиться.
13. Экстерьер.
Детский сад.
(День)
Дети играют в песочницах. Хохочут. Дерутся. Плачут. Двор окружен бетонной оградой. В углу — вышка. Наверху сидит бабушка с винтовкой на коленях и, вскинув на лоб очки, зорко оглядывает окрестность.
14. Экстерьер.
Улица.
(Утро)
По улице прогрохотал бронетранспортер с солдатами.
Дов и Рома, в военной форме и с винтовками за плечами, шагают рядышком по полупустынной улице.
Дов. Мы с тобой по возрасту уже для армии не годимся. Только для гражданской обороны. Ты — новичок. И слушай меня. Я — твой командир. Наш объект — универмаг. Занимай пост у входа и каждого покупателя строжайше обыскивай, чтобы не пронес в магазин взрывчатку. Понял?
Рома. А у меня теща улетает в Америку.
Дов. Навсегда?
Рома. Если бы! На две недели. — Дов. Тоже неплохо.
15. Экстерьер.
Перед универмагом.
(День)
Дов и Рома стоят у двух входных дверей. К Дову тянется очередь женщин, перед Ромой — никого.
Красавец Дов в своей стихии. Каждую женщину под видом обыска он похлопывает по заду, шарит по груди. Женщины притворно возмущаются, бьют его по рукам, но сами тянутся к его ладоням.
Скучающий Рома смотрит в землю. Увидел перед собой дамские туфли и, не поднимая глаз, полез, подражая Дову, руками к бедрам женщины, и тут же схлопотал по морде. Перед ним стояла разгневанная теща.
16. Экстерьер.
Набережная.
(Раннее утро)
Орудийный салют заиграл тысячами бликов в окнах небоскребов — отелей вдоль тель-авивского пляжа, приветствуя наступление нового дня на земле Израиля.
Но это не орудийный салют. Это тель-авивские хозяйки, выложив перины и подушки на подоконники и перила балконов, звучными ударами выколачивают свои постели. И здороваются друг с другом через улицу, и смеются, и даже ссорятся, не прекращая пушечной пальбы.
Низко над домами с ревом прошел, сияя алюминиевым брюхом, огромный пассажирский самолет. Дов и Рома в патрульной паре задрали головы, щурясь от солнца.
Рома. Счастливого пути, Анна Ивановна, экс-православная, и Хая в иудейской вере. Пусть Америка на вас полюбуется и задержит в своих объятиях как можно дольше.
Он поднял винтовку и стал прицеливаться в удаляющийся самолет.
Дама (в халате, выбивающая на балконе подушки). Что вы делаете, сумасшедший? Не иначе как любимую жену спровадили?
Дов. Хуже. Любимую тещу.
Дама. Ой, а я вас знаю. Вы у меня холодильник ставили.
Дов. Ну и как? Довольны?
Дама. Тише, женщины. Дайте с человеком поговорить. (Дову.) Я извиняюсь, но холодильник барахлит.
Дов. Вы хотите, чтобы я зашел посмотреть?
Дама (кокетливо). Ну, если это вас не очень затруднит…
Дов цепляет на свободное плечо Ромы свою винтовку.
Дов. Я — мигом.
Рома. А если наскочит проверка?
Дов. Не знаешь, что сказать? Напарник отлучился по нужде.
17. Интерьер.
Спальня.
На ковре стоят высокие солдатские ботинки. Гимнастерка и брюки — на спинке кровати вперемешку с дамским бельем.
Дов блаженствует под простыней, душа в объятиях смущающуюся хозяйку.
Дов. Что ты лицо закрываешь?
Дама. Смущаюсь. Я должна привыкнуть.
Дов. Кого ты стесняешься? Меня? Твоего соотечественника и единоверца? Мы же в Израиле, как в одной семье. Родственники.
Дама (не отрывая ладони от лица). Вот это меня и смущает. Это уже почти кровосмесительство.
И застонала, захлебнувшись от удовольствия.
18. Экстерьер.
Улица.
Рома, с двумя винтовками на плечах, нетерпеливо расхаживает перед фасадом дома под грохот выбиваемых подушек. Старуха, несшая за лапки двух связанных критически оглядела Рому.
Старуха. Боже, бедный Израиль! Как мало у нас сох дат. Один за двоих воюет.
19. Интерьер.
Гостиная в доме Дова.
Большие настенные часы в деревянном футляре пробили семь раз и узорные стрелки показали семь часов.
Утро в доме Дова Эйлота. Сам хозяин и трое его детей — дочь и двое сыновей, поменьше, — завтракают. Они сидят за столом в углу гостиной, который в Израиле выполняет функции столовой, благо находится рядом с дверью в кухню.
Дов горой возвышается над детьми, недовольно и придирчиво поглядывает на них. Он уже в своей рабочей одежде — майке, открывающей волосатую грудь, я старых шортах на мускулистых волосатых ногах.
Дов. В приличном доме мать-труженица сидит за столом, а благодарные дети обслуживают ее. Демонстрируя свою заботу о ней. Но так бывает в приличном доме. А не в моем. Почему постель не убрана? (Дочери.) Почему ты не можешь приготовить завтрак для всей семьи, чтобы твоя мать имела хоть немного радости от своих детей?
Ципора, его жена, появляется из кухни, неся поднос с кофейником и чашками. Она все еще очень красива и стройна, хотя ее красота уже имеет все признаки неумолимого увядания.
Ципора. Оставь их в покое. Дети опоздают в школу. Им в своей жизни еще придется поработать. Дай им пока хоть немножко порадоваться.
Дов. Я в их возрасте…
Он не завершил свою речь, ибо часы пробили последний, седьмой раз, и он кивнул самому младшему мальчику. Тот привычно вскочил со своего места и включил радио.
Все за столом как по команде перестали жевать, а мать застыла с наклоненным над чашкой кофейником.
Голос радиодиктора. «В долине реки Иордан наши спецчасти окружили проникшую из-за рубежа группу террористов. После короткого боя группа ликвидирована. Один наш солдат ранен.»
Дов. Будем надеяться, что ранение легкое.
Все снова приступили к завтраку, остальные новости никого не интересовали.
Дов (жене). Почту смотрела?
Ципора оставила чуть пригубленную чашку с кофе и кротко пошла к двери, откуда вернулась с утренней газетой. Дов краем глаза замечает в ее руках конверт.
Дов. Новые счета?
Ципора. Телеграмма.
Дов. Телеграмма в почтовом ящике? Всю ночь?
Ципора. Я думаю, почтальон не захотел беспокоить нас среди ночи… У него доброе еврейское сердце…
Дов. Когда-нибудь это сведет меня с ума. Ну как можно жить в стране, где у каждого доброе еврейское сердце? Почтальон доставляет телеграмму как обычное письмо! А письмо он приносит как прошлогоднюю газету, а газету он вообще забывает положить в почтовый ящик.
Младший сын. Наши соседи это поняли давно. И уехали в Америку.
Дов. Скатертью дорога! Меньше дерьма будет в Израиле.
Ципора быстро пробежала глазами телеграмму и вспыхнула от изумления.
Ципора. Ша! Успокойтесь хоть на миг! Нам судьба преподнесла большой сюрприз! А тебе, мой дорогой, в первую очередь.
Дов помрачнел.
Дов. Не рассказывай. Я догадываюсь. Твоя тетка из Америки решила нас навестить…
Ципора. Дов, миленький! Ну не надо принимать все так близко к сердцу. Ты прошел четыре войны, переживешь и визит моей тети.
Дов (закатив глаза). Боже! За что ты караешь меня? Ни одного дня не могу прожить спокойно! То наши арабские двоюродные братья сунут мне бомбу под задницу, то твоя тетя сваливается мне на голову. Нет! Я покину эту страну к чертовой матери!
Ципора. Ты уже сорок лет покидаешь эту страну.
Дов. И покину! Всему есть предел! Приедет твоя тетя и я должен буду стоять на задних лапках перед ней. В моем собственном доме!
Ципора. Ты не совсем справедлив. Эту квартиру нам бы не осилить, если бы она нам не помогла.
Дов. И теперь до самой смерти она будет бесцеремонно влезать в мою личную жизнь, разрушать мою семью. Нашептывать тебе, что я плохой муж, что я не умею делать деньги и содержать свою семью, что я бабник и изменяю тебе с каждой встречной.
Ципора с нежностью смотрит на разбушевавшегося мужа.
Ципора. Чье мнение тебе важно? Мое или ее? А мое тебе известно. Лучшего мужа, чем ты, нет на всем белом свете. Ты самый преданный и любящий муж, о каком только может мечтать женщина.
Она подошла к нему, обняла и поцеловала.
Дов (выпуская пары). Да брось ты… Тоже скажешь… лучший муж на земле… Таких, как я…
Ципора. Таких нет… и никогда не будет. Может быть, только твой сын, если пойдет в тебя.
Младший сын. Что такое бабник? И как это понимать — изменять с каждой встречной?
Дов. Спроси твоего раввина… на уроке Торы. А это, чтоб не задавал глупых вопросов.
Дов шлепнул сына по лицу.
Ципора. Зачем ты срываешь зло на ребенке? Не его вина, что к нам приезжает тетя из Америки. Мы как-нибудь переживем и это. Ну, что поделаешь? Она так любит Израиль.
Дов. Если уж она так любит Израиль, то могла бы остановиться в самом дорогом отеле и платить в твердой американской валюте. И оставлять чаевые, как водится у приличных людей. Эти доллары помогут укрепить страну, которую она так любит. А что делает она? Она останавливается у нас, садится нам на голову, чтоб, Боже упаси, не потратить лишний доллар, и превращает нашу жизнь в форменный ад. И добьется, что меня хватит кондрашка. А, как ты знаешь, я — солдат. В резерве. Следовательно, она не только не помогает нашей стране, а, наоборот, ослабляет обороноспособность Израиля.
Ципора (смеясь). Послушать тебя, так моя бедная тетя опаснее террориста.
Дов. По сравнению « твоей тетей весь арабский террор — детский лепет.
Ципора. Ладно. Давайте посмотрим, когда этот «террорист» прибывает. Надо будет встретить ее в аэропорту. (Читает телеграмму.) Нью-Йорк — Тель-Авив. Рейс Эл-Аль 475. Надо звонить в аэропорт, узнать, когда этот рейс прибывает. Может быть, мы уже опоздали и бедная тетя дожидается нас на чемоданах.
Дочь вскакивает из-за стола, заглядывает в телефонную книгу и набирает номер.
Дочь. Линия занята.
Дов. Набирай. Еще и еще. Может быть, к вечеру линия освободится. В Израиле один аэропорт и четыре миллиона евреев, которые больше всего на свете любят висеть на телефоне. Сумасшедший дом!
Младший сын. Но тебе же нравится здесь.
Дов. Ципора! Ты слышала? Мой сын назвал меня сумасшедшим!
Ципора. Оставь его в покое. (Дочери.) Ну, ты пробилась?
Дочь. Все еще занято.
Дов (сыну, назидательно). Да, Израиль — сумасшедший дом. Но это мой дом. И другого у меня нет.
Ципора. Дай им спокойно позавтракать. Они опоздают в школу.
Дов. А что им мешает? Пусть едят на здоровье. (Младшему сыну.) Вынь палец из носа. Я тебе говорю, Альберт Эйнштейн. Если я еще раз увижу у любого из вас палец в носу, я вырву этот палец с корнем. Вы меня поняли? Боже милостивый! Мы — мудрейший народ, давший миру Священное писание, десять заповедей, на которых стоит вся цивилизация, ковыряем в носу, как дикари, и не сгораем от стыда. Половина Израиля не может вытащить свои пальцы из своих носов. Даже на глазах у иностранцев. И всякий раз я сгораю от стыда.
Дочь (кладя на аппарат телефонную трубку). Самолет прибывает в 7.30. Завтра.
Ципора. Слава Богу! Мы успеем ее встретить. Ведите себя, дети, прилично. Порадуйте нашу тетю.
Младший сын. Надеюсь, она едет не с пустыми руками?
Дов (шлепнув его по затылку). Ты — циник, Барух Спиноза.
Дов отставил недопитую чашку кофе, закурил сигарету, пустил струйку дыма из волосатых ноздрей и с нежностью посмотрел на склоненные головы детей, поспешно завершающих завтрак. Лицо его смягчилось, и от избытка чувств он запустил свой палец глубоко в ноздрю и стал сладостно ковырять в носу.
20. Экстерьер.
Улица Тель-Авива.
(День)
Дов с семейством на прогулке. Останавливаются у киоска, заказывают соки. Продавец выжимает сок из грейпфрута, апельсина, киви и моркови. Эту смесь пьет только Дов, а жена и дети предпочитают сок только из одного фрукта. И все они пьют через соломинки из высоких стаканов и с достоинством оглядывают прохожих. Семья отдыхает. Семья наслаждается отдыхом.
А тем временем, нарушая покой, по улице движется шумная демонстрация с плакатами. На всех транспарантах надпись: «Вернем оккупированные территории арабам в обмен на мир между нашими народами».
Дов. Вот за что я люблю наш Израиль — за демократизм. Ты можешь орать все, что тебе вздумается. Хочешь биться головой об стену? Ради бога! На здоровье! Только стену не сломай! Она ведь чья-то собственность.
Ципора. Ая решительно против демократии.
Дети (наперебой). Ты, мама? Против демократии?
Ципора. Против! Вашему отцу хоть бы на время заткнули рот… и он бы не молол столько глупостей.
Дов (не обидевшись). И это еще раз доказывает, что ты всего лишь женщина. И ничего больше. А мы, мужчины, — политики. Вот, к примеру, смотри, глупая женщина. Что требуют эти демократы? Они страстно желают мира нашей стране. И я на все сто процентов на их стороне. Более того! Я немедленно присоединяюсь к ним.
Ципора. Ты с ума сошел! В кои-то веки семья выбралась погулять…
Дов. Дети! За мной! Пусть ваша мать беспечно прогуливается и пялит глаза на витрины. А мы идем бороться за мир!
Схватив детей за руки, он устремляется в толпу демонстрантов. Ципора, оставив недопитым свой сок, бросается за ними. А Дов уже размахивает взятым у кого-то плакатом и вместе с детьми скандирует лозунги.
Ципора (стараясь не отстать от Дова). Ох, идиот! Ох, полоумный! Наказал меня господь мужем…
В это время другая колонна демонстрантов, двигаясь в противоположном направлении, поравнялась с ними. Они тоже кричат. Но абсолютно иное. Дов читает их плакаты, перестает выкрикивать лозунги, призывающие к миру с арабами, и, растерянный, останавливает детей, тоже читающих плакаты, на которых написано: «Не уступим ни пяди нашей земли! Она пропитана кровью!»
Дов. Ты знаешь, Ципора, и они правы. Скажу больше того: правы на все сто процентов. Не уступим ни пяди. Это — земля наших предков. Ципора! Я — с ними! И пусть правительство попробует не услышать наш голос! Такое правительство будет сметено гневом народа!
Он сунул кому-то плакат, который держал в руке, и бросился в толпу новых демонстрантов. Дети поспешили за ним. Во весь голос Дов выкрикивает новые лозунги.
21. Интерьер.
Аптека.
(День)
В маленькой уютной аптеке за прилавком — прехорошенькая аптекарша. Покупателей нет. Один лишь Рома да старушка, получившая лекарство и подслеповато направляющаяся к выходу. Рома же ничего не покупает, а лишь разглядывает витрину изнутри, стоя спиной к аптекарше.
Аптекарша. Могу я вам помочь?
Рома (кинув на нее робкий затуманенный взгляд). Нот, нет. Не извольте беспокоиться…
Аптекарша. Но вы у нас уже не первый раз и… ничего не покупаете.
Рома. Я могу и купить что-нибудь… если вы настаиваете.
Аптекарша. Я не настаиваю. Зачем покупать медикаменты, если в них, слава богу, нет нужды? Но, с другой стороны, какой вам интерес рассматривать витрины? Хотите купить аптеку?
Рома. Что вы, что вы! Где взять столько денег? Я — иммигрант.
Аптекарша. Из России?
Рома. А как вы угадали?
Аптекарша. Тут большого ума не нужно. Мои родители оттуда же.
Рома. Слушайте… как хорошо.
Аптекарша. А чего хорошего?
Рома. Вы говорите по-русски.
Аптекарша. В этой стране каждый второй говорит по-русски. Особенно — неприличные слова.
Рома. И ваш муж говорит по-русски?
Аптекарша. Нет. Он из Аргентины. Выдумаете, что в испанском языке нет ругательств? Слава богу, он все время в поездках, закупает товар.
Рома. Это прекрасно!
Аптекарша. Что тут прекрасного? Моя молодость проходит в постоянных разлуках. Я ведь не камень. Да, так что же вас привлекает в моей аптеке, когда у вас нет нужды в лекарствах?
Рома. Есть нужда… Я хожу сюда не просто так.
Аптекарша. Какое же вам лекарство нужно? Может быть, у меня в аптеке его нет?
Рома. Есть!
Аптекарша. Я вас поняла. Больше ни слова. Мой муж возвращается завтра.
Рома уныло поник.
Аптекарша. Но снова улетает. Он жутко ревнивый. Сумасшедшая кровь. Место свидания — на вашей совести. И чтоб было соблюдено абсолютное инкогнито. Моя честь — в ваших руках.
22. Экстерьер.
Кафе на тротуаре.
(Вечер)
За одним из столиков сидит знакомая нам компания: Дов, Рома и еще один грузчик. Усатый. Как обычно, они что-то попивают и разглядывают прохожих. Предпочтительнее — женщин.
Дов. Сегодня я угощаю. У меня — праздник.
Приятель. Как можно сегодня веселиться?
1 2 3 4
Рома. Но я ни в какого бога не верую.
Раввин. А это ничего не значит. На алтарь здоровой еврейской семьи можно принести такую жертву.
11. Экстерьер.
Улица.
(День)
По ступеням парадного подъезда больницы спускается Рома. Он идет, раскорячившись, мучительно кривясь от боли при каждом шаге.
На тротуаре теща, жена и дети дожидаются его с цвета— ми, как героя. При виде его морской походки они все дружно начинают рыдать.
12. Экстерьер.
Площадь у синагоги.
(Утро)
Синагога переполнена молящимися. Те, кому не досталось места внутри, молятся снаружи у распахнутых окон. Молящиеся, облаченные в черно-белые полосатые таллесы, истово раскачиваются, по двое-трое сгруппировавшись у одного молитвенника. Бородатый еврей в ермолке и таллесе прогуливается вокруг синагоги с винтовкой на плече — это гражданская охрана — и время от времени, приблизившись к одной из групп, на миг заглядывает в молитвенник через чужие плечи и тоже начинает молиться.
13. Экстерьер.
Детский сад.
(День)
Дети играют в песочницах. Хохочут. Дерутся. Плачут. Двор окружен бетонной оградой. В углу — вышка. Наверху сидит бабушка с винтовкой на коленях и, вскинув на лоб очки, зорко оглядывает окрестность.
14. Экстерьер.
Улица.
(Утро)
По улице прогрохотал бронетранспортер с солдатами.
Дов и Рома, в военной форме и с винтовками за плечами, шагают рядышком по полупустынной улице.
Дов. Мы с тобой по возрасту уже для армии не годимся. Только для гражданской обороны. Ты — новичок. И слушай меня. Я — твой командир. Наш объект — универмаг. Занимай пост у входа и каждого покупателя строжайше обыскивай, чтобы не пронес в магазин взрывчатку. Понял?
Рома. А у меня теща улетает в Америку.
Дов. Навсегда?
Рома. Если бы! На две недели. — Дов. Тоже неплохо.
15. Экстерьер.
Перед универмагом.
(День)
Дов и Рома стоят у двух входных дверей. К Дову тянется очередь женщин, перед Ромой — никого.
Красавец Дов в своей стихии. Каждую женщину под видом обыска он похлопывает по заду, шарит по груди. Женщины притворно возмущаются, бьют его по рукам, но сами тянутся к его ладоням.
Скучающий Рома смотрит в землю. Увидел перед собой дамские туфли и, не поднимая глаз, полез, подражая Дову, руками к бедрам женщины, и тут же схлопотал по морде. Перед ним стояла разгневанная теща.
16. Экстерьер.
Набережная.
(Раннее утро)
Орудийный салют заиграл тысячами бликов в окнах небоскребов — отелей вдоль тель-авивского пляжа, приветствуя наступление нового дня на земле Израиля.
Но это не орудийный салют. Это тель-авивские хозяйки, выложив перины и подушки на подоконники и перила балконов, звучными ударами выколачивают свои постели. И здороваются друг с другом через улицу, и смеются, и даже ссорятся, не прекращая пушечной пальбы.
Низко над домами с ревом прошел, сияя алюминиевым брюхом, огромный пассажирский самолет. Дов и Рома в патрульной паре задрали головы, щурясь от солнца.
Рома. Счастливого пути, Анна Ивановна, экс-православная, и Хая в иудейской вере. Пусть Америка на вас полюбуется и задержит в своих объятиях как можно дольше.
Он поднял винтовку и стал прицеливаться в удаляющийся самолет.
Дама (в халате, выбивающая на балконе подушки). Что вы делаете, сумасшедший? Не иначе как любимую жену спровадили?
Дов. Хуже. Любимую тещу.
Дама. Ой, а я вас знаю. Вы у меня холодильник ставили.
Дов. Ну и как? Довольны?
Дама. Тише, женщины. Дайте с человеком поговорить. (Дову.) Я извиняюсь, но холодильник барахлит.
Дов. Вы хотите, чтобы я зашел посмотреть?
Дама (кокетливо). Ну, если это вас не очень затруднит…
Дов цепляет на свободное плечо Ромы свою винтовку.
Дов. Я — мигом.
Рома. А если наскочит проверка?
Дов. Не знаешь, что сказать? Напарник отлучился по нужде.
17. Интерьер.
Спальня.
На ковре стоят высокие солдатские ботинки. Гимнастерка и брюки — на спинке кровати вперемешку с дамским бельем.
Дов блаженствует под простыней, душа в объятиях смущающуюся хозяйку.
Дов. Что ты лицо закрываешь?
Дама. Смущаюсь. Я должна привыкнуть.
Дов. Кого ты стесняешься? Меня? Твоего соотечественника и единоверца? Мы же в Израиле, как в одной семье. Родственники.
Дама (не отрывая ладони от лица). Вот это меня и смущает. Это уже почти кровосмесительство.
И застонала, захлебнувшись от удовольствия.
18. Экстерьер.
Улица.
Рома, с двумя винтовками на плечах, нетерпеливо расхаживает перед фасадом дома под грохот выбиваемых подушек. Старуха, несшая за лапки двух связанных критически оглядела Рому.
Старуха. Боже, бедный Израиль! Как мало у нас сох дат. Один за двоих воюет.
19. Интерьер.
Гостиная в доме Дова.
Большие настенные часы в деревянном футляре пробили семь раз и узорные стрелки показали семь часов.
Утро в доме Дова Эйлота. Сам хозяин и трое его детей — дочь и двое сыновей, поменьше, — завтракают. Они сидят за столом в углу гостиной, который в Израиле выполняет функции столовой, благо находится рядом с дверью в кухню.
Дов горой возвышается над детьми, недовольно и придирчиво поглядывает на них. Он уже в своей рабочей одежде — майке, открывающей волосатую грудь, я старых шортах на мускулистых волосатых ногах.
Дов. В приличном доме мать-труженица сидит за столом, а благодарные дети обслуживают ее. Демонстрируя свою заботу о ней. Но так бывает в приличном доме. А не в моем. Почему постель не убрана? (Дочери.) Почему ты не можешь приготовить завтрак для всей семьи, чтобы твоя мать имела хоть немного радости от своих детей?
Ципора, его жена, появляется из кухни, неся поднос с кофейником и чашками. Она все еще очень красива и стройна, хотя ее красота уже имеет все признаки неумолимого увядания.
Ципора. Оставь их в покое. Дети опоздают в школу. Им в своей жизни еще придется поработать. Дай им пока хоть немножко порадоваться.
Дов. Я в их возрасте…
Он не завершил свою речь, ибо часы пробили последний, седьмой раз, и он кивнул самому младшему мальчику. Тот привычно вскочил со своего места и включил радио.
Все за столом как по команде перестали жевать, а мать застыла с наклоненным над чашкой кофейником.
Голос радиодиктора. «В долине реки Иордан наши спецчасти окружили проникшую из-за рубежа группу террористов. После короткого боя группа ликвидирована. Один наш солдат ранен.»
Дов. Будем надеяться, что ранение легкое.
Все снова приступили к завтраку, остальные новости никого не интересовали.
Дов (жене). Почту смотрела?
Ципора оставила чуть пригубленную чашку с кофе и кротко пошла к двери, откуда вернулась с утренней газетой. Дов краем глаза замечает в ее руках конверт.
Дов. Новые счета?
Ципора. Телеграмма.
Дов. Телеграмма в почтовом ящике? Всю ночь?
Ципора. Я думаю, почтальон не захотел беспокоить нас среди ночи… У него доброе еврейское сердце…
Дов. Когда-нибудь это сведет меня с ума. Ну как можно жить в стране, где у каждого доброе еврейское сердце? Почтальон доставляет телеграмму как обычное письмо! А письмо он приносит как прошлогоднюю газету, а газету он вообще забывает положить в почтовый ящик.
Младший сын. Наши соседи это поняли давно. И уехали в Америку.
Дов. Скатертью дорога! Меньше дерьма будет в Израиле.
Ципора быстро пробежала глазами телеграмму и вспыхнула от изумления.
Ципора. Ша! Успокойтесь хоть на миг! Нам судьба преподнесла большой сюрприз! А тебе, мой дорогой, в первую очередь.
Дов помрачнел.
Дов. Не рассказывай. Я догадываюсь. Твоя тетка из Америки решила нас навестить…
Ципора. Дов, миленький! Ну не надо принимать все так близко к сердцу. Ты прошел четыре войны, переживешь и визит моей тети.
Дов (закатив глаза). Боже! За что ты караешь меня? Ни одного дня не могу прожить спокойно! То наши арабские двоюродные братья сунут мне бомбу под задницу, то твоя тетя сваливается мне на голову. Нет! Я покину эту страну к чертовой матери!
Ципора. Ты уже сорок лет покидаешь эту страну.
Дов. И покину! Всему есть предел! Приедет твоя тетя и я должен буду стоять на задних лапках перед ней. В моем собственном доме!
Ципора. Ты не совсем справедлив. Эту квартиру нам бы не осилить, если бы она нам не помогла.
Дов. И теперь до самой смерти она будет бесцеремонно влезать в мою личную жизнь, разрушать мою семью. Нашептывать тебе, что я плохой муж, что я не умею делать деньги и содержать свою семью, что я бабник и изменяю тебе с каждой встречной.
Ципора с нежностью смотрит на разбушевавшегося мужа.
Ципора. Чье мнение тебе важно? Мое или ее? А мое тебе известно. Лучшего мужа, чем ты, нет на всем белом свете. Ты самый преданный и любящий муж, о каком только может мечтать женщина.
Она подошла к нему, обняла и поцеловала.
Дов (выпуская пары). Да брось ты… Тоже скажешь… лучший муж на земле… Таких, как я…
Ципора. Таких нет… и никогда не будет. Может быть, только твой сын, если пойдет в тебя.
Младший сын. Что такое бабник? И как это понимать — изменять с каждой встречной?
Дов. Спроси твоего раввина… на уроке Торы. А это, чтоб не задавал глупых вопросов.
Дов шлепнул сына по лицу.
Ципора. Зачем ты срываешь зло на ребенке? Не его вина, что к нам приезжает тетя из Америки. Мы как-нибудь переживем и это. Ну, что поделаешь? Она так любит Израиль.
Дов. Если уж она так любит Израиль, то могла бы остановиться в самом дорогом отеле и платить в твердой американской валюте. И оставлять чаевые, как водится у приличных людей. Эти доллары помогут укрепить страну, которую она так любит. А что делает она? Она останавливается у нас, садится нам на голову, чтоб, Боже упаси, не потратить лишний доллар, и превращает нашу жизнь в форменный ад. И добьется, что меня хватит кондрашка. А, как ты знаешь, я — солдат. В резерве. Следовательно, она не только не помогает нашей стране, а, наоборот, ослабляет обороноспособность Израиля.
Ципора (смеясь). Послушать тебя, так моя бедная тетя опаснее террориста.
Дов. По сравнению « твоей тетей весь арабский террор — детский лепет.
Ципора. Ладно. Давайте посмотрим, когда этот «террорист» прибывает. Надо будет встретить ее в аэропорту. (Читает телеграмму.) Нью-Йорк — Тель-Авив. Рейс Эл-Аль 475. Надо звонить в аэропорт, узнать, когда этот рейс прибывает. Может быть, мы уже опоздали и бедная тетя дожидается нас на чемоданах.
Дочь вскакивает из-за стола, заглядывает в телефонную книгу и набирает номер.
Дочь. Линия занята.
Дов. Набирай. Еще и еще. Может быть, к вечеру линия освободится. В Израиле один аэропорт и четыре миллиона евреев, которые больше всего на свете любят висеть на телефоне. Сумасшедший дом!
Младший сын. Но тебе же нравится здесь.
Дов. Ципора! Ты слышала? Мой сын назвал меня сумасшедшим!
Ципора. Оставь его в покое. (Дочери.) Ну, ты пробилась?
Дочь. Все еще занято.
Дов (сыну, назидательно). Да, Израиль — сумасшедший дом. Но это мой дом. И другого у меня нет.
Ципора. Дай им спокойно позавтракать. Они опоздают в школу.
Дов. А что им мешает? Пусть едят на здоровье. (Младшему сыну.) Вынь палец из носа. Я тебе говорю, Альберт Эйнштейн. Если я еще раз увижу у любого из вас палец в носу, я вырву этот палец с корнем. Вы меня поняли? Боже милостивый! Мы — мудрейший народ, давший миру Священное писание, десять заповедей, на которых стоит вся цивилизация, ковыряем в носу, как дикари, и не сгораем от стыда. Половина Израиля не может вытащить свои пальцы из своих носов. Даже на глазах у иностранцев. И всякий раз я сгораю от стыда.
Дочь (кладя на аппарат телефонную трубку). Самолет прибывает в 7.30. Завтра.
Ципора. Слава Богу! Мы успеем ее встретить. Ведите себя, дети, прилично. Порадуйте нашу тетю.
Младший сын. Надеюсь, она едет не с пустыми руками?
Дов (шлепнув его по затылку). Ты — циник, Барух Спиноза.
Дов отставил недопитую чашку кофе, закурил сигарету, пустил струйку дыма из волосатых ноздрей и с нежностью посмотрел на склоненные головы детей, поспешно завершающих завтрак. Лицо его смягчилось, и от избытка чувств он запустил свой палец глубоко в ноздрю и стал сладостно ковырять в носу.
20. Экстерьер.
Улица Тель-Авива.
(День)
Дов с семейством на прогулке. Останавливаются у киоска, заказывают соки. Продавец выжимает сок из грейпфрута, апельсина, киви и моркови. Эту смесь пьет только Дов, а жена и дети предпочитают сок только из одного фрукта. И все они пьют через соломинки из высоких стаканов и с достоинством оглядывают прохожих. Семья отдыхает. Семья наслаждается отдыхом.
А тем временем, нарушая покой, по улице движется шумная демонстрация с плакатами. На всех транспарантах надпись: «Вернем оккупированные территории арабам в обмен на мир между нашими народами».
Дов. Вот за что я люблю наш Израиль — за демократизм. Ты можешь орать все, что тебе вздумается. Хочешь биться головой об стену? Ради бога! На здоровье! Только стену не сломай! Она ведь чья-то собственность.
Ципора. Ая решительно против демократии.
Дети (наперебой). Ты, мама? Против демократии?
Ципора. Против! Вашему отцу хоть бы на время заткнули рот… и он бы не молол столько глупостей.
Дов (не обидевшись). И это еще раз доказывает, что ты всего лишь женщина. И ничего больше. А мы, мужчины, — политики. Вот, к примеру, смотри, глупая женщина. Что требуют эти демократы? Они страстно желают мира нашей стране. И я на все сто процентов на их стороне. Более того! Я немедленно присоединяюсь к ним.
Ципора. Ты с ума сошел! В кои-то веки семья выбралась погулять…
Дов. Дети! За мной! Пусть ваша мать беспечно прогуливается и пялит глаза на витрины. А мы идем бороться за мир!
Схватив детей за руки, он устремляется в толпу демонстрантов. Ципора, оставив недопитым свой сок, бросается за ними. А Дов уже размахивает взятым у кого-то плакатом и вместе с детьми скандирует лозунги.
Ципора (стараясь не отстать от Дова). Ох, идиот! Ох, полоумный! Наказал меня господь мужем…
В это время другая колонна демонстрантов, двигаясь в противоположном направлении, поравнялась с ними. Они тоже кричат. Но абсолютно иное. Дов читает их плакаты, перестает выкрикивать лозунги, призывающие к миру с арабами, и, растерянный, останавливает детей, тоже читающих плакаты, на которых написано: «Не уступим ни пяди нашей земли! Она пропитана кровью!»
Дов. Ты знаешь, Ципора, и они правы. Скажу больше того: правы на все сто процентов. Не уступим ни пяди. Это — земля наших предков. Ципора! Я — с ними! И пусть правительство попробует не услышать наш голос! Такое правительство будет сметено гневом народа!
Он сунул кому-то плакат, который держал в руке, и бросился в толпу новых демонстрантов. Дети поспешили за ним. Во весь голос Дов выкрикивает новые лозунги.
21. Интерьер.
Аптека.
(День)
В маленькой уютной аптеке за прилавком — прехорошенькая аптекарша. Покупателей нет. Один лишь Рома да старушка, получившая лекарство и подслеповато направляющаяся к выходу. Рома же ничего не покупает, а лишь разглядывает витрину изнутри, стоя спиной к аптекарше.
Аптекарша. Могу я вам помочь?
Рома (кинув на нее робкий затуманенный взгляд). Нот, нет. Не извольте беспокоиться…
Аптекарша. Но вы у нас уже не первый раз и… ничего не покупаете.
Рома. Я могу и купить что-нибудь… если вы настаиваете.
Аптекарша. Я не настаиваю. Зачем покупать медикаменты, если в них, слава богу, нет нужды? Но, с другой стороны, какой вам интерес рассматривать витрины? Хотите купить аптеку?
Рома. Что вы, что вы! Где взять столько денег? Я — иммигрант.
Аптекарша. Из России?
Рома. А как вы угадали?
Аптекарша. Тут большого ума не нужно. Мои родители оттуда же.
Рома. Слушайте… как хорошо.
Аптекарша. А чего хорошего?
Рома. Вы говорите по-русски.
Аптекарша. В этой стране каждый второй говорит по-русски. Особенно — неприличные слова.
Рома. И ваш муж говорит по-русски?
Аптекарша. Нет. Он из Аргентины. Выдумаете, что в испанском языке нет ругательств? Слава богу, он все время в поездках, закупает товар.
Рома. Это прекрасно!
Аптекарша. Что тут прекрасного? Моя молодость проходит в постоянных разлуках. Я ведь не камень. Да, так что же вас привлекает в моей аптеке, когда у вас нет нужды в лекарствах?
Рома. Есть нужда… Я хожу сюда не просто так.
Аптекарша. Какое же вам лекарство нужно? Может быть, у меня в аптеке его нет?
Рома. Есть!
Аптекарша. Я вас поняла. Больше ни слова. Мой муж возвращается завтра.
Рома уныло поник.
Аптекарша. Но снова улетает. Он жутко ревнивый. Сумасшедшая кровь. Место свидания — на вашей совести. И чтоб было соблюдено абсолютное инкогнито. Моя честь — в ваших руках.
22. Экстерьер.
Кафе на тротуаре.
(Вечер)
За одним из столиков сидит знакомая нам компания: Дов, Рома и еще один грузчик. Усатый. Как обычно, они что-то попивают и разглядывают прохожих. Предпочтительнее — женщин.
Дов. Сегодня я угощаю. У меня — праздник.
Приятель. Как можно сегодня веселиться?
1 2 3 4