Сталин утратил твердость руки. И точность дальних расчетов. Многоопытный дворцовый интриган внезапно удаляет от себя таких абсолютно преданных помощников, как Молотов, Ворошилов, Каганович, и широко открывает двери своего дома Берия и Маленкову. Знает им истинную цену, догадывается о намерениях этой нечистой пары, и все же... И все же впускает их внутрь крепости. Он надеется на то, что Хрущев с Булганиным сыграют роль противовеса, некоего сдерживающего начала. Как в старое доброе время, он жаждет крови. Он по-прежнему уверен в себе, но события уже вышли из-под его контроля. Его верные многолетние помощники Власик и Поскребышев удалены от дел.
Берия ожидает команды Хозяина. Ему не терпится свести счеты с его многолетними подручными — Поскребышевым и Власиком. Но Сталин сохранил жизнь обоим. В этой игре «казнить — миловать» Сталин верховодил сам. Здесь он никакой самодеятельности не терпел.
Меж тем четверка продолжала исправно посещать диктатора на даче.
Глубоко ошибаются те, кто полагает, что все четверо представляли группу единомышленников. Уже вначале они разбились на пары, но самый отработанный тандем Берия — Маленков в действительности не был тандемом.
Профессиональный полицейский не мог делиться своими тайными планами с партфункционером. Что до этого простака Никиты и благообразного статиста Булганина, то кто ж принимал их всерьез? Боялись они Лаврентия Павловича до дрожи в печенках. И Маленков, которому генсек доверил ведение партийно-организационных дел, имел все основания опасаться такого напористого и властного партнера, Берия и не таких под себя подминал.
Его главенство в последней при жизни Сталина четверке соратников было бесспорным. Как ни старался генсек изолировать товарища Лаврентия от органов, он продолжал негласно командовать аппаратом насилия. Ни один член
Политбюро не чувствовал себя в безопасности при нем. Надо также отдать должное незаурядной натуре Лаврентия Павловича. В той аморфной среде он резко выделялся волей к действию и решительным характером. Помноженные на отшлифованное временем коварство, эти черты сделали его безусловным лидером в канун исторической весны 1953 года.
В воспоминаниях Никиты Хрущева, иногда противоречивых, несуразных даже, встречаются свидетельства очевидца и участника событий, рисующие вполне достоверную картину. Его отношение к Берия было сложным, но одно он уловил сразу: шеф тайной службы, став фаворитом Сталина, приобрел огромную власть.
И способен на все. Вот характерное признание Хрущева:
"Я был более откровенен с Булганиным, чем с другими...
— Ты знаешь, какая ситуация сложится, если Сталин умрет? Ты знаешь, какой пост захочет занять Берия?
— Какой?
— Он хочет стать министром госбезопасности. Если он им станет, то это начало конца для всех нас... Что бы ни случилось, мы абсолютно не должны допустить этого.
Булганин сказал, что согласен со мною, и мы начали обсуждать, что мы отныне должны делать. Я сказал, что поговорю обо всем этом с Маленковым".
Четверка была лишь осколком бессмертного Политбюро. Члены его жили в постоянном ожидании подвоха со стороны коллег, удар мог последовать и сверху.
Пустым такое существование не назовешь.
В этой обстановке выживали лишь самые покорные и осторожные блюдолизы.
От нашей же четверки потребовалось нечто иное — мужество. Ибо настала пора действовать.
Как же совершился переворот? Сохранился рассказ Хрущева в передаче Аверелла Гарримана, бывшего посла США в Советском Союзе. Это первое по времени свидетельство Гарриман опубликовал в 1959 году. В рассказе отсутствует главное — сведения о странных обстоятельствах смерти Сталина.
Однако здесь Хрущев сообщает некоторые подробности, опущенные в более поздних воспоминаниях.
«Он никому не верил, и никто из нас ему тоже не верил». Далее следует описание весело проведенного в обществе Вождя субботнего вечера. Поутру все четверо — Хрущев, Берия, Булганин, Маленков — разъехались. По воскресеньям Сталин обычно звонил им, обсуждал с четверкой предстоящие дела, но на этот раз он остался на даче и никого не вызвал. Лишь в понедельник вечером начальник охраны на даче сообщил, что Сталин болен. Четверка немедленно отправилась в Кунцево. Они застали генсека в тяжелом состоянии. «Мы находились с ним три дня, но сознание к нему не возвращалось».
В своих воспоминаниях Хрущев не отходит от этой версии, он только приводит другие детали.
Четверо фаворитов провели вечер 28 февраля за обеденным столом на сталинской даче. Хозяин изрядно выпил, он был в хорошем настроении, и соратники уехали от него поздней ночью, вернее, ранним утром 1 марта.
Вечером 1 марта произошел удар, Сталин потерял сознание, упал с кровати, лишился дара речи. Охрана вызвала четверых приближенных, но они не задержались на даче и не позаботились о врачебной помощи.
Это начало цепи фактов-улик.
В первом же правительственном сообщении, опубликованном в «Правде» 4 марта, говорится о «временном уходе» товарища Сталина от работы в связи с болезнью. И еще сказано, что удар случился у него якобы в ночь на 2 марта и не на даче, а в Москве. Одно место особо примечательно:
«Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи».
Последовательность этих событии нереальна: констатировать явление паралича и утраты речи можно лишь до потери сознания. Оставив умирающего без врачебной помощи, авторы правительственного сообщения отказались от помощи специалистов и при составлении текста.
Не много ли лжи для небольшой публикации «Правды»?
Врачи были вызваны к потерявшему сознание Сталину лишь 2 марта с большим, может быть, роковым опозданием.
Предоставим слово майору в отставке А. Т. Рыбину, служившему в охране Вождя. "Звонит Берия: «О болезни Сталина никому не говорите и не звоните».
В три часа ночи 2 марта подошла к даче машина. Все думали: наконец-то прибыли медики. Ничего подобного. Оказалось, что приехали Берия и Маленков.
Берия, задрав голову, прогромыхал в зал. У Маленкова скрипели ботинки. Он их снял и, держа под мышкой, вошел в носках. Встали соратники поодаль от больного, некоторое время постояли молча. Сталин в этот момент сильно захрапел. Обращаясь к помощнику коменданта Лозгачеву, Берия сказал: «Ты что наводишь панику? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Не поднимай шумиху, нас не беспокой и товарища Сталина не тревожь». Лозгачев стал доказывать, что
Сталин тяжело болен и ему нужна срочная медицинская помощь. Но соратники не стали слушать и поспешно удалились из зала.
Ночью 2 марта медицинскую помощь Сталину никто так и не оказал".
По свидетельству подполковника В. Тукова, сотрудника Сталина по особым поручениям, на даче все чаще стали раздаваться звонки врачей-доброхотов, просивших допустить их к Сталину и уверявших, что они его вылечат. Звонили даже из других стран. Один доброжелатель оказался особенно настойчивым. В конце концов к аппарату подошел Берия. Без особых предисловий он спросил настойчивого эскулапа:
«Ты кто такой? Ты провокатор или бандит?»
Врачи появились лишь утром. Вождь оставался без медицинской помощи более тринадцати часов...
Таким способом устранения неугодных пользовался не раз и сам Сталин.
Однако пора было убедить детей тирана в том, что к его спасению принимаются самые энергичные меры. «Все суетились, спасая жизнь, которую уже нельзя было спасти». Светлане Аллилуевой запомнилась картина медицинского аврала, она не заметила здесь никого из знакомых врачей, кроме одной молодой женщины.
Веская улика.
И еще одна. 7 марта, через день после смерти Вождя, «Известия» публикуют текст заключения авторитетной медицинской комиссии в обновленном составе:
"Результаты патологоанатомического исследования полностью подтвердили диагноз, поставленный профессорами-врачами, лечившими И. В. Сталина. Данные патологоанатомического исследования установили необратимый характер болезни И. В. Сталина с момента возникновения кровоизлияния в мозг.
Поэтому принятые энергичные меры лечения не могли дать положительный результат и предотвратить роковой исход".
Итак, для спасения жизни генсека с самого начала приняты все необходимые меры, неусыпный контроль ЦК обеспечил правильное лечение, исключил всякие случайности. Малейшие намеки на насильственную смерть неуместны, даже преступны.
Вот что угадывалось в подтексте.
В последнем медицинском заключении, обнародованном
7 марта, сделан акцент на «необратимый характер болезни».
8 этой связи хотелось бы знать, каково было состояние здоровья Сталина накануне гибели. В последнее время он не жаловался на недомогание, лишь сон у него был тяжелым, но об этом мало кто знал. Доктор, пользовавший Сталина несколько лет, рассказывал бывшему редактору «Известий» И. Гронскому, когда тот в 1955 году вернулся из лагеря: «Во время сна Сталин вскакивал с постели, кричал дико, кошмары буквально душили его. Не дай бог никому видеть то, что мне довелось наблюдать...»
Аллилуева упоминает о совершенных отцом жестокостях:
«... память об этом не давала ему спать спокойно». Но, вспоминает дочь, Сталин отличался крепким здоровьем, «сердце, легкие, печень были в отличном состоянии».
Посол Индии К. Менон, посетивший Сталина 17 февраля, то есть незадолго до внезапного удара, нашел диктатора в полном здравии.
Ему вторит Никита Хрущев, видевшийся с Хозяином за несколько часов до «несчастья»: «Не было никаких признаков какого-нибудь физического недомогания».
Некоторые историки склонны видеть сына Сталина в роли свидетеля, изобличившего заговорщиков. Даже этот записной алкоголик почувствовал неладное. Вызванный 2 марта на кунцевскую дачу, он, как вспоминает его сестра, «разносил врачей, кричал, что отца убили... убивают».
Хрущев утверждает, что в смерти Сталина был заинтересован только один человек — Лаврентий Берия. Это вполне согласуется с воспоминаниями Аллилуевой о последних часах жизни отца.
Берия «был возбужден до крайности... Лицо его то и дело искажалось от распиравших его страстей... Он подходил к постели больного и подолгу всматривался в его лицо — отец иногда открывал глаза... Берия глядел на него, впиваясь в эти затуманенные глаза».
Но нет, не он один ждал смерти тирана. Маленкову, Хрущеву, Булганину, всем остальным невмоготу стало существование под жесткой сталинской дланью.
А Берия... Чем этот палач лучше того?
По-человечески их колебания понять можно. Только были ли они, были ли эти соратники — фавориты новые и старые — людьми?
Мы упомянули о мужестве, столь необходимом в таком рискованном деле, как устранение тирана. Можно подумать, что проявил его в полной мере только один Берия. Но ведь то было мужество отчаяния. Крыса, загнанная в угол, способна вдруг броситься на кошку... Пожалуй, все они, подручные Сталина, были убежденными трусами. Мужчин в своем хозяйстве генсек не терпел.
И все же о Маленкове, Хрущеве и Булганине нельзя сказать, что они стояли в стороне. Они не остановили злоумышленника, вместе с ним обманывали народ — относительно болезни и смерти Вождя. Но других вариантов не существовало. Предстоял дележ власти, а за спиной чудилось горячее дыхание старших соратников устраненного. Аллилуева дает нам в руки еще одну несомненную улику:
«А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор, и в тишине зала, где все стояли молча вокруг, был слышен его громкий голос, не скрывающий торжества: — Хрусталев! Машину!»
... Некогда скорбеть о кончине диктатора. Да и к чему? Некогда делить власть, ее надо брать. Берия поспешил на Лубянку и без помех овладел центральным аппаратом на правах — впервые! — полновластного хозяина.
В Тбилиси экстренно отправлен специальный поезд с отборными оперативниками. Задание — вызволить из тюрем брошенных туда по приказу Сталина руководителей («Мингрельское дело»). И арестовать всех последних фаворитов генсека. Возглавить эту освободительно-карательную экспедицию Берия поручил своему испытанному помощнику Владимиру Деканозову, палачу без страха и упрека.
Новая жизнь — новые заботы. Прежде всего надо убрать лишних свидетелей. Лишними оказались, помимо некоторых врачей, все охранники кунцевской дачи. Двое, во избежание худшего, успели застрелиться. Офицеров Берия отправил в отдаленные районы страны. Обслуживающему персоналу — а там водились даже генералы — Берия приказал убираться вон. Это происходило, как с прискорбием отмечает дочь, на второй день после похорон.
«Совершенно растерянные, ничего не понимающие люди собрали вещи, книги, посуду, мебель, грузили все со слезами на грузовики, — все куда-то увозилось, на какие-то склады... Людей, прослуживших здесь по десять — пятнадцать лет не за страх, а за совесть, вышвыривали на улицу».
Да, а мебель-то, мебель зачем было вывозить? И книги. Здесь ведь можно, нет, должно музей открыть. И ходили бы к Святому Месту паломники, как ныне посещают Гори, родину Отца Народов, и то позорное место, под Кремлевской стеной, где он схоронен.
Что ж, и ходили бы. Если бы не Берия. Единственное, пусть невольно сотворенное злодеем благо. Зачтется ли оно ему?
В ходе судебного расследования, если бы оно состоялось при жизни заговорщиков, можно было бы легко обойтись без личных признаний Лаврентия Берия и соучастников. Вполне хватило бы косвенных улик. Иосифа Сталина устранил его верный соратник. А прямые улики сгорели вместе с товарищем Лаврентием в печи Московского крематория 23 декабря 1953 года.
Конец Папы Малого
Странная ситуация сложилась на верхних ступенях власти после смерти Сталина. Хрущев к этому времени еще не был в Политбюро первым. Здесь все решали Берия с Маленковым. Прежние фавориты Сталина — Молотов, Каганович, Ворошилов, Микоян — не могли противостоять могущественному тандему и подкрепить позиции Никиты Хрущева. Да и не хотели. Кабинетные интриганы, многоопытные карьеристы, они никогда не доверяли друг другу, ревниво следили за каждым шагом соперника, их ничто не объединяло. Впрочем, нечто общее в них было — жажда власти и страх ее утраты.
Опираясь на партийный аппарат, на многолетнюю традицию, Хрущев мог добиться от функционеров — в центре и на местах — беспрекословного подчинения своей воле. Но он не смел. А Берия выжидал.
Весной пятьдесят третьего в Политбюро установилось некое зыбкое равновесие сил. Кто нарушит его первым?
Берия начал готовить почву для генеральной перетряски верховного органа партии. У него был верный, как он думал, помощник — Маленков, с его богатым опытом и прочными связями в центральном аппарате. Берия опирался на всесильные органы кары и сыска и мог уповать на разрозненность членов Президиума. Кто сможет ему противостоять?
В мае из Киева прибыл один из старых сослуживцев Хрущева. Он принес тревожную весть: органы госбезопасности и внутренних дел Украины получили секретный циркуляр о мобилизации всех сил и переходе на режим боевой готовности. Циркуляр был направлен из МГБ, но ведь органы курировал Лаврентий Берия, директива исходила от него.
Природа наградила Никиту Сергеевича могучим инстинктом самосохранения.
Вызвав под благовидным предлогом кое-кого из провинции, он установил, что секретный циркуляр послан не только на Украину. Сколько лет жил он, партийный секретарь Никита Хрущев, под Сталиным, дрожа и пресмыкаясь, на положении не то шута, не то лакея. Теперь вот — Берия... Но как проникнуть в его планы? И, будто сжалившись, судьба послала ему двух перебежчиков из лагеря противника. Заместитель министра госбезопасности Иван Серов и министр внутренних дел Сергей Круглов, взвесив шансы своего шефа — а весами они располагали точными, — решили выдать его с головой. Они доложили Никите Сергеевичу все, что знали о намерениях Берия, обрисовали оперативный план вооруженного путча, диспозицию частей, назвали имена заговорщиков. В уголовном мире это называется «заложить со всем бутером».
Где было знать Хрущеву, что сложись обстоятельства иначе, эти подручные Берия вместе с ним вырезали бы весь курятник. И если два генерала положили за благо изменить сегодня дорогому Лаврентию Павловичу, то они имели в виду лишь свое личное благо. Захватив абсолютную власть, что сделает с ними Берия? Верные ему выходцы с Кавказа, все эти кобуловы — деканозовы давно уже точат кинжалы...
В этих рассуждениях Серова и Круглова был свой резон. Перед Хрущевым встала альтернатива: ударить немедленно, опередив заговорщиков, или уйти в тень, отказаться от борьбы, от всего. Отдадим должное отваге Никиты Хрущева.
Он выбрал действие.
Первым делом надо было собрать в кулак членов Президиума ЦК — решить самую трудную задачу. Как он сам впоследствии рассказывал, ни один из бывших подручных Сталина не был надежным, твердым человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Берия ожидает команды Хозяина. Ему не терпится свести счеты с его многолетними подручными — Поскребышевым и Власиком. Но Сталин сохранил жизнь обоим. В этой игре «казнить — миловать» Сталин верховодил сам. Здесь он никакой самодеятельности не терпел.
Меж тем четверка продолжала исправно посещать диктатора на даче.
Глубоко ошибаются те, кто полагает, что все четверо представляли группу единомышленников. Уже вначале они разбились на пары, но самый отработанный тандем Берия — Маленков в действительности не был тандемом.
Профессиональный полицейский не мог делиться своими тайными планами с партфункционером. Что до этого простака Никиты и благообразного статиста Булганина, то кто ж принимал их всерьез? Боялись они Лаврентия Павловича до дрожи в печенках. И Маленков, которому генсек доверил ведение партийно-организационных дел, имел все основания опасаться такого напористого и властного партнера, Берия и не таких под себя подминал.
Его главенство в последней при жизни Сталина четверке соратников было бесспорным. Как ни старался генсек изолировать товарища Лаврентия от органов, он продолжал негласно командовать аппаратом насилия. Ни один член
Политбюро не чувствовал себя в безопасности при нем. Надо также отдать должное незаурядной натуре Лаврентия Павловича. В той аморфной среде он резко выделялся волей к действию и решительным характером. Помноженные на отшлифованное временем коварство, эти черты сделали его безусловным лидером в канун исторической весны 1953 года.
В воспоминаниях Никиты Хрущева, иногда противоречивых, несуразных даже, встречаются свидетельства очевидца и участника событий, рисующие вполне достоверную картину. Его отношение к Берия было сложным, но одно он уловил сразу: шеф тайной службы, став фаворитом Сталина, приобрел огромную власть.
И способен на все. Вот характерное признание Хрущева:
"Я был более откровенен с Булганиным, чем с другими...
— Ты знаешь, какая ситуация сложится, если Сталин умрет? Ты знаешь, какой пост захочет занять Берия?
— Какой?
— Он хочет стать министром госбезопасности. Если он им станет, то это начало конца для всех нас... Что бы ни случилось, мы абсолютно не должны допустить этого.
Булганин сказал, что согласен со мною, и мы начали обсуждать, что мы отныне должны делать. Я сказал, что поговорю обо всем этом с Маленковым".
Четверка была лишь осколком бессмертного Политбюро. Члены его жили в постоянном ожидании подвоха со стороны коллег, удар мог последовать и сверху.
Пустым такое существование не назовешь.
В этой обстановке выживали лишь самые покорные и осторожные блюдолизы.
От нашей же четверки потребовалось нечто иное — мужество. Ибо настала пора действовать.
Как же совершился переворот? Сохранился рассказ Хрущева в передаче Аверелла Гарримана, бывшего посла США в Советском Союзе. Это первое по времени свидетельство Гарриман опубликовал в 1959 году. В рассказе отсутствует главное — сведения о странных обстоятельствах смерти Сталина.
Однако здесь Хрущев сообщает некоторые подробности, опущенные в более поздних воспоминаниях.
«Он никому не верил, и никто из нас ему тоже не верил». Далее следует описание весело проведенного в обществе Вождя субботнего вечера. Поутру все четверо — Хрущев, Берия, Булганин, Маленков — разъехались. По воскресеньям Сталин обычно звонил им, обсуждал с четверкой предстоящие дела, но на этот раз он остался на даче и никого не вызвал. Лишь в понедельник вечером начальник охраны на даче сообщил, что Сталин болен. Четверка немедленно отправилась в Кунцево. Они застали генсека в тяжелом состоянии. «Мы находились с ним три дня, но сознание к нему не возвращалось».
В своих воспоминаниях Хрущев не отходит от этой версии, он только приводит другие детали.
Четверо фаворитов провели вечер 28 февраля за обеденным столом на сталинской даче. Хозяин изрядно выпил, он был в хорошем настроении, и соратники уехали от него поздней ночью, вернее, ранним утром 1 марта.
Вечером 1 марта произошел удар, Сталин потерял сознание, упал с кровати, лишился дара речи. Охрана вызвала четверых приближенных, но они не задержались на даче и не позаботились о врачебной помощи.
Это начало цепи фактов-улик.
В первом же правительственном сообщении, опубликованном в «Правде» 4 марта, говорится о «временном уходе» товарища Сталина от работы в связи с болезнью. И еще сказано, что удар случился у него якобы в ночь на 2 марта и не на даче, а в Москве. Одно место особо примечательно:
«Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи».
Последовательность этих событии нереальна: констатировать явление паралича и утраты речи можно лишь до потери сознания. Оставив умирающего без врачебной помощи, авторы правительственного сообщения отказались от помощи специалистов и при составлении текста.
Не много ли лжи для небольшой публикации «Правды»?
Врачи были вызваны к потерявшему сознание Сталину лишь 2 марта с большим, может быть, роковым опозданием.
Предоставим слово майору в отставке А. Т. Рыбину, служившему в охране Вождя. "Звонит Берия: «О болезни Сталина никому не говорите и не звоните».
В три часа ночи 2 марта подошла к даче машина. Все думали: наконец-то прибыли медики. Ничего подобного. Оказалось, что приехали Берия и Маленков.
Берия, задрав голову, прогромыхал в зал. У Маленкова скрипели ботинки. Он их снял и, держа под мышкой, вошел в носках. Встали соратники поодаль от больного, некоторое время постояли молча. Сталин в этот момент сильно захрапел. Обращаясь к помощнику коменданта Лозгачеву, Берия сказал: «Ты что наводишь панику? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Не поднимай шумиху, нас не беспокой и товарища Сталина не тревожь». Лозгачев стал доказывать, что
Сталин тяжело болен и ему нужна срочная медицинская помощь. Но соратники не стали слушать и поспешно удалились из зала.
Ночью 2 марта медицинскую помощь Сталину никто так и не оказал".
По свидетельству подполковника В. Тукова, сотрудника Сталина по особым поручениям, на даче все чаще стали раздаваться звонки врачей-доброхотов, просивших допустить их к Сталину и уверявших, что они его вылечат. Звонили даже из других стран. Один доброжелатель оказался особенно настойчивым. В конце концов к аппарату подошел Берия. Без особых предисловий он спросил настойчивого эскулапа:
«Ты кто такой? Ты провокатор или бандит?»
Врачи появились лишь утром. Вождь оставался без медицинской помощи более тринадцати часов...
Таким способом устранения неугодных пользовался не раз и сам Сталин.
Однако пора было убедить детей тирана в том, что к его спасению принимаются самые энергичные меры. «Все суетились, спасая жизнь, которую уже нельзя было спасти». Светлане Аллилуевой запомнилась картина медицинского аврала, она не заметила здесь никого из знакомых врачей, кроме одной молодой женщины.
Веская улика.
И еще одна. 7 марта, через день после смерти Вождя, «Известия» публикуют текст заключения авторитетной медицинской комиссии в обновленном составе:
"Результаты патологоанатомического исследования полностью подтвердили диагноз, поставленный профессорами-врачами, лечившими И. В. Сталина. Данные патологоанатомического исследования установили необратимый характер болезни И. В. Сталина с момента возникновения кровоизлияния в мозг.
Поэтому принятые энергичные меры лечения не могли дать положительный результат и предотвратить роковой исход".
Итак, для спасения жизни генсека с самого начала приняты все необходимые меры, неусыпный контроль ЦК обеспечил правильное лечение, исключил всякие случайности. Малейшие намеки на насильственную смерть неуместны, даже преступны.
Вот что угадывалось в подтексте.
В последнем медицинском заключении, обнародованном
7 марта, сделан акцент на «необратимый характер болезни».
8 этой связи хотелось бы знать, каково было состояние здоровья Сталина накануне гибели. В последнее время он не жаловался на недомогание, лишь сон у него был тяжелым, но об этом мало кто знал. Доктор, пользовавший Сталина несколько лет, рассказывал бывшему редактору «Известий» И. Гронскому, когда тот в 1955 году вернулся из лагеря: «Во время сна Сталин вскакивал с постели, кричал дико, кошмары буквально душили его. Не дай бог никому видеть то, что мне довелось наблюдать...»
Аллилуева упоминает о совершенных отцом жестокостях:
«... память об этом не давала ему спать спокойно». Но, вспоминает дочь, Сталин отличался крепким здоровьем, «сердце, легкие, печень были в отличном состоянии».
Посол Индии К. Менон, посетивший Сталина 17 февраля, то есть незадолго до внезапного удара, нашел диктатора в полном здравии.
Ему вторит Никита Хрущев, видевшийся с Хозяином за несколько часов до «несчастья»: «Не было никаких признаков какого-нибудь физического недомогания».
Некоторые историки склонны видеть сына Сталина в роли свидетеля, изобличившего заговорщиков. Даже этот записной алкоголик почувствовал неладное. Вызванный 2 марта на кунцевскую дачу, он, как вспоминает его сестра, «разносил врачей, кричал, что отца убили... убивают».
Хрущев утверждает, что в смерти Сталина был заинтересован только один человек — Лаврентий Берия. Это вполне согласуется с воспоминаниями Аллилуевой о последних часах жизни отца.
Берия «был возбужден до крайности... Лицо его то и дело искажалось от распиравших его страстей... Он подходил к постели больного и подолгу всматривался в его лицо — отец иногда открывал глаза... Берия глядел на него, впиваясь в эти затуманенные глаза».
Но нет, не он один ждал смерти тирана. Маленкову, Хрущеву, Булганину, всем остальным невмоготу стало существование под жесткой сталинской дланью.
А Берия... Чем этот палач лучше того?
По-человечески их колебания понять можно. Только были ли они, были ли эти соратники — фавориты новые и старые — людьми?
Мы упомянули о мужестве, столь необходимом в таком рискованном деле, как устранение тирана. Можно подумать, что проявил его в полной мере только один Берия. Но ведь то было мужество отчаяния. Крыса, загнанная в угол, способна вдруг броситься на кошку... Пожалуй, все они, подручные Сталина, были убежденными трусами. Мужчин в своем хозяйстве генсек не терпел.
И все же о Маленкове, Хрущеве и Булганине нельзя сказать, что они стояли в стороне. Они не остановили злоумышленника, вместе с ним обманывали народ — относительно болезни и смерти Вождя. Но других вариантов не существовало. Предстоял дележ власти, а за спиной чудилось горячее дыхание старших соратников устраненного. Аллилуева дает нам в руки еще одну несомненную улику:
«А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор, и в тишине зала, где все стояли молча вокруг, был слышен его громкий голос, не скрывающий торжества: — Хрусталев! Машину!»
... Некогда скорбеть о кончине диктатора. Да и к чему? Некогда делить власть, ее надо брать. Берия поспешил на Лубянку и без помех овладел центральным аппаратом на правах — впервые! — полновластного хозяина.
В Тбилиси экстренно отправлен специальный поезд с отборными оперативниками. Задание — вызволить из тюрем брошенных туда по приказу Сталина руководителей («Мингрельское дело»). И арестовать всех последних фаворитов генсека. Возглавить эту освободительно-карательную экспедицию Берия поручил своему испытанному помощнику Владимиру Деканозову, палачу без страха и упрека.
Новая жизнь — новые заботы. Прежде всего надо убрать лишних свидетелей. Лишними оказались, помимо некоторых врачей, все охранники кунцевской дачи. Двое, во избежание худшего, успели застрелиться. Офицеров Берия отправил в отдаленные районы страны. Обслуживающему персоналу — а там водились даже генералы — Берия приказал убираться вон. Это происходило, как с прискорбием отмечает дочь, на второй день после похорон.
«Совершенно растерянные, ничего не понимающие люди собрали вещи, книги, посуду, мебель, грузили все со слезами на грузовики, — все куда-то увозилось, на какие-то склады... Людей, прослуживших здесь по десять — пятнадцать лет не за страх, а за совесть, вышвыривали на улицу».
Да, а мебель-то, мебель зачем было вывозить? И книги. Здесь ведь можно, нет, должно музей открыть. И ходили бы к Святому Месту паломники, как ныне посещают Гори, родину Отца Народов, и то позорное место, под Кремлевской стеной, где он схоронен.
Что ж, и ходили бы. Если бы не Берия. Единственное, пусть невольно сотворенное злодеем благо. Зачтется ли оно ему?
В ходе судебного расследования, если бы оно состоялось при жизни заговорщиков, можно было бы легко обойтись без личных признаний Лаврентия Берия и соучастников. Вполне хватило бы косвенных улик. Иосифа Сталина устранил его верный соратник. А прямые улики сгорели вместе с товарищем Лаврентием в печи Московского крематория 23 декабря 1953 года.
Конец Папы Малого
Странная ситуация сложилась на верхних ступенях власти после смерти Сталина. Хрущев к этому времени еще не был в Политбюро первым. Здесь все решали Берия с Маленковым. Прежние фавориты Сталина — Молотов, Каганович, Ворошилов, Микоян — не могли противостоять могущественному тандему и подкрепить позиции Никиты Хрущева. Да и не хотели. Кабинетные интриганы, многоопытные карьеристы, они никогда не доверяли друг другу, ревниво следили за каждым шагом соперника, их ничто не объединяло. Впрочем, нечто общее в них было — жажда власти и страх ее утраты.
Опираясь на партийный аппарат, на многолетнюю традицию, Хрущев мог добиться от функционеров — в центре и на местах — беспрекословного подчинения своей воле. Но он не смел. А Берия выжидал.
Весной пятьдесят третьего в Политбюро установилось некое зыбкое равновесие сил. Кто нарушит его первым?
Берия начал готовить почву для генеральной перетряски верховного органа партии. У него был верный, как он думал, помощник — Маленков, с его богатым опытом и прочными связями в центральном аппарате. Берия опирался на всесильные органы кары и сыска и мог уповать на разрозненность членов Президиума. Кто сможет ему противостоять?
В мае из Киева прибыл один из старых сослуживцев Хрущева. Он принес тревожную весть: органы госбезопасности и внутренних дел Украины получили секретный циркуляр о мобилизации всех сил и переходе на режим боевой готовности. Циркуляр был направлен из МГБ, но ведь органы курировал Лаврентий Берия, директива исходила от него.
Природа наградила Никиту Сергеевича могучим инстинктом самосохранения.
Вызвав под благовидным предлогом кое-кого из провинции, он установил, что секретный циркуляр послан не только на Украину. Сколько лет жил он, партийный секретарь Никита Хрущев, под Сталиным, дрожа и пресмыкаясь, на положении не то шута, не то лакея. Теперь вот — Берия... Но как проникнуть в его планы? И, будто сжалившись, судьба послала ему двух перебежчиков из лагеря противника. Заместитель министра госбезопасности Иван Серов и министр внутренних дел Сергей Круглов, взвесив шансы своего шефа — а весами они располагали точными, — решили выдать его с головой. Они доложили Никите Сергеевичу все, что знали о намерениях Берия, обрисовали оперативный план вооруженного путча, диспозицию частей, назвали имена заговорщиков. В уголовном мире это называется «заложить со всем бутером».
Где было знать Хрущеву, что сложись обстоятельства иначе, эти подручные Берия вместе с ним вырезали бы весь курятник. И если два генерала положили за благо изменить сегодня дорогому Лаврентию Павловичу, то они имели в виду лишь свое личное благо. Захватив абсолютную власть, что сделает с ними Берия? Верные ему выходцы с Кавказа, все эти кобуловы — деканозовы давно уже точат кинжалы...
В этих рассуждениях Серова и Круглова был свой резон. Перед Хрущевым встала альтернатива: ударить немедленно, опередив заговорщиков, или уйти в тень, отказаться от борьбы, от всего. Отдадим должное отваге Никиты Хрущева.
Он выбрал действие.
Первым делом надо было собрать в кулак членов Президиума ЦК — решить самую трудную задачу. Как он сам впоследствии рассказывал, ни один из бывших подручных Сталина не был надежным, твердым человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9