Я постоянно указывал Коре то на одну, то на другую
достопримечательность, занимательные истории сами собой возникали в голове
и просились с языка.
Багажа у нас не было - только сумки через плечо. Сойдя с самолета, мы
сразу взяли напрокат машину и по автостраде 41 поехали вдоль берега к
северу, к выезду из города. Солнце нанесло по зеркальной поверхности озера
скользящий удар, и тотчас, словно трещины в стекле, побежали волны. Через
несколько миль мы свернули на шоссе Джи-38 к Корнеллу. Темно-зеленый
косматый горизонт казался удивительно близким, и мое воображение, опережая
события, устремилось вперед.
- Все же я думаю, что надо было предварительно позвонить, - уже не в
первый раз сказала Кора. - За пять лет многое могло измениться.
Пять лет?.. Неужели так долго меня не было дома? Я выпалил цифру не
задумываясь. Так сколько же лет прошло? Ни в прошлом, 1994, ни в
позапрошлом году я Флориду не покидал, точно. В 1992... Я не мог
припомнить, что делал в девяносто втором.
- Знаешь, я немного боюсь знакомства с твоими.
Дорожный указатель обещал Багдад через 15 миль после Корнелла. Как
мне и подсказывала память.
Я повернулся к Коре.
- Тебе нечего бояться, все будет хорошо.
Да и как иначе? Чем ближе мы подъезжали к Багдаду, тем меньше я
беспокоился о дальнейшем. Главное... я улыбнулся... главное, что мы
вместе.
Крошечный Корнелл, очевидно, за несколько лет сильно изменился - я
ничего не мог узнать. Но шоссе в окружении высоких деревьев, старая
железнодорожная ветка, водонапорная башня там или сям - все было до боли
знакомо.
- А вот это что-то новое, - сказал я помолчав.
Бензоколонка на краю Багдада оказалась маленькой и обветшалой, а не
крупной станцией от "Ангро энерджи", которую я так отчетливо помнил. У
въезда стоял новый знак: "Багдад. Нас. - 442".
Я притормозил до требуемых 30 миль в час и поехал по единственной
дороге, которую в черте поселка с известной натяжкой можно было бы назвать
улицей. Незаасфальтированные дорожки, поросшие кое-где травой, развалюхи
сараи и скособоченные домики с облупившимися фасадами...
Беда была в том, что эта улица не имела ничего общего с той, которую
я помнил. Впрочем, возможно, на другой стороне поселка...
Ее мы достигли неприятно быстро. Промелькнуло последнее здание, и
начались поля.
Население - 442.
Нет, не может быть. В детстве меня окружало некое подобие если не
столичной жизни, то уж во всяком случае мира, в котором существовали
города, - не эта богом забытая дыра. Я помнил... что-то большее. Где
красная кирпичная школа с покрашенными в черный цвет пожарными лестницами,
где белая церковь со шпилем, театр с большим шатром? Где дом моих
родителей?
Я вел машину, рассеянно глядя по сторонам, и Кора, наверное,
догадалась, что что-то не так. Вернее, то, что все это время было не так,
теперь обрело конкретную форму.
Я затормозил, прижавшись к правой обочине, развернулся - движения,
собственно, не было никакого, даже сейчас, в разгар лета, - и медленно
поехал назад, в ту часть, которую условно можно было бы назвать центром.
Мимо проплыли старые фасады четырех магазинов, совершенно мне не знакомых.
"Кафе". Хорошая идея. Я припарковал машину - с таким же успехом можно
было оставить ее посреди улицы - и мы зашли в кафе.
Кроме нас, посетителей не было. Мы сели у стойки и заказали
охлажденный чай. День выдался жаркий, и, наверное, неудивительно, что я
вспотел.
- Вы не знаете здесь в округе семью Белпатри? - спросил я усталую
официантку с голубым лаком на ногтях.
- Кого?
Я повторил по буквам.
- Нет. - В этой женщине - владелице или совладелице кафе -
безошибочно угадывался старожил. - Вроде, в Перронвиле есть Беллы, -
добавила она.
Мы не спеша пили чай и наблюдали за отвратительно опытной мухой,
залетевшей за стекло на кокосовый орех, украшавший что-то сухое и желтое.
Я не хотел смотреть на Кору и на ее ни к чему не обязывающие фразы отвечал
односложным мычанием.
Расплатившись, мы сели в машину и медленно поехали по шоссе к югу. Я
внимательно всматривался в боковые улочки - ничего. Все выглядело
совершенно иначе.
На краю поселка я свернул на заправку и залил бензин. Подзарядкой
здесь и не пахло - так далеко на север от Солнечного пояса электромобили,
как видно, не дошли. А на новой станции "Ангро", которую я, вроде бы,
помнил - действительно помнил! - устройства для подзарядки были.
Заправщику пришлось выдержать ту же серию вопросов о семействе
Белпатри. Увы, эту фамилию он слышал впервые.
Не успел я завести двигатель, как Кора спросила:
- Ты помнишь улицу, на которой стоял твой дом?
- Конечно. Беда лишь в том, что это ложная память.
Я был потрясен открытием - да. Но не до такой степени, как можно было
ожидать. Где-то глубоко внутри я все время знал, что и запечатленный в
памяти дом, и мое детство - изощренная ложь. Важно было приехать сюда и
убедиться. И главное, чтобы при этом рядом была Кора.
- Конечно, я помню улицу и дом. Но они не в этом городе. Улицы
другие, и дома другие, и люди... А все, что я вижу вокруг, - я этого не
помню. Я никогда в жизни не был в Багдаде.
Наступило молчание.
- А может, их два?.. - произнесла Кора.
- Два города с одним названием? Оба в Мичигане, оба в нескольких
милях к северо-востоку от Эсканобы по одной дороге? Причем дорогу я помню,
все сходится. Все до края поселка. Потом... словно вживили что-то
чужеродное.
В географии или в памяти - не знаю...
- А твои родители, Дон? Если их здесь нет...
Они по-прежнему стояли у меня перед глазами, но не близкие, а будто с
киноэкрана или страницы книги. Мама и папа. Милейшие люди.
Я больше не хотел думать о родителях.
- Ты нормально себя чувствуешь?
- Нет, но... - Я понял, что в каком-то отношении мне сейчас даже
лучше, чем там, во Флориде, без единого облачка на горизонте. - Вернешься
со мной во Флориду?
Кора хихикнула - видимо, от облегчения, что я держу себя в руках.
- Да уж. Честно говоря, не хочется остаток отпуска проводить здесь.
Я выехал на знакомое шоссе. Прощай, Багдад, вор моей юности.

3
Закат и вечерняя звезда, горизонт, увенчанный гирляндой увядших
роз...
Нам повезло с рейсом на Детройт и недолго пришлось ждать самолета до
Майами. Кора попросила меня сесть у иллюминатора, и я наблюдал, как
чернильную тьму прокалывают светящиеся колодцы звезд.
- Ты не собираешься обратиться к помощи, когда мы вернемся?
- К чьей помощи? - спросил я уже догадываясь. - И по какому поводу? -
догадываясь и об этом.
- Тебе нужен врач, разумеется. Специалист по подобным вопросам.
- Думаешь, я сумасшедший?
- Нет. Но мы оба знаем, что-то у тебя определенно не в порядке. Если
автомобиль барахлит, его показывают механику.
- А если правый глаз обманет тебя?
- В роль Эдипа можешь не входить. Я говорю о психиатре, а не о
психоаналитике. Предположим, какое-то повреждение органического
характера... Куда-нибудь давит осколок кости - последствие твоего
несчастного случая - или что-нибудь в этом роде.
Я долго молчал. Ничего лучшего в голову не приходило, однако...
- Просто душа не лежит, - признался я.
- "И остается лишь разгладить эту прекрасную пустоту", - почти что с
горечью сказала Кора.
- Что?
- "Тихая Лета - моя обитель. Я никогда, никогда, никогда не вернусь
домой!" Сильвия Платт. Из поэмы об амнезии. Предпочитаешь жить без памяти?
- За цитатой у преподавателя литературы дело не станет, - пробормотал
я, но последняя ее фраза мне не понравилась.
Нельзя попросту забыть о поездке в Мичиган и вновь соскользнуть в
счастливое неведение, сказал я себе. Нет. И тут же опять пришло странное
чувство - а может, отмахнуться от всего этого и плыть по течению, никогда,
никогда, никогда не возвращаясь домой?..
Мне стало страшно.
- Ты знаешь хорошего специалиста в этой области?
- Нет. Но, безусловно, найду.
Я потянулся и тронул ее за руку. Наши глаза встретились.
- Хорошо, - сказал я.

Кроме плавучего дома у меня на Флорида-Кис есть собственная квартира.
Но мы остановились в гостинице в Майами, где выбор врачей значительно
шире. Кора сразу же села на телефон и разыскала приятеля одного знакомого,
каким-то образом связанного с администрацией медицинского института. По ее
теории, надо обращаться к тому специалисту, к которому приходят с
собственными проблемами другие врачи. Через несколько часов после нашего
приезда я был записан на прием к психиатру, доктору Ралфу Даггетту, на
следующее утро.
Словно готовясь к предстоящему испытанию, мое подсознание услужливо
высыпало калейдоскоп снов. Из-за бензоколонки в какой-то дикой глуши
выглянул Малыш Уилли Мэтьюс, предупредил меня, что следующий полет в
самолете добром не кончится, и превратился в медведя. Кора, раздевшись,
чтобы легче было залезть в мой домашний компьютер и починить его,
объявила, что на самом деле она - моя мать. А когда я - во сне,
разумеется, - пришел в кабинет психиатра, в засаде за столом поджидало
толстое черное чудище.
Настоящий психиатр, с которым я встретился, в подобающее время
проснувшись, побрившись и позавтракав, оказался вовсе не таким страшным.
Доктор Даггетт был радушным обаятельным мужчиной лет сорока, невысокого
роста, скорее плотно сколоченным, чем полным, - этакий лощеный хоббит,
увеличенный в размере. Пока у нас шел ни к чему не обязывающий разговор о
причинах, побудивших меня к нему обратиться, Даггетт с непроницаемым лицом
профессионального картежника изучал лежащую перед ним на столе медицинскую
анкету, которую я только что заполнил. Собственно, изучать там было
нечего. Насколько мне известно, всю жизнь я был до отвращения здоров.
Доктор передал анкету медсестре для введения в компьютер, а сам
уставился мне в глаза, подсвечивая маленькой лампочкой. Он
поинтересовался, часто ли мучают меня головные боли, а я мог припомнить
лишь недавний приступ в плавучем доме. Даггетт проверил мои рефлексы,
координацию движений и артериальное давление. Наконец усадил меня на
неудобный стул и развернул над спинкой и моей головой стереотактическую
раму, а сестра вкатила аппарат КОГ-ЯМР (компьютеризованная осевая
голография посредством ядерно-магнитного резонанса) для сканирования
мозга. В отличие от рентгеноскопии новая методика, появившаяся в последние
годы, давала голографическое изображение исследуемого органа - вне поля
вашего зрения, если вы брезгливы, и на виду, если вас от этого не тошнит.
К счастью, мой психиатр оказался современных взглядов, а я - не из
брезгливых. Сначала он рассматривал изображение за складным экранчиком, но
по моей просьбе его убрал.
Серо-розовый цветок на толстой ножке (прежде никогда не приходилось
лицезреть собственный мозг). Весьма хрупкий на вид. Вот, значит, каков я -
"заколдованный ткацкий станок" по Шеррингтону, где неустанно ткут сознание
миллиарды клеток? Или радиостанция, материализующая душу? Или "компьютер
из плоти" Минского? Или...
Как бы то ни было, Даггетт оборвал мои размышления, вынув изо рта
трубку и пользуясь ею как указкой.
- В височной доле, похоже, шрам, - заявил он. - Однако аккуратный.
Любопытно... Судороги случаются?
- Насколько я знаю, нет.
- Не замечали по утрам прикуса языка, самопроизвольного
мочеиспускания, болей в мышцах?
- Нет.
Даггетт ткнул трубкой в изображение, и я невольно поморщился.
- Возможно, гиппокамп... - заметил он. - Повреждения в этой области
могут сказываться на памяти самым невероятным образом, но... - Он замолчал
и что-то подрегулировал в аппаратуре. - Расскажите-ка мне подробнее о
вашей поездке в Мичиган... Вот! Что ж, внешне гиппокамп в порядке...
Давайте, говорите.
Он продолжал измываться над изображением моего мозга, а я излагал все
связанное со злополучной поездкой. Кора была рядом, чтобы подтвердить, что
по крайней мере эти воспоминания - не ложные.
Наконец доктор щелкнул тумблером, и парящий в воздухе мозг исчез. Мне
даже стало не по себе.
- Я бы хотел попробовать гипноз, - это Даггетт. - Не возражаете?
Впрочем, времени возражать он не дал - признак того, полагаю, что мой
случай его заинтересовал.
- Вас раньше гипнотизировали?
- Никогда.
- Тогда давайте устроимся поудобнее.
Даггетт высвободил меня из рамы и, подведя к мягкому креслу, откинул
его спинку чуть ли не до горизонтального положения. Аппаратура в кресле
определила ритмы моего мозга, подстроила под некоторые из них свое
собственное слабое излучение и стала постепенно наращивать мощность,
вызывая в то же время тончайшие изменения. Я словно чувствовал
деятельность компьютера, управляющего этим устройством. Волны текли через
меня, как вода, а потом внутри головы вспыхнул белый шум и я потерял
сознание.
- Как ваше самочувствие?
Надо мной нависло профессионально внимательное лицо доктора Даггетта.
Рядом, выглядывая из-за его плеча, стояла Кора.
- Полагаю, неплохо, - отозвался я, промаргиваясь и потягиваясь.
Мне казалось, что я спал очень долго и при этом видел сны - из тех,
что немедленно бледнеют и ускользают, когда пытаешься их осознать.
- Что вы помните о Багдаде? - спросил Даггетт.
У меня все еще сохранилось два набора воспоминаний: город, который я
действительно видел, и уже изрядно потускневший, будто призрачный Багдад,
какой якобы я запомнил с детства. И теперь за почти неосязаемой пеленой
смутно ощущалась некая другая реальность, какие-то движущиеся за занавесью
тени. Какие - пока я определить не мог. И сказал об этом доктору.
Он задал мне несколько простых вопросов - какой нынче год и тому
подобное, чтобы убедиться, что я более или менее ориентируюсь в
происходящем (по крайней мере, не хуже, чем до начала сеанса). При каждом
моем ответе Даггетт кивал.
- Сколько же вы действительно живете во Флориде?
Тени за занавесью всколыхнулись. Что-то очень важное показалось на
мгновение и тут же растаяло.
Я покачал головой.
- Не уверен... Несколько лет точно. Что со мной происходит?
- Во-первых... - начал Даггетт и замолчал. - В анкете вы указали, что
травм головного мозга у вас не было.
Шрамы... Конечно. И хотя для меня они почему-то связывались с
какими-то иными обстоятельствами, очевидно, логично и неизбежно
предположение, что раз они есть, получил их я в какой-то передряге.
- Итог сканирования совершенно однозначен, Дон, - продолжал доктор
Даггетт. - У вас был по меньшей мере один серьезный перелом основания
черепа. Может, все же припомните?
Почти осязаемые видения пришли - и растворились. И больше не
приходили. Я снова покачал головой. Теперь я, во всяком случае, знал, что
в моем прошлом что-то скрыто, - уже немалое достижение.
- Из того что я видел и слышал, - продолжал он, - осмелюсь сделать
вывод, что былые травмы - не единственная ваша беда. И даже не самая
большая. Вполне вероятно, что они вообще не играют сколько-нибудь
серьезной роли в этиологии вашего состояния. Налицо признаки умышленного
воздействия на вас гипнозом; возможно, в сочетании с наркотиками.
Зачем? - спросил я себя. Все это казалось просто диким. Вначале я
даже не поверил. Но Даггетт показал мне распечатку. Перед моим
пробуждением он пропустил результаты обследования через терминал своего
компьютера, соединенного с большим банком диагностических данных в
Атланте.
- Видите, электронный коллега согласен со мной.
Я посмотрел на Кору. Она кусала губы и глядела на распечатку, словно
на покойника.
- Что все это значит? - в конце концов выдавил я.
Прежде чем ответить, Даггетт раскурил трубку.
- Я думаю, над вами кто-то поработал, - проговорил он. - Не могу
сказать, была ли умышленно нанесена травма головного мозга. Но фальшивую
память вам, безусловно, имплантировали.
- Кто?
- Любой мой ответ был бы на данном этапе достаточно беспочвенным
предположением.
- Так предполагайте!
Даггетт слегка пожал плечами.
- Известно, что так относятся к людям некоторые правительства. Но
потом эти люди, как правило, не ведут беззаботную и обеспеченную жизнь. -
Он сделал паузу. - Судя по вашему говору, вы коренной уроженец Америки.
- Я тоже так думаю. Однако не из Верхнего Мичигана.
- Истинные воспоминания о том периоде пока не появились?
1 2 3 4