Я думаю начать прежде всего с этой девушки.
Около дюжины его слуг выстроились шпалерами около обеих женщин так близко, что Беатриса чувствовала их дыхание на своем лице. Сам да Понте уселся в другом конце комнаты, у стола и, взяв перо в руки, начал свой допрос, обращаясь к Фиаметте со словами:
— Послушайте, кто вы и как вас зовут?
Фиаметта дрожала так сильно, что только крепче прижалась к своей госпоже и не могла вымолвить ни единого слова. Терпение да Понте быстро истощилось.
— Заставь ее отвечать, Джузеппе, — сказал он, обращаясь к своему сержанту, — заставь говорить эту кошечку.
Джузеппе не стал ждать вторичного приказания. Огромного роста, с большими черными усами и маленькими хитрыми глазками, он ринулся на девушку, грубо схватил ее за руку и поволок к столу.
— Ты слышала, что сказал капитан? Так отвечай ему.
Беатриса задрожала, но не вмешивалась ни во что. Она знала, что каждое слово подвергнет ее только лишним оскорблениям. Когда-нибудь да Понте дорого заплатит за эту ночь, — думала она. Ему, по-видимому, понравился страх и ужас этой несчастной девушки; он схватил ее за руки и потащил к себе:
— Говори свое имя! — крикнул он.
Фиаметта молчала. Страх лишил ее языка. Три раза да Понте повторил свой вопрос и наконец с нетерпением отбросил перо, которое держал в руке.
— Отведи ее вниз, Джузеппе, там ей развяжут язык. Пусть она покричит немного.
Бедную девушку схватили и потащили вниз, не слушая ее отчаянных криков. Беатриса бросилась к ней, но ее схватили и оттолкнули в сторону, при чем платье ее разорвали в клочки, и на ее нежных плечах появились синяки от грубых рук, схвативших ее. Почти в полуобморочном состоянии она опустилась на стул. Да Понте снова взялся за свое перо.
— Я вижу, вы хорошо тренировали своих слуг, маркиза, — сказал он. — Но мы начнем снова, если позволите, — и затем, обращаясь к Джузеппе, добавил: — Пусть приведут сюда отца и сына. Я уверен, что они наверное расскажут нам что-нибудь.
Сейчас же в комнату были введены Джиованни и его отец, веревки с них были сняты, у старика на лбу сочилась из раны кровь, губы Джиованни были плотно сжаты, он оглядывался кругом, как будто глаза его, ослепленные внезапным светом, плохо различали окружающие его предметы; он старался не встречаться, однако, глазами со своей госпожой, а при виде да Понте лицо его сразу вспыхнуло гневом.
— Итак, значит, это вы — Джиованни Галла?
— Точно так, ваше сиятельство, я — Джиованни Галла.
— Я вижу, что вы будете отвечать, и даже очень вежливо. Прекрасно. Я должен предложить вам несколько вопросов, Джиованни Галла. Прошу отвечать на них как можно внимательнее и осторожнее.
— Отвечать надо всегда осторожно, ваше сиятельство.
— В таком случае, в данную минуту будьте же вдвойне осторожны. Вы знакомы с графом де Жоаезом, Галла?
— Да, я прекрасно знаю его, ваше сиятельство.
— И вы знаете, что он находится в этом доме, так как вы прислуживали ему?
— Вы говорите истину, ваше сиятельство.
— А вот наконец-то мы доберемся до правды. И граф, значит, уехал из этого дома, Джиованни Галла, не так ли? Когда же он покинул вас?
— Третьего дня, в полночь, ваше сиятельство.
— Очень послушный лжец, а мы пока допросим вот этого почтенного и древнего оракула. Это — ваш отец, если не ошибаюсь? Итак, старина, я вижу, с вами обошлись немного жестоко, но это ваша вина. Будьте же хоть теперь благоразумны. Я пришел сюда не для того, чтобы причинять неприятности вашей госпоже, но для того, чтобы оказать ей услугу. Скажите мне, где я могу найти графа, и я сию же минуту покину этот дом.
Старик поднял голову, посмотрел да Понте в лицо и, сделав шаг вперед, произнес:
— Вы никогда не найдете графа де Жоаеза, для этого вы слишком глупы.
Гневный шепот, пробежавший по ряду слуг да Понте, не нашел в нем, однако, отголоска; ему, по-видимому, напротив, понравилась смелость старика. Он ведь и не мечтал вовсе быть умным, он предоставлял это духовенству и старым бабам, заседавшим в сенате. Он был солдат в глубине своей души и вовсе не желал обладать большим умом.
— Может быть, я и недостаточно умен, старик, — проговорил он, — но вам-то незачем мне было это говорить. Скажите мне, где я найду графа, и я готов простить эту дерзость.
И он угрожающе посмотрел на старика.
— Если вы не скажете мне правды, — добавил он грозно, — я велю вам вырвать язык.
Старик выслушал эту угрозу совершенно спокойно и сказал:
— Клянусь небом, я не скажу вам больше ни слова.
Да Понте вскочил с места и угрожающим жестом указал на старика.
— В таком случае, ответственность да падет на вас самих, безумец! Джузеппе, выучи говорить этого старого дурака. Живей, учи его говорить!
Он встал и поднял свечу, чтобы хорошенько все видеть.
— Неужели он говорит серьезно? — подумали невольно жертвы, остававшиеся еще в этой комнате. — Неужели он приведет в исполнение эту угрозу?
А между тем Джузеппе уже подошел к старику твердыми, уверенными шагами, остальные слуги схватили его за руки и поставили на колени.
— Говори, старик, будешь отвечать?
— Я уже все сказал.
Они отклонили назад его голову и старались поймать пальцами язык. Раздался ужасный крик, и опять все смолкло в комнате, тогда Джиованни схватил со стола тяжелую металлическую фигуру и пустил ее прямо в лицо Джузеппе.
Негодяй упал, не издав ни малейшего стона, и лежал безжизненным трупом на ковре. Потом вдруг раздался единодушный крик нескольких голосов, послышался женский вопль, и в продолжение нескольких минут в комнате видны были только мелькавшие в воздухе сабли и кинжалы, преследовавшие чью-то убегавшую фигуру. Джиованни, ловко изгибаясь, ускользал от своих противников, кругом валялись осколки стекла и хрусталя, все толпились в одном направлении, но Джиованни обладал увертливостью угря и подвижностью животного. Он показывался то в одном, то в другом месте, в воздухе мелькали клочья одежды, слышались стоны раненых, так как слуги да Понте в пылу битвы уже не разбирали друг друга и наносили удары один другому. Джиованни все это время не переставал пробиваться к окну. Он достиг его, наконец, перепрыгнув через бесчувственное тело своей госпожи, и одним ударом своего могучего плеча выбил раму и выскочил на веранду, преследуемый еще тремя врагами. Да Понте кричал во все горло, чтобы его схватили, чтобы его убили во что бы то ни стало, но все напрасно: ему хорошо известен был каждый шаг предстоящего ему опасного пути, он спустился по плющу на землю, быстро перебежал сад, вскарабкался на стену и оттуда ринулся вниз в темную воду. Никто, конечно, не осмелился следовать за ним. Джиованни быстро переплыл канал, очутился на площади перед церковью св. Захария и оттуда побежал по узкому переулку. Он, казалось, хорошо знал, куда ему следовало бежать. Он оглянулся еще раз на дом, из которого только что спасся, содрогнулся при воспоминании о том, что он видел там, и побежал еще быстрее, чтобы успеть вовремя помочь своей госпоже.
В доме маркизы царили тишина и смятение. Мертвое тело Джузеппе все еще лежало на ковре, прикрытое чьим-то плащом. Его товарищи спустились все вниз и обсуждали все дело с криками и проклятьями. Пауль да Понте оставался наедине с Беатрисой и не знал, жива ли она или нет. Он позвал Фиаметту и велел ей помочь ее госпоже. Затем он прикрыл дверь в будуар маркизы и стал прислушиваться к тому, что там делается. Он теперь далеко не был уверен в том, что сенат оценит по заслугам его похождения в эту ночь. Кроме того, поручение, возложенное на него, все же не было еще выполнено. Ему следовало быть менее жестоким, — подумал он, — так как ему пришлось иметь дело с женщиной, которой недоступно чувство страха.
XIII.
Капитан да Понте оставался у дверей маркизы до тех пор, пока не убедился в том, что она пришла в себя; затем он отправился вниз, чтобы дать инструкции своим людям. Он прекрасно понимал, что молодой Галла, очутившись на свободе, сейчас же постарается рассказать всем о том, что происходит в доме маркизы; поэтому, чтобы не дать захватить себя врасплох, Пауль да Понте сделал немедленные приготовления. В продолжение целого часа гондолы перевозили гонцов из дома «Духов» во дворец дожей. Сенату Пауль да Понте донес следующее. Французский граф Гастон де Жоаез не находится больше в доме маркизы, но, весьма возможно, что он вернется сюда, и тогда капитан немедленно же доставит его на суд сенаторов. Он просил сенат сообщить дальнейшие инструкции, по которым он, верный слуга отечества, должен был действовать дальше; затем нимало не медля, он отправил также гонцов к своим друзьям, чтобы заручиться их поддержкой на случай, если ему грозит опала со стороны правительства. Хотя его и нельзя было назвать умным, но все же капитан да Понте обладал известной долей хитрости, заменявшей ему ум и служившей ему надежной защитой в эти дни упадка Венеции. Теперь, казалось, фортуна стала покровительствовать ему, и он решил извлечь из этого как можно больше пользы для себя. Еще накануне он и подумать не мог, что от него в некоторой степени будет зависеть судьба такой могущественной женщины, как маркиза де Сан-Реми. Богатая, независимая, привыкшая к успехам и почестям, она до сих пор проходила мимо него, даже не замечая его существования. Зато теперь, благодаря превратности судьбы, он очутился в ее доме почти как властелин, во всяком случае, как судья. Он был бы глуп, если бы не воспользовался этим, — говорил он себе, и он решил попробовать все и предложить ей купить его дружбу ценою хотя бы замужества с ним, которое дало бы ему власть не только над нею, но и над всем ее состоянием. Обдумав все это, он невольно обругал себя в душе за то, что позволил себе при ней проявить жестокость и грубый произвол. Это была не та женщина, которую можно было покорить силой; он решил теперь подействовать на нее путем убеждений.
Эта мысль так понравилась ему, что он решил сейчас же привести ее в исполнение. Он коротко приказал своим подчиненным очистить верхний этаж от их присутствия, так как они снова явились туда, чтобы спросить у него позволения пограбить немного, чего им давно хотелось. Да Понте постарался отослать их подальше под разными предлогами, а сам на цыпочках отправился наверх и осторожно постучал в дверь комнаты маркизы. Велико было его удивление, когда он застал ее там сидящей за письменным столом с пером в руках.
— Маркиза, — воскликнул он голосом, который заставил бы ее рассмеяться в другую, менее серьезную минуту, — маркиза, я пришел просить у вас прощения, — прошептал он смиренно.
Это смирение стоило ему немалых усилий, и поэтому он удивился еще более, когда заметил, что маркиза не обращает на него никакого внимания и даже не повернула головы на его слова. Он решил, что неожиданность лишила ее способности двигаться и говорить, и поэтому он снова повторил:
— Я пришел извиниться, маркиза. Все случившееся глубоко огорчило меня. Но ведь, в конце концов, — сказал он как бы в нерешительности, застенчиво перебирая края своей шляпы, — ведь ничего особенно важного не случилось.
Беатриса отложила наконец свое перо в сторону и повернула к нему лицо с распухшими веками и красными щеками, свидетельствовавшими о пережитом волнении.
— Капитан да Понте, — сказала она спокойно, — я приму ваши извинения тогда, когда вы покинете мой дом.
Да Понте бросил свою шляпу на стол и сел на низкое кресло поближе к маркизе; он решил выступить сам защитником своего дела.
— Это невозможно, — сказал он, — вы знаете, что я не могу уйти отсюда. Если бы вы сказали мне правду с самого начала, ничего этого не было бы, и жизнь одного честного человека была бы спасена. Это крайне прискорбно, маркиза, но я должен исполнить свой долг.
— Трус всегда ищет защиты в своем долге. Разве ваши извинения служат доказательством того, что мой верный слуга Джиованни тоже убит?
Вопрос этот, по-видимому, стоил ей немалого труда, и она почти дрожала, произнося его. Да Понте сразу увидел преимущество, бывшее на его стороне.
— Ничего подобного, — поспешил он сказать, — ваш верный слуга жив и находится теперь, вероятно, по дороге в Маэстрэ. Положительное чудо — этот человек, он бегает, как грек. Дело в том, что мне велено оставаться в вашем доме, и вот за это я пришел извиниться перед вами. Все должно быть обставлено так, как будто ничего не случилось. Я послал свой доклад в сенат, и, может быть, меня отзовут отсюда; это будет счастьем для нас обоих. Но пока я не вижу причины, почему бы нам не поужинать вместе, я положительно умираю от голода. Да, маркиза, я должен сказать вам, что удивляюсь вашей храбрости. Если вы захотите считать меня своим другом, мне кажется, я смогу устроить все к лучшему, но прежде всего вы должны сказать мне правду: пока я не буду знать ее, я ничего не смогу сделать.
Беатриса сначала слушала этот монолог довольно рассеянно, потом она совсем перестала слушать и снова взялась за перо. Когда она снова заговорила, она имела вид человека занятого и говорящего, почти не думая о том, что она говорит.
— Вы знаете всю правду, капитан да Понте, я больше ничего не могу сказать вам. Если вы считаете себя господином в моем доме, то вам и незачем справляться о моих желаниях. Пожалуйста, распоряжайтесь, как хотите, велите служанке дать вам ключи от погреба. Может быть, вы будете чувствовать себя свободнее, если я отклоню ваше лестное предложение поужинать с вами.
— Ну, полноте, ведь я прекрасно понимаю вас. Вы начали с того, что дразнили меня, а теперь вы стараетесь оскорбить меня. Но я знаю женщин! Вы ведь такая благоразумная женщина, что поймете, насколько от меня зависит, как повернуть это дело для вас. Вы можете принять мое предложение или нет, это ваше дело, но помните, что я уже больше не повторю его. Я извинился перед вами за то, что только исполняю свой долг. Согласитесь сами, что немногие в Венеции поступили бы так на моем месте?
— Несчастная Венеция! Нечего говорить о том, что я очень польщена, капитан, но, послушайте, вы правду говорите, что хотите мне добра? Могу я рассчитывать на вас?
— Даю вам в этом честное слово солдата!
В таком случае, выйдите из моей комнаты и не входите в нее, пока я вас не позову. Я подвергну вас испытанию. Оставьте меня — и я начну вам доверять.
Он сейчас же встал и взялся за шляпу.
— Я, конечно, уйду — сказал он и прибавил, смеясь, — и, конечно, возьму ключ от погреба с винами, но, предупреждаю вас, что я многого жду от вас. Если хотите, назначим завтрашнее утро для окончательных переговоров?
Он подошел к ней, наклонился над ее ухом и прошептал чуть слышно:
— Итак, завтра утром мы сговоримся с вами?
— Как вам будет угодно, синьор, — ответила Беатриса, не поднимая головы. Она осталась одна и, с видимым облегчением отбросив перо, подошла к двери и заперла ее на ключ. Он ни на секунду не мог обмануть ее. Она знала, что он останется в ее доме до тех пор, пока вся история бегства Гастона сделается известной в сенате. Она знала, что завтрашний день принесет для нее новые опасности и новые оскорбления. Она прекрасно сознавала, что происходит теперь в умах ее соотечественников, и главным образом в душе сенаторов. Пока они думали, что им удалось обмануть Наполеона, они были в восторге от ее выдумки, но как только до них дойдет слух о том, что действительно Гастон спасся и миновал их рук, вся сила их ярости должна обрушиться на нее, способствовавшую этому бегству. Народ, приветствовавший ее еще сегодня цветами и криками восторга, завтра же будет швырять в нее камнями. Если бы даже ей удалось бежать из Венеции, ей грозила бы не меньшая опасность на материке или на островах. Но все же, несмотря на все эти грустные предчувствия и думы, маркиза нисколько не теряла присутствия духа и твердо верила в то, что находчивость и ум спасут ее даже в последнюю минуту. Когда в комнату ее вошла Фиаметта, она была удивлена, увидев свою госпожу спокойной, почти веселой. Она твердо верила в то, что ей удастся провести Пауля да Понте так же, как она всегда проводила Лоренцо и многих других в Венеции.
— Ваша постель готова, маркиза, — сказала Фиаметта.
Беатриса притянула к себе девушку и поцеловала ее в обе щеки.
— Послушай, дитя, — спросила она, — откуда ты набралась такой храбрости?
— Я взяла пример с вас, моя госпожа.
— Да, наконец-то мы с тобой одни, не знаю, к лучшему это или к худшему. Зажги свечи, дитя, зажги все свечи. Я боюсь мрака, особенно боюсь его сегодня ночью, каждая свеча кажется мне другом. Как ты думаешь, ты можешь спать, Фиаметта? Мне кажется, что ты тоже не в состоянии спать. В таком случае будем бодрствовать и молиться, дитя, ведь нам только и осталась молитва и надежда на Бога.
Фиаметта подтвердила почти бессознательно: да, мы можем молиться и надеяться, — она думала теперь о том, что опасность для нее, по-видимому, миновала, но все же казалось, что каждую минуту да Понте опять может войти в комнату, и с ужасом спрашивала себя, что будет тогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Около дюжины его слуг выстроились шпалерами около обеих женщин так близко, что Беатриса чувствовала их дыхание на своем лице. Сам да Понте уселся в другом конце комнаты, у стола и, взяв перо в руки, начал свой допрос, обращаясь к Фиаметте со словами:
— Послушайте, кто вы и как вас зовут?
Фиаметта дрожала так сильно, что только крепче прижалась к своей госпоже и не могла вымолвить ни единого слова. Терпение да Понте быстро истощилось.
— Заставь ее отвечать, Джузеппе, — сказал он, обращаясь к своему сержанту, — заставь говорить эту кошечку.
Джузеппе не стал ждать вторичного приказания. Огромного роста, с большими черными усами и маленькими хитрыми глазками, он ринулся на девушку, грубо схватил ее за руку и поволок к столу.
— Ты слышала, что сказал капитан? Так отвечай ему.
Беатриса задрожала, но не вмешивалась ни во что. Она знала, что каждое слово подвергнет ее только лишним оскорблениям. Когда-нибудь да Понте дорого заплатит за эту ночь, — думала она. Ему, по-видимому, понравился страх и ужас этой несчастной девушки; он схватил ее за руки и потащил к себе:
— Говори свое имя! — крикнул он.
Фиаметта молчала. Страх лишил ее языка. Три раза да Понте повторил свой вопрос и наконец с нетерпением отбросил перо, которое держал в руке.
— Отведи ее вниз, Джузеппе, там ей развяжут язык. Пусть она покричит немного.
Бедную девушку схватили и потащили вниз, не слушая ее отчаянных криков. Беатриса бросилась к ней, но ее схватили и оттолкнули в сторону, при чем платье ее разорвали в клочки, и на ее нежных плечах появились синяки от грубых рук, схвативших ее. Почти в полуобморочном состоянии она опустилась на стул. Да Понте снова взялся за свое перо.
— Я вижу, вы хорошо тренировали своих слуг, маркиза, — сказал он. — Но мы начнем снова, если позволите, — и затем, обращаясь к Джузеппе, добавил: — Пусть приведут сюда отца и сына. Я уверен, что они наверное расскажут нам что-нибудь.
Сейчас же в комнату были введены Джиованни и его отец, веревки с них были сняты, у старика на лбу сочилась из раны кровь, губы Джиованни были плотно сжаты, он оглядывался кругом, как будто глаза его, ослепленные внезапным светом, плохо различали окружающие его предметы; он старался не встречаться, однако, глазами со своей госпожой, а при виде да Понте лицо его сразу вспыхнуло гневом.
— Итак, значит, это вы — Джиованни Галла?
— Точно так, ваше сиятельство, я — Джиованни Галла.
— Я вижу, что вы будете отвечать, и даже очень вежливо. Прекрасно. Я должен предложить вам несколько вопросов, Джиованни Галла. Прошу отвечать на них как можно внимательнее и осторожнее.
— Отвечать надо всегда осторожно, ваше сиятельство.
— В таком случае, в данную минуту будьте же вдвойне осторожны. Вы знакомы с графом де Жоаезом, Галла?
— Да, я прекрасно знаю его, ваше сиятельство.
— И вы знаете, что он находится в этом доме, так как вы прислуживали ему?
— Вы говорите истину, ваше сиятельство.
— А вот наконец-то мы доберемся до правды. И граф, значит, уехал из этого дома, Джиованни Галла, не так ли? Когда же он покинул вас?
— Третьего дня, в полночь, ваше сиятельство.
— Очень послушный лжец, а мы пока допросим вот этого почтенного и древнего оракула. Это — ваш отец, если не ошибаюсь? Итак, старина, я вижу, с вами обошлись немного жестоко, но это ваша вина. Будьте же хоть теперь благоразумны. Я пришел сюда не для того, чтобы причинять неприятности вашей госпоже, но для того, чтобы оказать ей услугу. Скажите мне, где я могу найти графа, и я сию же минуту покину этот дом.
Старик поднял голову, посмотрел да Понте в лицо и, сделав шаг вперед, произнес:
— Вы никогда не найдете графа де Жоаеза, для этого вы слишком глупы.
Гневный шепот, пробежавший по ряду слуг да Понте, не нашел в нем, однако, отголоска; ему, по-видимому, напротив, понравилась смелость старика. Он ведь и не мечтал вовсе быть умным, он предоставлял это духовенству и старым бабам, заседавшим в сенате. Он был солдат в глубине своей души и вовсе не желал обладать большим умом.
— Может быть, я и недостаточно умен, старик, — проговорил он, — но вам-то незачем мне было это говорить. Скажите мне, где я найду графа, и я готов простить эту дерзость.
И он угрожающе посмотрел на старика.
— Если вы не скажете мне правды, — добавил он грозно, — я велю вам вырвать язык.
Старик выслушал эту угрозу совершенно спокойно и сказал:
— Клянусь небом, я не скажу вам больше ни слова.
Да Понте вскочил с места и угрожающим жестом указал на старика.
— В таком случае, ответственность да падет на вас самих, безумец! Джузеппе, выучи говорить этого старого дурака. Живей, учи его говорить!
Он встал и поднял свечу, чтобы хорошенько все видеть.
— Неужели он говорит серьезно? — подумали невольно жертвы, остававшиеся еще в этой комнате. — Неужели он приведет в исполнение эту угрозу?
А между тем Джузеппе уже подошел к старику твердыми, уверенными шагами, остальные слуги схватили его за руки и поставили на колени.
— Говори, старик, будешь отвечать?
— Я уже все сказал.
Они отклонили назад его голову и старались поймать пальцами язык. Раздался ужасный крик, и опять все смолкло в комнате, тогда Джиованни схватил со стола тяжелую металлическую фигуру и пустил ее прямо в лицо Джузеппе.
Негодяй упал, не издав ни малейшего стона, и лежал безжизненным трупом на ковре. Потом вдруг раздался единодушный крик нескольких голосов, послышался женский вопль, и в продолжение нескольких минут в комнате видны были только мелькавшие в воздухе сабли и кинжалы, преследовавшие чью-то убегавшую фигуру. Джиованни, ловко изгибаясь, ускользал от своих противников, кругом валялись осколки стекла и хрусталя, все толпились в одном направлении, но Джиованни обладал увертливостью угря и подвижностью животного. Он показывался то в одном, то в другом месте, в воздухе мелькали клочья одежды, слышались стоны раненых, так как слуги да Понте в пылу битвы уже не разбирали друг друга и наносили удары один другому. Джиованни все это время не переставал пробиваться к окну. Он достиг его, наконец, перепрыгнув через бесчувственное тело своей госпожи, и одним ударом своего могучего плеча выбил раму и выскочил на веранду, преследуемый еще тремя врагами. Да Понте кричал во все горло, чтобы его схватили, чтобы его убили во что бы то ни стало, но все напрасно: ему хорошо известен был каждый шаг предстоящего ему опасного пути, он спустился по плющу на землю, быстро перебежал сад, вскарабкался на стену и оттуда ринулся вниз в темную воду. Никто, конечно, не осмелился следовать за ним. Джиованни быстро переплыл канал, очутился на площади перед церковью св. Захария и оттуда побежал по узкому переулку. Он, казалось, хорошо знал, куда ему следовало бежать. Он оглянулся еще раз на дом, из которого только что спасся, содрогнулся при воспоминании о том, что он видел там, и побежал еще быстрее, чтобы успеть вовремя помочь своей госпоже.
В доме маркизы царили тишина и смятение. Мертвое тело Джузеппе все еще лежало на ковре, прикрытое чьим-то плащом. Его товарищи спустились все вниз и обсуждали все дело с криками и проклятьями. Пауль да Понте оставался наедине с Беатрисой и не знал, жива ли она или нет. Он позвал Фиаметту и велел ей помочь ее госпоже. Затем он прикрыл дверь в будуар маркизы и стал прислушиваться к тому, что там делается. Он теперь далеко не был уверен в том, что сенат оценит по заслугам его похождения в эту ночь. Кроме того, поручение, возложенное на него, все же не было еще выполнено. Ему следовало быть менее жестоким, — подумал он, — так как ему пришлось иметь дело с женщиной, которой недоступно чувство страха.
XIII.
Капитан да Понте оставался у дверей маркизы до тех пор, пока не убедился в том, что она пришла в себя; затем он отправился вниз, чтобы дать инструкции своим людям. Он прекрасно понимал, что молодой Галла, очутившись на свободе, сейчас же постарается рассказать всем о том, что происходит в доме маркизы; поэтому, чтобы не дать захватить себя врасплох, Пауль да Понте сделал немедленные приготовления. В продолжение целого часа гондолы перевозили гонцов из дома «Духов» во дворец дожей. Сенату Пауль да Понте донес следующее. Французский граф Гастон де Жоаез не находится больше в доме маркизы, но, весьма возможно, что он вернется сюда, и тогда капитан немедленно же доставит его на суд сенаторов. Он просил сенат сообщить дальнейшие инструкции, по которым он, верный слуга отечества, должен был действовать дальше; затем нимало не медля, он отправил также гонцов к своим друзьям, чтобы заручиться их поддержкой на случай, если ему грозит опала со стороны правительства. Хотя его и нельзя было назвать умным, но все же капитан да Понте обладал известной долей хитрости, заменявшей ему ум и служившей ему надежной защитой в эти дни упадка Венеции. Теперь, казалось, фортуна стала покровительствовать ему, и он решил извлечь из этого как можно больше пользы для себя. Еще накануне он и подумать не мог, что от него в некоторой степени будет зависеть судьба такой могущественной женщины, как маркиза де Сан-Реми. Богатая, независимая, привыкшая к успехам и почестям, она до сих пор проходила мимо него, даже не замечая его существования. Зато теперь, благодаря превратности судьбы, он очутился в ее доме почти как властелин, во всяком случае, как судья. Он был бы глуп, если бы не воспользовался этим, — говорил он себе, и он решил попробовать все и предложить ей купить его дружбу ценою хотя бы замужества с ним, которое дало бы ему власть не только над нею, но и над всем ее состоянием. Обдумав все это, он невольно обругал себя в душе за то, что позволил себе при ней проявить жестокость и грубый произвол. Это была не та женщина, которую можно было покорить силой; он решил теперь подействовать на нее путем убеждений.
Эта мысль так понравилась ему, что он решил сейчас же привести ее в исполнение. Он коротко приказал своим подчиненным очистить верхний этаж от их присутствия, так как они снова явились туда, чтобы спросить у него позволения пограбить немного, чего им давно хотелось. Да Понте постарался отослать их подальше под разными предлогами, а сам на цыпочках отправился наверх и осторожно постучал в дверь комнаты маркизы. Велико было его удивление, когда он застал ее там сидящей за письменным столом с пером в руках.
— Маркиза, — воскликнул он голосом, который заставил бы ее рассмеяться в другую, менее серьезную минуту, — маркиза, я пришел просить у вас прощения, — прошептал он смиренно.
Это смирение стоило ему немалых усилий, и поэтому он удивился еще более, когда заметил, что маркиза не обращает на него никакого внимания и даже не повернула головы на его слова. Он решил, что неожиданность лишила ее способности двигаться и говорить, и поэтому он снова повторил:
— Я пришел извиниться, маркиза. Все случившееся глубоко огорчило меня. Но ведь, в конце концов, — сказал он как бы в нерешительности, застенчиво перебирая края своей шляпы, — ведь ничего особенно важного не случилось.
Беатриса отложила наконец свое перо в сторону и повернула к нему лицо с распухшими веками и красными щеками, свидетельствовавшими о пережитом волнении.
— Капитан да Понте, — сказала она спокойно, — я приму ваши извинения тогда, когда вы покинете мой дом.
Да Понте бросил свою шляпу на стол и сел на низкое кресло поближе к маркизе; он решил выступить сам защитником своего дела.
— Это невозможно, — сказал он, — вы знаете, что я не могу уйти отсюда. Если бы вы сказали мне правду с самого начала, ничего этого не было бы, и жизнь одного честного человека была бы спасена. Это крайне прискорбно, маркиза, но я должен исполнить свой долг.
— Трус всегда ищет защиты в своем долге. Разве ваши извинения служат доказательством того, что мой верный слуга Джиованни тоже убит?
Вопрос этот, по-видимому, стоил ей немалого труда, и она почти дрожала, произнося его. Да Понте сразу увидел преимущество, бывшее на его стороне.
— Ничего подобного, — поспешил он сказать, — ваш верный слуга жив и находится теперь, вероятно, по дороге в Маэстрэ. Положительное чудо — этот человек, он бегает, как грек. Дело в том, что мне велено оставаться в вашем доме, и вот за это я пришел извиниться перед вами. Все должно быть обставлено так, как будто ничего не случилось. Я послал свой доклад в сенат, и, может быть, меня отзовут отсюда; это будет счастьем для нас обоих. Но пока я не вижу причины, почему бы нам не поужинать вместе, я положительно умираю от голода. Да, маркиза, я должен сказать вам, что удивляюсь вашей храбрости. Если вы захотите считать меня своим другом, мне кажется, я смогу устроить все к лучшему, но прежде всего вы должны сказать мне правду: пока я не буду знать ее, я ничего не смогу сделать.
Беатриса сначала слушала этот монолог довольно рассеянно, потом она совсем перестала слушать и снова взялась за перо. Когда она снова заговорила, она имела вид человека занятого и говорящего, почти не думая о том, что она говорит.
— Вы знаете всю правду, капитан да Понте, я больше ничего не могу сказать вам. Если вы считаете себя господином в моем доме, то вам и незачем справляться о моих желаниях. Пожалуйста, распоряжайтесь, как хотите, велите служанке дать вам ключи от погреба. Может быть, вы будете чувствовать себя свободнее, если я отклоню ваше лестное предложение поужинать с вами.
— Ну, полноте, ведь я прекрасно понимаю вас. Вы начали с того, что дразнили меня, а теперь вы стараетесь оскорбить меня. Но я знаю женщин! Вы ведь такая благоразумная женщина, что поймете, насколько от меня зависит, как повернуть это дело для вас. Вы можете принять мое предложение или нет, это ваше дело, но помните, что я уже больше не повторю его. Я извинился перед вами за то, что только исполняю свой долг. Согласитесь сами, что немногие в Венеции поступили бы так на моем месте?
— Несчастная Венеция! Нечего говорить о том, что я очень польщена, капитан, но, послушайте, вы правду говорите, что хотите мне добра? Могу я рассчитывать на вас?
— Даю вам в этом честное слово солдата!
В таком случае, выйдите из моей комнаты и не входите в нее, пока я вас не позову. Я подвергну вас испытанию. Оставьте меня — и я начну вам доверять.
Он сейчас же встал и взялся за шляпу.
— Я, конечно, уйду — сказал он и прибавил, смеясь, — и, конечно, возьму ключ от погреба с винами, но, предупреждаю вас, что я многого жду от вас. Если хотите, назначим завтрашнее утро для окончательных переговоров?
Он подошел к ней, наклонился над ее ухом и прошептал чуть слышно:
— Итак, завтра утром мы сговоримся с вами?
— Как вам будет угодно, синьор, — ответила Беатриса, не поднимая головы. Она осталась одна и, с видимым облегчением отбросив перо, подошла к двери и заперла ее на ключ. Он ни на секунду не мог обмануть ее. Она знала, что он останется в ее доме до тех пор, пока вся история бегства Гастона сделается известной в сенате. Она знала, что завтрашний день принесет для нее новые опасности и новые оскорбления. Она прекрасно сознавала, что происходит теперь в умах ее соотечественников, и главным образом в душе сенаторов. Пока они думали, что им удалось обмануть Наполеона, они были в восторге от ее выдумки, но как только до них дойдет слух о том, что действительно Гастон спасся и миновал их рук, вся сила их ярости должна обрушиться на нее, способствовавшую этому бегству. Народ, приветствовавший ее еще сегодня цветами и криками восторга, завтра же будет швырять в нее камнями. Если бы даже ей удалось бежать из Венеции, ей грозила бы не меньшая опасность на материке или на островах. Но все же, несмотря на все эти грустные предчувствия и думы, маркиза нисколько не теряла присутствия духа и твердо верила в то, что находчивость и ум спасут ее даже в последнюю минуту. Когда в комнату ее вошла Фиаметта, она была удивлена, увидев свою госпожу спокойной, почти веселой. Она твердо верила в то, что ей удастся провести Пауля да Понте так же, как она всегда проводила Лоренцо и многих других в Венеции.
— Ваша постель готова, маркиза, — сказала Фиаметта.
Беатриса притянула к себе девушку и поцеловала ее в обе щеки.
— Послушай, дитя, — спросила она, — откуда ты набралась такой храбрости?
— Я взяла пример с вас, моя госпожа.
— Да, наконец-то мы с тобой одни, не знаю, к лучшему это или к худшему. Зажги свечи, дитя, зажги все свечи. Я боюсь мрака, особенно боюсь его сегодня ночью, каждая свеча кажется мне другом. Как ты думаешь, ты можешь спать, Фиаметта? Мне кажется, что ты тоже не в состоянии спать. В таком случае будем бодрствовать и молиться, дитя, ведь нам только и осталась молитва и надежда на Бога.
Фиаметта подтвердила почти бессознательно: да, мы можем молиться и надеяться, — она думала теперь о том, что опасность для нее, по-видимому, миновала, но все же казалось, что каждую минуту да Понте опять может войти в комнату, и с ужасом спрашивала себя, что будет тогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30