— Да, маркиза приезжала к ней вчера вечером и, к несчастью нашему, узнала, что я уже выходил из дому.
— А, черт возьми, — пробормотал Рокамболь, нахмурившись.
— Говоря между нами, виконт, вы сделали маленький промах.
— В чем?
— В том, что назначили мне роль, при исполнении которой я не могу применить ни одной из своих способностей.
— Не понимаю, — сказал Рокамболь, пожимая плечами.
— Дело в том, что если меня называют Шерубеном-очарователем, то, вероятно, во мне есть что-то чарующее — что подействовало весьма сильно, быть может, даже сильнее, чем дуэль, от которой мы ожидали гораздо большего. Маркиза, узнав, что я ранен, упала в обморок и, придя в себя, чуть не призналась во всем…
— Да, — прервал его Рокамболь, — но я думал, что она сама навестит вас.
— В этом и состоит ваш промах.
— Однако, друг мой, нам надо поспешить с развязкой.
— Этого только я и хочу.
— Нам остается всего одна неделя.
— Ну, так устройте мне свидание с глазу на глаз с маркизою, — пробормотал Шерубен невольно изменившимся голосом.
— Хорошо, — твердо отвечал Рокамболь, — сегодня вечером у госпожи Маласси. Будьте в восемь часов дома.
— Ах да! — проговорил вдруг Шерубен. — Вы сообщили мне сегодня, что глава позволяет мне держать пари.
— Ну да. Что же вы, решились?
— Да.
В это время в конце аллеи показалась коляска, запряженная четверкой, с форейтором.
— Вот так кстати, — сказал Рокамболь, — это едет ваш противник: можете сейчас предложить ему пари.
Действительно, в коляске сидели Баккара и граф, которые, держались за руки, нежно глядели друг на друга.
Шерубен выбежал на середину дороги и сделал знак форейтору — остановиться.
Вернемся теперь в отель Ван-Гопа.
Услышав от Дай Натха ужасное открытие, маркиз Ван-Гоп в продолжение целого часа бессознательно бродит по Елисейским полям. Наступила ночь, пошел мелкий дождь с холодным ветром.
Маркиз сел на скамейку, закрыл лицо руками и горько заплакал — как осиротелый, покинутый ребенок.
Он просидел так несколько часов, не обращая никакого внимания на холодную и сырую погоду: горе заглушило в нем все внешние чувства.
Вдруг маркиз увидел мелькнувший сквозь деревья огонек.
Это был фонарь тряпичника, отправлявшегося на ночную работу.
Тряпичник этот был человек средних лет, высокий, широкоплечий, с лицом, выражающим полнейшую беззаботность и презрение ко всем невзгодам.
— Эхе! — сказал он, заметив маркиза. — Барин-то какой! Не боится дождя, как и я. — Сударь, — обратился он к маркизу, — вы, должно быть, нездоровы; если прикажете, я провожу вас домой или схожу за каретой.
— Благодарю, — отвечал маркиз, . — я не болен, я так гуляю.
— Гм! — пробормотал тряпичник. — Извините, но мне кажется, что у вас какое-то горе на сердце. Я сам испытал это не далее как неделю тому назад. Вообразите — мне наговорили разных вздоров о моей жене.
У маркиза пробежала дрожь по всему телу.
— Я женат уже двенадцать лет, извольте видеть, — продолжал тряпичник, фамильярно садясь подле маркиза, — жена моя хороша собой, скромна, ну, одним словом, золото. Согласитесь, что после двенадцатилетнего беспорочного поведения жены было бы весьма глупо верить разным дрязгам и сплетням… Для этого нужно быть положительно набитым дураком.
Маркиз побледнел: ему показалось, что тряпичник рассказывает про него самого.
— И мог же я быть таким дураком, чтоб поверить этой долговязой Полине.
— Что это за Полина? — спросил пораженный маркиз.
— Э! так себе — пустая женщина, которой я, кажется, приглянулся, проходя часто мимо ее дома; она живет в улице Кокнар. Вот эта-то долговязая Полина и наговорила мне разных вещей о моей жене, но так, знаете, ловко, что я сдуру и поверил. Несколько дней я был страшно расстроен и плакал как маленький ребенок, но впоследствии оказалось, что я дурак набитый, а моя жена непорочна как ангел.
— И вы убедились в этом?
— Вполне.
Маркиз как будто чему-то обрадовался. Он встал, бросил своему собеседнику кошелек и торопливо удалился.
Ван-Гоп возвратился домой в двенадцать часов ночи. Он заперся в своей комнате и начал размышлять о таинственных словах Дай Натха и о неверности своей жены. И в одно мгновение ему пришло желание вбежать в комнату жены и убить ее; но тут он вспомнил рассказ тряпичника — и ярость его сразу охладела. Однако индианка поклялась представить доказательства…
Эта борьба с самим собою продолжалась в маркизе более часа; но наконец лицо его приняло спокойный вид, на губах появилась улыбка, и он пробормотал:
— Подожду, если Пепа действительно мне изменила, я убью ее; та же участь постигнет Дай Натха, если она солгала.
Со времени дуэли Шерубена с де Камбольхом прошла целая неделя. Желая рассказать, что произошло в продолжение этой недели, мы должны возвратиться к той минуте, когда маркиза пришла в себя после обморока у госпожи Маласси и увидела, что тайна ее сердца открыта.
— Желаете, чтобы я была вашей сестрою? — обратилась к ней вдова.
Несчастная женщина, невольно полюбившая человека, который лежал теперь смертельно раненный, быть может, уже умер, эта женщина сумела совладать с собою, сумела придать своему лицу выражение крайнего удивления, поразившего госпожу Маласси.
— Почему вы предлагаете это? — спросила она.
— Ваше беспокойство, обморок по поводу этого молодого человека… Я знаю, что женщины слабы и что не всегда умеют обуздать свои чувства…
— Позвольте, — перебила ее маркиза, — я вам докажу в нескольких словах, что вы ошибаетесь. Вчера я была в театре, рядом со мной в ложе сидели двое молодых людей; один из них был Оскар де Верни, которого мне представил на последнем балу майор Гарден. Вдруг является какой-то третий молодой человек по имени де Камбольх и вызывает де Верни на дуэль. Я слышала вызов и ответ де Верни. Майор Гарден, который был со мной в ложе, получил приглашение быть секундантом. Я пришла домой ужасно расстроенная, во сне я видела шпаги, предсмертные агонии, слышала стоны умирающих; я приезжаю сюда и узнаю, что дуэль состоялась и что один из участвующих в ней смертельно ранен. Ну, будь вы на моем месте, вы тоже беспокоились бы, так же были бы расстроены и упали в обморок, как и я…
Госпожа Маласси закусила лишь губу и не нашлась что ответить на это.
После этого маркиза часто приезжала к ней и как будто между прочим узнавала о состоянии здоровья несчастного, как она выражалась, Шерубена.
Однажды вечером, около пяти часов, маркиза, сидя у госпожи Маласси, была необыкновенно расстроена.
— Сударыня, — обратилась горничная к своей госпоже, — вот записка, которую мне велели вам передать.
— А! — воскликнула госпожа Маласси. — Это записка, должно быть, от господина Шерубена.
Сердце бедной маркизы сильно забилось.
— Что он, поправился? — спросила вдова.
— Да, я встретила его с сигарой во рту и под руку с каким-то молодым человеком. Привратница сказала мне, что это тот самый человек, с которым он дрался. Он дал мне записку и велел благодарить, что вы не забываете о нем.
Маркиза Ван-Гоп возвратилась домой, на этот раз сильно разочарованная в Оскаре де Верни, ибо предполагала, что все это было притворство, так как человек, получивший смертельную рану, не выходит через неделю из дому, весело покуривая сигару.
После этого маркиза перестала так часто навещать госпожу Маласси. Спустя три дня, т. е. на второй день как маркиз Ван-Гоп пришел домой после разговора с тряпичником, маркиза получила около пяти часов вечера записку следующего содержания:
«Многоуважаемая маркиза! Простите великодушно, что осмеливаюсь писать вам, но мы с Фанни положительно растерялись и не знаем, что делать; госпожа Маласси при смерти и вот уже более часа как ежеминутно произносит ваше имя.
Ваш покорнейший слуга Вантюр, управляющий госп. Маласси».
Граф Артов вышел в полночь от Баккара под впечатлением неведомого чувства. Неужели он любит эту женщину, к которой ворвался Дон-Жуаном, или он только чувствовал к ней сожаление и поэтому сделался ее искренним другом.
Он пришел домой сильно взволнованный, думая лишь о словах Баккара: «Я жду вас завтра утром к завтраку».
Граф лег спать, но сон его был весьма беспокоен.
Он проснулся в восемь часов, оделся в визитное платье, велел оседлать лошадь и поехал прокатиться по лесу. Проехав Рульское предместье и Елисейские поля, он возвратился бульваром и около десяти часов остановил лошадь у ворот отеля Баккара.
Грум провел его в гостиную. Баккара вскоре явилась в великолепном утреннем платье. Она весело протянула руку своему другу.
— Здравствуйте, друг мой, — проговорила она.
— Вы очаровательны сегодня, — сказал граф с восхищением.
— Благодарю за комплимент, — отвечала она, улыбнувшись. — Однако мы должны разыграть сегодня в глазах света роль влюбленных и поэтому уговоримся, как это сделать.
— Приказывайте, — отвечал влюбленный с покорностью ребенка.
— Во-первых, вы останетесь у меня завтракать.
— Ах, боже мой, — вскричал граф, — а Манерв меня ждет: я дал ему слово завтракать у него.
— В таком случае садитесь и напишите ему записку. Баккара продиктовала ему те строки, которые Манерв прочел в Парижском кафе двум молодым людям.
Отправив письмо, она снова села около графа и нежно проговорила:
— Друг мой, сегодня вы должны мне доказать вашу дружбу. Погода великолепная, и поэтому после обеда мы поедем прокатиться, но мне бы хотелось, чтобы эта прогулка резко бросилась в глаза свету. Мне сказали, что у вас прелестная коляска и четверка вороных лошадей.
— Да.
— В таком случае пошлите домой записку и велите кучеру приехать на этой четверке.
Граф повиновался: ровно в двенадцать часов коляска стояла уже у подъезда. Баккара успела в это время одеться.
— Послушайте, — сказала она уже в коляске, — вот какой мой план.
— Я вас слушаю.
— После прогулки вы привезете меня к себе домой, согласны?
— С большим удовольствием, — весело отвечал граф. По желанию Баккара коляска поехала по Монмартрскому предместью и Итальянскому бульвару; мимо Парижского кафе проехали шагом.
В это время выходил оттуда барон Манерв. Узнав лошадей и ливрею графских лакеев и. наконец, увидя его самого и Баккара, он крайне изумился скорому успеху молодого иностранца. Поклонившись, он подошел к коляске.
— А, барон Манерв! — вскричала Баккара, весело улыбаясь, — не хотите ли с нами прокатиться в лес?
— Нет, благодарю вас, я еду верхом; мы там, может быть, встретимся. Ах да, граф, — проговорил он вдруг, — вы едете в лес, так, наверное, встретите там Оскара де Верни, вашего противника.
— Этого господина, который держит из-за меня пари? — спросила Баккара, громко захохотав.
— Тот самый.
— Надеюсь, что теперь он откажется от пари?
— Ничуть, несмотря даже на то, что я прочел ему ваше письмо.
Затем лошади понеслись крупною рысью.
— Какого вы мнения, — обратилась Баккара к своему другу — о человеке, который держит пари, затрагивающее честь женщины, хотя бы даже падшей.
— Подобный человек — негодяй! — отвечал граф, немного смутившись.
— Я с вами согласна. А негодяи должны быть наказаны. Поэтому, желая отомстить ему, я некоторое время буду разыгрывать пред ним роль влюбленной в него; только дайте мне слово, друг мой, что вы не забудетесь и не будете ревновать.
— Хорошо, — отвечал граф покорно.
В это время коляску остановил Шерубен, как мы уже сказали, став поперек дороги.
— Граф, — обратился он к своему противнику, — я очень счастлив, что встретил вас…
— Мне, в свою очередь, тоже весьма приятно, — отвечал граф с холодною любезностью.
— Вчера вы предложили мне пари… Я не мог тотчас его принять, потому что был занят весьма важными делами. Сегодня я свободен и объявляю вам, что пари принимаю.
— Вам, может быть, неизвестно, барон, что женщина, о которой идет пари, это та самая, которая сидит вместе со мной в коляске.
— Мне очень хорошо это известно, — отвечал Шерубен, вежливо кланяясь Баккара.
— Я очень опасаюсь за вас, — проговорила Баккара, устремив на него проницательный взгляд, — потому что я люблю Станислава (так звали молодого графа).
— Вечно любить нельзя, — отвечал Шерубен, ничуть не смутившись.
— Пари ваше — дуэль? — спросила Баккара.
— Совершенно так.
— Следовательно, условия должны быть равные. Станислав бывает у меня каждый день, и поэтому дом мой для вас тоже открыт.
Она бросила на него какой-то странный взгляд и, коварно улыбнувшись, сказала: «До свидания».
Затем коляска снова быстро понеслась, объехала лес и спустя час уже въезжала во двор дома графа Артова, в улицу Пепиньер.
Баккара с любопытством осмотрела весь этот дворец, на устройство которого граф потратил более трех миллионов. Затем она прошла в сад, взошла на террасу бельведера, откуда начала осматривать окрестные здания.
— Отсюда великолепный вид, — сказала она, смеясь.
— Да, в особенности хорош этот сад, при доме № 40.
— Это не тот ли дом, где живет Шерубен?
— Тот самый.
Баккара немного задумалась, затем обратилась к графу:
— Вы обещали повиноваться мне беспрекословно. Уступите мне это место на сегодняшнюю ночь.
Граф Артов хотел было возражать, но Баккара взглянула на него с упреком, и поэтому, пожав плечами, он согласился.
Она спросила чернил и перо. Граф усадил ее перед бюро в нижнем этаже беседки и затем скромно удалился.
Баккара писала:
«Маргарита! Оденьте малютку Сару сегодня в восемь часов и привезите ее в карете в улицу Пепиньер, в отель графа Артова; я жду».
Получив письмо от управляющего госпожи Маласси, маркиза немедленно поехала навестить больную.
Вдова лежала в постели и водила вокруг бессмысленными глазами. Она пристально взглянула на маркизу и, казалось, не узнала ее.
— Это я, друг мой, — сказала госпожа Ван-Гол трепетным голосом.
Вдова ничего не отвечала.
— Боже мой! что с нею? — обратилась маркиза к вошедшему Вантюру.
— Два часа тому назад госпожа Маласси приехала и была совершенно здорова; но когда я подал ей письмо, присланное по городской почте, она, прочитав лишь первые строки, вдруг вскрикнула и упала в обморок.
— Где это письмо?
— Придя в себя, госпожа Маласси бросила его в камин.
— Вы посылали за доктором?
— Да. Он сказал, что это прилив к мозгу, и пустил ей кровь. В пять часов обещал заехать.
Лицо вдовы было сине-багрового цвета и действительно выражало признаки удара.
Немного спустя явился доктор.
Маркиза начала осыпать его вопросами и узнала, что с госпожой Маласси случился апоплексический удар, вероятно, от сильного душевного потрясения, что, приди он пятью минутами позднее, она была бы уже покойницей.
— Я полагаю, что мы спасем ее, — сказал доктор, — хотя опасаюсь за ее рассудок. Ночь решит все, — прибавил он хладнокровно.
— Я останусь при ней эту ночь, — сказала маркиза прерывающимся голосом.
Она села за стол и поспешно написала:
«Друг мой! Я теперь у госпожи Маласси. Она опасно больна, так что я считаю нужным остаться всю ночь при ней. Заезжайте за мной завтра утром.
Пепа».
— Отошлите эту записку моему мужу, — обратилась она к Вантюру, — я останусь здесь.
— Дело идет великолепно, — пробормотал Вантюр, выходя, — все отлично играют свои роли: доктор неподражаем, вдова больна хоть куда, а я, кажется, добросовестно исполняю предписания господина Шерубена.
Мнимый доктор, тот самый, который лечил Фернана Роше у Тюркуазы, прописал лекарство и через десять минут уехал, дав советы маркизе, как обращаться с пациенткой.
Мадам Маласси в продолжение ночи неподражаемо играла свою роль.
Часов около десяти, когда маркиза осталась одна, она, наконец, услышала ровное и спокойное дыхание, доказавшее, что больная заснула.
Маркиза немного успокоилась и невольно начала думать о человеке, которого она любила втайне, из-за которого в продолжение одной ночи перенесла столько душевных страданий… И этот человек так близко от нее.
Она знала, что Шерубен живет в третьем этаже этого дома и что окна его выходят в сад. Она встала, чтобы посмотреть, есть ли свет в его окнах, т. е. дома ли он.
В одном окне действительно виднелся свет, который в то время, как маркиза смотрела, перешел в другое окно. Маркиза с трепетом следила за этим светом.
Человек, которого она любила, был так близко от нее, а между тем они были разделены навеки. Эта мысль чуть не доводила ее до помешательства.
Но вдруг свет, за которым она следила с таким волнением, исчез.
Спустя некоторое время сердце маркизы сильно забилось: ей показалось, что она слышит в саду приближающиеся шаги.
Неужели это Шерубен?.. Но нет, как может человек в одиннадцать часов ночи решиться прийти к вдове, женщине одинокой…
Но между тем маркиза ясно увидела человеческую тень, приближавшуюся к дверям флигеля, и затем услышала мужские шаги по лестнице.
Сердце ее судорожно сжалось, и она чуть не лишилась чувств.
Дверь в спальню отворилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13