А его нет дома.
Худая, костлявая женщина, выглянувшая из темной посудомойки, пыталась рассмотреть гостью в слабом свете, который пробивался сквозь кухонные занавески.
-- Это вы, миссис Бейтс?-- с уважением спросила она.
-- Да. Я хотела узнать, ваш муж пришел? Моего до сих пор нет.
-- Да что вы! Джек еще когда вернулся, пообедал и снова ушел. Пошел посидеть полчасика перед сном. Вы в "Принц Уэльский" заглядывали?
-- Нет, я ...
-- А, не решились . . . Конечно, женщине это не очень-то пристало,-понимающе сказала миссис Ригли. Наступило неловкое молчание.-- Нет, Джек ничего не рассказывал о ... вашем муже,-- наконец проговорила миссис Ригли.
-- Ну, значит, в трактире сидит, где ж еще!
Элизабет Бейтс произнесла эти слова с горечью, с вызовом. Она знала, что соседка миссис Ригли стоит у своей двери и слушает, но ей было все равно. Она повернулась уходить, однако миссис Ригли остановила ее:
-- Погодите минутку! Я пойду спрошу Джека, может он что-нибудь знает.
-- Нет, нет, не надо, чтобы вы из-за меня . . .
-- Ерунда, сейчас сбегаю, только вы, уж пожалуйста, побудьте в кухне, последите, чтобы дети вниз не сошли и не наделали пожару.
Элизабет Бейтс вошла в дом, бормоча из вежливости возражения. Хозяйка извинилась за беспорядок.
Извинялась она не напрасно. На диване и на полу были разбросанные детские платьица, брюки, белье, всюду валялись игрушки. На столе, на черной клеенке -- куски хлеба и пирога, крошки, объедки, остывший чайник.
-- Пустяки, у нас, думаете, лучше?-- сказала Элизабет Бейтс, глядя не на разбросанные вещи, а на хозяйку.
Миссис Ригли накинула на голову шаль и торопливо вышла, пообещав:
-- Я мигом.
Гостья села и с легким осуждением обвела глазами неприбранную комнату. Потом стала считать раскиданные по полу башмаки самых разных размеров. Их оказалось шесть пар. Она вздохнула и, прошептав: "Мудрено ли!"-- перевела взгляд на брошенные игрушки. Во дворе послышались шаги, в кухню вошли мистер и миссис Ригли. Элизабет Бейтс поднялась с табурета. Ригли был высокий, ширококостный, худой, с костистым лицом. На виске синел шрам -- след от раны, полученной в шахте, в рану въелась угольная пыль, и шрам был синий, как татуировка.
-- Неужто до сих пор не пришел?-- спросил Ригли, не поздоровавшись, однако почтительно и с сочувствием.-- Где же он может быть? Там его нет,-Ригли кивнул головой в сторону "Принца Уэльского".
-- Наверное, в "Дубках" сидит,-- предположила миссис Ригли.
Снова наступило молчание. Ригли явно что-то тревожило.
-- Когда я уходил, он заканчивал норму,-- начал он.-- Минут через десять после свистка мы стали собираться, я ему крикнул "Ты идешь, Уолт?", а он: "Ступайте, я вас догоню", ну, мы с Бауэрсом и пошли к клети, думали, он за нами идет и поднимется со следующей партией . . .
Он был растерян и точно оправдывался, что бросил товарища одного. Элизабет Бейтс, теперь уже
опять уверенная, что произошло несчастье, поспешила успокоить его:
-- Да нет, он, наверное, в "Дубках", миссис Ригли правду сказала. Ведь не впервой. Сколько раз я волновалась понапрасну. Теперь он сам не придет, его принесут.
-- Что же это за напасть такая,-- горестно вздохнула миссис Ригли.
-- Я сейчас добегу до заведения Дика, проверю, там он или нет,-предложил Ригли, боясь выдать свою тревогу, боясь показаться навязчивым.
-- У меня и в мыслях не было причинять вам столько хлопот,-- горячо возразила Элизабет Бейтс, но Ригли знал, что она рада его предложению.
Они двинулись в темноте по проулку, а жена Ригли пробежала в конец двора, и Элизабет услышала, как у соседей открылась дверь. Вся кровь, казалось, отхлынула от ее сердца.
-- Не оступитесь!-- остерег ее Ригли.-- Тут колдобины, засыпать бы их надо, я сколько раз говорил . . . Сломает тут кто-нибудь себе ногу . . .
Элизабет справилась с собой и быстро зашагала рядом с Ригли.
-- Дети легли спать, а я оставила дом без присмотра,-- сказала она.
-- Известное дело,-- учтиво поддержал ее шахтер.
Через несколько минут они подошли к калитке ее дома.
-- Я мигом обернусь. А вы не изводите себя попусту, ничего с ним не случилось,-- заверил ее друг мужа.
-- Как мне вас благодарить, мистер Ригли,-- проговорила она.
-- Ну что вы, пустяки,-- смущенно пробормотал он. И уже на ходу бросил:-- Так я мигом.
В доме была тишина. Элизабет Бейтс сняла шляпу и шаль, раскатала свернутый перед уходом каминный коврик. Потом села. Было начало десятого. Вдруг она вздрогнула -- торопливо запыхтел движок подъемника на шахте, завизжали тормоза спускавшейся на тросах клети. И снова кровь застыла у нее в жилах, она прижала руку к сердцу и вслух одернула себя:
-- Господи, да что же это я! Это верно лишь десятник спускается на вечернюю проверку.
Она сидела не шевелясь и слушала. Полчаса такого ожидания вымотали ее вконец.
-- Ну что я так извожусь?-- дрожащим голосом проговорила она.-- Ведь мне нельзя волноваться.
И она снова взялась за шитье.
Без четверти десять раздались шаги. Шел кто-то один! Она впилась глазами в дверь. Вошла старуха в черной шляпе и черной шерстяной шали -- его мать. Ей было лет шестьдесят, лицо бледное, с голубыми глазками, горестно сморщенное. Закрыв дверь, мать жалостно уставилась на невестку.
-- Лиззи, Лиззи, что нам делать, что теперь делать!-- запричитала она.
Элизабет слегка отшатнулась.
-- Что случилось, мама?-- спросила она.
Старуха опустилась на диван.
-- Ох, дочка, не знаю, сама не знаю!-- Она медленно покачала головой. Элизабет глядела на свекровь с волнением и досадой.-- Не знаю,-- повторила старуха и тяжело вздохнула.-- Видать, никогда мои беды не кончатся. Сколько я всего пережила, хватит уже с меня . . .-- Она плакала, не вытирая глаз, слезы бежали по ее щекам.
-- Подождите, мама,-- прервала ее Элизабет.-- Что стряслось? Объясните толком.
Свекровь медленно вытерла глаза. Требовательный напор невестки остановил поток ее слез. Она снова вытерла глаза.
-- Бедная ты, ох бедная!-- всхлипнула она.-- Как нам теперь жить, что делать? . . Да еще ты в таком положении ... ох горе, горе!
Элизабет ждала.
-- Он погиб?-- наконец спросила она, и, когда она выговорила эти слова, сердце ее бешено толкнулось в груди и в то же время ей стало стыдно грубой обнаженности вопроса. Слова ее испугали старуху, почти отрезвили.
-- Что ты, Элизабет, как у тебя язык повернулся! Нет, господь не допустит такого несчастья, будем уповать на него ... Я уже хотела рюмочку пропустить перед сном, как вдруг вбегает Джек Ригли. "Миссис Бейтс, подите к невестке,-- говорит.-- С Уолтом не совсем ладно, в шахте обвал произошел, побудьте с ней, пока его домой принесут". И исчез. Я даже спросить ничего не успела. Конечно, схватила шляпу -- и к тебе. Бегу и думаю: "Бедная моя доченька, не ровен час, придет кто-нибудь и брякнет напрямик, невесть что приключиться может". Ты, Лиззи, не расстраивайся, а то сама знаешь, чем кончится. Сколько уж времени -- пять месяцев, шесть? Ах, Лиззи, Лиззи, как время-то летит!-- Старуха покачала головой.-- Не угонишься.
Элизабет думала о своем. Если он погиб, смогут ли они прожить на маленькую пенсию и на то, что ей удастся заработать самой? Она быстро прикинула. А если только увечье -- в больницу его не положат, как трудно будет за ним ухаживать!-- но, может быть, ей удастся отучить его от пьянства и скандалов . . . Да, она отучит -- на то время, пока он не поправится. Она представила себе эту картину, и на глаза навернулись слезы. Что это, неужели разжалобилась? Такой роскоши позволить себе нельзя. И она стала думать о детях. Как бы там ни было, детей она должна поднять. Больше о них позаботиться некому.
-- Да,-- говорила свекровь,-- а ведь, кажется, только вчера он принес мне свою первую получку. Хороший он был, Элизабет, добрый на свой лад. Ума не приложу, почему он сбился с пути? Задору в нем всегда было через край, но все равно дома от него была только радость. Зато потом пришлось хлебнуть с ним горя! Нет, я верю: господь сохранит ему жизнь и наставит на верный путь. Ох, Элизабет, настрадалась ты с ним, не приведи бог. А когда жил со мной, был такой ласковый, можешь мне поверить. И что за напасть приключилась? ...
Старуха причитала надоедливо и однообразно, а Элизабет напряженно думала, и, лишь когда вдруг быстро запыхтел подъемник и взвизгнули тормоза, она вздрогнула. Потом подъемник стал работать спокойнее, тормоза смолкли. Старуха ничего не заметила. Элизабет, замерев, ждала. А свекровь говорила, умолкала ненадолго, снова продолжала говорить...
-- Он был твой муж, Лиззи, а не сын, в этом-то все и дело. Как бы он скверно ни поступал, я всегда помнила его маленьким и старалась его понять, старалась прощать. Мужчин, Лиззи, надо прощать . . .-- В половине одиннадцатого хлопнула калитка.-- И все равно ничего, кроме горя, в жизни не видишь, ни молодых оно не щадит, ни старых . . .-- говорила в это время старуха. Кто-то, тяжело топая, поднялся на крыльцо.
-- Дай я открою, Лиззи!-- вскричала она, вскакивая. Но Элизабет уже распахнула дверь. На пороге стоял шахтер в рабочей одежде.
-- Несут его, миссис Бейтс,-- сказал он. Сердце у Элизабет остановилось. Потом рванулось в горло, едва не задушив ее.
-- Он . . . жив?-- выговорила она.
Шахтер оглянулся и стал глядеть в темноту.
-- Доктор сказал, уже несколько часов, как умер. Он его в ламповой осматривал.
Старуха как стояла за спиной Элизабет, так и упала на стул, заломив руки.
-- Сыночек мой!-- закричала она.-- Сыночек, сынок!
-- Тихо!-- приказала Элизабет, и лицо ее судорожно передернулось.-Молчите, мама, детей разбудите, а им сейчас здесь делать нечего.
Старуха раскачивалась из стороны в сторону и сдавленно стонала. Шахтер отступил к двери. Элизабет шагнула вперед.
-- Как все было?-- спросила она.
-- Толком-то я и сам не знаю . . .-- Шахтер в смущении замялся.-- Вся смена ушла, а он остался доканчивать норму, и тут обвал.
-- Его раздавило?-- вскрикнула вдова, содрогаясь.
-- Нет, порода обвалилась позади него. Он в самой голове забоя был, так на него хоть бы кусок упал, но проход засыпало, и он задохнулся.
Элизабет отпрянула. Сзади раздался старухин крик:
-- Что? Что он сказал?
Шахтер повторил громче:
-- Задохнулся он!
Старуха зарыдала в голос, и тут Элизабет отпустило.
-- Мама,-- сказала она, кладя руку на плечо свекрови,-- детей разбудите. Не разбудите детей.
Она заплакала сама, не замечая того, что плачет. Старуха мать раскачивалась из стороны в сторону и стонала. И вдруг Элизабет вспомнила, что ведь сейчас его принесут и нужно все приготовить.
"Пусть-кладут его в гостиной",-- сказала она себе и замерла ошеломленная, без кровинки в лице.
Потом засветила свечу и вошла в крошечную гостиную. Здесь было холодно и затхло, но развести огонь она не могла, камина не было. Элизабет поставила свечу и огляделась. Свет играл в подвесках люстры, на двух вазочках, в которых стояли розовые хризантемы, на темной, красного дерева, мебели. В. воздухе был разлит холодный, мертвенный запах хризантем. Элизабет тупо глядела на цветы. Наконец отвела от них взгляд и стала прикидывать, хватит ли места на полу, между диваном и комодом. Сдвинула в сторону стулья. Да, теперь можно будет и его положить, и свободно ходить по комнате. Она достала старую красную скатерть, еще одну старую скатерть, расстелила их на полу, чтобы не запачкать дешевый ковер. Элизабет вся дрожала от холода; выйдя из гостиной, она вынула из шкафа чистую рубашку и понесла к огню проветрить. Свекровь все так же раскачивалась на стуле и стонала.
-- Придется вам пересесть сюда, мама,-- сказала Элизабет.-- Сейчас его будут вносить. Садитесь в качалку.
Мать машинально поднялась и, не переставая плакать, села у камина. Элизабет пошла в посудомойню взять еще одну свечу и там, в тесной каморке под голыми черепицами, услышала, что его несут. Она стала на пороге, прислушиваясь. Вот они поравнялись с домом, медленно спустились по трем ступенькам, шаркая и переговариваясь вполголоса. Старуха умолкла. Они уже были во дворе.
Потом Элизабет услышала, как управляющий Мэтьюз сказал:
-- Ты первый, Джим. Осторожно!
Дверь открылась, пятясь задом, вошел шахтер с носилками, на которых женщины увидели подбитые гвоздями подметки рабочих башмаков. Носильщики остановились, передний нагнул голову, чтобы не задеть за притолоку.
-- Куда его нести?-- спросил управляющий. Он был небольшого роста, с седой бородкой.
Элизабет заставила себя очнуться и вышла из посудомойки с незажженной свечой.
-- В гостиную,-- сказала она.
-- Сюда, Джим!-- показал управляющий, и шахтеры начали заворачивать носилки в маленькую гостиную. Пока они протискивались сначала в одни двери, потом в другие, плащ, которым был накрыт умерший, соскользнул, и мать с женой увидели его обнаженным по пояс, как он работал. У старухи вырвался полузадушенный протяжный вопль ужаса.
-- Опускайте носилки,-- командовал управляющий.-- Кладите его на скатерти. Осторожно, осторожно! Ну что же ты! . .
Один из шахтеров опрокинул вазу с хризантемами. Он заморгал в растерянности; они стали опускать носилки. Элизабет не смотрела на мужа. Как только проход освободился, она вошла в гостиную и стала подбирать осколки вазы и цветы.
-- Подождите минутку!-- сказала она.
Трое пришедших молча ждали, пока она вытрет лужу тряпкой.
-- Такие вот дела, ужасные дела!-- заговорил управляющий, нервно и растерянно потирая лоб.-- Такого на моей памяти не бывало. Нельзя ему было оставаться там одному. Нет, такого сроду не бывало. Обвалилось прямо за его спиной, как отрезало. Фута четыре места осталось, даже, наверное, меньше, а его и не задело.
Он посмотрел на простертого на полу покойника, полуобнаженного, испачканного угольной пылью.
-- Доктор говорит, он задохнулся. Много я видел на своем веку, но такого . . . Как будто кто нарочно подстерег, честное слово. Прямо за его спиной обвалилось и захлопнуло, как в мышеловке . . .
Он сделал резкий, рубящий взмах рукой.
Стоящие рядом шахтеры в знак подтверждения горестно качнули головой.
Всех их сковал ужас перед тем, что произошло.
Вдруг наверху пронзительно закричала девочка:
-- Мама, мама, кто это? Кто у нас, мама?
Элизабет кинулась к лестнице и открыла дверь.
-- Спи сейчас же!-- строго приказала она.-- Что ты раскричалась? Ничего не случилось. Ложись и спи.
И стала подниматься по лестнице. Слышно было, как она идет по ступенькам, по крытому линолеумом полу тесной спальни. Слышно было каждое ее слово.
-- Ну что ты, глупенькая, что ты?-- говорила она срывающимся голосом, неестественно ласково.
-- Мне показалось, пришли какие-то люди,-- произнес тоненький детский голосок.-- Он пришел?
-- Да, его принесли. Не беспокойся, спи, ведь ты у меня умница.
Внизу слушали, как она говорит в спальне, как движется, укрывая детей, и ждали.
-- Он пьяный?-- тихо, боязливо спросила девочка.
-- Нет, нет. Он не пьяный. Он ... он спит.
-- Он останется спать внизу?
-- Да . . . Пожалуйста, не шуми.
Наступило молчание, потом детский голос испуганно спросил:
-- А кто это там?
-- Никто. Я же тебе сказала: спи и ни о чем не думай.
Это стонала мать умершего. Не замечая никого и ничего, она раскачивалась на стуле и стонала. Управляющий тронул ее за руку и прошептал:
-- Тс-с-с!
Мать открыла глаза и поглядела на него. Этот жест вторгся в ее горе и поверг в недоумение.
-- Который час?-- еще спросила девочка, тоненько и жалобно, снова погружаясь в тревожный сон.
-- Десять,-- тихо проговорила мать. Потом, наверное, наклонилась к детям и поцеловала их.
Мэтьюз знаком показал, что пора уходить. Шахтеры надели кепки и забрали носилки. Перешагнули через лежащее на полу тело и вышли на цыпочках во двор. Никто не проронил ни слова, пока дом, где так тревожно спали дети, не остался далеко позади.
Элизабет спустилась вниз. Свекровь была в гостиной одна, она лежала на полу, приникнув к мертвому сыну, и слезы ее капали на его лицо.
-- Нужно его обрядить,-- сказала жена. Поставила согреть чайник, вернулась в гостиную и, встав на колени у ног мужа, принялась развязывать кожаные шнурки. Света единственной свечи в сырой нетопленой комнате было очень мало, и ей пришлось пригнуть лицо чуть не к самому полу. Наконец она стянула с мужа тяжелые башмаки и отставила их в сторону.
-- А теперь помогите мне,-- сказала она шепотом старухе. И они вдвоем раздели покойного.
Когда они поднялись и увидели его в наивном величии смерти, они замерли от благоговения и страха и несколько минут стояли молча и глядели на него, лишь старая мать тихонько всхлипывала. У Элизабет было такое чувство, будто ее жизнь перечеркнули. Вон он лежит перед ней, замкнутый в себе, как книга за семью печатями. Ничто не связывает его с ней. Нет, она не может с этим смириться! И она склонилась к нему и положила ему на грудь руку, утверждая свое право на него. Он был еще теплый, потому что в шахте, где он погиб, было жарко. Мать держала его лицо в ладонях и что-то бессвязно шептала. Слезы капали на него одна за другой, как капли дождя с мокрых листьев;
1 2 3