— Тогда вырежь кусок действительно и латай веной.
— Вену с ноги, что ли, взять?
— Зачем? Вон из непарной сделай. Отрежь культю и сделай заплату.
— Ну ладно, попробуем лататься. Только уж сшивать пищевод ни с кишкой, ни с желудком не буду. Выведу на шею и свищ на желудок для питания. Если поправится, тогда вторым этапом через год восстановим. Да? Как Галя, пришла? Видел ее?
— Нет еще.
— Слушай, Леша… Я тебя прошу… Только на аорту. А дальше мы без тебя.
— Да ты что?!
— Ну, прошу… Сам пойми: аорта — твое привычное дело. Лучше же, чем я? Прошу тебя, Леша.
— Не могу. Ты же знаешь, что не могу! Прекрасно сделаешь сам.
— Лешка! Ну?!
— А боковой зажим есть? Отжать сектор чем?
— Сейчас дадут. Типа зажима Сатинского?
— Ну! А иглы у вас какие?
— Есть. Есть валютные. Ты же и принес. В заначке у меня. Девочки, приготовьте атравматику.
Алексей Алексеевич пошел переодеваться и мыться, а Лев Михайлович продолжил борьбу с опухолью, проросшей в аорту. Он отрезал кусок непарной вены, обработал культю, приготовил заплату величиной с пятикопеечную монету. Потом наложил боковой зажим на аорту, больше чем наполовину перекрыв кровоток к почкам, кишкам и ногам. Теперь надо торопиться.
Баринов, уже во всем стерильном, втиснулся между Львом и Федором. Они иссекли стенку аорты с опухолью, ассистенты оттянули крючками освободившийся пищевод, чтоб не мешал накладывать заплату: шов на сосуде — занятие достаточно скрупулезное.
— Лева, может, сначала уберем пищевод? Аорту будет шить удобнее.
— Время затянем. Да и грязно будет, просвет же вскроем. Лучше закончим с аортой, а потом уж пищевод добьем.
— Не мала заплата? Больше нет здесь. Разве что с ноги взять если?..
— Не надо. Может, хватит. Дайте атравматическую иглу.
Три нуля есть?
— Вот, Алексей Алексеевич. Годится?
— Нормально. Именно она. Давай.
Они довольно быстро вшили заплату и восстановили кровоток. Немножко кровушки все ж пустили. Просачивалась сквозь швы. Наложили дополнительные. Светлана Петровна, молодчина, заранее начала переливать кровь посильнее, а когда потекло, резко увеличила переливание. В результате давление осталось стабильным, никак не отреагировав на внезапную кровопотерю. С аортой было закончено. Этот этап прошел счастливо и быстро. Повезло.
Теперь пищевод.
Алексей Алексеевич отошел от стола и стал смотреть из-за спин. Приблизительно за час они убрали пищевод, вывели остатки на шею. Лев Михайлович с Федором размылись и тоже отошли от стола, а Руслан с Олегом принялись вшивать трубки в желудок — для питания. Теперь осталось только зашить грудную клетку. Сняв операционный халат, перчатки, Лев Михайлович некоторое время молча смотрел, потом сказал:
— Ну, счастливо заканчивать, Русланчик. Я пошел. Покуда вы доковыряетесь, чайничек поставлю. — Лев почувствовал, что начинается обычный прилив энергии, эйфория, всегда сопровождающая удачную большую операцию. Но одернул себя — впереди разговор с Галей. — Пойдем, Леша.
— Я минут десять посижу на другом этаже, а ты пока побудь с ней один на один. Договорились? Только, Лёв, я не оперировал! Понял?
— Невелика мысль — что тут не понять.
— Я тебя прошу, Лёв.
Галя сидела в кресле у двери кабинета. Кинулась навстречу.
…В конце концов близкий ей человек, и столько лет был близким! И отец сына. Боже! Он же пить больше не будет. Ушла основная причина их развода, и один он жить не сможет: кормить-то через трубку его надо. Бедные люди! Кто из них больше бедный? Проклятый треугольник. Это тебе не Бермудский.
— Ничего, ничего, Галя. Пойдем в кабинет. Все нормально.
Галя плакала.
Что она оплакивает? Свои ли сложности? Судьбу ли сына? Лешкину любовь? Где теперь жить? С кем?.. Сейчас ни на что нет ответа. Можно только плакать. И лучше не гадать вперед.
— Операция очень большая. Если сейчас все обойдется, кормить надо будет через трубочку, прямо в желудок.
— Боже мой! Он этого не выдержит. Выдержит. Если выживет.
— Если все будет благополучно, через несколько месяцев сделаем еще одну операцию: ликвидируем свищи и восстановим, как должно быть при нормальной еде.
— А сейчас можно к нему пройти? Что ему сейчас принести?
Близким надо, хочется что-то сделать, как-то участвовать. «Что ему принести можно?» Смешно. Жалко, грустно и нелепо…
— Да ты что, Галя? Он еще несколько дней будет в реанимации. Ни есть, ни пить — ничего сейчас нельзя.
Алексей вошел молча, поцеловал Галю в щеку. Она заплакала сильней. Лев Михайлович не знал, что лучше: оставить их вдвоем или наоборот. Дурацкое положение. Сейчас бы побольше сюда народу. Лев включил чайник, поставил стаканы, достал из ящика бутерброды, сахар.
Вскоре к ним присоединились Федя и Руслан. Что говорить, никто не знал. Еще хорошо — они не понимали всей вычурности ситуации. Руслан был подвижнее языком:
— Ну ничего, Галина Федоровна. Все хорошо. На сегодня все кончилось удачно.
Галя взглянула на него как на вурдалака. Руслан не угомонился:
— Спасибо Ал…
Лев потянулся к выключателю, загородил Руслана от Гали и приложил палец к губам. Руслан вытаращился, понял, что надо молчать, сглотнул следующий слог, покраснел и стал ждать, когда выяснится, в чем дело, чтобы не сказать опять что-то невпопад. Чаевничали молча, но скоро вновь покатились разговоры, обычные, совсем отвлеченные от Виктора Александровича. Руслан расспрашивал Баринова об институте. Оживился и Алексей. Галя, выпив чайку, несколько отошла от вечного и заговорила о сегодняшнем, суетном и необходимом. Все-все станет на свои места. Так уж повелось. Все будет так, как удобнее жить… Наступило расслабление, или, моднее, релаксация.
Появилась вскоре и Светлана Петровна. В своем категорическом стиле отказалась и от чая, и от пустой беседы. Пришла она лишь спросить кое-что о больном. Лев боялся еще одного невольного разоблачения и резко сказал, что все напишет сам. Светлана Петровна еще больше отгородилась. Есть анестезиологи, которые любят хирургов, действуют с ними заодно, в них живут, они как бы почти хирурги, а есть которые нарочито строят стену между службами, показывают хирургам свое место. И не поймешь, то ли они смотрят на хирургов сверху, ясно осознавая свою значимость, то ли, наоборот, приниженно запрятывают комплекс неполноценности, считая свою отрасль прикладной для хирургии. В Светлане было все. Посуровев, она спросила:
— Гепарин будем делать?
— Сделайте пять тысяч, а дальше по свертываемости. Пусть за свертываемостью следят. Так, Алексей Алексеевич?
Ответ не прибавил Светлане Петровне положительных эмоций. Возможно, она решила про себя, что Баранов, как и большинство хирургов, «хам и самопуп», как она любила аттестовать Льва и его товарищей.
— Галина Федоровна, вот начальник над твоим Виктором будет сейчас. — Лев Михайлович картинно повел рукой в сторону Светланы Петровны. Хотел сгладить неловкость. — Сейчас и, дай Бог, тьфу-тьфу, не сглазить бы, еще долго Виктор будет у нее в хозяйстве. — Он коротко и непонятно хохотнул.
Светлана Петровна еще более насупилась, чуть наклонила голову и веско произнесла:
— Добрый день.
Галя растерянно смотрела, не зная, что в таких случаях надо говорить. Светлана Петровна молчала, ждала вопросов.
— Скажите, а можно к нему пройти?
— Не может быть и речи! — Светлана решительно ступила на ею же сильно выхоженную тропу. — Да он сейчас еще и под наркозом, — сгладила свою суровость.
Так или иначе знакомство состоялось, и было ясно, что на будущие Галины вопросы начальник реанимации будет отвечать не односложными звуками на ходу, а более обстоятельно.
…Галя еще долго участвовала в деловых послеоперационных чаепитиях Льва со товарищи, следила, чтобы каждый день был сахар, приносила бутерброды и кое-какие деликатесы. Она надолго включилась в их жизнь. Часто заезжал и Алексей Алексеевич, увозил ее из больницы. По-видимому, отделение разобралось в ситуации, но она способствовала лишь украшению бывшей жены и нынешнего ее мужа.
Виктор Александрович еще долго лежал в реанимации. Ему не раз бывало критически плохо, и тогда все хирурги дружно срывались со своего этажа и начинали… неуместные слова, но тем не менее, — начинали хлопотать, суетиться вокруг него. Он как бы становился солнцем их системы. Они кружились вокруг, но не зависели от своего солнца, наоборот, солнце без своих планет исчезло бы.
Светлана Петровна много раз ровным, спокойным, уверенным в своей правоте голосом отказывала Гале, которая хотела видеть Виктора в реанимации. Кто ее знает, может, в каком-то высшем смысле она и права. Но уж в таком высшем!.. Лев, конечно, мог бы вмешаться и настоять, упросить, уговорить, но не стал. У него уже были конфликты с шефом реанимации по этому поводу. Сейчас он считал, что причины для очередной войны нет.
Виктор Александрович выжил. Действительно, пить не мог. Через полгода ему соединили остатки пищевода с желудком, он стал есть — на первый взгляд нормально, как и все люди, за столом. Он даже вышел на работу и иногда поговаривал, что надо бы устроить для своих благодетелей прием. Но прошло так много времени, что эта затея перестала быть реальной.
А все прочее в конце концов, как и ожидалось, осталось на своих местах.
МАТВЕЙ ФОМИЧ
Вот и отчет уже позади. Что и говорить, мы не ударили в грязь лицом, изрядно поработали. Медицинскую часть я и сам прекрасно знаю, это моя плоть некоторым образом, и подготовился я предостаточно. Хозяйственная область для меня более трудная задача, чем лечебная, но с помощью Святослава Эдуардовича мы удачно подготовили и этот раздел. И сейчас вся проделанная работа разложена по полочкам как в папках, так и у меня в голове.
Разумеется, трудно осветить досконально все стороны работы нашего, в общем, грандиозного больничного хозяйства — я имею в виду прежде всего материальную часть. Учился я все же на врача, всю жизнь работал врачом, и вся моя центральная нервная система, сиречь мозги, направлена в медицинскую, а не в хозяйственную сторону. И конечно же я фактически не главный врач, а директор, то есть хозяйственник в значительно большей степени, чем врач. Да и что за понятие такое — главный врач? Как у него должны быть устроены мозги?
(Когда я говорю про свою голову, то она у меня в единственном числе. — Матвей Фомич сделал паузу, неожиданно задумавшись на тему отвлеченную. — Но стоит перейти от общего, так сказать, к частному, к мозгу, я почему-то перехожу на множественное число — я говорю: в моей голове, но при этом — в моих мозгах.)
Хозяйственная учеба у меня нулевая. Конечно, за долгие годы научился. Да и полно было всяких специализаций, семинаров и школ. Но настоящей учебы в юные годы, когда мозги (вот — опять мозги!) более свободны и подвижны, не было. Нужна с детства иная голова, вот как у Света… Святослава Эдуардовича. Теперь его и Светом неудобно называть. Да и вообще я понял: для хозяйственника талант человеческой коммуникабельности более важен, чем для врачевателя. (А как «коммуникабельность» сказать по-русски? Соотносительство? Взаимосвязь? Нет. Уже привыкли к этой проклятой «коммуникабельности».) Наверное, за счет того, что во враче нуждаются окружающие, а хозяйственник сам нуждается во всех.
Всё. Подошли все. Пора начинать.
Итак, уважаемые товарищи, отчет наш прошел успешно, я бы сказал — даже архиуспешно, и не только в том дело, что у нас довольно широкий диапазон в оказании медицинской помощи трудящемуся населению района, — практически все основные болезни мы лечим как по терапевтическим отделениям, так и по хирургическим, почти не прибегая к специализированным институтам и центрам. Это большое достижение, и не везде это достижимо. Отмечены были и неплохие цифровые результаты лечения по разным болезням — неплохие в сравнении со среднегородскими данными. В районе нами очень довольны, да и в городе тоже.
Особо отмечены успехи наших хирургических отделений. Я бы сказал, за годы своего существования мы освоили достижения последних лет в хирургической науке. Это наш козырь при подведении итогов социалистического соревнования между районами в городском масштабе. В заключительном слове председательствующий недвусмысленно высказал свое удовлетворение нами. И свое и вообще людей вокруг. Жалобы, конечно, тоже есть, не без того, но мы не боги. Это, к сожалению, естественно: так плохо нас устроила природа. Я сейчас не буду говорить о жалобах обоснованных, о наших явных недостатках, чтобы не портить ни себе, ни вам радостного настроения. Я думаю, нашим недостаткам мы посвятим особое собрание, где улыбаться нам не захочется. Это я говорю для тех, кто, я вижу, настроен слишком радужно. Рано, рано, товарищи, успокаиваться и почивать. Я вижу по вашим лицам… Если по-настоящему… Ладно. Это мы отложим.
Я подытоживаю, товарищи. Полагаю, мы одна из служб района, полностью обеспечивающая все наше население медицинским обслуживанием. Отметили, безусловно, и нашу финансовую неорганизованность. То, что я все время вам говорю, о чем постоянно напоминаю: считайте деньги, когда делаете свои безумно неоправданные подчас назначения. Помните о нашем бюджете. Денежную помощь для дела нам оказывают предостаточную, вполне в конце концов покрывая наш огромный перерасход. Это надо ценить. Я полагаю, что район в нас достаточно заинтересован, потому что нам финансировали и дефицитную валютную аппаратуру. Во всяком случае, деньги выделили, а умение добыть, достать мы должны проявить сами. Это уже алаверды к нашей хозяйственной службе, и прежде всего к Святославу Эдуардовичу, который должен будет включить все свои способности, все свое обаяние, талант и, конечно, связи. Думаю, что включиться в эту работу должны будут и непосредственно заинтересованные Лев Михайлович и Светлана Петровна — это для них предназначена аппаратура и инструментарий.
В заключение хочу подчеркнуть наше главное достижение — мы стали необходимы тому региону, где существуем, работаем, дышим, едим, получаем деньги. Фактически наш регион не может нормально жить и трудиться без нашего учреждения, мы стали незаменимы. А что больше греет наши души, продлевает наши годы, и здоровье, и полноценность общую, чем сознание собственной нужности? Я думаю, дорогие мои товарищи и коллеги, мы переживаем звездные дни как всего нашего коллектива, так и каждого работника в отдельности, с чем я вас горячо и поздравляю.
А теперь мне остается поздравить наших дорогих женщин с наступающим праздником — Международным женским днем Восьмое марта и пожелать им всем счастья в личной жизни и успехов в их благородном и гуманном труде.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Как бывает к концу праздника, стол уже принял тот вид, когда без отвращения смотришь на него, лишь приняв до этого участие в пронесшемся гастрономическом разгуле. Посредине на скатерти расплылось большое, уже высохшее розовое винное пятно, напоминающее своими картографическими краями рожистое воспаление. В тарелках среди остатков пищи торчали рыжеватые фильтры окурков. Островами разбросаны по столу большие блюда со следами разнообразной закуски; несколько тарелок уже составлено в косые горки по краям этого разоренного поля. Пустые бутылки робкой кучкой свидетелей кошмара стояли на полу в углу комнаты.
Марта праздновала свой день рождения.
У окна Алексей Алексеевич с Русланом спорили о чем-то научном, и, как беспрестанно случается ныне, сугубо научное перешло в административно-организационное. Сначала Руслан говорил про сегодняшнюю судьбу тех больных, тех операций и тех методик, что составляли основу его диссертации, — и оба радовались. Потом стали сетовать, что Руслану как кандидату наук надо расти, а для этого в рамки простой больницы он не влезает. Хмельной Руслан был излишне прямолинеен и серьезен, хмельной Алексей — улыбчив и уклончив. Руслан сомневался и вроде бы не предлагался. Алексей поддакивал, но и не предлагал, хотя теоретически подобный торг мог возникнуть. Руслан рассуждал о разумности ухода в институт и о том, как трудно своими руками порушить удачно сработавшуюся компанию. Алексей Алексеевич присоединился и предполагал, что это будет сродни предательству. Потом вместе они радовались хирургическим успехам больницы, дружной работе и дружбе после работы. И наконец, с полутрезвой решительностью Руслан запретил своим рукам разрушать ими сделанное, предположив, что без его рук в отделении не обойдутся. А Алексей Алексеевич под конец вдруг с хмельной, но тем не менее иронической улыбкой изрек:
— Да не волнуйся. Найдутся руки.
— Думаешь, найдутся? — неожиданно спокойно отреагировал Руслан.
Федор, сидевший неподалеку на диване, бросал вялые протестующие реплики в их сторону:
— Ни черта, и здесь можно расти…
— И здесь можно докторскую сделать…
— И все равно здесь ни черта не разрушишь и не сломаешь…
— И не будет никакого предательства…
— И нечего радоваться успехам — это, черт побери, норма…
— И не пропадет никто без твоих рук…
Режиссер, работавший вместе со Львом, склонился к Феде и, приобняв его одной рукой, приговаривал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17