Д. Самарин.К концу года наступило временное затишье: с сентября по ноябрь Николай II и Александра Федоровна были на водах в Германии, а Столыпин путешествовал по Сибири. Однако в январе 1911 года, готовя устранение Илиодора из Царицына, Столыпин решил убрать и его покровителя из Петербурга. На основании полицейских сводок и затребованного им синодального дела он представил Николаю II доклад о Распутине, настаивая на его удалении от двора. По словам Распутина, в изложении Г. П. Сазонова, царь, выслушав историю о банях, спокойно сказал: «Я знаю, он и там проповедует священное писание» — и бросил доклад в камин. По словам Столыпина, в изложении М. В. Родзянко, царь внимательно выслушал доклад и предложил ему пригласить Распутина для личной беседы.Вот как Родзянко передает рассказ Столыпина об этой встрече: Распутин «бегал по мне своими белесоватыми глазами… произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из священного писания, как-то необычайно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение… Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он на меня производит довольно сильное, правда отталкивающее, но все же моральное впечатление. Преодолев себя, я прикрикнул на него и, сказав ему прямо, что на основании документальных данных он у меня в руках», пригрозил судом и предложил уехать в Покровское и больше в Петербурге не появляться.Царь, однако, вынес иное впечатление от всего этого дела. Через несколько лет на доклад Воейкова о желательности высылки Распутина для прекращения слухов он ответил: «Всё, что вы мне говорите, я слышу уже много лет. П. А. Столыпин производил по этому делу расследование, и ни один из распространяемых слухов подтверждения не получил». Сам же Распутин послал Столыпину телеграмму: «Добрый господин! Пожалуйста, скажи мне и спроси у императорских великих нашей Земли: какое я сделал зло, и они свидетели всему, ведь у них ум боле чем у кого, и примут кого хотят, или спросят кухарку. Я думаю просто: они хотят и видят». Тут Распутин как бы предвосхитил знаменитую фразу Ленина, что любая кухарка может управлять государством.Так к началу 1911 года сибирский странник, говоривший о любви и никому не хотевший зла, «крошка», как он сам себя называл, оказался лицом к лицу с могущественной и неожиданной коалицией врагов.Во-первых, против него были настроены епископы-традиционалисты, видящие опасность для церковных устоев во всяком новом, пусть даже мутном, учении, во всякой попытке покуситься на их исключительное право быть посредниками между Богом и людьми.Во-вторых, многие правые, особенно те, кто вначале рассчитывал, что он будет проводником их воли. «Неуправляемость» Распутина сбивала их с толку, а его «народничество» отдавало в их глазах левизной. Те же, кто просто хотел взлететь на «правой волне» повыше, опасались мужицкого влияния на царя.В-третьих, родственники царя и придворные, которых раздражало и пугало, что царь общается с «мужиком» и выслушивает его советы, подрывая тем роль аристократии и разрушая кастовые принципы.В-четвертых, административно-полицейские круги, видящие в контакте мужика с царем опасность для плавного хода бюрократической машины и стремящиеся, при постоянном соперничестве правительства и общества, избежать всякой возможности скандала и пятнающих власть слухов.В-пятых, либералы — некоторых из них тоже раздражал или смешил мужик у трона, но главным для них был не сам Распутин, писали даже, что он «лучше той среды, которая сотворила из него кумира», а возможность через него косвенно атаковать самодержавие.Не хочу сказать, что истории Распутина с женщинами, сначала «бани», а затем «кутежи», о чем еще буду писать, никакого влияния на отношение к нему не оказывали. Во всех слоях общества были люди, этим искренне возмущенные — тем более, что многое доходило до них в искаженном виде. Но я и не стал бы в эту политизированную эпоху преувеличивать роль моральных оценок. Само петербургское общество, размазывающее распутинские истории, едва ли отличалось высокой моралью. Кутежи гвардейских офицеров — а они были настроены к Распутину наиболее враждебно — легко затмевали распутинские «кутежи», великий князь Борис Владимирович, например, имел обыкновение выталкивать голых француженок из отдельного кабинета в общий зал ресторана. Дело было не в «аморализме» Распутина, а в его демократизме — царь и мужик протянули друг другу руки поверх голов привилегированного общества, вот что пугало.Оказавшись в окружении врагов, Распутин решил — или ему царь посоветовал — дать страстям успокоиться. В марте 1911 года он отправился в свое второе паломничество в Иерусалим. «Тяжелые воспоминания о мучительных иноплеменниках, — писал он с дороги царям, — но в настоящее время большее мучение — брат на брата, и как не познают своих…» Глава XII КОНЕЦ СТОЛЫПИНА
Пока революция была сильна, Николай II держался за Столыпина. Но между властным и напористым министром и мягким и коварным царем — сравнивали их в то время с Борисом Годуновым и Федором Иоанновичем — рано или поздно должен был произойти разрыв. И дело было не только в разности характеров: царь более всего хотел восстановления неограниченного самодержавия, реформизм Столыпина, хотя и говорил он обратное, вел к дальнейшему ограничению власти царя.— Григорий, мне Столыпин не нравится своей наглостью. Как быть? — якобы даже как-то пожаловался царь.— А ты испугай его своей простотою… — сказал Распутин. — Возьми один самую простую русскую рубашку и выдь к нему, когда он явится к тебе с особенно важным докладом.Царь так и сделал — и на вопрос Столыпина ответил, наученный Распутиным: «Сам Бог в простоте обитает». Как Распутин рассказывал Илиодору, «от этих слов Столыпин прикусил язык».Не знаю, как Столыпина, но князя Н. Н. Львова царю «смутить» рубашкой вполне удалось. «Я ожидал увидеть государя, убитого горем… — вспоминал он позднее об их встрече в 1906 году, — а вместо этого ко мне вышел какой-то веселый, разбитной малый в малиновой рубашке».Первый конфликт между Столыпиным и царем произошел весной 1909 года. Год назад морской министр внес в Думу законопроект о кредитах и штатах морского Генерального штаба — Дума проект одобрила. Государственный Совет отклонил, сославшись, что в ведении законодательных палат находятся только кредиты, но не штаты. Морское ведомство изменило проект, Дума изменений не приняла, настроения подогрелись речью Гучкова о некомпетентности многих военачальников. В Государственном Совете Столыпин настаивал на принятии законопроекта в думской редакции, Витте и Дурново указывали, что это будет началом вмешательства Думы в прерогативы монарха. С помощью голосов министров законопроект был принят — царь его не утвердил. Столыпин заговорил об отставке, чего, собственно, добивались Витте и Дурново, метя на посты председателя и министра внутренних дел. Но царь смотрел на Столыпина как на во всяком случае меньшее зло. «…Я не допускаю и мысли о чьей-нибудь отставке», — писал он ему 25 апреля 1909 года.Именно в это время Илиодор был принят царицей и получил разрешение царя оставаться в Царицыне. Мало того, после его нападок саратовский губернатор С. С. Татищев в январе 1911 года был заменен П. П. Стремоуховым. Но Столыпин решил настоять и на переводе Илиодора из Царицына. Вырубова говорила Илиодору, что царь только из-за протестов «отца Григория» не соглашается на это. Однако в конце января 1911 года последовало распоряжение Синода о назначении Илиодора настоятелем Новосильского монастыря Тульской епархии.Илиодор не подчинился. Распутин телеграфировал ему, что царь пришлет епископа и «своего человека» — прибыли епископ Тульский Парфений и флигель-адъютант полковник А. Н. Мандрыка. Командируя в Царицын Мандрыку «для расследования и доклада», царь 2 февраля 1911 года писал Столыпину: «Народ должен знать, что царю близки его горе и его радости». Радуя народ и огорчая Парфения с Мандрыкой, Илиодор не подчинился и им и хотел ехать в Петербург — тогда отцепили его вагон и доставили к Гермогену, который все же уговорил его ехать в Новосиль.Но тут произошел второй, решающий конфликт между царем и Столыпиным. В мае 1910 года правительство внесло в Думу законопроект в духе столыпинского «национал-либерализма» о введении земств в шести западных губерниях. Повторилась история со штатами морского штаба: в Думе проект прошел, а в Государственном Совете застопорился — правые, во главе с П.Н. Дурново и Д. Ф. Треневым, увидели в цензовых ограничениях польского дворянства ослабление консервативного принципа. Царь предложил правым поддержать правительство, но на вопрос Трепова, следует ли понимать это как приказ, ответил, что члены Совета могут голосовать «по совести». 4 марта 1911 года проект был забаллотирован в Совете, и на следующий день Столыпин подал в отставку.На этот раз царь не сказал, что он «не допускает мысли об отставке», но свое обычное: «Я подумаю». По-видимому, он склонялся отставку принять, однако его мать и великие князья Александр и Николай Михайловичи отговорили его, пугая новым взлетом революции. Условием своего возвращения Столыпин поставил — роспуск на три дня Совета и Думы и принятие Положения о земствах на основании ст. 87 Основных законов, а также удаление Дурново и Трепова из Петербурга до конца года. 10 марта, к негодованию обеих палат, царь принял эти условия. Но люди, причастные власти, понимали, что царь этого насилия над своей волей Столыпину не простит.Первый щелчок тот получил в деле Илиодора. Едва узнав об отставке Столыпина, Илиодор бежал из Новосиля в Царицын и «устроил с народом двадцатидневное сидение в монастыре», где произносил речи, что Столыпина «нужно сечь по средам и пятницам… чтобы выбить из него масонский дух». В монастырь прибыл Гермоген якобы уговаривать Илиодора подчиниться властям, а на деле поддержать его в борьбе с ними. Товарищ министра П. Г. Курлов приказал губернатору арестовать Илиодора. Не решаясь брать штурмом православный монастырь, Стремоухов запросил разрешение царя.Подогреваемый телеграммами Распутина, царь приказал оставить Илиодора в покое, и Столыпин 28 марта предложил Стремоухову «прекратить всякие действия против монастыря и Илиодора и отбыть в Саратов». Впоследствии Столыпин говорил ему, что «в своих исходных положениях Илиодор прав»: революцию делают «жиды и интеллигенция», но методы Илиодора и его безнаказанность все губят. Безнаказанность даже породила легенду, что Илиодор — незаконный брат государя.Синод, не желая явно отказываться от предыдущих решений, 31 марта постановил уволить Илиодора от должности настоятеля Новосильского Свято-Духова монастыря и за самовольный отъезд назначить двухмесячную епитимию «в пределах таврической епархии». 1 апреля царь наложил резолюцию: «Иеромонаха Илиодора, во внимание к мольбам народа, оставить в Царицыне, относительно же наложения епитимий предоставляю иметь суждение Св. Синоду». Суждение свелось к отмене запрещения служить и епитимий «ради предстоящих великих дней страстной седмицы и Св. пасхи». В мае ставленник Столыпина С. М. Лукьянов был заменен на посту обер-прокурора Синода В. К. Саблером, бывшим товарищем обер-прокурора при К. П. Победоносцеве. Назначение Саблера поддерживал Распутин — по его словам, Саблер ему за это «в ноги поклонился». Распутина с Саблером познакомил П.С. Даманский, управляющий синодальным контролем, вслед за тем быстро возведенный в товарищи обер-прокурора.Тогда же Николай принял своего мнимого брата. «Моргая своими безжизненными, усталыми, туманными, слезящимися глазами, мотая отрывисто правою рукой и подергивая мускулами левой щеки», он, поцеловав Илиодору руку, сказал: «Ты… вы… не трогай моих министров. Вам что Григорий Ефимович говорил… говорил. Да. Его… нужно слушать. Он наш… отец и спаситель… Да… Господь его послал… Он тебе, вам ведь говорил, что… жидов, жидов больше и революционеров, а министров моих не трогай…»Окрыленный этой встречей и победой над Столыпиным, Илиодор вполне почувствовал себя посредником между царем и народом. В июле он с двумя тысячами сторонников через несколько городов совершил паломничество в Саров, встречаемый духовенством, губернаторами, сбивая с прохожих шапки, приказывая арестовывать непочтительных, мажа дегтем репортеров и останавливая трамваи с криком: «Проклятые жиды! Снимайте шапки! Русь идет!» Так что по крайней мере указание государя насчет «жидов» он выполнил.Но слава кружит голову, и Илиодор пренебрег другим указанием — а именно «слушать Григория Ефимовича». Распутин, вернувшись из Иерусалима и посетив Петербург, прибыл в Царицын 19 июня и был на этот раз встречен Илиодором довольно небрежно. Слегка встревоженный, Распутин рассказал ему, что царю он понравился, прочат его в архимандриты, но царица сказала: «Ты Феофана и Вениамина не бойся… они ходят с низко опущенной головой, а вот Илиодора-то бойся, он друг-друг, а потом так шуганет нас, что и тебе некуда будет деться, да и нам-то нелегко придется». Все же Распутин попросил у царицы 3000 рублей для Саровского паломничества Илиодора, и деньги настроили того дружелюбнее.На проводы Распутина собралась большая толпа, преимущественно женщин. «Возлюбленный наш друг и брат во Христе, — начал Илиодор. -…Некоторое время над тобой висели черные тучи человеческой клеветы и неправды, когда на тебя ополчились все безбожники и жиды», впрочем, их нападение лучше всего доказало, что Распутин — «великий человек с прекрасной ангельской душой». «Великому человеку» были торжественно преподнесены — купленные на его же деньги — цветы, чайный сервиз и икона, и он в ответ произнес прощальную речь. "Здесь, в первый раз за все время моего знакомства, он показался мне очень привлекательным, — вспоминает Илиодор. — Тонкая, высокая фигура его… тянулась вперед… волосы его и борода, слегка развеваемые ветром, красиво метались во все стороны… Он говорил отрывисто, твердо и звучно: «Да, враги восстали на меня. Думали, что мне конец. Нет. Шалишь. Им конец, но не мне. Кто они? Червяки, которые ползают на внутренней стороне покрышки кадушки с кислой капустой!» Распутин и Илиодор в увитой цветами карете, с ведомой под уздцы лошадью, во главе распевающей патриотические песни процессии медленно двинулись от монастыря к пристани.Несмотря на карету и цветы, Распутин заметил изменившееся отношение Илиодора и из Покровского телеграфировал в Царское Село: «Вот Илиодорушка-то маленько испортился. Не слушается. Погодите ему митру. Пусть так будет, а там видно». Между тем разворачивались события, на время отвлекшие внимание Распутина от Илиодора и Гермогена.В конце июля 1911 года отдыхающий в Биаррице граф Витте получил с оказией письмо от журналиста Г. П. Сазонова, знакомого ему уже лет двадцать. Григорий Петрович Сазонов с 1899 по 1902 год издавал в Петербурге либеральную газету «Россия», закрытую за фельетон А. В. Амфитеатрова «Господа Обмановы», под которыми довольно прозрачно имелись в виду Романовы. В годы революции Сазонов поправел, завязал отношения с вождями Союза русского народа, но по мере успокоения начал леветь и затеял газету умеренного направления «Голос земли». С 1909 года Распутин наездами в Петербург часто у него останавливался, и «в конце концов, — пишет Витте, — он создал себе особое отношение к Распутину, нечто вроде аналогичного с содержателем музея, показывающего заморские чудовища». Сазонов первый стал использовать влияние Распутина для продвижения коммерческих предприятий, и тот помог получить в 1910 году уставы двух банков.Теперь Сазонов сообщал Витте, «что судьба Столыпина спета, что государь твердо решил от него избавиться и не позже, как после торжеств в Киеве», что государь остановился для назначения министром внутренних дел на Хвостове, нижегородском губернаторе… Они, т. е. Сазонов с Распутиным, едут в Нижний окончательно переговорить по этому предмету с Хвостовым, но что у них есть только одно сомнение — это что Хвостов молод и едва ли может заменить Столыпина в качестве председателя Совета, но что он будет прекрасный министр внутренних дел, а затем, — вспоминает Витте, — закидывается удочка в виде вопроса, не соглашусь ли я занять место председателя Совета министров, чтобы дать авторитетность новому министерству. Я на это тоже через оказию ответил Сазонову, что я получил его письмо и остался в недоумении, кто из нас сумасшедший. Они, которые мне такую вещь предлагают, или я, которому они считают возможным такую вещь предлагать. Нужно сказать, что Хвостов — один из самых больших безобразников. Между нынешними губернаторами столыпинской эпохи есть масса больших безобразников; но Хвостов имеет перед ними первенство:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Пока революция была сильна, Николай II держался за Столыпина. Но между властным и напористым министром и мягким и коварным царем — сравнивали их в то время с Борисом Годуновым и Федором Иоанновичем — рано или поздно должен был произойти разрыв. И дело было не только в разности характеров: царь более всего хотел восстановления неограниченного самодержавия, реформизм Столыпина, хотя и говорил он обратное, вел к дальнейшему ограничению власти царя.— Григорий, мне Столыпин не нравится своей наглостью. Как быть? — якобы даже как-то пожаловался царь.— А ты испугай его своей простотою… — сказал Распутин. — Возьми один самую простую русскую рубашку и выдь к нему, когда он явится к тебе с особенно важным докладом.Царь так и сделал — и на вопрос Столыпина ответил, наученный Распутиным: «Сам Бог в простоте обитает». Как Распутин рассказывал Илиодору, «от этих слов Столыпин прикусил язык».Не знаю, как Столыпина, но князя Н. Н. Львова царю «смутить» рубашкой вполне удалось. «Я ожидал увидеть государя, убитого горем… — вспоминал он позднее об их встрече в 1906 году, — а вместо этого ко мне вышел какой-то веселый, разбитной малый в малиновой рубашке».Первый конфликт между Столыпиным и царем произошел весной 1909 года. Год назад морской министр внес в Думу законопроект о кредитах и штатах морского Генерального штаба — Дума проект одобрила. Государственный Совет отклонил, сославшись, что в ведении законодательных палат находятся только кредиты, но не штаты. Морское ведомство изменило проект, Дума изменений не приняла, настроения подогрелись речью Гучкова о некомпетентности многих военачальников. В Государственном Совете Столыпин настаивал на принятии законопроекта в думской редакции, Витте и Дурново указывали, что это будет началом вмешательства Думы в прерогативы монарха. С помощью голосов министров законопроект был принят — царь его не утвердил. Столыпин заговорил об отставке, чего, собственно, добивались Витте и Дурново, метя на посты председателя и министра внутренних дел. Но царь смотрел на Столыпина как на во всяком случае меньшее зло. «…Я не допускаю и мысли о чьей-нибудь отставке», — писал он ему 25 апреля 1909 года.Именно в это время Илиодор был принят царицей и получил разрешение царя оставаться в Царицыне. Мало того, после его нападок саратовский губернатор С. С. Татищев в январе 1911 года был заменен П. П. Стремоуховым. Но Столыпин решил настоять и на переводе Илиодора из Царицына. Вырубова говорила Илиодору, что царь только из-за протестов «отца Григория» не соглашается на это. Однако в конце января 1911 года последовало распоряжение Синода о назначении Илиодора настоятелем Новосильского монастыря Тульской епархии.Илиодор не подчинился. Распутин телеграфировал ему, что царь пришлет епископа и «своего человека» — прибыли епископ Тульский Парфений и флигель-адъютант полковник А. Н. Мандрыка. Командируя в Царицын Мандрыку «для расследования и доклада», царь 2 февраля 1911 года писал Столыпину: «Народ должен знать, что царю близки его горе и его радости». Радуя народ и огорчая Парфения с Мандрыкой, Илиодор не подчинился и им и хотел ехать в Петербург — тогда отцепили его вагон и доставили к Гермогену, который все же уговорил его ехать в Новосиль.Но тут произошел второй, решающий конфликт между царем и Столыпиным. В мае 1910 года правительство внесло в Думу законопроект в духе столыпинского «национал-либерализма» о введении земств в шести западных губерниях. Повторилась история со штатами морского штаба: в Думе проект прошел, а в Государственном Совете застопорился — правые, во главе с П.Н. Дурново и Д. Ф. Треневым, увидели в цензовых ограничениях польского дворянства ослабление консервативного принципа. Царь предложил правым поддержать правительство, но на вопрос Трепова, следует ли понимать это как приказ, ответил, что члены Совета могут голосовать «по совести». 4 марта 1911 года проект был забаллотирован в Совете, и на следующий день Столыпин подал в отставку.На этот раз царь не сказал, что он «не допускает мысли об отставке», но свое обычное: «Я подумаю». По-видимому, он склонялся отставку принять, однако его мать и великие князья Александр и Николай Михайловичи отговорили его, пугая новым взлетом революции. Условием своего возвращения Столыпин поставил — роспуск на три дня Совета и Думы и принятие Положения о земствах на основании ст. 87 Основных законов, а также удаление Дурново и Трепова из Петербурга до конца года. 10 марта, к негодованию обеих палат, царь принял эти условия. Но люди, причастные власти, понимали, что царь этого насилия над своей волей Столыпину не простит.Первый щелчок тот получил в деле Илиодора. Едва узнав об отставке Столыпина, Илиодор бежал из Новосиля в Царицын и «устроил с народом двадцатидневное сидение в монастыре», где произносил речи, что Столыпина «нужно сечь по средам и пятницам… чтобы выбить из него масонский дух». В монастырь прибыл Гермоген якобы уговаривать Илиодора подчиниться властям, а на деле поддержать его в борьбе с ними. Товарищ министра П. Г. Курлов приказал губернатору арестовать Илиодора. Не решаясь брать штурмом православный монастырь, Стремоухов запросил разрешение царя.Подогреваемый телеграммами Распутина, царь приказал оставить Илиодора в покое, и Столыпин 28 марта предложил Стремоухову «прекратить всякие действия против монастыря и Илиодора и отбыть в Саратов». Впоследствии Столыпин говорил ему, что «в своих исходных положениях Илиодор прав»: революцию делают «жиды и интеллигенция», но методы Илиодора и его безнаказанность все губят. Безнаказанность даже породила легенду, что Илиодор — незаконный брат государя.Синод, не желая явно отказываться от предыдущих решений, 31 марта постановил уволить Илиодора от должности настоятеля Новосильского Свято-Духова монастыря и за самовольный отъезд назначить двухмесячную епитимию «в пределах таврической епархии». 1 апреля царь наложил резолюцию: «Иеромонаха Илиодора, во внимание к мольбам народа, оставить в Царицыне, относительно же наложения епитимий предоставляю иметь суждение Св. Синоду». Суждение свелось к отмене запрещения служить и епитимий «ради предстоящих великих дней страстной седмицы и Св. пасхи». В мае ставленник Столыпина С. М. Лукьянов был заменен на посту обер-прокурора Синода В. К. Саблером, бывшим товарищем обер-прокурора при К. П. Победоносцеве. Назначение Саблера поддерживал Распутин — по его словам, Саблер ему за это «в ноги поклонился». Распутина с Саблером познакомил П.С. Даманский, управляющий синодальным контролем, вслед за тем быстро возведенный в товарищи обер-прокурора.Тогда же Николай принял своего мнимого брата. «Моргая своими безжизненными, усталыми, туманными, слезящимися глазами, мотая отрывисто правою рукой и подергивая мускулами левой щеки», он, поцеловав Илиодору руку, сказал: «Ты… вы… не трогай моих министров. Вам что Григорий Ефимович говорил… говорил. Да. Его… нужно слушать. Он наш… отец и спаситель… Да… Господь его послал… Он тебе, вам ведь говорил, что… жидов, жидов больше и революционеров, а министров моих не трогай…»Окрыленный этой встречей и победой над Столыпиным, Илиодор вполне почувствовал себя посредником между царем и народом. В июле он с двумя тысячами сторонников через несколько городов совершил паломничество в Саров, встречаемый духовенством, губернаторами, сбивая с прохожих шапки, приказывая арестовывать непочтительных, мажа дегтем репортеров и останавливая трамваи с криком: «Проклятые жиды! Снимайте шапки! Русь идет!» Так что по крайней мере указание государя насчет «жидов» он выполнил.Но слава кружит голову, и Илиодор пренебрег другим указанием — а именно «слушать Григория Ефимовича». Распутин, вернувшись из Иерусалима и посетив Петербург, прибыл в Царицын 19 июня и был на этот раз встречен Илиодором довольно небрежно. Слегка встревоженный, Распутин рассказал ему, что царю он понравился, прочат его в архимандриты, но царица сказала: «Ты Феофана и Вениамина не бойся… они ходят с низко опущенной головой, а вот Илиодора-то бойся, он друг-друг, а потом так шуганет нас, что и тебе некуда будет деться, да и нам-то нелегко придется». Все же Распутин попросил у царицы 3000 рублей для Саровского паломничества Илиодора, и деньги настроили того дружелюбнее.На проводы Распутина собралась большая толпа, преимущественно женщин. «Возлюбленный наш друг и брат во Христе, — начал Илиодор. -…Некоторое время над тобой висели черные тучи человеческой клеветы и неправды, когда на тебя ополчились все безбожники и жиды», впрочем, их нападение лучше всего доказало, что Распутин — «великий человек с прекрасной ангельской душой». «Великому человеку» были торжественно преподнесены — купленные на его же деньги — цветы, чайный сервиз и икона, и он в ответ произнес прощальную речь. "Здесь, в первый раз за все время моего знакомства, он показался мне очень привлекательным, — вспоминает Илиодор. — Тонкая, высокая фигура его… тянулась вперед… волосы его и борода, слегка развеваемые ветром, красиво метались во все стороны… Он говорил отрывисто, твердо и звучно: «Да, враги восстали на меня. Думали, что мне конец. Нет. Шалишь. Им конец, но не мне. Кто они? Червяки, которые ползают на внутренней стороне покрышки кадушки с кислой капустой!» Распутин и Илиодор в увитой цветами карете, с ведомой под уздцы лошадью, во главе распевающей патриотические песни процессии медленно двинулись от монастыря к пристани.Несмотря на карету и цветы, Распутин заметил изменившееся отношение Илиодора и из Покровского телеграфировал в Царское Село: «Вот Илиодорушка-то маленько испортился. Не слушается. Погодите ему митру. Пусть так будет, а там видно». Между тем разворачивались события, на время отвлекшие внимание Распутина от Илиодора и Гермогена.В конце июля 1911 года отдыхающий в Биаррице граф Витте получил с оказией письмо от журналиста Г. П. Сазонова, знакомого ему уже лет двадцать. Григорий Петрович Сазонов с 1899 по 1902 год издавал в Петербурге либеральную газету «Россия», закрытую за фельетон А. В. Амфитеатрова «Господа Обмановы», под которыми довольно прозрачно имелись в виду Романовы. В годы революции Сазонов поправел, завязал отношения с вождями Союза русского народа, но по мере успокоения начал леветь и затеял газету умеренного направления «Голос земли». С 1909 года Распутин наездами в Петербург часто у него останавливался, и «в конце концов, — пишет Витте, — он создал себе особое отношение к Распутину, нечто вроде аналогичного с содержателем музея, показывающего заморские чудовища». Сазонов первый стал использовать влияние Распутина для продвижения коммерческих предприятий, и тот помог получить в 1910 году уставы двух банков.Теперь Сазонов сообщал Витте, «что судьба Столыпина спета, что государь твердо решил от него избавиться и не позже, как после торжеств в Киеве», что государь остановился для назначения министром внутренних дел на Хвостове, нижегородском губернаторе… Они, т. е. Сазонов с Распутиным, едут в Нижний окончательно переговорить по этому предмету с Хвостовым, но что у них есть только одно сомнение — это что Хвостов молод и едва ли может заменить Столыпина в качестве председателя Совета, но что он будет прекрасный министр внутренних дел, а затем, — вспоминает Витте, — закидывается удочка в виде вопроса, не соглашусь ли я занять место председателя Совета министров, чтобы дать авторитетность новому министерству. Я на это тоже через оказию ответил Сазонову, что я получил его письмо и остался в недоумении, кто из нас сумасшедший. Они, которые мне такую вещь предлагают, или я, которому они считают возможным такую вещь предлагать. Нужно сказать, что Хвостов — один из самых больших безобразников. Между нынешними губернаторами столыпинской эпохи есть масса больших безобразников; но Хвостов имеет перед ними первенство:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33