В глубине будуара на турецком диване полулежало прелестное создание, перед которым молодой человек остановился, как бы ослепленный, несмотря на то, что видел ее далеко не в первый раз. Это была женщина лет двадцати трех, маленькая, нежная, с белым, несколько бледным, цветом лица, с пепельными волосами и голубыми глазами, — цветок, распустившийся под тепловатым северным солнцем и перенесенный на время под жгучее итальянское небо.
Красота этой молодой женщины была поразительна, и те транстеверинцы, кому удавалось ее видеть сквозь решетчатые ставни при наступлении вечера или при восходе солнца, останавливались перед ней в безмолвном восхищении.
Увидев француза, молодая женщина вскочила с дивана — с радостным криком.
— Ах! — воскликнула она. — Как я вас ждала, Арман, и мне казалось, что вы сегодня запоздали более обыкновенного.
— Я прямо из мастерских, — отвечал он, — и мог быть здесь раньше, дорогая Марта, если бы ко мне не пришел кардинал Стенио Ланди, желающий купить статую! Он отнял у меня несколько часов… Но, — продолжал художник (это был действительно французский скульптор, отправленный академией в Рим), — вы сегодня что-то бледнее и грустнее обыкновенного, Марта, вы даже как будто встревожены чем-то…
— Вы находите? — спросила она, вздрогнув.
— Да, — отвечал он, садясь с нею и пожимая с любовью и уважением ее руки, — вас мучает какой-то тайный страх, моя бедная Марта, вы чего-то боитесь… Что же с вами случилось? Говорите же, отвечайте мне!..
— Да, мне страшно, Арман, — сказала она с усилием, — действительно боюсь… Я ждала вас с таким нетерпением.
— Боитесь? Чего?
— Послушайте, — продолжала она с оживлением, — нужно уехать из Рима… Это необходимо! Несмотря на то, что вы спрятали меня в малолюдном предместье большого города, куда никогда не заглядывают иностранцы… Но я ошибалась, думая, что буду здесь избавлена от преследований моего злого гения… Отсюда, как и из Флоренции, мы должны уехать.
При этих словах по лицу молодой женщины разлилась странная бледность.
— Где же Форнарина? — спросил вдруг молодой скульптор.
— Я послала ее за вами, но вы, вероятно, разошлись дорогой.
— Эту женщину я поместил возле вас с приказанием никогда не оставлять вас одну, моего ангела, а она, может быть…
— О, не думайте этого, Арман, Форнарина скорее умрет, чем выдаст меня.
Арман, взволнованный, встал и начал ходить взад и вперед по будуару неровными, поспешными шагами.
— Да что же, наконец, случилось с вами?.. Что вы видели, дитя мое, почему хотите уехать?
— Я видела его.
— Кого?
— Его!
Марта подошла к окну и сквозь решетчатые ставни указала одно место на улице.
— Там, — сказала она, — вчера в десять часов вечера, после того, как вы ушли… Он прижался у этой двери, устремив огненный взгляд на мой дом. Он как бы видел меня, хотя в доме не было огня, тогда как сам он был освещен лунным светом. Я отступила в ужасе… и, кажется, вскрикнула, падая в обморок… Ах! Я очень страдала…
Арман подошел к Марте, усадил ее снова на диван и, взяв за руки, опустился перед ней на колени.
— Марта, — сказал он, — хотите вы меня выслушать, согласны вы верить мне, как отцу, как старому, надежному другу, как самому Богу?
— О да! — отвечав она. — Говорите… защитите меня… у меня нет никого, кроме вас, на этом свете.
— Марта, — продолжал художник, — шесть месяцев тому назад я увидел вас в полночь, на церковной паперти, плачущую, на коленях. Вы были в таком отчаянии и так прекрасны в ту минуту, что я принял вас за ангела, оплакивающего погибшую душу, вверенную его попечениям и отнятую у него адом! Вы плакали, Марта, вы просили Бога взять вас к себе, послав вам смерть. Я подошел к вам, взял вас за руку и шепнул на ухо несколько слов надежды. Не знаю, убедил ли вас мой голос или он нашел дорогу к вашему сердцу, но вы вдруг встали и оперлись на меня, как на покровителя. Вы хотели умереть, я не допустил этого; вы были в отчаянии, я отвечал вам словами надежды; ваше бедное сердце было истерзано, я старался излечить его. С этого дня, дитя мое, я был счастливейшим из смертных; да, может быть, и вы не так сильно страдали?
— Да, Арман, вы добрый, благородный человек, — прошептала она, — я люблю вас!
— Увы! — сказал француз. — Я не больше как бедный художник, не имеющий имени и, может быть, даже отечества, потому что меня пятилетним ребенком нашли
в море, когда я, цепляясь за обломки, боролся со смертью. У меня нет ничего, кроме моего резца, другой будущности, кроме славы, которой я постараюсь достигнуть, и тогда вы будете моей женой: я сумею вас защитить и заставить весь мир смотреть на вас с уважением. Но, — продолжал молодой человек после минутного молчания, — для того, чтобы я мог защитить вас, я должен знать вашу тайну. Неужели вы опять скажете, как во Флоренции: «Уедемте, не спрашивайте меня!»? Кто этот ужасный человек, преследующий вас? Разве вы думаете, что я не достаточно силен, чтобы защитить вас от него?
Марта сидела бледная, дрожа всем телом и опустив глаза в землю.
— Послушай, моя возлюбленная, — продолжал Арман грустным и ласковым голосом, — разве ты думаешь, что, каково бы ни было это терзающее тебя прошлое, оно может уменьшить мою любовь?
Марта гордо подняла голову.
— О! — сказала она. — Если только любовь не преступление, то мне нечего краснеть за свое прошлое. Я любила горячо, свято, с доверием восемнадцатилетней девушки человека с подлым сердцем, грязной и низкой душой, но которого я считала добрым и честным. Этот человек соблазнил меня, вырвал из родительского дома: этот человек был моим палачом, но Бог свидетель, что я бежала от него, как только узнала его.
— Расскажи же мне, — прошептал он, — расскажи мне все, и я сумею защитить тебя, я убью этого негодяя!
— Ну хорошо, — отвечала она, — так слушайте же.
И, вполне доверяя этому сиявшему любовью взгляду, которым французский художник смотрел на нее, она начала.
— Я родилась в Блоа. Отец мой был честный негоциант, а мать принадлежала к мелкому дворянству нашей провинции. Матери я лишилась десяти лет и до семнадцати прожила в стенах монастыря, в Туре. Вскоре, не выходя оттуда, я познакомилась с моим обольстителем. Отец мой оставил торговые дела, составив себе небольшое, но честно нажитое состояние, и купил в шести лье от Блоа маленькое поместье, куда и привез меня из Тура.
На расстоянии часовой езды от Марньера, так называлось наше поместье, находилось большое имение Го-Куан, принадлежавшее дивизионному генералу графу Фелипоне.
Граф обыкновенно проводил лето вместе с женою и сыном, виконтом Андреа, в своем замке.
Генерал Фелипоне был отвратительный человек; он мучил свою жену и довел несчастную женщину до того, что она состарилась преждевременно и была постоянно больна.
Когда я приехала в Марньер, у моего отца возникли с Фелипоне какие-то недоразумения относительно леса, что и заставило его познакомиться с графом. Меня тоже представили ему.
Виконта Андреа тогда не было, и его ожидали только в конце месяца.
Графиня от души полюбила меня, и мы скоро сошлись с ней душа в душу.
Вскоре приехал и виконт — красивый и надменный молодой человек, и с приездом его здоровье графини, как мне казалось, заметно ухудшилось, и она не раз говорила мне:
— Я чувствую, что скоро умру…
И действительно, через несколько времени после этого, как-то ночью, меня разбудили: из Го-Куана был прислан человек с просьбой, чтобы я приехала к графине, которая умирает и желала бы перед своей смертью повидаться со мной.
Мы застали ее в постели и при последних минутах — священник читал уже отходную; вокруг нее стояла на коленях ее прислуга и горько плакала. Но ни графа, ни виконта не было дома. Мы напрасно искали их.
— Они на охоте, — прошептала больная… — Я их не увижу уж более…
И действительно, они были где-то в лесу, так что чужая рука закрыла ей глаза.
Она умерла ровно в десять часов утра, и последними ее словами было: «Андреа… неблагодарный сын!..»
И я слышала, как старый лакей, стоявший в углу, добавил при этом:
— Это виконт убил свою мать!
Но, представьте себе, мой милый друг, я уже находилась под влиянием этого человека и даже любила его, и он также признался мне в своей страсти ко мне. Не знаю, как это произошло… но не больше как через три месяца после смерти его матери наступила такая минута, когда я верила ему, как богу… когда он произвел на меня какое-то особое, потрясающее действие и приковал к себе.
Тогда-то однажды он сказал мне:
— Марта, клянусь тебе, что ты будешь моей женой, но так как мой отец никогда не согласится на этот брак, то уедем отсюда в Италию, там мы обвенчаемся, а со временем будем надеяться, что отец примирится с нами.
— Ну, а мой? — спросила я в испуге.
— Твой приедет к нам!..
— Но зачем же нам теперь скрываться от него?
— Твой отец замечательно честен, так что ежели мы откроемся ему теперь, то он немедленно отправится к моему отцу и сообщит ему все, и тогда мы должны будем расстаться.
Я верила этому человеку — уступила и последовала за ним.
Темною ночью, на почтовых лошадях, мы уехали с Андреа в Италию в окрестности Милана. Перед отъездом я написала своему отцу письмо, которое и оставила на столе в своей комнате.
В Милане Андреа нанял большой дом, познакомил меня, под видом своей жены, со всей знатью и начал вести веселую жизнь.
Несколько раз я просила его написать моему отцу, чтобы тот приехал к нам, но он всякий раз говорил мне, что имеет известие о том, что мой и его отцы так сердиты, что не захотят видеть нас, и при этом всегда добавлял:
— Погоди!.. Время все изменит!
Я писала сама несколько раз, но все письма мои оставались всегда без ответа; впоследствии я узнала, что людям было строго приказано не относить их на почту, а доставлять их Андреа. Так продолжалось несколько месяцев. У Андреа были лошади и множество знакомых; он веселился, и, пожалуй, можно было бы даже подумать, что я одна из самых счастливых женщин… так, по крайней мере, могло казаться по виду.
На все мои вопросы и напоминания о женитьбе он обыкновенно сердился и нетерпеливо отделывался от меня какими-нибудь пустыми отговорками. Однажды на мое новое напоминание о данном им слове он резко заметил:
— Погоди… когда отец умрет, тогда я женюсь на тебе.
И при виде моего удивления он вынул из кармана листок почтовой бумаги и предложил мне прочесть написанное на нем.
Это было письмо от его отца, я читала его и чувствовала, как я бледнею. В нем было сказано:
«Мой милый сын! Я не вижу ничего дурного в том, что вы обольщаете девушек из наших окрестностей, но я вполне уверен, что вы не сделаете глупости и не женитесь ни на одной из них, так как у меня уже есть для вас подходящая богатая невеста…»
Это письмо выпало у меня из рук, и я с испугом посмотрела на Андреа.
— Что же вы намерены делать? — прошептала я.
— Ждать, — ответил холодно он, — я знаю своего отца… Он способен лишить меня наследства, если я не исполню его желания.
— Но чего же ждать?
— Его смерти, — ответил он, напевая какую-то арию.
С этой минуты я начала его понимать… Он хотел сделать из меня содержанку… я заболела: со мной сделалось что-то вроде горячки. Я молилась, призывала Бога, просила прощения у своего отца. Я валялась в ногах у Андреа, умоляя его возвратить мне мое счастье. Андреа фразировал и насмехался надо мной.
Когда я совершенно поправилась, то обратилась к одному старому священнику и спросила его совета, что мне делать.
— Поезжай, мое дитя, к своему отцу, — сказал он, — Бог милосерден и простит тебя и заставит этого человека исправить свою ошибку перед тобой…
Мой отец!
Я решилась последовать его словам и просить Андреа отпустить меня.
Как-то утром я сообщила ему о моем отъезде.
— Куда же ты поедешь? — спросил он меня. — К отцу, — ответила я.
Ну, если так, то я должен, наконец, сообщить тебе всю истину, — сказал он и подал мне траурное письмо, извещавшее о смерти моего бедного отца.
— Мой отец умер от горя… и я была его убийцей…
— Бедная Марта! — прошептал скульптор, беря за руку молодую женщину.
Марта вытерла глаза и продолжала:
— Мой отец умер, я осталась одна. В первые дни траура он был особенно внимателен ко мне, но скоро все вошло в свою колею, и он по-прежнему стал смотреть на меня как на свою игрушку. Может быть, он и любил меня, но так, как любят статую, собаку, лошадь…
Тогда я решилась бежать от этого человека. Но куда бежать?.. Куда идти?..
Однажды вечером, в театре, Андреа поссорился с одним молодым австрийским офицером, вызвал его на дуэль, которая должна была состояться на другой день.
Оружием были выбраны пистолеты; согласно условию, противники должны были приближаться друг к другу и стрелять по желанию.
Офицер стрелял первый и сделал промах, тогда Андреа продолжал наступать на него.
— Стреляйте же! — кричали ему секунданты.
— Нет, еще не время, — ответил виконт и подошел так близко к своему противнику, что пистолет коснулся его груди.
Офицер не пошевелился и стоял самым спокойным образом.
Другого бы подобная смелость обезоружила, но негодяй не признавал жалости.
— По правде, — сказал он, улыбаясь, — вы еще так молоды, что для вашей матери будет большим горем узнать о вашей смерти.
И при этих словах он выстрелил.
— Презренный, — прошептал с отвращением Арман.
— Это еще не все, — продолжала Марта, вздохнув. —
Андреа был игрок, по счастью, ему так везло, что он несколько месяцев подряд выигрывал громадные суммы… Наш дом превратился в игорный, где разорилось множество молодых людей из лучших миланских фамилий. Но наконец и его счастье отвернулось от него.
Однажды ночью, когда они играли в садовой беседке, Андреа проиграл громадные суммы. Все уже разъехались, и виконт играл только вдвоем с бароном Сполетти, который и был его счастливым партнером этой ночи.
Андреа был бледен и взволнован, и его бледность увеличивалась по мере того, как его банковые билеты переходили на сторону барона.
Сполетти играл совершенно хладнокровно, как вообще все люди, которые верят в свое счастье. Около него лежал портфель, туго набитый банковыми билетами, и он отвечал на все суммы, какие только ни назначал Андреа.
Наконец дело дошло до последнего билета в тысячу франков, и он был проигран.
Тогда Андреа дошел до того, что предложил Сполетти играть в долг.
— У меня, — сказал он, — нет здесь больше денег, но мой отец имеет триста тысяч ливров годового дохода.
Я ставлю на слово сто тысяч экю.
Барон подумал и согласился.
— Хорошо, — ответил он, — я принимаю ваши сто тысяч экю, — на пять пуан.
Андреа был бледен и заметно взволнован; он лихорадочно стасовал карты и принял предложенное условие.
Ужасно было видеть эту партию и этих игроков, из которых для одного проигрыш составлял полное разорение, а для другого только потерю того, что им было выиграно.
Барон был спокоен и играл с полной уверенностью в своем счастье.
В две сдачи Андреа записал четыре очка и сразу оживился, но радость его была непродолжительна, в следующую сдачу он проиграл, затем еще раз, и барон, в свою очередь, записал четыре очка.
Партнеры переглянулись.
— Я откладываю партию, — сказал Андреа. Барон колебался.
— Нет, — наконец ответил он, — к чему? И он сдал и открыл карту.
— Король, я выиграл, — добавил Сполетти, — вы мне должны сто тысяч экю.
— Я их удваиваю, — пробормотал Андреа задыхающимся голосом.
Но барон холодно встал.
— Мой дорогой, — сказал он, — у меня принцип — не
играть более одной игры на слово. Уже — светло, и я
смертельно хочу спать. Прощайте.
Несколько мгновений Андреа оставался неподвижен и жадным взором следил за тем, как барон укладывал в портфель золото и банковые билеты.
Барон пожелал мне спокойной ночи и вышел из беседки.
Андреа встал тоже и пошел его провожать.
У нас в доме уже спали.
Я была тоже расстроена проигрышем виконта и задумчиво стояла у порога беседки.
Прошло несколько минут. Вдруг я услышала крик…-один только крик… а затем я увидела перед собой бледное лицо Андреа. Глаза его горели каким-то особенным блеском, вся одежда его была в беспорядке; в одной руке он держал маленький окровавленный кинжал, а в другой — портфель барона Сполетти. Вся рубашка его была в брызгах крови…
Теперь, в свою очередь, я вскрикнула и бросилась бежать — он не удерживал меня.
Я побежала через сад, наткнулась дорогой на что-то мягкое — это был труп Сполетти, и, уже не помня себя, выбежала из дома и побежала через город до той самой церкви, где ты нашел меня…
— А! Мой ангел, — прошептал Арман, — теперь я понимаю, почему ты постоянно опасаешься этого человека.
— Вы не знаете еще всего, — ответила тихо Марта. — Этот человек отыскал нас во Флоренции и прислал мне следующую записку;, «Возвратись немедленно ко мне, иначе твой новый любовник умрет». Вы понимаете теперь, отчего я настаивала уехать из Флоренции.
1 2 3 4 5