Из темноты доносится близкий крик птицы. Все застывают. Крик повторяется. Шум крыльев. Тяжелый полет во мраке. В просцениум выскакивает Ф.Г.Кампанеец с неизвестно откуда взявшимся огромным двуствольным ружьем. КАМПАНЕЕЦ. Где эта пакость? На западе? (Громоподобно стреляет в зрительный зап.) На востоке? (Громоподобно стреляет в темное небо.) Попал? Снова совсем близко слышится крик птицы и шум крыльев. ЛЕША-СТОРОЖ. Кабы попал, я б табе яйца на месте бы оторвал.КАМПАНЕЕЦ. Какая пакость! (Его трясет.) Махровая пакость! (Леше-сторожу.) Это твоя, сукин сын, обязанность охранять отдыхающих!МОНОГАМОВ (потрясенный). Кто она?СТЕПАНИДА (раздраженно). В своем репертуаре! Услышал какую-то пакость – и уже «она». Никакая это тебе не «она». Просто животное.МОНОГАМОВ (шепчет). Нет, это она.ГАННЕРГЕЙТЫ (хихикая, из-за телевизора). Херон! Райхер! Забывать по-российску. Чапля с багна.МОНОГАМОВ. Цапля. Вспыхивает бесшумная зарница, и на мгновение все отчетливо видят пролетающую мимо большую нелепую птицу, длинные ноги ее отведены назад с претензией на стремительность. Моногамов сломя голову бросается с веранды и пропадает во мраке. Пауза, неловкое молчание. Степанида Власовна в центре внимания. СТЕПАНИДА (подходит к краю веранды, властно). Иван, вернись! Из темноты появляется Моногамов. Опрокинутый вид. Все время оборачивается. (Весело.) Ну, пойдем, наконец посмотришь, как я тут живу. (Протягивает руку.) МОНОГАМОВ. Пойдем, Степочка, пойдем. (Подает руку.) На лестнице он еще раз оглядывается и вперяется в темное небо. Потом дает себя увести. КАМПАНЕЕЦ (тяжелым взглядом провожает супругов, держа обеими руками ружье). Эх, как хочется пива, отличного, датского пива «Карлсберг»! (Очищает рот.) Завтра же позвоню! Быстро меркнет свет на веранде, прямо на наших глазах увядают электрические лампочки. Все явственнее проступают контуры деревьев за верандой, сегмент морской поверхности с лунным пятном. (Яростно орет.) Что здесь происходит, в этом паршивом «Швейнике»? Хоть не уезжай в командировки! Алексей, ко мне! Почему мерзопакость эдакая над домом летает? Почему посторонние в комнатах персонала?ЛЕША-СТОРОЖ (вставляет монокль и смотрит в сторону). А я-то при чем? Я обнаковенный сторож. Категорически ни при чем.КАМПАНЕЕЦ. Почему свет гаснет, етит твою налево?ЛЕША-СТОРОЖ. Да на подстанции, Филипп Григорыч, пьянь зеленая заседаеть. Нонче хорошего электрика хрен с морковью сыщешь, не говоря о сторожах. Так что лучше спать ложись, Филипп Григорыч (шепотком) , а с утрянки-то физрук тебя побудит. (Громко.) Клавдя, пошли грибами позанимаемся! (Поднимается по лестнице.) КЛАВДИЯ. Я вам не Клавдя, а Клавдия! (Поднимается вслед за ним.) ЛЕША-СТОРОЖ. Аида, айда, Клавка! (Поднимается.) КЛАВДИЯ. Я вам не Клавка, а Клавдия!ЛЕША-СТОРОЖ. Клава, не базлай! (Поднимается.) РОЗА (со скрытым отчаянием). Клавдия, куда ты так рано?КЛАВДИЯ. Книжку читать!РОЗА. В темноте?КЛАВДИЯ. Ага! (Уходит.) КАМПАНЕЕЦ. И как назло, ни одной банки датского пива! (Поворачивается в разные стороны, не выпуская из рук ружья.) БОБ. Выше голову, дядя Филипп! Завтра будет у вас пиво. Выше, выше! Нужно все время выше! Тетя Лайма, я пошел к себе, и, надеюсь, сегодня накладок не будет. Всем присутствующим – гуд найт! А каков костюмец у моего папца, а? Восемнадцать карманов! Я насчитал восемнадцать карманов! (В два прыжка одолевает лестницу и исчезает.) По другой лестнице начинает подниматься Роза, четко постукивая каблучками и попыхивая сигареткой. ЛАЙМА. Роза, ты куда?РОЗА. Читать.ЛАЙМА. В темноте?РОЗА. Да, в темноте.ЛАЙМА. Одна?РОЗА. Не с подонками же. (Уходит.) Кампанеец , почти совсем уже отключившийся от действительности, бродит по сцене с ружьем, выискивая себе цель в зрительном зале. ЛАЙМА. Отец! Меня мучает бессмысленность существования.КАМПАНЕЕЦ (досадливо, как будто мучаясь головной болью). Да какое еще тебе существование. Все так просто. Добро и зло. Прогресс и реакция.ЛАЙМА. Это правда, пала? Все так просто? Спасибо тебе. Спокойной ночи! (Поднимается по той же лестнице, куда запрыгнул Боб, уходит.) КАМПАНЕЕЦ. Дьявольски хочется датского пива! Дьявольски хочется в финскую баню. (Очищает рот.) Поехать, что ль, к Патронаускасу? Старики Ганнергейты между тем давно уже покинули погасший телевизор и копошатся на полу за клавесинами. ЦИНТИЯ (шепотом). Кларенс, ай фел ин лав унз дис человек с ружьем. Душа просиль музик!КЛАРЕНС. Яволь, хер оберет! (Вытаскивает из своей котомки полевую рацию, включает.) Звуки довоенного танго из кинофильма «Петер» вперемежку с морзянкой вплывают на сцену. КАМПАНЕЕЦ. Что это? Чу! Волшебная музыка! Волшебное время. Сразу вспомнилась наша тогдашняя компания, оперативный отряд по повышению квалификации… Да-да, это было в тот год, когда на нас напали белофинны…ЦИНТИЯ (походкой светской дамы приближается к Кам-панейцу). Йа, йа… кель бьютифул время сэ са, хер оберет! КАМПАНЕЕЦ (поднимаяружье). Что за чертовщина?!КЛАРЕНС (подходит шаркающей лакейской походкой). Имель импьюденс, пан директор, однако господин сторож имель задолжа-тельство фюр пильце. Драй рублике, и мы цурюк под землю.КАМПАНЕЕЦ. Что за наглость? Пан, господин, цурюк! Для вас что, советской власти не существует? Кларенс молчит. В полумраке светится его рот, застывший в подобострастной улыбке. ЦИНТИЯ (машет на мужа воображаемым веером). Пошель вон, капрал! Фуй, кель материализмус! (Кампанейцу.) Ан-гажэ ву а танго, мон большевик! Кампанеец , как зачарованный, отставляет двустволку и отдается Цинтии в руки. Они танцуют. КЛАРЕНС (восхищенно). Сэ фантастик!ЦИНТИЯ. О, какой время хэв бин тогда, эти драйциге яарес! Я обожальбонбон «Мишка на Севере»! Большой балет! Жизель! Светомаскировка! Я имель один мальчуган аус люфтваффе, он имель посто-ятельство возиль мне розес, тюльпанес, а на обратном пути опускать нах Поланд свой фугас. Фаер! Блюмс! Эго был нет вы, хер оберет?КАМПАНЕЕЦ. К сожалению, камрад, я дрался тогда по горло в снегу. Негостеприимные сугробы ощетинились свинцом. Раз был дерзкий рейд в тыл лимитрофа. Помню трофеи, куча французских консервов, пленных диверсанток мы брали, одна была такая кусачка… Не вы, геноссе?ПИТИЯ. О, парашютен, парашютен!КАМПАНЕЕЦ. А помните, как певали? (Поет.) Согрел он дыханием сердца полярные ночи седые… Сейчас так не поют.ЦИНТИЯ. О, колоссаль! (Поет.) Раздвинул он горные кручи, пути проложил в облака-ах…КЛАРЕНС (козликом сбоку). По слову его молодому сады зашумели густые…КАМПАНЕЕЦ (отталкивает Цинтию, хватает двустволку). Руки вверх, гады! Признавайтесь, на кого работаете?КЛАРЕНС (с поднятыми руками). Как солнце весенней порою он землю родную обхо-о-дит…ЦИНТИЯ (с поднятыми руками). Споем же, товарищи, песню о самом большом садоводе…КАМПАНЕЕЦ (яростно). Границы от вражьих нашествий заделал он в броню литую… (Взводит курки.) В молчанку играть будем? Признавайтесь, черти!КЛАРЕНС. Черти! Черти! Тойфель, Диаболос!КАМПАНЕЕЦ (облегченно). Нечистая сила, значит? (Ломает ружье о колено и зашвыривает его за веранду.) По такому делу не грех и под орех. (Поет.) Налей-ка в походную кружку свои боевые сто грамм… (Вытаскивает откуда-то бутылку «Курвуазье».) Все трое танцуют теперь, передавая друг другу бутылку, посасывая из горлышка коньяк. ЦИНТИЯ. Майне кляйне литл Кларенс есть простой радист, я есть большой черт!КАМПАНЕЕЦ (мечтательно глядя на озаряемую бесшумными вспышками равнину). Какая ночь-то, товарищи! Так бы и запрыгал по кочкам куда-нибудь… в финскую баню!КЛАРЕНС. Дакор?ЦИНТИЯ. Алор! Прошу пане! Все трое вдруг одним махом на зависть Бобу перепрыгивают через перила и, ухая, присвистывая, похохатывая, несутся к лесу. Веселое уханье ночных чертей будет слышно до конца действия в отдалении. Между тем веранда пансионата «Швейник» несколько минут остается пустой. Продолжаются сполохи. Начинается ветер. Закипает листва. Колышутся занавески. Очень близко слышится голос Цапли, тревожные глухие звуки, проникнутые еле сдерживаемой страстью. На левой лестнице появляется Леша-сторож, садится на ступени, тихо играет на маленькой флейте музыку – барокко. На правую лестницу выходит Иван Моногамов. Стоит неподвижно, притулившись к стене, смотрит на озаряемую сплохами равнину и море. 3. Простые дела Когда-то жил поэт, служитель вольных муз. Чрезмерно вольных муз, по мнению соседа. Глаза с утра продрав, подкручивал свой ус и, плюнув в потолок, писал на стенке кредо. Не прячь свой хвост, петух, не соберешь яиц, и не скрывай от кур горластый хриплый дар свой. Тебя зовет к себе от всех своих границ открытая для драк поверхность государства. Уж если делят мир на равных шесть шестых, ты не забудь тогда и об одной шестерке, сравни свой подлый стих с гирляндою шутих, взлетай над Костромой и опадай в Нью-Йорке. Бродячий шут и хват, ловец невинных душ, не убегай смешком от премий и от критик, не прячь пятак в кушак, равно и жирный куш, и в час жестоких дел держи лицо открытым. Потом поэт струхнул. Какие-то очки в комиссии пред ним предстали вурдалаком. С соседом он теперь играет в дурачки, а кредо на стене замазал бурым лаком.
ЛЕША-СТОРОЖ (резко оборачивается, словно от толчка в спину). Кто здесь?МОНОГАМОВ. Это я, Леша.ЛЕША-СТОРОЖ. Кажется, ты меня узнал, Иван?МОНОГАМОВ. Да конечно же узнал.ЛЕША-СТОРОЖ. Фантастика! Двадцать лет не виделись…МОНОГАМОВ. Гораздо меньше. Шестнадцать.ЛЕША-СТОРОЖ. Невероятно. Мы ведь не были близки, ты вообще был не из нашей бражки, да и в кафе ты редко ходил. Странно, что и я узнал тебя сразу.МОНОГАМОВ. Я знал, что вы меня не считаете своим, и я не мог быть вашим, потому и ходил редко. Я потом очень скоро забыл эту вашу «Андромеду», но вот недавно, представь себе, вдруг наяву ярчайшим образом увидел это кафе, каким оно было до слома. Это случилось в Кордильерах, возле Куско, на высоте четыре тысячи триста. Говорят, что там у многих бывают такие яркие галлюцинации.ЛЕША-СТОРОЖ. Ты не знаешь одного обстоятельства. Впрочем, никто не знает. Когда «Андромеда» пошла на слом, я был внутри. Там, внутри, понимаешь? Все наши сидели напротив, на бульваре, прощались с ней оттуда, а я оказался внутри, и вовсе не из-за идеологических соображений, не из протеста, а просто спал там пьяный. Забыл, что утром начнут ломать, а может быть, и не знал. Я ведь тогда без перерыва гудел со своей гитарой, торчал, земли под собой не замечал. Когда они ударили чугунной бабой в крышу, я очнулся, и небо развернулось надо мной, как червь в пустыне я лежал, червяк в пустыне грохота. И вот тогда я подумал… я тогда подумал… Впрочем, не важно, что я тогда подумал… Важно, что с того времени я дворник, сторож, мужичок-середнячок, спекулянт сушеными грибами.МОНОГАМОВ. А как ты когда-то орал под гитару! Господь, не обессудь, Паскудны наши рожи, Корява наша суть, И кожи, как рогожи! И дальше «скэтом» под Армстронга… (Улыбается.) ЛЕША-СТОРОЖ. Между прочим, недавно мне предлагали жениться на английской подданной, но я предпочитаю…МОНОГАМОВ. Ты предпочитаешь, Леша, сушить грибы и по ночам ждать Цаплю. Да?ЛЕША-СТОРОЖ (испуганно). Чаво-чаво? На кой ляд мне болотное дохло?МОНОГАМОВ. Со мной-то, Леша, хоть не придуривайся. Кто она?ЛЕША-СТОРОЖ (глухо). Она прилетает из Польши.МОНОГАМОВ (изумленно). Откуда?ЛЕША-СТОРОЖ. Здесь в семи километрах польская граница.МОНОГАМОВ (с нарастающим изумлением). Ты хочешь сказать, что в семи километрах отсюда кончается Советский Союз?ЛЕША-СТОРОЖ. Я хочу сказать, что там начинается Польша. И она прилетает оттуда. По ночам.МОНОГАМОВ. Может быть, наоборот, она утром улетает от нас к ним?ЛЕША-СТОРОЖ (со сдержанным отчаянием). Там у нее друг, я знаю.МОНОГАМОВ. Может быть, она не замечает государственной границы?ЛЕША-СТОРОЖ. Зачем ей прилетать сюда? Зачем так мучить?МОНОГАМОВ. Ты давно влюблен?ЛЕША-СТОРОЖ. Влюблен? (Обхватывает голову руками.) Я спать не могу!МОНОГАМОВ (вглядывается вдаль). Кто это там прыгает у леса по кочкам?ЛЕША-СТОРОЖ. Это черти играют.МОНОГАМОВ. Ты приближался к ней?ЛЕША-СТОРОЖ. Никогда. Боюсь. Да и она пуглива.МОНОГАМОВ. Она девственница.ЛЕША-СТОРОЖ (с горечью). Как же! У нее в Польше друг, он ее тянет, я точно знаю.МОНОГАМОВ. Зачем же она прилетает по ночам в СССР? Я уверен, она – девственна! Очень близко слышится глухой генетический зов, страсть, мольба. Вспыхивает зарница, но не гаснет, а зависает над верандой, освещая все вокруг фосфорическим светом. На веранду медленно и бесшумно поднимается Цапля. Останавливается в неуклюжей застенчивой позе девочки-переростка. Нелепо перекрещенные ноги. Повисший клюв и крылья. С дешевенького нейлонового плаща капает болотная жижа. МОНОГАМОВ. Цапля, вы девственны?ЦАПЛЯ. Я несчастна. Зарница гаснет. Мрак. Топот ног по лестнице, кто-то сбегает на веранду. Вдруг включается электричество. Это Боб, он весь дрожит. Дико осматривается и видит распростертых на полу Моногамова и Лешу-сторожа. Цапля, разумеется, исчезла. БОБ (кричит). Кто здесь несчастен? Эй, чуваки, я спрашиваю, кто здесь несчастен? Что происходит в проклятом пансионате? Папаша, это ты?МОНОГАМОВ. Я влюблен.БОБ (машет рукой). Вот, так и знал! Другого от тебя и не ожидал, папаша! (Подходит к рампе и обращается в зрительный зал.) Поймите, в прыжках в высоту все зависит от нервной системы. Вся техника пойдет насмарку, если нервная система забуксует. Поймите, я не могу так, я не могу прыгать, если чувствую, что кто-то где-то так пронзительно несчастен. Летит весь фафик. (Оборачивается.) Леха, скажи хоть ты, что здесь происходит?ЛЕША-СТОРОЖ (в обычном образе). Цапля-сука чавой-то разгугыкалась, падла…
ЗАНАВЕС ПЕРВЫЙ АНТРАКТ Первый антракт продолжается, как обычно, минут 15 – 20, и на это время в театре воцаряется анархия. Зрители могут по желанию остаться в зале или пойти в фойе. Артисты могут подработать на разноске бутербродов и напитков. Продажа стихотворно-прозаических текстов из «Цапли». Сбор всевозможных пожертвований. Танцы. Фанты. Флирт. Любая худсамодеятельность поощряется. На сцене между тем тоже кое-что происходит, впрочем необязательное. Декорация веранды отъехала в сторону, и пансионат «Швейник» виден теперь целиком посреди приморской равнины. В бледном небе над морем иногда на короткое время может возникнуть мираж европейского готического града. На переднем плане теперь навес автобусной остановки, под навесом скамейка. Предполагается, что где-то в районе оркестровой ямы пробегает забытое Богом и людьми шоссе. На скамейке, обнявшись, сидят сестры Кампанеец от разных браков. Поют и раскачиваются в такт песне: Налево мост, направо мост,И Висла перед нами… Слышится что-то дикое в этой польской песне, в пронзительном недодоенном пении сестер. 4. Глухомания Среди различных графомании, мегаломании, фикс-идей мы выбираем глухоманию ночей Литвы, эстонских дней. Восточной Балтики дремота… Пятерками идут года, и тлеют, как хвощи в болотах, торговой Ганзы города. Торговля обернулась прахом, религия – «большой вопрос»… По селам, как агент Госстраха, с портфельчиком бредет Христос. Ржавеет сфера зодиака, потерян стиль, утрачен жанр. Латиницы злосчастной знаки смущают сонных горожан. В зеленоватый час заката бузит стрелок-пенсионер. Костел-музей и три плаката… Райцентр балтийской эсэсэр. ………………………… Чай на двоих. Почти отчаянье. Вот глухомании плоды: окаменелость, одичанье… Но, словно крапинки слюды, в камнях живет очарованье. Круженье мыслящей воды в прибрежных валунах, ворчание «Спидолы» старой… спят сады, стареют сливы… прозябанье… терпенье или у молчанье? … Все ждет беды.
РОЗА. Какая напряженная обстановка… Холодный вечер… закат… близость Польши… Пение продолжается. КЛАВДИЯ, Ой, девочки, пять минут осталось! Ну прямо дух захватывает!РОЗА. Клавдия!КЛАВДИЯ. Кончаю! Кончаю! Пение продолжается. ЛАЙМА (смотрит в бинокль). Вот он появился на холме! Какой красавец! «Икарус»! Нет, девочки, на этот раз «Лейланд»! Пение обрывается, Роза и Клавдия пытаются вырвать у Лаймы бинокль. Девочки, он уже виден невооруженным глазом. Девочки, наша главная задача – показать, что мы не дикарки. Небрежный рассеянный взгляд: что, мол, там такое? А-а, это всего лишь автобус с польскими туристами, и мы продолжаем небрежно танцевать в стиле «диско». Начинают танцевать в стиле «диско». РОЗА. Что там такое? А-а, это всего лишь автобус с польскими туристами…КЛАВДИЯ. А-а, это всего лишь автобус с польскими туристами… Нарастающий рев автобуса. Вот он проходит мимо. СЕСТРЫ (размахивают платками и скандируют). Дружба! Дружба! Пшиязнь! Пшиязнь! Пшиязнь! Шум автобуса тает в отдалении. РОЗА (смущенно). Ах, девочки, простите, это я виновата. Я первая не сдержалась. Он ТАК на меня посмотрел.КЛАВДИЯ. Кто это ТАК на тебя посмотрел?РОЗА. Тот брюнет.КЛАВДИЯ. Какой еще брюнет? Там были одни старикашки.РОЗА. Там были одни старикашки и один брюнет лет тридцати. Настоящий пан ясновельможный!
1 2 3 4 5 6 7
ЛЕША-СТОРОЖ (резко оборачивается, словно от толчка в спину). Кто здесь?МОНОГАМОВ. Это я, Леша.ЛЕША-СТОРОЖ. Кажется, ты меня узнал, Иван?МОНОГАМОВ. Да конечно же узнал.ЛЕША-СТОРОЖ. Фантастика! Двадцать лет не виделись…МОНОГАМОВ. Гораздо меньше. Шестнадцать.ЛЕША-СТОРОЖ. Невероятно. Мы ведь не были близки, ты вообще был не из нашей бражки, да и в кафе ты редко ходил. Странно, что и я узнал тебя сразу.МОНОГАМОВ. Я знал, что вы меня не считаете своим, и я не мог быть вашим, потому и ходил редко. Я потом очень скоро забыл эту вашу «Андромеду», но вот недавно, представь себе, вдруг наяву ярчайшим образом увидел это кафе, каким оно было до слома. Это случилось в Кордильерах, возле Куско, на высоте четыре тысячи триста. Говорят, что там у многих бывают такие яркие галлюцинации.ЛЕША-СТОРОЖ. Ты не знаешь одного обстоятельства. Впрочем, никто не знает. Когда «Андромеда» пошла на слом, я был внутри. Там, внутри, понимаешь? Все наши сидели напротив, на бульваре, прощались с ней оттуда, а я оказался внутри, и вовсе не из-за идеологических соображений, не из протеста, а просто спал там пьяный. Забыл, что утром начнут ломать, а может быть, и не знал. Я ведь тогда без перерыва гудел со своей гитарой, торчал, земли под собой не замечал. Когда они ударили чугунной бабой в крышу, я очнулся, и небо развернулось надо мной, как червь в пустыне я лежал, червяк в пустыне грохота. И вот тогда я подумал… я тогда подумал… Впрочем, не важно, что я тогда подумал… Важно, что с того времени я дворник, сторож, мужичок-середнячок, спекулянт сушеными грибами.МОНОГАМОВ. А как ты когда-то орал под гитару! Господь, не обессудь, Паскудны наши рожи, Корява наша суть, И кожи, как рогожи! И дальше «скэтом» под Армстронга… (Улыбается.) ЛЕША-СТОРОЖ. Между прочим, недавно мне предлагали жениться на английской подданной, но я предпочитаю…МОНОГАМОВ. Ты предпочитаешь, Леша, сушить грибы и по ночам ждать Цаплю. Да?ЛЕША-СТОРОЖ (испуганно). Чаво-чаво? На кой ляд мне болотное дохло?МОНОГАМОВ. Со мной-то, Леша, хоть не придуривайся. Кто она?ЛЕША-СТОРОЖ (глухо). Она прилетает из Польши.МОНОГАМОВ (изумленно). Откуда?ЛЕША-СТОРОЖ. Здесь в семи километрах польская граница.МОНОГАМОВ (с нарастающим изумлением). Ты хочешь сказать, что в семи километрах отсюда кончается Советский Союз?ЛЕША-СТОРОЖ. Я хочу сказать, что там начинается Польша. И она прилетает оттуда. По ночам.МОНОГАМОВ. Может быть, наоборот, она утром улетает от нас к ним?ЛЕША-СТОРОЖ (со сдержанным отчаянием). Там у нее друг, я знаю.МОНОГАМОВ. Может быть, она не замечает государственной границы?ЛЕША-СТОРОЖ. Зачем ей прилетать сюда? Зачем так мучить?МОНОГАМОВ. Ты давно влюблен?ЛЕША-СТОРОЖ. Влюблен? (Обхватывает голову руками.) Я спать не могу!МОНОГАМОВ (вглядывается вдаль). Кто это там прыгает у леса по кочкам?ЛЕША-СТОРОЖ. Это черти играют.МОНОГАМОВ. Ты приближался к ней?ЛЕША-СТОРОЖ. Никогда. Боюсь. Да и она пуглива.МОНОГАМОВ. Она девственница.ЛЕША-СТОРОЖ (с горечью). Как же! У нее в Польше друг, он ее тянет, я точно знаю.МОНОГАМОВ. Зачем же она прилетает по ночам в СССР? Я уверен, она – девственна! Очень близко слышится глухой генетический зов, страсть, мольба. Вспыхивает зарница, но не гаснет, а зависает над верандой, освещая все вокруг фосфорическим светом. На веранду медленно и бесшумно поднимается Цапля. Останавливается в неуклюжей застенчивой позе девочки-переростка. Нелепо перекрещенные ноги. Повисший клюв и крылья. С дешевенького нейлонового плаща капает болотная жижа. МОНОГАМОВ. Цапля, вы девственны?ЦАПЛЯ. Я несчастна. Зарница гаснет. Мрак. Топот ног по лестнице, кто-то сбегает на веранду. Вдруг включается электричество. Это Боб, он весь дрожит. Дико осматривается и видит распростертых на полу Моногамова и Лешу-сторожа. Цапля, разумеется, исчезла. БОБ (кричит). Кто здесь несчастен? Эй, чуваки, я спрашиваю, кто здесь несчастен? Что происходит в проклятом пансионате? Папаша, это ты?МОНОГАМОВ. Я влюблен.БОБ (машет рукой). Вот, так и знал! Другого от тебя и не ожидал, папаша! (Подходит к рампе и обращается в зрительный зал.) Поймите, в прыжках в высоту все зависит от нервной системы. Вся техника пойдет насмарку, если нервная система забуксует. Поймите, я не могу так, я не могу прыгать, если чувствую, что кто-то где-то так пронзительно несчастен. Летит весь фафик. (Оборачивается.) Леха, скажи хоть ты, что здесь происходит?ЛЕША-СТОРОЖ (в обычном образе). Цапля-сука чавой-то разгугыкалась, падла…
ЗАНАВЕС ПЕРВЫЙ АНТРАКТ Первый антракт продолжается, как обычно, минут 15 – 20, и на это время в театре воцаряется анархия. Зрители могут по желанию остаться в зале или пойти в фойе. Артисты могут подработать на разноске бутербродов и напитков. Продажа стихотворно-прозаических текстов из «Цапли». Сбор всевозможных пожертвований. Танцы. Фанты. Флирт. Любая худсамодеятельность поощряется. На сцене между тем тоже кое-что происходит, впрочем необязательное. Декорация веранды отъехала в сторону, и пансионат «Швейник» виден теперь целиком посреди приморской равнины. В бледном небе над морем иногда на короткое время может возникнуть мираж европейского готического града. На переднем плане теперь навес автобусной остановки, под навесом скамейка. Предполагается, что где-то в районе оркестровой ямы пробегает забытое Богом и людьми шоссе. На скамейке, обнявшись, сидят сестры Кампанеец от разных браков. Поют и раскачиваются в такт песне: Налево мост, направо мост,И Висла перед нами… Слышится что-то дикое в этой польской песне, в пронзительном недодоенном пении сестер. 4. Глухомания Среди различных графомании, мегаломании, фикс-идей мы выбираем глухоманию ночей Литвы, эстонских дней. Восточной Балтики дремота… Пятерками идут года, и тлеют, как хвощи в болотах, торговой Ганзы города. Торговля обернулась прахом, религия – «большой вопрос»… По селам, как агент Госстраха, с портфельчиком бредет Христос. Ржавеет сфера зодиака, потерян стиль, утрачен жанр. Латиницы злосчастной знаки смущают сонных горожан. В зеленоватый час заката бузит стрелок-пенсионер. Костел-музей и три плаката… Райцентр балтийской эсэсэр. ………………………… Чай на двоих. Почти отчаянье. Вот глухомании плоды: окаменелость, одичанье… Но, словно крапинки слюды, в камнях живет очарованье. Круженье мыслящей воды в прибрежных валунах, ворчание «Спидолы» старой… спят сады, стареют сливы… прозябанье… терпенье или у молчанье? … Все ждет беды.
РОЗА. Какая напряженная обстановка… Холодный вечер… закат… близость Польши… Пение продолжается. КЛАВДИЯ, Ой, девочки, пять минут осталось! Ну прямо дух захватывает!РОЗА. Клавдия!КЛАВДИЯ. Кончаю! Кончаю! Пение продолжается. ЛАЙМА (смотрит в бинокль). Вот он появился на холме! Какой красавец! «Икарус»! Нет, девочки, на этот раз «Лейланд»! Пение обрывается, Роза и Клавдия пытаются вырвать у Лаймы бинокль. Девочки, он уже виден невооруженным глазом. Девочки, наша главная задача – показать, что мы не дикарки. Небрежный рассеянный взгляд: что, мол, там такое? А-а, это всего лишь автобус с польскими туристами, и мы продолжаем небрежно танцевать в стиле «диско». Начинают танцевать в стиле «диско». РОЗА. Что там такое? А-а, это всего лишь автобус с польскими туристами…КЛАВДИЯ. А-а, это всего лишь автобус с польскими туристами… Нарастающий рев автобуса. Вот он проходит мимо. СЕСТРЫ (размахивают платками и скандируют). Дружба! Дружба! Пшиязнь! Пшиязнь! Пшиязнь! Шум автобуса тает в отдалении. РОЗА (смущенно). Ах, девочки, простите, это я виновата. Я первая не сдержалась. Он ТАК на меня посмотрел.КЛАВДИЯ. Кто это ТАК на тебя посмотрел?РОЗА. Тот брюнет.КЛАВДИЯ. Какой еще брюнет? Там были одни старикашки.РОЗА. Там были одни старикашки и один брюнет лет тридцати. Настоящий пан ясновельможный!
1 2 3 4 5 6 7