А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Он частенько повторял такие слова, как «разум», «философия» и «противоречие в определениях», отказывался верить в вечный огонь адский и даже бросал такие петарды в бессмертие души, что слегка опалил веру мисс Табиты, ибо к тому времени она уже взирала на Лисмахаго, как на чудо учености и проницательности. Короче, он не мог долее оставаться нечувствительным к ее попыткам завоевать его расположение и, хотя по природе своей он несколько грубоват, однако пересилил себя настолько, что стал отвечать на ее любезности. Может быть, он рассудил, что совсем не худо для старого лейтенанта, вышедшего в отставку на половинном жалованье, заключить союз с престарелой девицей, которая, по всей вероятности, имеет достаточно денег, чтобы покоить и холить его на склоне лет.
И вот эти славные чудаки начали делать друг другу глазки. Свои обычно желчные речи лейтенант подслащивал патокой любезностей и похвал. Время от времени он потчевал ее нюхательным табаком, который потреблял в большом количестве, и даже преподнес ей кошелек из шелковистой травы, сплетенный руками прекрасной Скуинкинакусты, которая носила в нем порох, когда хаживала на охоту.
К северу от Донкестера во всех гостиницах нацарапаны на окнах скверные вирши в поношение шотландской нации; а еще более подивился я тому, что не приметил ни одной строки, отвечающей на такие оскорбления. Любопытствуя узнать, что скажет об этом Лисмахаго, я указал ему на непристойную эпиграмму на его соотечественников, вырезанную на оконном стекле в гостиной, где мы сидели. Он прочитал ее с невозмутимейшим видом, а когда я пожелал узнать его мнение об этом стишке, сказав;
— Очень выразительно и очень остро, но было бы яснее и виднее, если бы протереть стекло мокрой салфеткой. Дивлюсь, что какой-нибудь нынешний остроумец не издал собрания таковых стишков под заглавием: «Торжество стекольщика над простофилей-шотландцем». Я убежден, что это подношение было бы весьма приятно лондонским и вестминстерским патриотам.
Когда же я выразил удивление, почему уроженцы Шотландии, проезжающие этой дорогой, не выбьют всех окон, лейтенант возразил:
— Плохая бы это была политика, с вашего разрешения! Она привела бы только к тому, что сатира сделалась бы более резкой и язвительной. Думаю, гораздо лучше оставлять ее на окнах, чем платить за стекла.
У дядюшки подбородок задрожал от негодования. Писаки, сочиняющие столь постыдный вздор, заслуживают, по его словам, чтобы их привязали к повозке и высекли за то, что они позорят родину своей злобой и тупостью.
— Эти твари, — сказал он, — не понимают, что своим согражданам, ими оскорбляемым, они доставляют повод превозноситься, равно как и возможность отомстить достойнейшим образом за такие подлые, дурацкие нападки. Что до меня, то я восхищаюсь философической терпеливостью шотландцев столько же, сколько презираю наглость этих жалких клеветников, каковая сходна с чванливостью деревенского петуха, который кричит кукареку не иначе, как взобравшись на свою собственную навозную кучу.
Лейтенант с притворным чистосердечием заметил, что во всех землях найдутся подлые людишки; предположив же, что такие чувства разделяют все англичане, он тем самым слишком превознес бы свою родную страну, которая не стоит того, чтобы вызывать зависть у столь процветающего и могущественного народа.
Мисс Табби снова начала восхвалять его скромность и объявила, что шотландская земля изобилует всеми возможными добродетелями. Когда Лисмахаго, распрощавшись, пошел спать, она спросила своего брата, не находит ли он, что лейтенант самый красивый джентльмен из всех им виденных и что в лице его есть нечто неизъяснимо приятное. Сначала мистер Брамбл молча посмотрел на нее, а потом сказал:
— Сестра, насколько мне известно, лейтенант — честный человек и славный офицер; он наделен недюжинным умом и достоин счастья большего, чем то, какое выпало ему на долю, но я не могу, по чистой совести, сказать, что это красивейший джентльмен из всех мною виденных и что есть нечто приятное в его лице, ибо, клянусь богом, оно очень некрасивое и даже отталкивающее.
Я постарался втереться в милость к этому северному бритту, который поистине великий чудак, но он стал избегать беседы со мной с той поры, как я рассмеялся в ответ на уверения, будто в Эдинбурге говорят на английском языке лучше, чем в Лондоне. Посмотрев на меня с сугубо кислой миной, он сказал:
— Если справедливо старое суждение, что способность смеяться есть отличительный признак разумного существа, то англичане разумнее всех известных мне народов.
Я признал, что англичане быстро подмечают все, что может показаться забавным, а потому и склонны посмеяться, но, хотя они и любят смех, отсюда еще не следует, будто они более разумны, чем их соседи. Такое заключение, сказал я, было бы оскорбительно для шотландцев, которые, как принято считать, не очень восприимчивы к смешному, однако же умом отнюдь не обижены.
Лейтенант отвечал, что такое предположение должно быть основано либо на их разговорах, либо на писаниях, о которых англичане не могут судить правильно, ибо не понимают диалекта, к которому прибегают шотландцы в обычной беседе, ровно как и в своих юмористических сочинениях. Когда же я полюбопытствовал, каковы эти юмористические сочинения, он мне назвал немало книг, которые, по его уверению, не менее остроумны, чем все, что когда-либо было написано на языках живых и мертвых. В особенности расхваливал он собрание стихов в двух небольших томах, озаглавленное «Дерево», и сочинения Аллана Рамсея, каковые я намерен купить в Эдинбурте.
Лейтенант заметил, что в обществе англичан северный бритт представляется в невыгодном свете, ибо говорит на диалекте, прелесть которого они не могут постигнуть, и пользуется оборотами речи, им не попятными. Поэтому он чувствует себя скованным, а скованность есть великий враг остроумия и шутливости. Эти способности обнаруживаются во всем блеске, когда ум совершенно свободен и, по словам некоего превосходного писателя, «может развернуться на просторе».
Тут он стал пояснять свое утверждение, почему в Эдинбурге говорят по-английски лучше, чем в Лондоне. По его словам, то, что принято у нас называть шотландским диалектом, есть подлинный, чистый, старый английский язык с примесью некоторых французских слов и выражений, вошедших в обиход благодаря долговременному общению шотландцев с французами. Нынешние англичане вследствие жеманства и ложной изысканности лишили свой язык присущей ему силы и даже исковеркали его, выбросив гортанные звуки, изменив их произношение, сократив их количество и перестав употреблять многие весьма важные слова и обороты. По причине таких новшеств творения наших лучших поэтов, как, например, Чосера, Спенсера и даже Шекспира, стали во многих местах непонятны для уроженцев южной Британии, тогда как шотландцы, сохранившие древний язык, понимают их без помощи толкового словаря.
— Вот, например, — сказал он, — как ломали себе головы ваши толкователи над следующим выражением в «Буре»: «Он кроток и не ведает страха», усматривая здесь ложное умозаключение, ибо выходило так, что «кроткий» должен быть храбрым; но суть в том, что первоначальное, если не единственное, значение этого слова — благородный, гордый, и по сей день шотландская женщина при тех же обстоятельствах, что и молодая леди в «Буре», выразит свою мысль почти теми же словами:
«Не раздражайте его: он кроток (то есть смел) и не снесет оскорбления». Спенсер в первой же строфе своей «Волшебной королевы» говорит: «Кроткий рыцарь мчится по равнине», каковой рыцарь был отнюдь не смиренным и трусливым, но столь отважным, что «ничего он не страшился, но его всегда страшились».
В доказательство того, что мы ложной изысканностью отняли у языка нашего силу, он назвал следующие слова, которые совсем различны по значению, но произносятся совершенно одинаково, — wright, write, right, rite , тогда как у шотландцев эти слова столь же не сходны по произношению, сколь несходны они по смыслу и написанию. Этот пример, как и многие другие, он привел в доказательство своих утверждений. Затем он указал, что мы (по причине ему неведомой) выговариваем наши гласные совсем не так, как все европейские народы, и это изменение сделало наш язык крайне трудным для чужестранцев и привело к тому, что почти невозможно установить правила произношения и правописания. Вдобавок гласные перестали быть простыми звуками в устах англичанина, который произносит «i» и «и» как двугласные. Наконец он объявил, что мы губами нашими и зубами искажаем нашу речь и бросаем слова одно за другим безостановочно и невнятно, так что чужестранец, неплохо знающий английский язык, частенько принужден бывает обращаться к шотландцу за объяснением, что сказал на своем родном языке уроженец Англии.
Справедливость этого наблюдения подтвердил, основываясь на собственном опыте, мистер Брамбл, но он нашел иную причину. По его словам, то же замечание относится ко всем языкам: чужестранец, знающий язык не в совершенстве, легче поймет швейцарца, говорящего по-французски, нежели парижанина, ибо каждый язык имеет свою особую напевность, и всегда требуется больше труда, внимания и навыка, чтобы усвоить и слова и музыку, нежели только одни слова; однако никто не станет отрицать, что одно без другого несовершенно. Потому дядюшка предполагал, что начинающий изучать язык легче поймет шотландца и швейцарца, так как они произносят только слова, но не умеют передать напевности.
Казалось бы, такая препона должна была охладить пыл северного бритта, но она лишь подстрекнула его к спору.
Если в языке каждого народа, сказал он, есть своя напевность или музыка, то она есть и у шотландцев, и шотландец, еще не усвоивший английской каденции, натурально будет пользоваться своею собственной, говоря по-английски. Стало быть, если его понимают лучше, чем природного англичанина, значит, его напевность более понятна, чем английская; поэтому шотландский диалект имеет преимущество перед английским, и такова еще одна веская причина полагать, что современные англичане произношением своим испортили свой язык.
К тому времени препирательства столь разгорячили лейтенанта, что стоило ему раскрыть рот, как уже вылетая парадокс, который он и защищал в пылу спора; но все его парадоксы были сильно приправлены пристрастием к его отечеству. Он вздумал доказывать, что бедность — благо для народа, что овсяная мука предпочтительнее пшеничной и что поклонение Очистительнице в храмах, куда допускались молящиеся обоего пола и без всякого разбора, было гнусным идолопоклонством, оскорбляющим всякое понятие деликатности и благопристойности. Дивился я не столько тому, что он касается этих предметов, сколько доводам, как забавным, так и хитроумным, которые он приводил в доказательство.
Короче сказать, лейтенант Лисмахаго — диковинка, которую я еще плохо разглядел, а потому жаль будет, когда мы лишимся его общества, хотя, бог свидетель, ничего приятного нет ни в обхождении его, ни в характере. Так как едет он в юго-западную часть Шотландии, мы же держим путь на Беруик, то завтра мы с ним расстанемся в местечке, называемом Фелтонбридж. Полагаю я, что разлука будет весьма горестна для нашей тетушки мисс Табиты, разве что она получит от него лестное уверение в новой встрече.
Если не достиг я цели поразвлечь вас малопримечательными новостями, то, по крайней мере, они послужат вам уроком терпеливости, за что вы должны быть обязаны всегда вашему Дж. Мелфорду. Морпет, 13 июля
Доктору Льюису
Любезный доктор!
Достиг я северных границ Англии, сижу у окошка в моей комнате и вижу Твид, который протекает под арками моста, соединяющего сие предместье с городом Беруиком. Йоркшир вы видели, и, стало быть, мне говорить нечего об этом богатом графстве. Город Дархем походит издали на беспорядочную груду камней и кирпича, сваленную для прикрытия горы, вокруг которой катит свои журчащие воды река. Почти все улицы в нем узкие, темные, не радующие взор, а многие из них столь круты, что по ним не пройти. Собор огромный, мрачный, однако же духовенство проживает в хороших домах. Епископ благодаря богатым доходам живет по-княжески, стол у него обильный, и мне сказывали, что в этом городе можно найти обходительное общество, а земля окрест, ежели смотреть на нее с вершины Гейтсхед Фелл до самого Ньюкасла, возделана так, как редко мне приходилось видеть.
Что касается до Ньюкасла, большая его часть лежит в лощине на берегу Тайна, и на вид город менее привлекателен, нежели Дархем; однако он весьма населен и слывет богатым благодаря промышленности и торговле, а дальше к верховьям реки берега тешат взор садами и полями, отменно возделанными.
Морпет и Анвик — чистенькие, красивые городки, и сей последний славен замком, принадлежащим в течение нескольких столетий знаменитому роду Перси, графов Нортумберлендов. Замок весьма обширный, заключает в себе много апартаментов и стоит на изрядной высоте, но неприступностью своей, кажется, был обязан не столько своему расположению или укреплениям, сколько храбрости защитников.
О наших приключениях после отъезда из Скарборо едва ли стоит упоминать, однако я должен рассказать вам об успехах, которых добилась сестрица моя Табби в погоне за женихами.
После разочарований, постигших ее в Бате и в Лондоне, расставила было она ловушку некоему искателю приключений, каковой оказался не больше не меньше как разбойник с большой дороги; но, привыкши убегать от сетей более опасных, он благополучно спасся. Тогда она открыла огонь своих батарей по старому, претерпевшему немало невзгод лейтенанту, шотландцу Лисмахаго, который встретился нам в Дархеме и, по моему разумению, есть самый странный человек из всех мною виденных.
Повадки у него такие же грубые, как и физиономия, но его своеобычный образ мыслей и ученость, состоящая из ошметков каких-то диковинок, позволяют слушать его не без приятности, невзирая на его педантство и неприветливое обхождение. Частенько находил я дикое яблоко, которое пробовал есть, прельстись ароматом, несмотря на несносную его терпкость. Дух противоречия столь в Лисмахаго силен, что, мне кажется, он рылся повсюду, читал и учился с неутомимым рвением, обретая сноровку в опровержении общепринятых положений, чтобы тем самым стяжать трофеи и потешить свою спесь спорщика.
Он столь своенравен в своем самомнении, что не оставит без возражения даже похвалы, сказанной ему самому или его отечеству.
Когда я заметил, что он-де должен был прочесть множество книг, чтобы с такой легкостью беседовать о самых различных предметах, он объявил, что почти ничего не читал, и спросил, лак бы это он мог найти книги в дебрях Америки, где он провел большую часть своей жизни. А когда мой племянник сказал, что шотландцы славятся своей ученостью, он отвергнул это утверждение и предложил доказать сие на основании их сочинений.
— Шотландцы, — сказал он, — весьма мало преуспели в словесных науках и чванятся ими только перед теми, кто еще более, чем они, невежественны. Но о них смело можно сказать, что они плавают по поверхности учености и что в полезных художествах они немногого достигли.
— Однако всему миру известно, что шотландцы прославились в военном деле и покорили дикарей в Америке! — воскликнула Табби.
— Смею вас уверить, мадам, что вас ввели в заблуждение, — ответил лейтенант. — В сей части света шотландцы исполняли только свой долг, и ни один их полк не отличился на службе его величества более других. Те, кто якобы превозносил заслуги шотландца, не были доброжелателями сего, народа.
Хотя он отзывается о своих соотечественниках весьма вольно, но не допустит, чтобы кто-нибудь безнаказанно отозвался о них с насмешкой. Когда кто-то случайно упомянул о бесславном мире, заключенном лордом Б., лейтенант тотчас же обнажил оружие в защиту его лордства и весьма рьяно принялся доказывать, что это был самый почетный и выгодный мир, какой Англия заключала со времен установления монархии. Между нами говоря, он приводил такие сему доказательства, что я сам, если и не был убежден, то, во всяком случае, пришел в замешательство.
Он отнюдь не соглашался, будто в армии и флоте Великобритании служит больше шотландцев, нежели сколько должно их быть, судя по числу жителей, либо что англичане должны признать за его соотечественниками, шотландцами, право на особые по службе награды.
— Если южный и северный бритты, — говорил он, — притязают на какое-нибудь назначение, которое зависит от английского министра или английского генерала, нелепо полагать, будто не отдадут предпочтения уроженцу Англии, который имеет столько преимуществ перед своим соперником. Прежде всего англичанин имеет на своей стороне то похвальное пристрастие, которое, как говорит мистер Аддисон, неразлучно с англичанином;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50