Нельзя надежно защитить себя, если будешь только ожидать нападения. Наступающий может в чём-нибудь да и упредить обороняющегося, а этого бывает достаточно, чтобы выиграть бой, а то и крупное сражение. Имея численное преимущество над врагом, обидно не давить его авиацию на земле, а только сидеть и ждать, когда он ударит. После Корсунь-Шевченковской операции наша вторая воздушная армия не сделала ни одного сколько-нибудь существенного налета на фашистские аэродромы.В столовой от трофейного движка ярко горело электричество. Свет как бы отогнал тревожные мысли. Летчики, усаживаясь за столы, уже шутили. Кто-то сказал, что вчера был предпраздничный ужин, а сегодня, Первого мая, законно положен торжественный.Полковой хозяйственник заверил нас, что увеселительных напитков хватит на всех.Сегодня полк в честь праздника сбил четыре немецких самолета. Герои дня — Григорий Вовченко, Алексей Коваленко и Петр Шевчук. Начпрод БАО за каждый сбитый самолет выписал по литру водки. Это дополнительно к ста граммам, положенным по фронтовой норме.— Безобразие! — заявил Лазарев и, ища поддержки, взглянул на меня и Сачкова.Лазарев совсем изменился. Раньше, подражая разудалым летчикам, часто выпивал. Теперь на своем горьком опыте убедился: хороший воздушный боец и выпивки — несовместимы.Есть люди, для которых известные истины становятся истинами только после проверки на себе. Таких небо часто не прощает. Но Лазарева простило. Правда, со звонкими пощечинами, но простило. Теперь он редко выпивает больше положенных ста граммов. А бывают дни, и от этой узаконенной нормы отказывается. В шутку товарищи стали называть его трезвенником.Вот и сейчас он искал сочувствия у нас. Миша Сачков и я поддержали его. Люди в день праздника сбили четыре самолета. Нужно было их торжественно поздравить с победой и преподнести какие-нибудь памятные подарки. А тут водка. Неужели хозяйственники не могли придумать ничего лучшего? И причем это стало модой. Вот, мол, смотрите, какие мы заботливые и щедрые.Ужин еще не кончился, а Лазарев, взглянув на мои часы, заторопился. Я понял его без слов:— Иди. Настоящие мужчины на свидание не опаздывают.Лазарев, смущаясь, встал и довольный быстро шмыгнул за дверь.В столовой было жарко и душно. Никому не хотелось затягивать ужин. И вскоре столовая опустела.Ночь теплая, светлая. Молодая луна покрасила село и весь мир в какой-то мягкий, серебристо-матовый тихий цвет. Пьянящий аромат цветущих садов не звал ко сну. У избы-столовой, окруженной с трех сторон яблонями и вишнями, под Сашину фандыру уже кружились летчики с сельскими девушками.Слышались веселые песни. Лазарев какой-то светлый стоял у угла хаты и не спускал глаз с подъезжающей грузовой машины. Для него не существовало ни дневной усталости, ни танцующих. Ждал свою единственную. В ней сейчас заключался его мир. Видимо, не всегда подходит поговорка: ждать да догонять нет хуже. Увидев Лазарева, Сачков тронул меня за локоть:— Глянь, Сергей скучает. Чудеса!Машина остановилась у столовой. Люди, смеясь и шумно разговаривая, спрыгивали на землю. Лазарев быстро подошел к машине и, подхватив ту, которую ждал, тут же закружился в вальсе.Приятно видеть на войне любовь. А любить, конечно, еще приятней. Фронт быстро сближает людей, но еще быстрее он может разлучить.В это время к нам торопливо подошел Василяка и без всякой вводной спросил: не осушили ли мы на ужине все четыре литра водки, выписанные за сбитые немецкие самолеты?— Нет.Командир облегченно вздохнул и, отозвав нас в сторону, сообщил, что получено боевое распоряжение на завтра. Полк с рассветом вылетает на ответственное и сложное задание.
5 Через полчаса летчики полка крепко спали. Только к нам, командирам эскадрилий,думающим о завтрашнем полете в глубь вражеской территории, долго не приходил сон.Полтора часа до рассвета, а нас уже разбудил дежурный по полку. Летчики поднимаются не спеша, беззаботно. По всему видно, что им, не знавшим, что грядущий день готовит, спалось крепко.— С утра полетим сопровождать бомбардировщики. Они должны нанести удар по аэродрому Львова.Это я сказал тихо, спокойно, нарочито растягивая слова, но по комнате сразу будто хлестнул ветерок, все заторопились. Вялости как не бывало. Лететь за сто километров в тыл к врагу через все аэродромы его истребительной авиации — задача не из легких. Но мы понимали, что на нас, истребителях, лежит основная тяжесть борьбы с авиацией противника. А легче всего уничтожать ее на аэродромах. Она там, при хорошей организации удара, беспомощна, поэтому мы охотно летали на такие задачи.За легким завтраком все были молчаливы и сосредоточенны. Это всегда бывает, когда летчики внутренне собранны и настроены на боевой вылет. Хотя в такую рань обычно и нет аппетита, сейчас же, понимая, что для большого полета потребуется много сил, ели капитально. Многие даже выпили по дополнительному стакану крепкого чая.Темны предрассветные минуты. При побудке луна еще сидела на горизонте, а сейчас скрылась. И звезды, словно устали за ночь, потускнели. Все укрыла предрассветная темь.С трудом нахожу свой «як». Тишина. Ничто не шелохнется. Только прогретый мотор самолета, остывая, как бы во сне, слегка похрапывает.Мушкин расстелил под крылом зимний чехол мотора и предлагает отдохнуть. Как хорошо на рассвете спится. В эти минуты вся природа в наиполнейшем покое. И только война не спит.Летчики полка в кабинах «яков». Прохладно. На востоке замаячила заря. Сколько раз приходилось ее наблюдать! И никогда она не оставляет тебя равнодушным. И суть не только в изумительной, неповторимой ее красоте: она часто является для нас и верным метеорологом. Вечером предсказывает погоду на завтра, утром уточняет свои предсказания.Вчера закатное небо было багрово-красным. Вестник плохой погоды. Но сейчас нигде ни тучки. Небо чисто, воздух прозрачен. И восток золотисто-розовый, предвещающий ясный день. Значит, вчера заря «ошиблась». Впрочем, не она виновата, виновата война. Фронт, находящийся от нас на западе, загрязнил воз-Дух, сквозь него и небо казалось не таким, каким оно было вдали. На войне на все надо смотреть через войну.Где-то надо мной, заливаясь, поет жаворонок. Как ни задирал я голову, не мог обнаружить этого азартного певца. И может быть, потому подумалось, что нет никакого жаворонка, а звенит в тишине своей прозрачностью сам воздух. И только когда солнце позолотило птичку, я заметил ее.Жаворонок висел неподвижно. Видимо, он, как и я, любовался зарей и восходом солнца. И не знаю почему, мне стало завидно, что он увидел солнце раньше нас. Ничего, успокаиваю себя, зато мы поднимемся выше, и на такую высоту, которая для жаворонка вообще недоступна. Однако почему я завидую птице? Странно. И на сердце неспокойно. Понимаю — солнце. Увлекшись его восходом, я и позабыл, что мы уже должны быть в воздухе, а по непонятной причине сидим, чего-то ждем. Так можно дождаться и прилета непрошеных «гостей», как случилось вчера с вашими соседями. А жаворонок все задорно поет, заливается. К его неугомонному голосу присоединяются другие голоса. Целый хор. Этот хор мне кажется уже неуместным. Он раздражает, тревожит и создает такое ощущение, что пернатые специально трещат, чтобы отвлечь нас от приближающегося гула фашистских самолетов.Наконец от командного пункта взвились две ракеты. Через три минуты весь полк в небе. Встреча с бомбардировщиками над нашим аэродромом.Высота у нас 4000 метров. Бомбардировщики опаздывают. Ждем, делая круг над аэродромом. Они появились колонией девяток и растянулись километра на полтора-два. Дивизия из корпуса, которым командует генерал П. П. Архангельский. Нас, истребителей, — полк. Как и положено, прикрытие один к трем. Удар по аэродрому должен быть мощным. Только что-то бомбардировщики идут не так стройно, как обычно. Странно. Не угостили ли их вчера на ужин в честь Первомая лишней чарочкой, как собирались хозяйственники угостить нас? После этого всегда мутно в голове и нет твердости в руках. Если бы вчера послушались хозяйственников, то наверняка сейчас мы не могли бы чувствовать себя на боевом взводе.Лечу со своей эскадрильей рядом с командиром бомбардировщиков. С ним установил хорошую радиосвязь. Сзади нас и с превышением идет эскадрилья Саши Выборнова.Выше всех летит с эскадрильей Миша Сачков. Наши «яки», широко расплывшись по небу над всей колонной бомбардировщиков, подобно щиту, надежно закрыли ее сверху и с боков. Откуда бы истребители противника ни сунулись, везде их встретит огонь. Правда, внизу никого из наших нет, но противник оттуда и нападать не будет. Снизу для любого из нас вражеский истребитель — мишень. А если сил противника будет значительно больше, чем наших, и он раздробит наши силы?Впереди воздушным боем «лавочкиных» с «мессершмиттами» обозначился фронт.Значит, «лавочкины» прокладывают нам дорогу. На сердце становится веселей.И вот под нами поле боя. Вражеские истребители отогнаны от нас далеко. Только чистое небо рябили нечастые разрывы зениток. Того и гляди заденет кого-нибудь. Но вот и они начали отставать. Наконец мы ушли от них в глубь вражеской территории. Теперь надо ждать фашистских истребителей. Однако колонна бомбардировщиков, точно от дуновения ветра, заколыхалась. Ряды еще больше расстроились. Хотя опасных рябинок и не видно, но бомбардировщики никак не успокоятся. А тут еще справа появилась пара «мессершмиттов». Она с ходу сделала попытку атаковать нас, но, как бы споткнувшись, ушла вниз и там куда-то исчезла.Вижу неладное. Одна девятка бомбардировщиков здорово расстроилась. От нее отваливает и разворачивается назад одна машина, вторая срывается в штопор. Я знаю, что ей уже конец: из штопора бомбардировщики не выходят. Кто их мог подбить? Зенитки? Нет. Истребители противника тем более. А может, мы прозевали? Но при такой прекрасной видимости это исключено.Смотрю на разворачивающегося бомбардировщика. Консоль его крыла неестественно загнута. Все ясно — столкнулись. Этот еще может сесть, если не рассыплется крыло, но второй, штопорящий… Он продолжает крутиться. Ни одного парашютиста, хотя на машине три человека. Видимо, они предпочитают смерть, чем плен. Земля близко… Удар. Взрыв! От самолета остался только дымок.Строй самолетов в колонне бомбардировщиков от этой трагической картины, быстрой и внезапной, пришел в еще больший беспорядок. Конечно, катастрофа У всех болью отдалась в душе, но и раскисать не следует. Все еще впереди.В воздухе напряженное траурное молчание. Густая синева давит бесконечной враждебностью. Земля чужая, черная. Она вот-вот снова ударит по тебе залпом огня. Да и солнце сзади какое-то противное, того и гляди из него выскочат истребители врага. В такие минуты весь мир, кажется, ополчился на тебя, застыл в своей враждебности. Я до боли стиснул зубы и до боли в глазах гляжу в синеву неба. В ней пока, кроме нас, никого нет. Но почему головная девятка бомбардировщиков начала сворачивать с курса? Первая мысль — мы близко от Львова и бомбардировщики встают на боевой курс. Смотрю на часы. Нет, мы только еще на полпути до цели. Значит, впереди опасная зона зенитного огня, и командир решил ее обойти. Возможно. Но ведущая девятка все разворачивается и разворачивается. За ней тянутся, как на привязи, остальные девятки. Уж не отказались ли они от полета на Львов? А причина? Получили приказ от своего командования? Может быть, в районе Львова испортилась погода? Об этом сообщили наши разведчики. Но почему нам ничего не говорит командир бомбардировщиков?— Зачем разворачиваетесь? — запрашиваю я.Молчание. Колонна почти уже на обратном курсе. Нехорошие мысли лезут в голову о ведущей головной девятке. Как быть? Мы друг другу не подчинены. Наша задача — надежно защитить их от нападения вражеских истребителей. И только. А так ли? Я всегда восхищался собранным мужеством наших летчиков-бомбардировщиков. Они мне напоминали по своему могуществу и разумному спокойствию былинных русских богатырей. Сейчас не пойму, что с ними делается. Вот курс уже на восток, а самолеты все еще плывут в мелком, очень мелком развороте. Головная девятка сравнялась с хвостовой. Сейчас замкнут круг, и ни единого звука, словно в трауре. В трауре? Да уж не делают ли они прощальный круг над погибшими товарищами? Как я об этом раньше не догадался! С юга показалась пара «фоккеров», за ней вторая, третья… Только сейчас я вспомнил, что ушедший с поломанным крылом бомбардировщик вражеские истребители могут добить. А ведь об этом надо бы подумать раньше.— Сергей! Проводи с напарником бомбардировщик в безопасный район, — приказываю Лазареву.— Понял! Выполняю! А вам счастливого пути. — И после паузы спросил: — Разрешите потом догнать вас?— Разрешаю, — ответил я, уже отбивая проворных «фоккеров». Короткая схватка, и вражеские истребители ушли вниз.Несчастье, как правило, делает людей более собранными и предусмотрительными. Через минуту-две, когда снова взяли курс на Львов, бомбардировщики плотно сомкнули свои ряды. Строй выровнялся. Мы, истребители, тоже приняли более строгий порядок. Минуты растерянности прошли. Скорбь по погибшим осела где-то в глубине души. — Чуточку задержались, — сообщает мне командир бомбардировщиков. — Хватит ли у вас бензина?Я смотрю на часы. Чуточка — девять минут. Однако надо же было отдать последний долг погибшему экипажу.— Горючего у нас хватит до самого Берлина, — отвечаю я.— Спасибо.В это время нас догнала пара «яков». Это Лазарев с ведомым.— Задание выполнил. Проводил бомбера до безопасного района. Встаю на свое место.— Теперь полный порядок, — отозвался кто-то из группы.Но порядок не получился. У бомбардировщиков, как мне передал командир группы, не хватило горючего до Львова, и они высыпали бомбы на запасную цель — не то на склады, не то на железнодорожную станцию.
6 Второй завтрак прервала команда: разойтись по самолетам. К линии фронта подходили вражеские бомбардировщики. Полк мог быть поднят на усиление патрулей.Наша эскадрилья уже имела задачу на прикрытие наземных войск. Теперь обстановка изменилась, и мы с Лазаревым попутно забежали на командный пункт узнать, не отставлен ли наш вылет.Командир полка лежал на топчане и дремал. При нашем появлении он открыл глаза. На мой вопрос ответил, что пока все остается по-старому, но сообщил, что и по аэродрому Стрый удар не состоялся.— Будьте в готовности для повторного вылета, но не на Львов, а поближе — по аэродрому истребителей. Мы вышли из землянки. По-прежнему все заполнено теплом, солнцем. Из рощи льется страстное, неугомонное пение птиц. Полное безветрие. Тишина. Чистое небо застыло в своем таинственном спокойствии. И это-то спокойствие настораживало. Только неопытный летчик в такой момент может тишину принять за тишину, а не за паузу между боями. Да и сама война всегда выползает из тишины. Но что поделаешь, надо ждать.Тишина. Противная тишина. Она всегда раздражает авиаторов. Даже и до войны мы боялись тишины. Как только над аэродромом в рабочее время переставали гудеть самолеты — все настораживались. Если в чистом небе долго стояло безмолвие, многие жены не выдерживали и звонили дежурному. Боевые подруги знали случаи, когда тишина заканчивалась траурным салютом.При тишине и спится не всегда спокойно. Когда в небе над головой гудит парочка «яков» — приятно. Это музыка силы, охраняющей тебя. Фронт в двадцати с небольшим километрах. Противнику три минуты лёта. За это время мы можем только получить команду на взлет и запустить моторы. Опасаясь внезапного налета вражеской авиации по нашему аэродрому, мы постоянно держали над собой одну-две пары «яков». Нагрузка была большая. Уставали. Зато ни один гитлеровец и носа не показывал вблизи нашего нового пристанища.Однако постоянный патруль мог сам привлечь внимание противника, и командование призвало на помощь новую технику — радиолокаторы. Замысел, плохой. Радиоглаз может километров за сто обнаружить приближение самолетов. Пока противник долетит до нас, мы успеем перехватить его еще на подходе. И теперь мы не держали над собой прикрытия, а только дежурили на земле, сидя в кабинах истребителей.Теоретически все правильно, но не рано ли доверяться этой технике? Она пока еще не надежна, и мы как следует ее не освоили. Да и обхитрить ее не так-то уж сложно. Вспоминаю, как сегодня утром меня раздражало пение жаворонка. Казалось, что под его голос может незаметно прилететь враг.Почему в ожидании вылета я стал таким раздражительным? Раньше этого со мной не было. Очевидно, потому, что на земле, начиная с халхин-гольских событий, мне не везло. В 1942 году после академии, когда ехал на фронт, попал под бомбежку и случайно уцелел, прошлое лето был ранен на посадке, недавно в Зубове осколком от бомбы царапнуло шею, и в том же Зубове два бронебойных снаряда продырявили реглан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
5 Через полчаса летчики полка крепко спали. Только к нам, командирам эскадрилий,думающим о завтрашнем полете в глубь вражеской территории, долго не приходил сон.Полтора часа до рассвета, а нас уже разбудил дежурный по полку. Летчики поднимаются не спеша, беззаботно. По всему видно, что им, не знавшим, что грядущий день готовит, спалось крепко.— С утра полетим сопровождать бомбардировщики. Они должны нанести удар по аэродрому Львова.Это я сказал тихо, спокойно, нарочито растягивая слова, но по комнате сразу будто хлестнул ветерок, все заторопились. Вялости как не бывало. Лететь за сто километров в тыл к врагу через все аэродромы его истребительной авиации — задача не из легких. Но мы понимали, что на нас, истребителях, лежит основная тяжесть борьбы с авиацией противника. А легче всего уничтожать ее на аэродромах. Она там, при хорошей организации удара, беспомощна, поэтому мы охотно летали на такие задачи.За легким завтраком все были молчаливы и сосредоточенны. Это всегда бывает, когда летчики внутренне собранны и настроены на боевой вылет. Хотя в такую рань обычно и нет аппетита, сейчас же, понимая, что для большого полета потребуется много сил, ели капитально. Многие даже выпили по дополнительному стакану крепкого чая.Темны предрассветные минуты. При побудке луна еще сидела на горизонте, а сейчас скрылась. И звезды, словно устали за ночь, потускнели. Все укрыла предрассветная темь.С трудом нахожу свой «як». Тишина. Ничто не шелохнется. Только прогретый мотор самолета, остывая, как бы во сне, слегка похрапывает.Мушкин расстелил под крылом зимний чехол мотора и предлагает отдохнуть. Как хорошо на рассвете спится. В эти минуты вся природа в наиполнейшем покое. И только война не спит.Летчики полка в кабинах «яков». Прохладно. На востоке замаячила заря. Сколько раз приходилось ее наблюдать! И никогда она не оставляет тебя равнодушным. И суть не только в изумительной, неповторимой ее красоте: она часто является для нас и верным метеорологом. Вечером предсказывает погоду на завтра, утром уточняет свои предсказания.Вчера закатное небо было багрово-красным. Вестник плохой погоды. Но сейчас нигде ни тучки. Небо чисто, воздух прозрачен. И восток золотисто-розовый, предвещающий ясный день. Значит, вчера заря «ошиблась». Впрочем, не она виновата, виновата война. Фронт, находящийся от нас на западе, загрязнил воз-Дух, сквозь него и небо казалось не таким, каким оно было вдали. На войне на все надо смотреть через войну.Где-то надо мной, заливаясь, поет жаворонок. Как ни задирал я голову, не мог обнаружить этого азартного певца. И может быть, потому подумалось, что нет никакого жаворонка, а звенит в тишине своей прозрачностью сам воздух. И только когда солнце позолотило птичку, я заметил ее.Жаворонок висел неподвижно. Видимо, он, как и я, любовался зарей и восходом солнца. И не знаю почему, мне стало завидно, что он увидел солнце раньше нас. Ничего, успокаиваю себя, зато мы поднимемся выше, и на такую высоту, которая для жаворонка вообще недоступна. Однако почему я завидую птице? Странно. И на сердце неспокойно. Понимаю — солнце. Увлекшись его восходом, я и позабыл, что мы уже должны быть в воздухе, а по непонятной причине сидим, чего-то ждем. Так можно дождаться и прилета непрошеных «гостей», как случилось вчера с вашими соседями. А жаворонок все задорно поет, заливается. К его неугомонному голосу присоединяются другие голоса. Целый хор. Этот хор мне кажется уже неуместным. Он раздражает, тревожит и создает такое ощущение, что пернатые специально трещат, чтобы отвлечь нас от приближающегося гула фашистских самолетов.Наконец от командного пункта взвились две ракеты. Через три минуты весь полк в небе. Встреча с бомбардировщиками над нашим аэродромом.Высота у нас 4000 метров. Бомбардировщики опаздывают. Ждем, делая круг над аэродромом. Они появились колонией девяток и растянулись километра на полтора-два. Дивизия из корпуса, которым командует генерал П. П. Архангельский. Нас, истребителей, — полк. Как и положено, прикрытие один к трем. Удар по аэродрому должен быть мощным. Только что-то бомбардировщики идут не так стройно, как обычно. Странно. Не угостили ли их вчера на ужин в честь Первомая лишней чарочкой, как собирались хозяйственники угостить нас? После этого всегда мутно в голове и нет твердости в руках. Если бы вчера послушались хозяйственников, то наверняка сейчас мы не могли бы чувствовать себя на боевом взводе.Лечу со своей эскадрильей рядом с командиром бомбардировщиков. С ним установил хорошую радиосвязь. Сзади нас и с превышением идет эскадрилья Саши Выборнова.Выше всех летит с эскадрильей Миша Сачков. Наши «яки», широко расплывшись по небу над всей колонной бомбардировщиков, подобно щиту, надежно закрыли ее сверху и с боков. Откуда бы истребители противника ни сунулись, везде их встретит огонь. Правда, внизу никого из наших нет, но противник оттуда и нападать не будет. Снизу для любого из нас вражеский истребитель — мишень. А если сил противника будет значительно больше, чем наших, и он раздробит наши силы?Впереди воздушным боем «лавочкиных» с «мессершмиттами» обозначился фронт.Значит, «лавочкины» прокладывают нам дорогу. На сердце становится веселей.И вот под нами поле боя. Вражеские истребители отогнаны от нас далеко. Только чистое небо рябили нечастые разрывы зениток. Того и гляди заденет кого-нибудь. Но вот и они начали отставать. Наконец мы ушли от них в глубь вражеской территории. Теперь надо ждать фашистских истребителей. Однако колонна бомбардировщиков, точно от дуновения ветра, заколыхалась. Ряды еще больше расстроились. Хотя опасных рябинок и не видно, но бомбардировщики никак не успокоятся. А тут еще справа появилась пара «мессершмиттов». Она с ходу сделала попытку атаковать нас, но, как бы споткнувшись, ушла вниз и там куда-то исчезла.Вижу неладное. Одна девятка бомбардировщиков здорово расстроилась. От нее отваливает и разворачивается назад одна машина, вторая срывается в штопор. Я знаю, что ей уже конец: из штопора бомбардировщики не выходят. Кто их мог подбить? Зенитки? Нет. Истребители противника тем более. А может, мы прозевали? Но при такой прекрасной видимости это исключено.Смотрю на разворачивающегося бомбардировщика. Консоль его крыла неестественно загнута. Все ясно — столкнулись. Этот еще может сесть, если не рассыплется крыло, но второй, штопорящий… Он продолжает крутиться. Ни одного парашютиста, хотя на машине три человека. Видимо, они предпочитают смерть, чем плен. Земля близко… Удар. Взрыв! От самолета остался только дымок.Строй самолетов в колонне бомбардировщиков от этой трагической картины, быстрой и внезапной, пришел в еще больший беспорядок. Конечно, катастрофа У всех болью отдалась в душе, но и раскисать не следует. Все еще впереди.В воздухе напряженное траурное молчание. Густая синева давит бесконечной враждебностью. Земля чужая, черная. Она вот-вот снова ударит по тебе залпом огня. Да и солнце сзади какое-то противное, того и гляди из него выскочат истребители врага. В такие минуты весь мир, кажется, ополчился на тебя, застыл в своей враждебности. Я до боли стиснул зубы и до боли в глазах гляжу в синеву неба. В ней пока, кроме нас, никого нет. Но почему головная девятка бомбардировщиков начала сворачивать с курса? Первая мысль — мы близко от Львова и бомбардировщики встают на боевой курс. Смотрю на часы. Нет, мы только еще на полпути до цели. Значит, впереди опасная зона зенитного огня, и командир решил ее обойти. Возможно. Но ведущая девятка все разворачивается и разворачивается. За ней тянутся, как на привязи, остальные девятки. Уж не отказались ли они от полета на Львов? А причина? Получили приказ от своего командования? Может быть, в районе Львова испортилась погода? Об этом сообщили наши разведчики. Но почему нам ничего не говорит командир бомбардировщиков?— Зачем разворачиваетесь? — запрашиваю я.Молчание. Колонна почти уже на обратном курсе. Нехорошие мысли лезут в голову о ведущей головной девятке. Как быть? Мы друг другу не подчинены. Наша задача — надежно защитить их от нападения вражеских истребителей. И только. А так ли? Я всегда восхищался собранным мужеством наших летчиков-бомбардировщиков. Они мне напоминали по своему могуществу и разумному спокойствию былинных русских богатырей. Сейчас не пойму, что с ними делается. Вот курс уже на восток, а самолеты все еще плывут в мелком, очень мелком развороте. Головная девятка сравнялась с хвостовой. Сейчас замкнут круг, и ни единого звука, словно в трауре. В трауре? Да уж не делают ли они прощальный круг над погибшими товарищами? Как я об этом раньше не догадался! С юга показалась пара «фоккеров», за ней вторая, третья… Только сейчас я вспомнил, что ушедший с поломанным крылом бомбардировщик вражеские истребители могут добить. А ведь об этом надо бы подумать раньше.— Сергей! Проводи с напарником бомбардировщик в безопасный район, — приказываю Лазареву.— Понял! Выполняю! А вам счастливого пути. — И после паузы спросил: — Разрешите потом догнать вас?— Разрешаю, — ответил я, уже отбивая проворных «фоккеров». Короткая схватка, и вражеские истребители ушли вниз.Несчастье, как правило, делает людей более собранными и предусмотрительными. Через минуту-две, когда снова взяли курс на Львов, бомбардировщики плотно сомкнули свои ряды. Строй выровнялся. Мы, истребители, тоже приняли более строгий порядок. Минуты растерянности прошли. Скорбь по погибшим осела где-то в глубине души. — Чуточку задержались, — сообщает мне командир бомбардировщиков. — Хватит ли у вас бензина?Я смотрю на часы. Чуточка — девять минут. Однако надо же было отдать последний долг погибшему экипажу.— Горючего у нас хватит до самого Берлина, — отвечаю я.— Спасибо.В это время нас догнала пара «яков». Это Лазарев с ведомым.— Задание выполнил. Проводил бомбера до безопасного района. Встаю на свое место.— Теперь полный порядок, — отозвался кто-то из группы.Но порядок не получился. У бомбардировщиков, как мне передал командир группы, не хватило горючего до Львова, и они высыпали бомбы на запасную цель — не то на склады, не то на железнодорожную станцию.
6 Второй завтрак прервала команда: разойтись по самолетам. К линии фронта подходили вражеские бомбардировщики. Полк мог быть поднят на усиление патрулей.Наша эскадрилья уже имела задачу на прикрытие наземных войск. Теперь обстановка изменилась, и мы с Лазаревым попутно забежали на командный пункт узнать, не отставлен ли наш вылет.Командир полка лежал на топчане и дремал. При нашем появлении он открыл глаза. На мой вопрос ответил, что пока все остается по-старому, но сообщил, что и по аэродрому Стрый удар не состоялся.— Будьте в готовности для повторного вылета, но не на Львов, а поближе — по аэродрому истребителей. Мы вышли из землянки. По-прежнему все заполнено теплом, солнцем. Из рощи льется страстное, неугомонное пение птиц. Полное безветрие. Тишина. Чистое небо застыло в своем таинственном спокойствии. И это-то спокойствие настораживало. Только неопытный летчик в такой момент может тишину принять за тишину, а не за паузу между боями. Да и сама война всегда выползает из тишины. Но что поделаешь, надо ждать.Тишина. Противная тишина. Она всегда раздражает авиаторов. Даже и до войны мы боялись тишины. Как только над аэродромом в рабочее время переставали гудеть самолеты — все настораживались. Если в чистом небе долго стояло безмолвие, многие жены не выдерживали и звонили дежурному. Боевые подруги знали случаи, когда тишина заканчивалась траурным салютом.При тишине и спится не всегда спокойно. Когда в небе над головой гудит парочка «яков» — приятно. Это музыка силы, охраняющей тебя. Фронт в двадцати с небольшим километрах. Противнику три минуты лёта. За это время мы можем только получить команду на взлет и запустить моторы. Опасаясь внезапного налета вражеской авиации по нашему аэродрому, мы постоянно держали над собой одну-две пары «яков». Нагрузка была большая. Уставали. Зато ни один гитлеровец и носа не показывал вблизи нашего нового пристанища.Однако постоянный патруль мог сам привлечь внимание противника, и командование призвало на помощь новую технику — радиолокаторы. Замысел, плохой. Радиоглаз может километров за сто обнаружить приближение самолетов. Пока противник долетит до нас, мы успеем перехватить его еще на подходе. И теперь мы не держали над собой прикрытия, а только дежурили на земле, сидя в кабинах истребителей.Теоретически все правильно, но не рано ли доверяться этой технике? Она пока еще не надежна, и мы как следует ее не освоили. Да и обхитрить ее не так-то уж сложно. Вспоминаю, как сегодня утром меня раздражало пение жаворонка. Казалось, что под его голос может незаметно прилететь враг.Почему в ожидании вылета я стал таким раздражительным? Раньше этого со мной не было. Очевидно, потому, что на земле, начиная с халхин-гольских событий, мне не везло. В 1942 году после академии, когда ехал на фронт, попал под бомбежку и случайно уцелел, прошлое лето был ранен на посадке, недавно в Зубове осколком от бомбы царапнуло шею, и в том же Зубове два бронебойных снаряда продырявили реглан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45