еще один маленький полуголый мальчик тут же сидел на корточках и упрашивал девочку:
— Я голоден, Тамрико, дай мне пососать…
Старуха крикнула:
— Потерпи малость, вот вскипятим молоко, напьешься…
Третий мальчишка с деревянной саблей в руке гонялся за нахохлившимся петухом. Четвертый мальчик восседал на козе, По двору метались переполошенные куры.
Старуха закричала:
— Кто там пришел? Уймите собак. Наконец спешился маленький ездок, скакавший на
козле, подошел к калитке и, не отвечая на приветствие Арсакидзе, открыл ее.
Когда Арсакидзе поднялся на крыльцо и рябая старуха заговорила с ним, он заметил, что она слепая.
Старуха учтиво спросила пришедшего,, кто он и зачем пожаловал.
— Я друг мастера Бодокии, хотел его видеть, — сказал Арсакидзе.
— Беда стряслась над нами, сынок, — сказала старуха. — Моя дочь померла на прошлой неделе — не бойся, не от чумы, хотя, да не осудит меня господь, лучше было бы, если бы от чумы она померла, да и всех нас, кстати, взяла бы смерть. Померла она и оставила мне, несчастной слепой старухе, этих ребятишек. Бедный зять не ходит на работу, день и ночь носится по поселку и ищет кормилицу для этого ребенка, но сам посуди, сынок, кто пойдет к нам голодать. Наша буйволица подохла недавно, и тощая коза — одна наша надежда.
У Арсакидзе к горлу подступали слезы, он наклонился и шепнул старухе:
— Протяни мне ладонь, бабушка, и передай вот это мастеру Аристосу— я должен был ему десять золотых и вот принес свой долг…
У старухи из глаз брызнули слезы, и она, протягивая руку, простонала:
— Какой святой прислал тебя к нам в этот вечер, сынок?
— Ничего, бодрись, бодрись, бабушка, передай вот это Аристосу.
— Но все же кто ты, сынок?
— Он знает, бабушка… Спокойной ночи! Сказав это, Арсакидзе поспешил к калитке…
На четвертый день Бодокия явился на работу и рассказал Арсакидзе о странном происшествии. Вот, мол, какой-то божий человек принес ему десять золотых, благодаря этому ему удалось найти кормилицу для осиротевшего грудного ребенка и наладить другие домашние дела.
Арсакидзе выразил удивление по этому поводу и всячески старался отвести от себя подозрение Бодокии.
XLVII
Как— то вечером к западу от Мцхеты появилась на небе неведомая копьевидная звезда.
Фарсман Перс долго следил с террасы дома за этой звездой, и только тогда, когда она исчезла за облаком, он спустился в свою комнату.
Вардисахар раздевалась.
Он подошел и ущипнул жену за голую руку,
— Слушай и запомни: если царь снова пришлет скорохода, скажешь ему, что Фарсман заболел чумой.
— Царь отбыл утром в Уплисцихе, — сообщила Вардисахар.
— Кто тебе сказал?
— Я ходила в Самтавро, там монахи говорили.
— Разве сегодня служили обедню в Самтавро?
— Архиепископ служил…
— О чем болтал Ражден?
— Он говорил, что за наше кощунство господь послал нам чуму, что в Мцхете много язычников и еретиков, которые высмеивают веру Христову.
Фарсман понял, к кому относились слова Раждена.
— А все же, Вардо, в чем он обвинял еретиков?
— В том, что они сомневаются в непорочности святой девы.
Сама Вардисахар была настроена против еретиков и язычников. Она бранила их.
— Узнай я только, кто эти еретики, да я первая забросала бы их камнями! — говорила она.
— Разве непорочность так уж необходима женщине? Ведь вот ты, например, не была невинной, когда выходи-ла замуж, а я тебя люблю больше любой девственницы. Ведь так?
Вардисахар вспыхнула:
— Даже больше, чем дочь Фанаскертели? Фарсман подошел к ней и погладил ее по голове.
— Завтра не выходи в город, Вардо, ты ведь знаешь, среди рабочих Светицховели появилась чума. Один лаз уже умер. Я знаю, ты будешь рада, если всех лазов уне-сет чума. Что ты на это скажешь, Вардо? — сказал он и с улыбкой поглядел ей в глаза.
Он приложил палец к ее подбородку, как раз к тому месту, где была ямочка. Старому Фарсману это место очень нравилось. «Это тавро, наложенное рукою Эроса», — думал он.
Но эта ласка не тронула ее. Она подняла вверх изогнутые, как лук, брови, расстегнула жемчужные застежки на шелковой рубашке и ответила мужу:
— Я пховка и не хочу, чтобы за меня мстили другие. Того лаза, которого ты имеешь в виду, я не уступлю даже чуме.
— Хе-хе-хе! — хихикнул старик, глядя на ее грудь. — Царский скороход укусил тебя в грудь, Вардо? Какой молодец этот царь Георгий! Как хорошо у него выдрессированы гепарды и скороходы! Они кусают как раз тех, кого он хочет искусать сам. Что ты скажешь на это, Вардо?
Женщина нахмурилась еще больше. Она закрыла наполовину обнаженную грудь и растянулась на ложе. Некоторое время она лежала не шевелясь, а потом зевнула и отвернулась к стене. Теброния лежала ничком у порога и храпела. Фарсман поглядел на небо, потом подтащил свою постель к окну и полулежа стал следить за звездами. Снова показалась копьевидная звезда. Некоторое время Фарсман наблюдал за нею. Потом обернулся назад.
Вардисахар лежала не шевелясь.
— Ты еще не спишь, Вардо?
— Нет, — ответила женщина и снова зевнула.
— Будет сильное землетрясение. Только не говори никому об этом и не выходи в город. Возможно, что обрушится караван-сарай, дворцы царя и католикоса обратятся в прах, а Светицховели покатится, как тыква, Ты не ходи никуда! На базар пошли Тебронию…
Вардисахар приподнялась на постели. Она не верила своим ушам. А Фарсман продолжал:
— Возможно, что уже сегодня сатана покачает нас немного, но ты не пугайся, Вардо!
Вардисахар подскочила. — О чем ты говоришь? Может быть, мне одеться?
— Не бойся. Сегодня не должно быть сильных толчков.
Вардисахар вскочила с постели и, босая, забегала по кирпичному полу.
Она опустилась перед иконами в углу. Стала бить себя в грудь, словно каялась в грехах. Клала земные поклоны. Кончила молиться и подошла к Фарсману.
— Не разбудить ли Тебронию?
— Не надо. Она мечтает умереть во сне! Женщина удивилась его бессердечности. Фарсман
снова повернулся к окну и стал спокойно следить за небом.
— Теброния! Теброния! — кричала мачеха падчерице. Теброния продолжала храпеть. Тогда Вардисахар
пихнула ее ногой. Теброния вскочила, испуганно протирая глаза.
Когда ей сказали, что будет землетрясение, она стала искать свои валявшиеся вокруг рубища, крестилась, молила бога спасти мир от этой напасти,
Ее страх заразил и Вардисахар. Она подбежала к сундуку. Наспех выбрала свои платья, шубки, подаренные Шореной, шейдиши, сорочки, шапочки, серебряные лекифы — и подаренные, и краденые. Но вдруг ей показалось, что она не успеет вынести все это во двор. Она позвала на помощь Тебронию. Вдвоем они снова побросали вещи в сундук, ухватились за него, но не могли сдвинуть с места.
Фарсман Перс продолжал следить за звездами. Женщины снова вывалили все имущество из сундука. Вардисахар нагрузила Тебронию, а потом и сама, засучив рукава, принялась таскать свое приданое. Фарсман успокаивал жену, клялся, что сегодня не будет сильного землетрясения, но Вардисахар и слышать ни о чем не хотела. Фарсман повернулся к окну и стал глядеть на багровое небо.
Снова вбежала Вардисахар — она забыла в сундуке медные щипцы для завивки волос.
И когда нашла щипцы, вдруг вспомнила о супруге:
— Встань и выйди в сад, батоно!
Фарсман не двинулся с места. В душе он смеялся над тем, что супруга вспомнила о нем лишь после того, как нашла медные щипцы. Не отрывая взгляда от копьевидной звезды, он крикнул жене:
— Убирайся вон, проклятая баба, а не то потолок сейчас обрушится тебе на голову.
Вардисахар еще не дошла до порога, как дом качнулся, зашатались стены. Тогда вскочил и Фарсман. Босиком пробежал он каменную залу и крикнул упавшей на лестнице жене:
— Быть может, рухнет этот мир, Вардо, и тогда в новом мире меня попросят стать главным зодчим!
— Теброния! Теброния! — кричала Вардисахар. Теброния лежала на земле ничком и плакала. Ветер выл в деревьях, и она не слышала криков
мачехи.
XLVIII
На стене Светицховели солнечные часы показывали семь, когда качнулась земля. Арсакидзе, находившийся на лесах, первым почувствовал толчок. Он быстро спустился вниз и, раскинув руки стал подталкивать камен-щиков к выходу во двор.
На лесах, возведенных вдоль западной стены, сидела кошка и подстерегала там голубей. Вдруг она тревожно замяукала и с молниеносной быстротой прыгнула на землю.
Арсакидзе приказал рабочим немедленно оставить работу. В это время второй раз качнулась земля.
В третий раз. закачалась она с такой силой, что Арсакидзе, который в это время смотрел на храм, показалось, будто храм запрокинулся и накренился. Раздался оглушительный гул, и каменная ограда треснула в трех местах. С криком выбежали лазы и самцхийцы во двор, бросились ниц и стали молиться. Овцы, которых лениво гнала по улице женщина, испуганно заблеяли, и все стадо вмиг разбежалось. Собаки выли. Коровы мычали. Ударили в набат в крепостях Арагвискари и Мухнари. Рабы-воины выбежали во двор. На площадях стали бить в барабаны. В церквах ударили в било несколько раз подряд. Монахи и монахини выбежали из келий.
Всюду слышались плач, мольбы и церковное пение: «На тебя уповаем, господи!»
Светицховели устоял, и теперь мысли Арсакидзе обратились к Шорене. Запыхавшись, он с трудом добежал до Санатлойского квартала.
Женщины метались во дворце Хурси, Гурандухт разговаривала с каким-то стариком. Арсакидзе признал в нем Знауру, бывшего дьякона в придворной церкви Колонкелидзе. У конюшни стояли на привязи три оседланные лошади. Шорена гладила шею жеребца соломенной масти. Только она одна казалась спокойной,
Шорена, Гурандухт и Знаура собирались сегодня утром в Зедазени. Гурандухт с ужасом рассказывала Арсакидзе о третьем толчке. Она упала с кровати, а Шорена в это время была в конюшне и смотрела, как Знаура седлал лошадей.
Дочь эристава. побежала навстречу Арсакидзе, поздоровалась с ним, рассказала, как жалобно ржали кони во время землетрясения.
Во двор вбежал с непокрытой головой пховец-слуга.и бросился прямо к Шорене.
— Олени — самец и две самки — сломали плетеный забор и убежали из загона. Мы гнались за ними по дворцовому саду, но они даже близко нас не подпускают, — запыхавшись, рассказывал он.
— Не сбежала ли Небиера, Багатур? — спросила Шорена.
— Небиера первая перескочила через забор, госпожа! Я был в загоне, когда произошел третий толчок. Камни бы заплакали, если бы слышали, как ревело оленье стадо.
— Подай лошадей, Знаура! — обратилась Шорена к дьякону. — Мы с Утой поедем ловить оленей!
Багатур сообщил, что олени уже вышли из дворцового сада, их видели в дубовой роще, они щипали там траву.
Гурандухт не хотела отпускать дочь вдвоем с Арсакидзе.
— Захватите с собой дьякона, он старый охотник! — предложила она.
Шорена поднялась в дом и принесла Арсакидзе лук и стрелы. Взяла их и для себя.
— У меня меч при себе, — сказал он, но все же взял из рук Шорены лук и стрелы.
Жители Санатлойского квартала вынесли на улицу весь скарб. Женщины причитали, дети плакали в люльках. Старики собирали среди развалин обломки мебели и битую посуду. В царском дворце бестолково бегали слуги и придворные. В спальной палате обвалился потолок и ушиб постельничего. По лестницам вниз тащили ковры, паласы, сундуки, лари, церковную утварь, лошадиную сбрую, бесчисленные принадлежности туалета царицы: ее шубы, башмаки, шелковые платья и китайскую парчу…
Багатур вывел Шорену из дворцового сада в дубовую рощу и показал место, где олени последний раз щипали траву.
Земля после дождя была влажная, и всадники поехали по свежим следам. Навстречу им шел какой-то рыжий воин. Он нес в руках седло.
— От землетрясения обрушилась конюшня и задавила мою лошадь! — жаловался он.
Его спросили, не видел ли он оленей.
— За полем начинается буковый лес и за ним городская стена. Она разрушена землетрясением на сто локтей. Наверняка через это место и прошли олени, — ответил рыжий воин.
Шорена не теряла надежды.
— Олени стосковались по траве, — говорила она,-только бы их догнать. Небиеру я уж во всяком случае поймаю. Она не станет убегать от меня, Как только миновали городскую стену, Шорена стегнула коня плетью.
Арсакидзе сомневался в том, что им удастся поймать оленей. «Олени хоть и ручные, но, вкусив свободу, они даже близко не подпустят к себе», — думал он,
Но было так радостно скакать верхом рядом с возлюбленной.
«Проедемся немного, развлечемся! Шорена поймет бессмысленность этой затеи и вернется домой», — думал он.
Мцхета еще виднелась на горизонте. Арсакидзе, взглянул на свое любимое творение и пришпорил коня. Радость заливала все его существо, ибо они спаслись от гибели, избегли страшной опасности.
Навстречу им шел аробщик.
— По дороге к Нареквави пронеслись два оленя, — ответил он на вопрос. — Совсем близко мимо арбы проскакали, пересекли пашню и промчались вон по той аробной дороге…
— Самцы или самки? — спросил Знаура.
— Одна самка и один самец, — ответил аробщик. Шорена и Арсакидзе миновали пашню.
След шел прямо на север. По этому следу они выехали на большую дорогу. Природа не почувствовала ущерба, нанесенного землетрясением плодам человеческого труда. Заяц, присев на задние лапы, стоял, как изваяние, у края дороги и трогал лапкой лежавшую тут же зайчиху, Другую лапку он вытянул вперед, словно приглашая ее пройтись до лесной опушки, пощипать немного травки. Вспугнутые топотом лошадиных копыт, они оба бросились в сторону, и лишь ушки их замелькали в высокой траве.
Из зарослей показались лисицы; самка шла впереди, осматривалась, а потом оборачивалась к самцу и как бы говорила ему без слов: «А ну-ка, подтягивайся, муженек!»
Шорена всматривалась в дорогу. Следы оленьих копыт тянулись вдоль колеи. С опушки поднялась стая диких голубей и, трепеща крыльями, направилась к дубовой роще. Серые куропатки бежали сначала полем, скрытые в траве, потом взлетели стаей, понеслись к обрыву, укрылись там за каменными глыбами и закудахтали. Лисица глядела на них, как бы раздумывая, атаковать ли их прямо, или, обойдя вокруг скалы, подкрасться к ним сзади. Всадники въехали в молодой редкий дубняк, где следы двух оленей были ясно видны. Арсакидзе предполагал, что третий олень отстал где-нибудь в лесу, увлекшись свежим кормом. Верхушки дубовой поросли били всадников по стременам; здесь прошел, по-видимому, дождь, и потому шейдиши Шорены быстро намокли.
Арсакидзе сокрушался:
— Зачем ты надела эти шейдиши фазаньего цвета?
— Как я могла знать, что будет землетрясение и нам с тобой придется преследовать Небиеру?
«Вместе с тобой я согласен искать недосягаемое хотя бы на краю света», — хотел он ответить, но вслух сказал иное:»
— Подумай, как странно: над людьми обрушились кровли, а здесь даже листик не упал с дерева.
Шорена не ответила, она высматривала оленьи следы. Арсакидзе взглянул на нее. Ее ланиты покрылись легким румянцем, маленькие, чудесные ушки зарделись. Как только они выехали из дубняка, Шорена первая заметила вдали на поляне пасущихся оленей. Она узнала Небиеру и пустила вскачь свою лошадь. Заслышав лошадиный топот, олени сорвались с места и побежали.
Когда всадники стали их нагонять, Небиера кокетливо; вытянула шею и, подставив грудь ветру, стремительно понеслась рядом с самцом, который мчался, заки-нув за спину рога, Это зрелище привело Арсакидзе в восторг.
«Наверное, самец еще в загоне выбрал себе самку и теперь, улучив удобное время, похитил ее», — подумал он.
Миновали степь. Начались пашни. Лошади скакали с трудом. Арсакидзе боялся, как бы лошадь Шорены не оступилась,
— Напрасно мы гонимся за оленями— умоляюще говорил он дочери эристава.
Кончились пашни, пошли кустарники. Вдруг дорогу коням пересек овраг.
Шорена придержала лошадь. Оглянулась. Знаура очень отстал. Наконец заметили его вдали. Дьякон едва тащился по полю.
— Знаешь, Ута, не трать понапрасну времени, вернись, если хочешь. Я и Знаура проедем вперед, и если за тем лесом не нагоним оленей, то вернемся.
Арсакидзе обиделся.
— Как ты могла подумать, дорогая, что я оставлю тебя одну в этом лесу и вернусь?
— Всю свою жизнь я стремилась к невозможному, Ута… Целыми днями ты лазишь по лесам своей стройки. Посвяти же мне этот день, Ута. У меня такое чувство, такие сны… Хатута говорит, что сны эти не к добру… Когда я вижу открытое поле, смотрю на дорогу, меня охватывает странное волнение — мне хочется уйти на край света и никогда не возвращаться в свое жилище.
«Не день один, а всю жизнь я отдам тебе без остатка, моя желанная», — хотелось сказать Арсакидзе, и. он сказал:
— Один день? Я всю жизнь готов отдать тебе, но…
— Что «но»? — спросила она.
— Но есть слова, которые нельзя произносить всуе. Только те слова ценны, за которыми следует дело и жертва. Слова без жертвы так же пусты, как цветы без запаха, лучи без света или солнце, лишенное тепла.
Ехали молча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Я голоден, Тамрико, дай мне пососать…
Старуха крикнула:
— Потерпи малость, вот вскипятим молоко, напьешься…
Третий мальчишка с деревянной саблей в руке гонялся за нахохлившимся петухом. Четвертый мальчик восседал на козе, По двору метались переполошенные куры.
Старуха закричала:
— Кто там пришел? Уймите собак. Наконец спешился маленький ездок, скакавший на
козле, подошел к калитке и, не отвечая на приветствие Арсакидзе, открыл ее.
Когда Арсакидзе поднялся на крыльцо и рябая старуха заговорила с ним, он заметил, что она слепая.
Старуха учтиво спросила пришедшего,, кто он и зачем пожаловал.
— Я друг мастера Бодокии, хотел его видеть, — сказал Арсакидзе.
— Беда стряслась над нами, сынок, — сказала старуха. — Моя дочь померла на прошлой неделе — не бойся, не от чумы, хотя, да не осудит меня господь, лучше было бы, если бы от чумы она померла, да и всех нас, кстати, взяла бы смерть. Померла она и оставила мне, несчастной слепой старухе, этих ребятишек. Бедный зять не ходит на работу, день и ночь носится по поселку и ищет кормилицу для этого ребенка, но сам посуди, сынок, кто пойдет к нам голодать. Наша буйволица подохла недавно, и тощая коза — одна наша надежда.
У Арсакидзе к горлу подступали слезы, он наклонился и шепнул старухе:
— Протяни мне ладонь, бабушка, и передай вот это мастеру Аристосу— я должен был ему десять золотых и вот принес свой долг…
У старухи из глаз брызнули слезы, и она, протягивая руку, простонала:
— Какой святой прислал тебя к нам в этот вечер, сынок?
— Ничего, бодрись, бодрись, бабушка, передай вот это Аристосу.
— Но все же кто ты, сынок?
— Он знает, бабушка… Спокойной ночи! Сказав это, Арсакидзе поспешил к калитке…
На четвертый день Бодокия явился на работу и рассказал Арсакидзе о странном происшествии. Вот, мол, какой-то божий человек принес ему десять золотых, благодаря этому ему удалось найти кормилицу для осиротевшего грудного ребенка и наладить другие домашние дела.
Арсакидзе выразил удивление по этому поводу и всячески старался отвести от себя подозрение Бодокии.
XLVII
Как— то вечером к западу от Мцхеты появилась на небе неведомая копьевидная звезда.
Фарсман Перс долго следил с террасы дома за этой звездой, и только тогда, когда она исчезла за облаком, он спустился в свою комнату.
Вардисахар раздевалась.
Он подошел и ущипнул жену за голую руку,
— Слушай и запомни: если царь снова пришлет скорохода, скажешь ему, что Фарсман заболел чумой.
— Царь отбыл утром в Уплисцихе, — сообщила Вардисахар.
— Кто тебе сказал?
— Я ходила в Самтавро, там монахи говорили.
— Разве сегодня служили обедню в Самтавро?
— Архиепископ служил…
— О чем болтал Ражден?
— Он говорил, что за наше кощунство господь послал нам чуму, что в Мцхете много язычников и еретиков, которые высмеивают веру Христову.
Фарсман понял, к кому относились слова Раждена.
— А все же, Вардо, в чем он обвинял еретиков?
— В том, что они сомневаются в непорочности святой девы.
Сама Вардисахар была настроена против еретиков и язычников. Она бранила их.
— Узнай я только, кто эти еретики, да я первая забросала бы их камнями! — говорила она.
— Разве непорочность так уж необходима женщине? Ведь вот ты, например, не была невинной, когда выходи-ла замуж, а я тебя люблю больше любой девственницы. Ведь так?
Вардисахар вспыхнула:
— Даже больше, чем дочь Фанаскертели? Фарсман подошел к ней и погладил ее по голове.
— Завтра не выходи в город, Вардо, ты ведь знаешь, среди рабочих Светицховели появилась чума. Один лаз уже умер. Я знаю, ты будешь рада, если всех лазов уне-сет чума. Что ты на это скажешь, Вардо? — сказал он и с улыбкой поглядел ей в глаза.
Он приложил палец к ее подбородку, как раз к тому месту, где была ямочка. Старому Фарсману это место очень нравилось. «Это тавро, наложенное рукою Эроса», — думал он.
Но эта ласка не тронула ее. Она подняла вверх изогнутые, как лук, брови, расстегнула жемчужные застежки на шелковой рубашке и ответила мужу:
— Я пховка и не хочу, чтобы за меня мстили другие. Того лаза, которого ты имеешь в виду, я не уступлю даже чуме.
— Хе-хе-хе! — хихикнул старик, глядя на ее грудь. — Царский скороход укусил тебя в грудь, Вардо? Какой молодец этот царь Георгий! Как хорошо у него выдрессированы гепарды и скороходы! Они кусают как раз тех, кого он хочет искусать сам. Что ты скажешь на это, Вардо?
Женщина нахмурилась еще больше. Она закрыла наполовину обнаженную грудь и растянулась на ложе. Некоторое время она лежала не шевелясь, а потом зевнула и отвернулась к стене. Теброния лежала ничком у порога и храпела. Фарсман поглядел на небо, потом подтащил свою постель к окну и полулежа стал следить за звездами. Снова показалась копьевидная звезда. Некоторое время Фарсман наблюдал за нею. Потом обернулся назад.
Вардисахар лежала не шевелясь.
— Ты еще не спишь, Вардо?
— Нет, — ответила женщина и снова зевнула.
— Будет сильное землетрясение. Только не говори никому об этом и не выходи в город. Возможно, что обрушится караван-сарай, дворцы царя и католикоса обратятся в прах, а Светицховели покатится, как тыква, Ты не ходи никуда! На базар пошли Тебронию…
Вардисахар приподнялась на постели. Она не верила своим ушам. А Фарсман продолжал:
— Возможно, что уже сегодня сатана покачает нас немного, но ты не пугайся, Вардо!
Вардисахар подскочила. — О чем ты говоришь? Может быть, мне одеться?
— Не бойся. Сегодня не должно быть сильных толчков.
Вардисахар вскочила с постели и, босая, забегала по кирпичному полу.
Она опустилась перед иконами в углу. Стала бить себя в грудь, словно каялась в грехах. Клала земные поклоны. Кончила молиться и подошла к Фарсману.
— Не разбудить ли Тебронию?
— Не надо. Она мечтает умереть во сне! Женщина удивилась его бессердечности. Фарсман
снова повернулся к окну и стал спокойно следить за небом.
— Теброния! Теброния! — кричала мачеха падчерице. Теброния продолжала храпеть. Тогда Вардисахар
пихнула ее ногой. Теброния вскочила, испуганно протирая глаза.
Когда ей сказали, что будет землетрясение, она стала искать свои валявшиеся вокруг рубища, крестилась, молила бога спасти мир от этой напасти,
Ее страх заразил и Вардисахар. Она подбежала к сундуку. Наспех выбрала свои платья, шубки, подаренные Шореной, шейдиши, сорочки, шапочки, серебряные лекифы — и подаренные, и краденые. Но вдруг ей показалось, что она не успеет вынести все это во двор. Она позвала на помощь Тебронию. Вдвоем они снова побросали вещи в сундук, ухватились за него, но не могли сдвинуть с места.
Фарсман Перс продолжал следить за звездами. Женщины снова вывалили все имущество из сундука. Вардисахар нагрузила Тебронию, а потом и сама, засучив рукава, принялась таскать свое приданое. Фарсман успокаивал жену, клялся, что сегодня не будет сильного землетрясения, но Вардисахар и слышать ни о чем не хотела. Фарсман повернулся к окну и стал глядеть на багровое небо.
Снова вбежала Вардисахар — она забыла в сундуке медные щипцы для завивки волос.
И когда нашла щипцы, вдруг вспомнила о супруге:
— Встань и выйди в сад, батоно!
Фарсман не двинулся с места. В душе он смеялся над тем, что супруга вспомнила о нем лишь после того, как нашла медные щипцы. Не отрывая взгляда от копьевидной звезды, он крикнул жене:
— Убирайся вон, проклятая баба, а не то потолок сейчас обрушится тебе на голову.
Вардисахар еще не дошла до порога, как дом качнулся, зашатались стены. Тогда вскочил и Фарсман. Босиком пробежал он каменную залу и крикнул упавшей на лестнице жене:
— Быть может, рухнет этот мир, Вардо, и тогда в новом мире меня попросят стать главным зодчим!
— Теброния! Теброния! — кричала Вардисахар. Теброния лежала на земле ничком и плакала. Ветер выл в деревьях, и она не слышала криков
мачехи.
XLVIII
На стене Светицховели солнечные часы показывали семь, когда качнулась земля. Арсакидзе, находившийся на лесах, первым почувствовал толчок. Он быстро спустился вниз и, раскинув руки стал подталкивать камен-щиков к выходу во двор.
На лесах, возведенных вдоль западной стены, сидела кошка и подстерегала там голубей. Вдруг она тревожно замяукала и с молниеносной быстротой прыгнула на землю.
Арсакидзе приказал рабочим немедленно оставить работу. В это время второй раз качнулась земля.
В третий раз. закачалась она с такой силой, что Арсакидзе, который в это время смотрел на храм, показалось, будто храм запрокинулся и накренился. Раздался оглушительный гул, и каменная ограда треснула в трех местах. С криком выбежали лазы и самцхийцы во двор, бросились ниц и стали молиться. Овцы, которых лениво гнала по улице женщина, испуганно заблеяли, и все стадо вмиг разбежалось. Собаки выли. Коровы мычали. Ударили в набат в крепостях Арагвискари и Мухнари. Рабы-воины выбежали во двор. На площадях стали бить в барабаны. В церквах ударили в било несколько раз подряд. Монахи и монахини выбежали из келий.
Всюду слышались плач, мольбы и церковное пение: «На тебя уповаем, господи!»
Светицховели устоял, и теперь мысли Арсакидзе обратились к Шорене. Запыхавшись, он с трудом добежал до Санатлойского квартала.
Женщины метались во дворце Хурси, Гурандухт разговаривала с каким-то стариком. Арсакидзе признал в нем Знауру, бывшего дьякона в придворной церкви Колонкелидзе. У конюшни стояли на привязи три оседланные лошади. Шорена гладила шею жеребца соломенной масти. Только она одна казалась спокойной,
Шорена, Гурандухт и Знаура собирались сегодня утром в Зедазени. Гурандухт с ужасом рассказывала Арсакидзе о третьем толчке. Она упала с кровати, а Шорена в это время была в конюшне и смотрела, как Знаура седлал лошадей.
Дочь эристава. побежала навстречу Арсакидзе, поздоровалась с ним, рассказала, как жалобно ржали кони во время землетрясения.
Во двор вбежал с непокрытой головой пховец-слуга.и бросился прямо к Шорене.
— Олени — самец и две самки — сломали плетеный забор и убежали из загона. Мы гнались за ними по дворцовому саду, но они даже близко нас не подпускают, — запыхавшись, рассказывал он.
— Не сбежала ли Небиера, Багатур? — спросила Шорена.
— Небиера первая перескочила через забор, госпожа! Я был в загоне, когда произошел третий толчок. Камни бы заплакали, если бы слышали, как ревело оленье стадо.
— Подай лошадей, Знаура! — обратилась Шорена к дьякону. — Мы с Утой поедем ловить оленей!
Багатур сообщил, что олени уже вышли из дворцового сада, их видели в дубовой роще, они щипали там траву.
Гурандухт не хотела отпускать дочь вдвоем с Арсакидзе.
— Захватите с собой дьякона, он старый охотник! — предложила она.
Шорена поднялась в дом и принесла Арсакидзе лук и стрелы. Взяла их и для себя.
— У меня меч при себе, — сказал он, но все же взял из рук Шорены лук и стрелы.
Жители Санатлойского квартала вынесли на улицу весь скарб. Женщины причитали, дети плакали в люльках. Старики собирали среди развалин обломки мебели и битую посуду. В царском дворце бестолково бегали слуги и придворные. В спальной палате обвалился потолок и ушиб постельничего. По лестницам вниз тащили ковры, паласы, сундуки, лари, церковную утварь, лошадиную сбрую, бесчисленные принадлежности туалета царицы: ее шубы, башмаки, шелковые платья и китайскую парчу…
Багатур вывел Шорену из дворцового сада в дубовую рощу и показал место, где олени последний раз щипали траву.
Земля после дождя была влажная, и всадники поехали по свежим следам. Навстречу им шел какой-то рыжий воин. Он нес в руках седло.
— От землетрясения обрушилась конюшня и задавила мою лошадь! — жаловался он.
Его спросили, не видел ли он оленей.
— За полем начинается буковый лес и за ним городская стена. Она разрушена землетрясением на сто локтей. Наверняка через это место и прошли олени, — ответил рыжий воин.
Шорена не теряла надежды.
— Олени стосковались по траве, — говорила она,-только бы их догнать. Небиеру я уж во всяком случае поймаю. Она не станет убегать от меня, Как только миновали городскую стену, Шорена стегнула коня плетью.
Арсакидзе сомневался в том, что им удастся поймать оленей. «Олени хоть и ручные, но, вкусив свободу, они даже близко не подпустят к себе», — думал он,
Но было так радостно скакать верхом рядом с возлюбленной.
«Проедемся немного, развлечемся! Шорена поймет бессмысленность этой затеи и вернется домой», — думал он.
Мцхета еще виднелась на горизонте. Арсакидзе, взглянул на свое любимое творение и пришпорил коня. Радость заливала все его существо, ибо они спаслись от гибели, избегли страшной опасности.
Навстречу им шел аробщик.
— По дороге к Нареквави пронеслись два оленя, — ответил он на вопрос. — Совсем близко мимо арбы проскакали, пересекли пашню и промчались вон по той аробной дороге…
— Самцы или самки? — спросил Знаура.
— Одна самка и один самец, — ответил аробщик. Шорена и Арсакидзе миновали пашню.
След шел прямо на север. По этому следу они выехали на большую дорогу. Природа не почувствовала ущерба, нанесенного землетрясением плодам человеческого труда. Заяц, присев на задние лапы, стоял, как изваяние, у края дороги и трогал лапкой лежавшую тут же зайчиху, Другую лапку он вытянул вперед, словно приглашая ее пройтись до лесной опушки, пощипать немного травки. Вспугнутые топотом лошадиных копыт, они оба бросились в сторону, и лишь ушки их замелькали в высокой траве.
Из зарослей показались лисицы; самка шла впереди, осматривалась, а потом оборачивалась к самцу и как бы говорила ему без слов: «А ну-ка, подтягивайся, муженек!»
Шорена всматривалась в дорогу. Следы оленьих копыт тянулись вдоль колеи. С опушки поднялась стая диких голубей и, трепеща крыльями, направилась к дубовой роще. Серые куропатки бежали сначала полем, скрытые в траве, потом взлетели стаей, понеслись к обрыву, укрылись там за каменными глыбами и закудахтали. Лисица глядела на них, как бы раздумывая, атаковать ли их прямо, или, обойдя вокруг скалы, подкрасться к ним сзади. Всадники въехали в молодой редкий дубняк, где следы двух оленей были ясно видны. Арсакидзе предполагал, что третий олень отстал где-нибудь в лесу, увлекшись свежим кормом. Верхушки дубовой поросли били всадников по стременам; здесь прошел, по-видимому, дождь, и потому шейдиши Шорены быстро намокли.
Арсакидзе сокрушался:
— Зачем ты надела эти шейдиши фазаньего цвета?
— Как я могла знать, что будет землетрясение и нам с тобой придется преследовать Небиеру?
«Вместе с тобой я согласен искать недосягаемое хотя бы на краю света», — хотел он ответить, но вслух сказал иное:»
— Подумай, как странно: над людьми обрушились кровли, а здесь даже листик не упал с дерева.
Шорена не ответила, она высматривала оленьи следы. Арсакидзе взглянул на нее. Ее ланиты покрылись легким румянцем, маленькие, чудесные ушки зарделись. Как только они выехали из дубняка, Шорена первая заметила вдали на поляне пасущихся оленей. Она узнала Небиеру и пустила вскачь свою лошадь. Заслышав лошадиный топот, олени сорвались с места и побежали.
Когда всадники стали их нагонять, Небиера кокетливо; вытянула шею и, подставив грудь ветру, стремительно понеслась рядом с самцом, который мчался, заки-нув за спину рога, Это зрелище привело Арсакидзе в восторг.
«Наверное, самец еще в загоне выбрал себе самку и теперь, улучив удобное время, похитил ее», — подумал он.
Миновали степь. Начались пашни. Лошади скакали с трудом. Арсакидзе боялся, как бы лошадь Шорены не оступилась,
— Напрасно мы гонимся за оленями— умоляюще говорил он дочери эристава.
Кончились пашни, пошли кустарники. Вдруг дорогу коням пересек овраг.
Шорена придержала лошадь. Оглянулась. Знаура очень отстал. Наконец заметили его вдали. Дьякон едва тащился по полю.
— Знаешь, Ута, не трать понапрасну времени, вернись, если хочешь. Я и Знаура проедем вперед, и если за тем лесом не нагоним оленей, то вернемся.
Арсакидзе обиделся.
— Как ты могла подумать, дорогая, что я оставлю тебя одну в этом лесу и вернусь?
— Всю свою жизнь я стремилась к невозможному, Ута… Целыми днями ты лазишь по лесам своей стройки. Посвяти же мне этот день, Ута. У меня такое чувство, такие сны… Хатута говорит, что сны эти не к добру… Когда я вижу открытое поле, смотрю на дорогу, меня охватывает странное волнение — мне хочется уйти на край света и никогда не возвращаться в свое жилище.
«Не день один, а всю жизнь я отдам тебе без остатка, моя желанная», — хотелось сказать Арсакидзе, и. он сказал:
— Один день? Я всю жизнь готов отдать тебе, но…
— Что «но»? — спросила она.
— Но есть слова, которые нельзя произносить всуе. Только те слова ценны, за которыми следует дело и жертва. Слова без жертвы так же пусты, как цветы без запаха, лучи без света или солнце, лишенное тепла.
Ехали молча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33