Второй выстрел — и янычар, орудовавший в орудийном стволе банником, рухнул на лафет.
Открыли огонь и другие казаки. Меткие выстрелы из темноты разили прислугу, не позволяли туркам стать хозяевами на отбитой у казаков батарее. Но так не могло продолжаться долго — несколько громких повелительных команд высокого чернобородого офицера, и с первоначальной неразберихой на батарее было покончено. Еще команда — и цепь янычар бросилась в степь на звуки казачьих выстрелов. Быстрицкий разрядил в чернобородого офицера последний пистолет и, выхватывая из ножен саблю, глянул на реку.
Напротив батареи две чайки пробили острыми носами стену камыша, с разбегу наползли на берег. Через их борта прыгали сечевики, вступали в бой с янычарами. Подоспели, подоспели! У устья речушки камыши тоже зашевелились, раздались в стороны, из них показались носы нескольких чаек. Дружный залп из пушек по мечущимся на берегу туркам — и с лодок посыпались на берег запорожцы с мушкетами в руках.
— Слава! — крикнул Быстрицкий, с саблей наголо поднимаясь из травы навстречу приближавшейся неприятельской цепи.
Ловко нанес удар ближайшему янычару, отбил вражеский клинок, уклонился от скользнувшего к его шее аркана. И завертелась-закружилась сабельная карусель… Быстрицкий опустил саблю, лишь когда увидел в шаге от себя сотника Кравцова.
— Михайло, ты?
— Я, друже. Переставай саблей махать, покуда моих ребят в капусту не искрошил.
Быстрицкий швырнул саблю в ножны, вытер со лба пот. Повел взглядом по сторонам. Бой на берегах речушки закончился, казачьи пушки с чаек посылали вслед отступавшим янычарам выстрел за выстрелом. Татарская конница исчезла из глаз вовсе, лишь издалека доносился затихавший дробный стук копыт. У галечной отмели и валунов, преграждавших путь в море, стояла чайка, с которой запорожцы выгружали бочонки с порохом. Сейчас взрывы расшвыряют гальку и песок, раздробят и превратят в щебень пару-тройку валунов, затем казаки лопатами и кирками расширят образовавшийся проход до нужных размеров — и дорога в море свободна.
Верно заметил гетман Богдан Хмельниченко после осмотра грозной польской крепости Кодак, построенной для борьбы с запорожцами поляками с помощью французских инженеров: все, сотворенное человеческими руками, ими может быть и разрушено…
6
Не можете ли вы употребить… Запорожское войско с подкреплением от нашей пехоты (на Дунае)… где бы они, скрываясь в камышах, кроме военных кораблей, все другие с малым вооружением от устья вверх идущие суда захватывали… Внушайте, что они прошли большую опасность в открытии пути от Днепра, всегдашнее дело их было и есть на своих лодках под Очаковым разбивать неприятельскую флотилию, но тот же дух храбрости да подвигнет их и на разные удобовозможные попытки против кораблей, в Дунай пришедших. О свойстве сих казаков я схотел вам приметить, что их ласкою удобно ко всему преклонять, а напротив к строгости они непривычны; итако ваше превосходительство умейте первым ободрять их службу.
1771 г. июня 154
(Из ордера П.А. Румянцева генерал-майору CA. Вейсману.)
Фон Рихтен закончил перевязывать раненую руку, обмыл испачканные кровью руки. С неприязнью посматривал на поручика Гришина, который рядом на скамье уминал из миски саламаху.
— Что за вид, господин поручик! Грязная рубаха, казачьи шаровары, разбитые вдрызг эти… как их… чоботы! И наряду с сим жалким убранством на груди — офицерский знак, на шее — шарф, па плече — погон. Соблаговолите глянуть на себя со стороны, господин поручик! Форменное огородное пугало, а не офицер доблестной российской армии! Вам не стыдно?
Гришин облизал ложку, равнодушно глянул на фон Рихтена.
— Ничуть, господин капитан. Кого мне стыдиться, позвольте спросить? Запорожцев? Вас?
— Вам должно быть стыдно перед самим собой.
— В таком случае мне действительно стыдно… За то, что я, русский дворянин и офицер, не имею денег на лишнюю рубаху и камзол, столь мне необходимые.
— Меньше бы пили, господин поручик. Или хотя бы сняли нагрудный знак да погон.
— И не подумаю. Кто я без них? Простой запорожец… А я дворянин и офицер. Не цеплять же мне на шпагу казацкий старшинский бант? А с погоном и знаком ничего не случится. Да и случится — не велика беда: все равно они не мои, а казенные.
— Ваша логика непостижима, господин поручик. Хорошо, давайте договоримся по-другому. Надевайте полную форму и носите без опаски, а я обязуюсь по прибытии в действующую армию возместить весь ущерб, который может быть причинен одежде за время плавания.
Гришин застыл с ложкой у рта, затем швырнул миску с саламахой на дно чайки, вскочил со скамьи, со стиснутыми кулаками шагнул к фон Рихтену.
— Что-о-о? Возместить ущерб? За кого меня принимаешь? Ты, поганый немчик! Считаешь меня, русского дворянина и офицера, нищим? Да я тебя, немчуру треклятую!..
Фон Рихтен, скрестив на груди руки, невозмутимо стоял перед Гришиным.
— Что за крик, господин поручик? Зачем разбрасывать посуду? Отказываетесь от моего предложения? Ваше право. Поверьте, я никоим образом не желал вас обидеть, а хотел оказать дружескую услугу. Как русский дворянин и офицер такому же русскому дворянину и офицеру, находящемуся в стесненных обстоятельствах… Случайно и временно, конечно.
— Это ты русский дворянин? — продолжал бушевать Гришин. — С фамилией фон Рихтен и баронским титулом? Ха-ха-ха! Ай да русак! Природней быть не может!
— Да, я — русский, господин поручик. Будь тем, за кого вы меня принимаете, то есть немцем, я потребовал бы от вас немедленной сатисфакции за оскорбительные слова, высказанные вами в адрес сей нации. Как видите, я этого не делаю, а прошу вас успокоиться и продолжить прерванную трапезу.
— Ты не немец? — опешил Гришин. — Барон фон Рихтен — и вдруг русский? Это как же?
— Очень просто, господин поручик. Мои дальние предки по отцу действительно были германцами, ливонскими рыцарями, но вот уже два столетия как наш род обосновался в России. Больше того, все наши мужчины считают своим долгом и делом чести служить в российской армии.
— Два столетия? Ты, господин капитан, не того… Не привираешь? Это когда же твои ливонские рыцари на русской земле осели? Уж не при царе ли Горохе? До времен государя Петра Алексеевича на святой Руси-матушке иноземцами и не пахло. Ежели, конечно, не брать в расчет всяких там купчишек, послов и прочий залетный люд.
— Вы плохо знаете русскую историю, господин поручик. Надеюсь, вам известно имя царя Иоанна Четвертого?
— Ивана Грозного? А как же?
— Тогда вы должны быть наслышаны о покорении Сибири, свершенном в его правление.
— Обязательно. Сибирское ханство покорил казачий атаман Ермак Тимофеевич со своей храброй дружиной.
— Точнее, он первым начал покорение Сибири. Когда Ермак погиб, за Урал по его стопам были направлены другие казацко-стрелецкие отряды. Среди сих продолжателей дела Ермака были и плененные в Ливонской войне немецкие рыцари. Дело в том, что царь Иоанн предложил каждому из них решить несложную дилемму как закоренелому недругу славянства и православия положить голову на плаху иль как истинному воину Христа нести его святое учение азиатским язычникам. Мой дальний предок барон Ганс Вильгельм Мария фон Рихтен был из тех, кто решил продолжить свой «Дранг нах Остен» и отправился в Сибирь распространять свет истинной веры… с мечом в руках, естественно.
Царь Иоанн был умным политиком: воевал с одними врагами России руками других ее врагов. Например, в Ливонии союзниками русских были покоренные ими незадолго до этого и включенные в состав российского войска казанские татары, а ливонские рыцари дрались рядом с русскими против сибирских татар. В походах Ганс фон Рихтен сдружился с русскими, принял православие, позже женился на дочери казацкого сотника, осел с семьей на Урале. С тех пор Россия не вела ни одной войны, в которой среди ее воинства не сражались бы потомки барона Ганса фон Рихтена. В чине бригадира участвовал в Полтавской баталии мой дед, в Семилетнюю войну в Богемии погиб мой отец, гвардейский подполковник, ныне их дело продолжаем я и мой младший брат… Теперь ответьте, господин поручик, кто я — русский дворянин или треклятая немчура?
Гришин поскреб затылок, виновато потупил глаза.
— Откуда мне, господин капитан, знать вашу родословную? Разрешите от души принести вам извинения. Забудем все, а? Договорились? Кто старое помянет, тому глаз вон.
— Все уже забыто. Да и что помнить? Тем паче, что я полностью разделяю ваши мысли, высказанные о немецких и прочих иноземных офицерах, чья служба в российской армии зачастую оставляет желать лучшего. Гришин оживился:
— Может, вместе пообедаем, покуда запорожцы всю саламаху не умяли? У них аппетит — все не жевавши летит.
— С удовольствием.
Однако пообедать не пришлось — с подзорной трубой в руках к ним спешил Быстрицкий.
— Господа, прошу уделить минуту времени. — Полковой писарь протянул подзорную трубу фон Рихтену. — Что можете сказать о тех людях па берегу?
Капитан повел трубой в указанном Быстрицким направлении. Низкий песчаный берег, вытянувшаяся до горизонта безлюдная степь. Небольшой овальной формы заливчик, врезавшийся в морской берег, широкий, заболоченный в устье ручей, прибежавший из степи в заливчик… Густые камыши по берегам ручья, раскидистые вербы, склонившие ветви до воды. Чуть выше по течению ручья одинокий холм, на нем разбита русская армейская палатка, к коновязи рядом привязаны нерасседланные лошади.
Сбоку палатки горел костер, несколько человек в русской армейской форме, повернувшись лицами к морю, призывно махали руками. Один, в белой рубахе и с непокрытой головой, застыл у входа в палатку с подзорной трубой у глаз.
— Жду вашего ответа, господин капитан, — напомнил о себе Быстрицкий.
— Это русские драгуны, по-видимому, береговой разъезд. Возможно, тот, что мы видели вчера.
— Нет, не тот. Среди скакунов на холме нет серого в яблоках, на которого я вчера обратил внимание, — заметил полковой писарь. — Господин капитан, не могли бы вы объяснить, чем могут заниматься русские драгуны так далеко в степи, исконной татарской вотчине? Ведь до Аккермана, где ближайший русский гарнизон, трое суток плавания.
— Драгуны могут вести разведку или быть посланы к морю специально для связи с нами. Между прочим, я склоняюсь именно ко второй мысли. Смотрите, человек с подзорной трубой — я уверен, что это офицер! — тоже машет нам рукой, а солдаты подбросили в огонь сырой травы, чтобы дым стал гуще. Драгуны привлекают паше внимание и просят пристать к берегу. Убежден, у них есть к нам дело! Возможно, какое-то важное сообщение.
— Конечно, они посланы для встречи с нами, — поддержал капитана Гришин. — Иначе зачем жечь костер и звать нас к себе? Пристанем к берегу и все узнаем… — Поручик с шумом втянул носом воздух. — Далековато, но все равно чую: на огне что-то вкусненькое. — Он погладил живот и мечтательно произнес: — Эх, сейчас бы жареного бараньего бока испробовать! Признаюсь, саламаха да солонина с сухарями мне порядком осточертели.
— Отчего хмуритесь, господин полковой писарь? — спросил фон Рихтен, взглянув на Быстрицкого. — Что-нибудь не нравится?
— Уж больно смело ведут себя драгуны. Разбили палатку у ручья, к коему наверняка наведываются татары, разожгли костер, который может привлечь нежелательное внимание. Они что, за смертью сюда прибыли? Могли бы поискать ее ближе к Аккерману.
— Вы не справедливы к ним, господин полковой писарь. Согласен, драгуны не слишком осторожны.
Но ежели вдоль побережья на изрядном расстоянии стоят их посты, хозяева здесь они, а не татары. Если им поручено встретиться с флотилией, они поджидают ее там, где мы будем обязательно проплывать — у залива и ручья, кои нам надлежит обследовать и нанести на карту. А костер жгут по необходимости, дабы привлечь к себе наше внимание. Что же касается татар, то… волков бояться — в лес не ходить. К тому же я уверен, что драгуны наверняка выслали в степь свои дозоры. Кстати, что думает по поводу полученного с-берега приглашения встретиться с разъездом господин Сидловский?
— Пан полковник решил самолично нанести визит. Вы, господа офицеры, можете отправиться с ним.
Три запорожские чайки отделились от флотилии, взяли курс на заливчик. Бин-баши Насух опустил руку с подзорной трубой, презрительно скривил губы.
Глупые, глупые гяуры, вы вновь клюнули на его приманку и повторно плывете в уготованную для вас ловушку! Плывите быстрей, он подготовил достойную встречу. Если в прошлый раз вам удалось вырваться из западни, теперь этого не случится. Тогда Аллах даровал еще несколько дней жизни, однако сегодня вам суждено расстаться с ней. К сожалению, не всем, а лишь тем, что плывут сейчас к берегу. Ничего, уничтожением этих гяуров он добьется не меньшего успеха, чем разгромом всей их флотилии. Он захватит в плен русского офицера, находящегося с запорожцами, и документы, наверняка имеющиеся с ним в лодке. Это куда важнее, нежели изрубить или перестрелять лишнюю сотню-другую казаков! Не он, а сам русский офицер расскажет очаковскому санджаку об опасности, которую бин-баши Насух отвел от берегов, а может, и от столицы Блистательной Порты! А многоопытный санджак знает, куда отправить пленного вражеского офицера дальше.
Покуда лодки не вошли в заливчик, необходимо в последний раз проверить, все ли готово к встрече «гостей». Итак, засада у берегов ручья. Одами янычар сидит в воде, погрузившись на дно ручья и дыша через выставленные на поверхность камышовые трубки. Их задача — атаковать и связать боем оставшихся в лодках казаков, не позволив им прийти на помощь отправившимся к палатке товарищам. Хорошо замаскировались! В подернутой ряской воде не видно никого и ничего, в камышовых зарослях не шелохнется ни единая метелка… Засада в палатке. Три десятка отборных янычар набились в нее, готовые по первому сигналу бин-баши выскочить наружу и захватить пожаловавших «гостей». Полог в палатке надежно задернут, изнутри не слышно ни звука. На вырубленной ятаганами в камышах перед пригорком просеке, в которую должны войти, чтобы пристать к берегу, запорожские лодки, тоже ничего подозрительного.
Пора надевать тесный русский камзол, сжимавшую голову офицерскую треуголку. И нечего волноваться — все будет так, как задумано. Недаром он еще на Дунае хорошо изучил русских и не раз успешно проводил в их тылу разведку, переодев янычар в одежду врага. Отправляясь в Очаков, он не поленился захватить в своем багаже несколько полных комплектов русской кавалерийской формы и целую коллекцию париков — лишь один Аллах ведает, что может понадобиться правоверному в жизни, особенно на войне! И вот все это пригодилось.
Бин-баши, как и в прошлый раз, лично выбрал место для засады — гяуры никак не могли проплыть мимо удобной бухточки с питьевой водой: для отыскания и изучения подобных мест и была затеяна их экспедиция. По его приказу казаков заранее стали приучать к виду русских конных разъездов у моря, дабы внушить мысль, что турок и татар поблизости от берега нет. С этой целью мнимые драгуны ежедневно меняли под собой лошадей — пусть гяуры думают, что побережье до самого Аккермана надежно прикрыто многочисленной русской конницей.
Кажется, он предусмотрел все. Но так он считал и той проклятой ночью, после которой пришлось переформировывать остатки табора в две одами и навсегда распрощаться с татарским чамбулом, в полном составе ускакавшим невесть куда. Ненавистные гяуры! Как сладка будет месть! Как ждет он этого мига!..
Лодки вошли в заливчик, пересекли его, приблизились к устью ручья. Одна, касаясь бортами прибрежных камышей, поплыла к пригорку, где ее поджидали мнимые драгуны, две другие остались при устье. Бин-баши впился глазами в приближавшееся суденышко. Тот, кого он ждет, здесь! Русский офицер, твое морское путешествие пришло к концу! А что за нелепая фигура рядом с тобой? Казачья рубаха и шаровары, на груди русский офицерский знак, шея повязана армейским форменным шарфом, на голове треуголка. Подвыпивший казак-шутник? Но бин-баши хорошо знает, что в походах запорожцы не пьют. Да и внешностью странный человек не похож на казака: круглолиц, курнос, светловолос, из-под треуголки виднеются коротко стриженные волосы, на которые удобно надевать парик, а недлинный запорожский чуб, на боку шпага, а не сабля. Русский офицер! Еще один русский офицер! Аллах, твои щедроты воистину не ведают границ!
Лодка, плывшая по ручью, замедлила ход, развернулась носом к пригорку, втиснулась в вырубленную в камышах просеку. Два-три взмаха веслами, и она уткнулась в берег. Оба русских офицера поднялись со скамьи, подошли к грузному запорожцу.
— Прошу, господин полковник, — почтительно указал фон Рихтен на сходню, переброшенную па сушу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Открыли огонь и другие казаки. Меткие выстрелы из темноты разили прислугу, не позволяли туркам стать хозяевами на отбитой у казаков батарее. Но так не могло продолжаться долго — несколько громких повелительных команд высокого чернобородого офицера, и с первоначальной неразберихой на батарее было покончено. Еще команда — и цепь янычар бросилась в степь на звуки казачьих выстрелов. Быстрицкий разрядил в чернобородого офицера последний пистолет и, выхватывая из ножен саблю, глянул на реку.
Напротив батареи две чайки пробили острыми носами стену камыша, с разбегу наползли на берег. Через их борта прыгали сечевики, вступали в бой с янычарами. Подоспели, подоспели! У устья речушки камыши тоже зашевелились, раздались в стороны, из них показались носы нескольких чаек. Дружный залп из пушек по мечущимся на берегу туркам — и с лодок посыпались на берег запорожцы с мушкетами в руках.
— Слава! — крикнул Быстрицкий, с саблей наголо поднимаясь из травы навстречу приближавшейся неприятельской цепи.
Ловко нанес удар ближайшему янычару, отбил вражеский клинок, уклонился от скользнувшего к его шее аркана. И завертелась-закружилась сабельная карусель… Быстрицкий опустил саблю, лишь когда увидел в шаге от себя сотника Кравцова.
— Михайло, ты?
— Я, друже. Переставай саблей махать, покуда моих ребят в капусту не искрошил.
Быстрицкий швырнул саблю в ножны, вытер со лба пот. Повел взглядом по сторонам. Бой на берегах речушки закончился, казачьи пушки с чаек посылали вслед отступавшим янычарам выстрел за выстрелом. Татарская конница исчезла из глаз вовсе, лишь издалека доносился затихавший дробный стук копыт. У галечной отмели и валунов, преграждавших путь в море, стояла чайка, с которой запорожцы выгружали бочонки с порохом. Сейчас взрывы расшвыряют гальку и песок, раздробят и превратят в щебень пару-тройку валунов, затем казаки лопатами и кирками расширят образовавшийся проход до нужных размеров — и дорога в море свободна.
Верно заметил гетман Богдан Хмельниченко после осмотра грозной польской крепости Кодак, построенной для борьбы с запорожцами поляками с помощью французских инженеров: все, сотворенное человеческими руками, ими может быть и разрушено…
6
Не можете ли вы употребить… Запорожское войско с подкреплением от нашей пехоты (на Дунае)… где бы они, скрываясь в камышах, кроме военных кораблей, все другие с малым вооружением от устья вверх идущие суда захватывали… Внушайте, что они прошли большую опасность в открытии пути от Днепра, всегдашнее дело их было и есть на своих лодках под Очаковым разбивать неприятельскую флотилию, но тот же дух храбрости да подвигнет их и на разные удобовозможные попытки против кораблей, в Дунай пришедших. О свойстве сих казаков я схотел вам приметить, что их ласкою удобно ко всему преклонять, а напротив к строгости они непривычны; итако ваше превосходительство умейте первым ободрять их службу.
1771 г. июня 154
(Из ордера П.А. Румянцева генерал-майору CA. Вейсману.)
Фон Рихтен закончил перевязывать раненую руку, обмыл испачканные кровью руки. С неприязнью посматривал на поручика Гришина, который рядом на скамье уминал из миски саламаху.
— Что за вид, господин поручик! Грязная рубаха, казачьи шаровары, разбитые вдрызг эти… как их… чоботы! И наряду с сим жалким убранством на груди — офицерский знак, на шее — шарф, па плече — погон. Соблаговолите глянуть на себя со стороны, господин поручик! Форменное огородное пугало, а не офицер доблестной российской армии! Вам не стыдно?
Гришин облизал ложку, равнодушно глянул на фон Рихтена.
— Ничуть, господин капитан. Кого мне стыдиться, позвольте спросить? Запорожцев? Вас?
— Вам должно быть стыдно перед самим собой.
— В таком случае мне действительно стыдно… За то, что я, русский дворянин и офицер, не имею денег на лишнюю рубаху и камзол, столь мне необходимые.
— Меньше бы пили, господин поручик. Или хотя бы сняли нагрудный знак да погон.
— И не подумаю. Кто я без них? Простой запорожец… А я дворянин и офицер. Не цеплять же мне на шпагу казацкий старшинский бант? А с погоном и знаком ничего не случится. Да и случится — не велика беда: все равно они не мои, а казенные.
— Ваша логика непостижима, господин поручик. Хорошо, давайте договоримся по-другому. Надевайте полную форму и носите без опаски, а я обязуюсь по прибытии в действующую армию возместить весь ущерб, который может быть причинен одежде за время плавания.
Гришин застыл с ложкой у рта, затем швырнул миску с саламахой на дно чайки, вскочил со скамьи, со стиснутыми кулаками шагнул к фон Рихтену.
— Что-о-о? Возместить ущерб? За кого меня принимаешь? Ты, поганый немчик! Считаешь меня, русского дворянина и офицера, нищим? Да я тебя, немчуру треклятую!..
Фон Рихтен, скрестив на груди руки, невозмутимо стоял перед Гришиным.
— Что за крик, господин поручик? Зачем разбрасывать посуду? Отказываетесь от моего предложения? Ваше право. Поверьте, я никоим образом не желал вас обидеть, а хотел оказать дружескую услугу. Как русский дворянин и офицер такому же русскому дворянину и офицеру, находящемуся в стесненных обстоятельствах… Случайно и временно, конечно.
— Это ты русский дворянин? — продолжал бушевать Гришин. — С фамилией фон Рихтен и баронским титулом? Ха-ха-ха! Ай да русак! Природней быть не может!
— Да, я — русский, господин поручик. Будь тем, за кого вы меня принимаете, то есть немцем, я потребовал бы от вас немедленной сатисфакции за оскорбительные слова, высказанные вами в адрес сей нации. Как видите, я этого не делаю, а прошу вас успокоиться и продолжить прерванную трапезу.
— Ты не немец? — опешил Гришин. — Барон фон Рихтен — и вдруг русский? Это как же?
— Очень просто, господин поручик. Мои дальние предки по отцу действительно были германцами, ливонскими рыцарями, но вот уже два столетия как наш род обосновался в России. Больше того, все наши мужчины считают своим долгом и делом чести служить в российской армии.
— Два столетия? Ты, господин капитан, не того… Не привираешь? Это когда же твои ливонские рыцари на русской земле осели? Уж не при царе ли Горохе? До времен государя Петра Алексеевича на святой Руси-матушке иноземцами и не пахло. Ежели, конечно, не брать в расчет всяких там купчишек, послов и прочий залетный люд.
— Вы плохо знаете русскую историю, господин поручик. Надеюсь, вам известно имя царя Иоанна Четвертого?
— Ивана Грозного? А как же?
— Тогда вы должны быть наслышаны о покорении Сибири, свершенном в его правление.
— Обязательно. Сибирское ханство покорил казачий атаман Ермак Тимофеевич со своей храброй дружиной.
— Точнее, он первым начал покорение Сибири. Когда Ермак погиб, за Урал по его стопам были направлены другие казацко-стрелецкие отряды. Среди сих продолжателей дела Ермака были и плененные в Ливонской войне немецкие рыцари. Дело в том, что царь Иоанн предложил каждому из них решить несложную дилемму как закоренелому недругу славянства и православия положить голову на плаху иль как истинному воину Христа нести его святое учение азиатским язычникам. Мой дальний предок барон Ганс Вильгельм Мария фон Рихтен был из тех, кто решил продолжить свой «Дранг нах Остен» и отправился в Сибирь распространять свет истинной веры… с мечом в руках, естественно.
Царь Иоанн был умным политиком: воевал с одними врагами России руками других ее врагов. Например, в Ливонии союзниками русских были покоренные ими незадолго до этого и включенные в состав российского войска казанские татары, а ливонские рыцари дрались рядом с русскими против сибирских татар. В походах Ганс фон Рихтен сдружился с русскими, принял православие, позже женился на дочери казацкого сотника, осел с семьей на Урале. С тех пор Россия не вела ни одной войны, в которой среди ее воинства не сражались бы потомки барона Ганса фон Рихтена. В чине бригадира участвовал в Полтавской баталии мой дед, в Семилетнюю войну в Богемии погиб мой отец, гвардейский подполковник, ныне их дело продолжаем я и мой младший брат… Теперь ответьте, господин поручик, кто я — русский дворянин или треклятая немчура?
Гришин поскреб затылок, виновато потупил глаза.
— Откуда мне, господин капитан, знать вашу родословную? Разрешите от души принести вам извинения. Забудем все, а? Договорились? Кто старое помянет, тому глаз вон.
— Все уже забыто. Да и что помнить? Тем паче, что я полностью разделяю ваши мысли, высказанные о немецких и прочих иноземных офицерах, чья служба в российской армии зачастую оставляет желать лучшего. Гришин оживился:
— Может, вместе пообедаем, покуда запорожцы всю саламаху не умяли? У них аппетит — все не жевавши летит.
— С удовольствием.
Однако пообедать не пришлось — с подзорной трубой в руках к ним спешил Быстрицкий.
— Господа, прошу уделить минуту времени. — Полковой писарь протянул подзорную трубу фон Рихтену. — Что можете сказать о тех людях па берегу?
Капитан повел трубой в указанном Быстрицким направлении. Низкий песчаный берег, вытянувшаяся до горизонта безлюдная степь. Небольшой овальной формы заливчик, врезавшийся в морской берег, широкий, заболоченный в устье ручей, прибежавший из степи в заливчик… Густые камыши по берегам ручья, раскидистые вербы, склонившие ветви до воды. Чуть выше по течению ручья одинокий холм, на нем разбита русская армейская палатка, к коновязи рядом привязаны нерасседланные лошади.
Сбоку палатки горел костер, несколько человек в русской армейской форме, повернувшись лицами к морю, призывно махали руками. Один, в белой рубахе и с непокрытой головой, застыл у входа в палатку с подзорной трубой у глаз.
— Жду вашего ответа, господин капитан, — напомнил о себе Быстрицкий.
— Это русские драгуны, по-видимому, береговой разъезд. Возможно, тот, что мы видели вчера.
— Нет, не тот. Среди скакунов на холме нет серого в яблоках, на которого я вчера обратил внимание, — заметил полковой писарь. — Господин капитан, не могли бы вы объяснить, чем могут заниматься русские драгуны так далеко в степи, исконной татарской вотчине? Ведь до Аккермана, где ближайший русский гарнизон, трое суток плавания.
— Драгуны могут вести разведку или быть посланы к морю специально для связи с нами. Между прочим, я склоняюсь именно ко второй мысли. Смотрите, человек с подзорной трубой — я уверен, что это офицер! — тоже машет нам рукой, а солдаты подбросили в огонь сырой травы, чтобы дым стал гуще. Драгуны привлекают паше внимание и просят пристать к берегу. Убежден, у них есть к нам дело! Возможно, какое-то важное сообщение.
— Конечно, они посланы для встречи с нами, — поддержал капитана Гришин. — Иначе зачем жечь костер и звать нас к себе? Пристанем к берегу и все узнаем… — Поручик с шумом втянул носом воздух. — Далековато, но все равно чую: на огне что-то вкусненькое. — Он погладил живот и мечтательно произнес: — Эх, сейчас бы жареного бараньего бока испробовать! Признаюсь, саламаха да солонина с сухарями мне порядком осточертели.
— Отчего хмуритесь, господин полковой писарь? — спросил фон Рихтен, взглянув на Быстрицкого. — Что-нибудь не нравится?
— Уж больно смело ведут себя драгуны. Разбили палатку у ручья, к коему наверняка наведываются татары, разожгли костер, который может привлечь нежелательное внимание. Они что, за смертью сюда прибыли? Могли бы поискать ее ближе к Аккерману.
— Вы не справедливы к ним, господин полковой писарь. Согласен, драгуны не слишком осторожны.
Но ежели вдоль побережья на изрядном расстоянии стоят их посты, хозяева здесь они, а не татары. Если им поручено встретиться с флотилией, они поджидают ее там, где мы будем обязательно проплывать — у залива и ручья, кои нам надлежит обследовать и нанести на карту. А костер жгут по необходимости, дабы привлечь к себе наше внимание. Что же касается татар, то… волков бояться — в лес не ходить. К тому же я уверен, что драгуны наверняка выслали в степь свои дозоры. Кстати, что думает по поводу полученного с-берега приглашения встретиться с разъездом господин Сидловский?
— Пан полковник решил самолично нанести визит. Вы, господа офицеры, можете отправиться с ним.
Три запорожские чайки отделились от флотилии, взяли курс на заливчик. Бин-баши Насух опустил руку с подзорной трубой, презрительно скривил губы.
Глупые, глупые гяуры, вы вновь клюнули на его приманку и повторно плывете в уготованную для вас ловушку! Плывите быстрей, он подготовил достойную встречу. Если в прошлый раз вам удалось вырваться из западни, теперь этого не случится. Тогда Аллах даровал еще несколько дней жизни, однако сегодня вам суждено расстаться с ней. К сожалению, не всем, а лишь тем, что плывут сейчас к берегу. Ничего, уничтожением этих гяуров он добьется не меньшего успеха, чем разгромом всей их флотилии. Он захватит в плен русского офицера, находящегося с запорожцами, и документы, наверняка имеющиеся с ним в лодке. Это куда важнее, нежели изрубить или перестрелять лишнюю сотню-другую казаков! Не он, а сам русский офицер расскажет очаковскому санджаку об опасности, которую бин-баши Насух отвел от берегов, а может, и от столицы Блистательной Порты! А многоопытный санджак знает, куда отправить пленного вражеского офицера дальше.
Покуда лодки не вошли в заливчик, необходимо в последний раз проверить, все ли готово к встрече «гостей». Итак, засада у берегов ручья. Одами янычар сидит в воде, погрузившись на дно ручья и дыша через выставленные на поверхность камышовые трубки. Их задача — атаковать и связать боем оставшихся в лодках казаков, не позволив им прийти на помощь отправившимся к палатке товарищам. Хорошо замаскировались! В подернутой ряской воде не видно никого и ничего, в камышовых зарослях не шелохнется ни единая метелка… Засада в палатке. Три десятка отборных янычар набились в нее, готовые по первому сигналу бин-баши выскочить наружу и захватить пожаловавших «гостей». Полог в палатке надежно задернут, изнутри не слышно ни звука. На вырубленной ятаганами в камышах перед пригорком просеке, в которую должны войти, чтобы пристать к берегу, запорожские лодки, тоже ничего подозрительного.
Пора надевать тесный русский камзол, сжимавшую голову офицерскую треуголку. И нечего волноваться — все будет так, как задумано. Недаром он еще на Дунае хорошо изучил русских и не раз успешно проводил в их тылу разведку, переодев янычар в одежду врага. Отправляясь в Очаков, он не поленился захватить в своем багаже несколько полных комплектов русской кавалерийской формы и целую коллекцию париков — лишь один Аллах ведает, что может понадобиться правоверному в жизни, особенно на войне! И вот все это пригодилось.
Бин-баши, как и в прошлый раз, лично выбрал место для засады — гяуры никак не могли проплыть мимо удобной бухточки с питьевой водой: для отыскания и изучения подобных мест и была затеяна их экспедиция. По его приказу казаков заранее стали приучать к виду русских конных разъездов у моря, дабы внушить мысль, что турок и татар поблизости от берега нет. С этой целью мнимые драгуны ежедневно меняли под собой лошадей — пусть гяуры думают, что побережье до самого Аккермана надежно прикрыто многочисленной русской конницей.
Кажется, он предусмотрел все. Но так он считал и той проклятой ночью, после которой пришлось переформировывать остатки табора в две одами и навсегда распрощаться с татарским чамбулом, в полном составе ускакавшим невесть куда. Ненавистные гяуры! Как сладка будет месть! Как ждет он этого мига!..
Лодки вошли в заливчик, пересекли его, приблизились к устью ручья. Одна, касаясь бортами прибрежных камышей, поплыла к пригорку, где ее поджидали мнимые драгуны, две другие остались при устье. Бин-баши впился глазами в приближавшееся суденышко. Тот, кого он ждет, здесь! Русский офицер, твое морское путешествие пришло к концу! А что за нелепая фигура рядом с тобой? Казачья рубаха и шаровары, на груди русский офицерский знак, шея повязана армейским форменным шарфом, на голове треуголка. Подвыпивший казак-шутник? Но бин-баши хорошо знает, что в походах запорожцы не пьют. Да и внешностью странный человек не похож на казака: круглолиц, курнос, светловолос, из-под треуголки виднеются коротко стриженные волосы, на которые удобно надевать парик, а недлинный запорожский чуб, на боку шпага, а не сабля. Русский офицер! Еще один русский офицер! Аллах, твои щедроты воистину не ведают границ!
Лодка, плывшая по ручью, замедлила ход, развернулась носом к пригорку, втиснулась в вырубленную в камышах просеку. Два-три взмаха веслами, и она уткнулась в берег. Оба русских офицера поднялись со скамьи, подошли к грузному запорожцу.
— Прошу, господин полковник, — почтительно указал фон Рихтен на сходню, переброшенную па сушу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13