"омега", "кси",
"эпсилон" и ниже - слово "кохлион" (спиральная раковина). Но в отличие от
домов других гетер имени Таис не было над входом, как не было и обычного
ароматного сумрака в передней комнате. Широко распахнутые ставни открывали
вид на массу белых домов Керамика, а вдали из-за Акрополя высилась,
подобная женской груди, гора Ликабетт, покрытая темным густым лесом -
недавним обиталищем волков. Как желтый поток в темном ущелье кипарисов,
сбегала вниз к афинской гавани, огибая холм, Пирейская дорога.
Таис приветливо встретила дружную четверку. Неарх - очень стройный,
среднего для эллина и критянина роста, казался небольшим и хрупким перед
двумя рослыми македонцами и гигантом Гефестионом.
Гости осторожно уселись на хрупкие кресла с ножками,
воспроизводившими длинные рога критских быков. Огромный Гефестион
предпочел массивный табурет, а молчаливый Неарх - скамью с изголовником.
Таис сидела рядом с подругой Наннион, тонкой, смуглой, как египтянка.
Тончайший ионийский хитон Наннион прикрыла синим, вышитым золотом
химатионом с обычным бордюром из крючковидных стилизованных волн по
нижнему краю. По восточной моде химатион гетеры был наброшен на ее правое
плечо и через спину подхвачен пряжкой на левом боку.
Таис была одета розовой, прозрачной, доставленной из Персии или Индии
тканью хитона, собранного в мягкие складки и зашпиленного на плечах пятью
серебряными булавками. Серый химатион с каймой из синих нарциссов окутывал
ее от пояса до щиколоток маленьких ног, обутых в сандалии с узкими
посеребренными ремешками. В отличие от Наннион ни рот, ни глаза Таис не
были накрашены. Лицо, не боявшееся загара, не носило и следов пудры.
Она с интересом слушала Александра, время от времени возражая или
соглашаясь. Птолемей, слегка ревнуя, впервые видел своего друга-царевича
столь увлеченным.
Гефестион овладел тонкими руками Наннион, обучая ее халкидикской игре
пальцев - три и пять. Птолемей, глядя на Таис, не мог сосредоточиться на
разговоре. Он раза два нетерпеливо передернул плечами. Заметив это, Таис
улыбнулась, устремляя на него сузившиеся смешливые глаза.
- Она сейчас придет, не томись, морской человек.
- Кто? - буркнул Птолемей.
- Богиня, светловолосая и светлоокая, такая, о которой ты мечтал на
берегу у Халипедона.
Птолемей собрался возразить, но тут в комнату ворвалась высокая
девушка в красно-золотом химатионе, принеся с собой запах солнечного ветра
и магнолии. Она двигалось с особой стремительностью, которую утонченные
любители могли назвать чересчур сильной в сравнении со змеиными движениями
египетских и азиатских арфисток. Мужчины дружно приветствовали ее К общему
удивлению, невозмутимый Неарх покинул свою скамью в теневом углу комнаты.
- Эгесихора, спартанка, моя лучшая подруга, - коротко объявила Таис,
метнув косой взгляд на Птолемея.
- Эгесихора, песня в пути, - задумчиво сказал Александр. - Вот
случай, когда лаконское произношение красивее аттического.
- А мы не считаем аттический говор очень красивым, - сказала
спартанка, - они придыхают в начале слова, как азиаты, мы же говорим
открыто.
- И сами открытые и прекрасные, - воскликнул Неарх.
Александр, Птолемей и Гефестион переглянулись.
- Я понимаю имя подруги как "Ведущая танец", - сказала Таис, - оно
лучше соответствует лакедемонянке.
- Я больше люблю песню, чем танец! - сказал Александр.
- Тогда ты не будешь счастлив с нами, женщинами, - ответила Таис, и
македонский царевич нахмурился.
- Странная дружба спартанки и афинянки, - сказал он. - Спартанцы
считают афинянок безмозглыми куклами, полурабынями, запертыми в домах, как
на Востоке, без всякого понимания дел мужа. Афинянки же называют
лакедемонянок похотливыми женами легкого поведения, плодящими тупых
воинов.
- И оба мнения совершенно ошибочны, - засмеялась Таис.
Эгесихора молча улыбалась, в самом деле похожая на богиню. Широкая
грудь, разворот прямых плеч и очень прямая посадка крепкой головы
придавали ей осанку коры Эрехтейона, когда она становилась серьезной. Но
брызжущее веселостью и молодым задором лицо ее быстро менялось.
К удивлению Таис, не Птолемей, а Неарх был сражен лаконской
красавицей.
Необыкновенно простую еду подала рабыня. Чаши для вина и воды,
изукрашенные черными и белыми полосами, напоминали ценившуюся дороже
золота древнюю посуду Крита.
- Разве афиняне едят как тессалийцы? - спросил Неарх, слегка плеснув
из своей чаши богами поднеся ее Эгесихоре.
- Я афинянка только наполовину, - ответила Таис, - моя мать была
этеокритянкой древнего рода, бежавшей от пиратов на остров Теру под
покровительство Спарты. Там в Эмборионе она встретилась с отцом и родилась
я, но...
- Эпигамии не было между родителями, и брак был недействительным, -
докончил Неарх, - вот почему у тебя столь древнее имя.
- И я не стала "быков приносящей" невестой, а попала в школу гетер
храма Афродиты Коринфской.
- И сделалась славой Афин! - вскричал Птолемей, поднимая свою чашу.
- А Эгесихора? - спросил Неарх.
- Я старше Таис. История моей жизни прошла следом змеи, не для
каждого любопытного, - презрительно сказала спартанка.
- Теперь я знаю, почему ты какая-то особенная, - сказал Птолемей, -
по образу настоящая дочь Крита!
Неарх коротко и недобро засмеялся.
- Что ты знаешь о Крите, македонец. Крит - гнездовье пиратов,
пришельцев со всех концов Эллады, Ионии, Сицилии и Финикии. Сброд разрушил
и вытоптал страну, уничтожил древнюю славу детей Миноса.
- Говоря о Крите, я имел в сердце именно великолепный народ - морских
владык, давно ушедший в царство теней.
- И ты прав, Неарх, сказав, что перед нами тессалийская еда, -
вмешался Александр, - если верно то, что критяне родичи тессалийцев, а те
- пеласгов, как писал Геродот.
- Но критяне - повелители моря, а тессалийцы - конный народ, -
возразил Неарх.
- Но не кочевой, они кормящие коней земледельцы, - вдруг сказала
Таис, - поэты издавна воспевали "холмную Фтию Эллады, славную жен
красотою"...
- И гремящими от конского бега равнинами, - добавил Александр.
- Потомки повелителей моря, по-моему, - спартанцы, - Неарх бросил
взгляд на Эгесихору.
- Только по законам, Неарх! Взгляни на золотые волосы Эгесихоры, -
где тут Крит?
- Что касается моря, то я видел критянку, купавшуюся в бурю, когда ни
одна другая женщина не посмела бы, - сказал Птолемей.
- А кто видел Таис верхом на лошади, тот видел амазонку, - сказала
Эгесихора.
- Поэт Алкман, спартанец, сравнивал лакейских девушек с энетийскими
лошадьми, - рассмеялся Гефестион, уже вливший в себя немало вкусного
черно-синего вина.
- Тот, кто воспевает их красоту, когда они идут с танцами и пением
приносить жертву богине, нагие, с распущенными волосами, подобными густым
гривам золотисто-рыжих пафлагонских кобыл, - ответила Эгесихора.
- Вы обе много знаете! - воскликнул Александр.
- Их профессия - они продают не только Эрос, но и знания,
воспитанность, искусство И красоту чувств, - сказал с видом знатока
Гефестион. - Знаете ли вы, - поддразнил Гефестион, - что такое гетера
высшего круга в самом высоком городе искусств и поэзии во всей Ойкумене?
Образованнейшая из образованных, искуснейшая танцовщица, чтица,
вдохновительница художников и поэтов, с неотразимым обаянием женственной
прелести... вот что такое Эгесихора!
- А Таис? - прервал Птолемей.
- В семнадцать лет она знаменитость. В Афинах это выше многих великих
полководцев, владык и философов окрестных стран. И нельзя стать ею, если
не одарят боги вещим сердцем, кому с детства открыты чувства и сущность
людей, тонкие ощущения и знание истинной красоты, гораздо более глубокое,
чем у большинства людей...
- Ты говоришь о ней как о богине, - сказал Неарх, недовольный тем,
что Гефестион расценил спартанку ниже Таис, - смотри, она сама себя не
чувствует такой...
- Это и есть верный признак душевной высоты, - вдруг сказал Александр
и задумался, - ...длинные гривы... - Слова спартанки пробудили его тоску о
черном белолобом Букефале. - Здесь афиняне режут гриву своим лошадям,
чтобы она торчала щеткой, как на шлеме.
- Для того чтобы лошади не соперничали с афинянками, среди которых
мало густоволосых, - пошутила Эгесихора.
- Тебе хорошо говорить, - вдруг вмешалась молчавшая до сих пор
Наннион, - когда волосы спартанок вошли в поговорку, так же как их
свобода.
- Если сорок поколений твоих предков ходили бы голобедрыми, в
полотняных пеплосах и хитонах круглый год, тогда и у тебя были бы волосы
не хуже.
- Почему вас зовут "файномерис" - показывающими бедра? - удивился
Птолемей.
- Покажи им, как должна быть одета спартанка по законам своей страны,
- сказала Таис Эгесихоре, - твой старый пеплос висит у меня в опистоцелле
с той поры, когда мы разыгрывали сцену из Кадмийских преданий.
Эгесихора молча удалилась внутрь дома.
Неарх следил за ней, пока она не скрылась за занавесью.
- "Много странных даров посылает судьба", - пропел насмешник
Гефестион, подмигивая Птолемею.
Он обнял застенчивую Наннион, шепча ей что-то. Гетера зарделась,
послушно подставив губы для поцелуя. Птолемей сделал попытку обнять Таис,
подсев к ней, едва Александр отошел от нее к столу.
- Подожди, увидишь свою богиню, - отстранила она его рукой.
Птолемей повиновался, удивляясь, как эта юная девушка умеет
одновременно очаровывать и повелевать.
Эгесихора не заставила себя ждать, явившись в белом длинном пеплосе,
полностью раскрытом на боках и удерживавшемся только узкой плетеной
завязкой на талии. Сильные мышцы играли под гладкой кожей. Распущенные
волосы лакедемонянки струились золотом по всей спине, закручиваясь в
пышные кольца ниже колен, и заставляли еще выше и горделивее поднимать
голову, открывая крепкие челюсти и мощную шею. Она танцевала "Танец волос"
- "Кометике" - под аккомпанемент собственного пения, высоко поднимаясь на
кончиках пальцев, и напомнила великолепные изваяния Каллимаха -
спартанских танцовщиц, колеблющихся, как пламя, словно вот-вот они взлетят
в экстатическом порыве.
Вздох общего восхищения приветствовал Эгесихору, медленно кружившуюся
в сознании своей красоты.
- Поэт был прав! - Гефестион оторвался от Наннион. - Как много общего
с красотой породистой лошади и ее силой!
- Андраподисты - похитители свободных - хотели однажды захватить
Эгесихору. Их было двое - зрелые мужчины... Но спартанок учат сражаться, а
они думали, что имеют дело с нежной дочерью Аттики, предназначенной жить
на женской половине дома, - рассказывала Таис.
Эгесихора, даже не раскрасневшись от танца, подсела к ней, обняв
подругу и нисколько не стесняясь жадно глядящего на ее ноги Неарха.
Александр нехотя поднялся.
- Хайре, критянка! Я хотел бы любить тебя, говорить с тобой, ты
необычно умна, но я должен идти в Киносарг - святилище Геракла. Мой отец
приказал прибыть в Коринф, где будет великое собрание. Его должны выбирать
главным военачальником Эллады, нового союза полисов, конечно, без упрямой
Спарты.
- Опять они отделяются! - воскликнула Таис.
- Что ты разумеешь под словом "опять"? Это было много раз...
- Я думала о Херонее. Если бы спартанцы объединились с Афинами, то
твой отец...
- Проиграл бы сражение и ушел в Македонские горы. И я не встретился
бы с тобой, - засмеялся Александр.
- Что же принесла тебе встреча? - спросила Таис.
- Память о красоте!
- Везти сову в Афины! Разве мало женщин в Пелле?
- Ты не поняла. Я говорю о той, какая должна быть! Той, что несет
примирение с жизнью, утешение и ясность. Вы, эллины, называете ее
"астрофаэс" - звездносветной.
Таис мгновенно скользнула с кресла и опустилась на подушку около ног
Александра.
- Ты совсем еще юн, а сказал мне то, что запомнится на всю жизнь и,
подняв большую руку царевича, она прижала ее к своей щеке.
Александр запрокинул ее черную голову и сказал с оттенком грусти:
- Я позвал бы тебя в Пеллу, но зачем тебе? Здесь ты известна всей
Аттике, хоть и не состоишь в эоях - Списке Женщин, а я - всего лишь сын
разведенной царской жены.
- Ты будешь героем, я чувствую!
- Что ж, тогда ты будешь моей гостьей всегда, когда захочешь...
- Благодарю и не забуду. Не забудь и ты - Эргос и Логос (Действие и
Слово) едины, как говорят мудрецы.
Гефестион с сожалением оторвался от Наннион, успев все же
договориться о вечернем свидании. Неарх и Эгесихора скрылись. Птолемей не
мог и не хотел отложить посещение Киносарги. Он поднял за руку Таис с
подушки, привлекая к себе.
- Ты и только ты завладела мной. Свободна ли ты и хочешь, чтобы я
пришел к тебе снова?
- Об этом не сговариваются на пороге. Приходи еще, тогда увидим. Или
ты уедешь в Коринф тоже?
- Мне нечего делать там! Едут Александр с Гефестионом.
- А тысячи гетер храма Афродиты Коринфской? Они служат богине и не
берут платы.
- Я сказал и могу повторить - только ты!
Таис лукаво прищурилась, показав кончик языка между губами
удивительно четкого и в то же время детского очерка.
Трое македонцев вышли на сухой ветер и слепящие белизной улицы.
Таис и Наннион, оставшись вдвоем, вздохнули, каждая о чем-то своем.
- Какие люди, - сказала Наннион, - молодые и уже столь зрелые.
Могучему Гефестиону всего двадцать один, а царевичу девятнадцать. Но
сколько людей они оба уже убили!
- Александр красив. Учен и умен, как афинянин, закален, как
спартанец, только... - Таис задумалась.
- Он не как все, совсем другой, а я не умею сказать, - подхватила
Наннион.
- Смотришь на него и чувствуешь его силу и еще, что он далеко от нас,
думает о том, что нам не придет в голову. От этого он одинок даже среди
своих верных друзей, хотя они тоже не маленькие и не обычные люди.
- И Птолемей? Я заметила, он нравится тебе.
- Да. Он старше царевича, а ближе, понятен насквозь.

За поворотом тропинки, огибающей холм Баратрон, показались гигантские
кипарисы. Не испытанная прежде радость вошла в сердце Птолемея. Вот и ее
дом, теперь, после десятидневного пребывания в Афинах, показавшийся бедным
и простым на вид. Порыв ветра словно подхватил македонца - так быстро он
взлетел на противоположный склон. У сложенной из грубых кусков камня
ограды он остановился, чтобы обрести спокойствие, приличествующее воину.
Серебристо-зеленая листва олив шепталась над головой. В этот час окраина
города с разбросанными среди садов домами казалась безлюдной. Все от мала
до велика ушли на праздник, на высоты Агоры и Акрополя и к храму Деметры -
богини плодородия, отождествленной с Геей Пандорой - Землей Всеприносящей.
Как всегда, Тесмофории должны были состояться в первую ночь
полнолуния, когда наступало время осеннего посева.
Сегодня праздновалось окончание трудов вспашки - один из самых
древнейших праздников земледельческих предков афинян, ныне в большинстве
своем отошедших от самого почетного труда - возделывания лика Геи.
Утром через Эгесихору и Неарха Таис передала Птолемею, что он должен
прийти к ней на закате солнца. Поняв, что означало приглашение, Птолемей
взволновался так, что удивил Неарха, давно признавшего превосходство друга
в делах любви. Неарх и сам изменился после встречи со спартанской
красавицей. Угрюмость, свойственная ему с детства, исчезла, а под личиной
уверенного спокойствия, которую он, бывший заложник, с малых лет
очутившийся на чужбине, привык носить, стало проступать лукавое озорство,
свойственное его народу. Критяне слыли обманщиками и лжецами потому, что,
поклоняясь Великой Богине, были уверены в смертной судьбе мужских богов.
Показывая эллинам могилу Зевса, они совершали тем самым ужасное
святотатство. Судя по Неарху, эллины оболгали критян сами - не было во
всей Пелле человека более верного и надежного, чем Неарх. И переданный им
призыв Таис, несомненно, не был шуткой.
Солнце садилось медленно. Птолемею казалось нелепо стоять у ворот
сада Таис, но он хотел точно выполнить ее желание. Он медленно опустился
на еще теплую землю, опершись спиной о камни стены, стал ждать с
неистощимым терпением воина. Последние отсветы зари погасли на вершине
Эгалейона. Темные стволы олив расплывались в сумерках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10