Через несколько мгновений они были уже у ворот, но все равно увидели лишь фонарь кареты князя Всеволожского.
— За той каретой, живо! — приказала она своему кучеру, дремавшему на облучке, и, как только Ненилла ввалилась, рухнув на кожаный диван, карета тронулась.
Ехали они быстро. Москва, довольно освещенная в центре, с иллюминированными домами и улицами, едва они въехали в Земляной город, стала казаться унылой и мрачной. Серпуховская часть, по коей, следуя за каретой князя Всеволожского, они ехали, и вовсе была черной, как лицо мавра. Остовы домов смотрели в мир пустыми глазницами, и темнота в них была темнее ночи. Чуть поодаль виднелась церковь Ярославских чудотворцев с дырявыми куполами и разрушенной колокольней. Это было место, куда еще не добрались после пожара восемьсот двенадцатого года чаяния городской Управы.
— Куда они пошли? — шепотом спросила Александра Аркадьевна, с трудом различая в кромешной тьме даже Нениллу, находившуюся рядом.
— Вон туда, в церкву, — кивнула в сторону храма титанида.
— Пойдем, — приказала княгиня.
— Так, не видать же ни лешего, — попробовала урезонить свою барыню Ненилла. — А тут еще камень битый, железы, мусор всякий. Ноги переломаем.
— Пошли, — с нехорошими нотками в голосе сказала княгиня. — Пошли, я тебе говорю.
— Воля ваша, — подчеркнуто равнодушно сказала Ненилла. — За руку мою держитесь ал и хоть за подол.
Княгиня предпочла руку. Так они с превеликим трудом — а одна из них была в бальных туфельках — добрались до церкви. И услышали голос. Под закоптелыми сводами мертвого храма он казался зловещим и исходил будто из самых глубин преисподни.
— Из-под земли, верно, идет, — фальцетом произнесла Ненилла. — Христом Богом молю, барыня, пошли отседова, я покойников боюсь.
— Нет, — отрезала Голицына. — Представление еще не кончилось.
Она пошла на голос, и теперь уже титанида держалась за ее руку, как дите, коего против его воли ведут, к примеру, к зубному врачевателю. Голос исходил со стороны алтаря, и, подойдя к нему, Александра Аркадьевна увидела сбоку небольшую нишу со ступенями, уводившими вниз.
— Свят, свят, свят, — прошептала Ненилла, вглядываясь в закопченные лики святых на стенах. Они там, — посмотрела на титаниду княгиня.
— Нешто мы туда пойдем? — с дрожью в голосе спросила Ненилла. — Ну, барынька, ну, миленькая, давайте вернемся, а?
— Вернемся, вернемся, — возбужденно произнесла Голицына, увлекая конфидентку с собой вниз по ступеням. — Вот глянем одним глазком, что там делается, — и вернемся.
Ступени кончились и, повернув за угол, Александра Аркадьевна едва не уткнулась лицом в мужскую спину, обтянутую малиновым стрелецким кафтаном. Она отпрянула, успев заметить за поворотом мрачный склеп с низкими сводами, турчанку в порванных шальварах и задранной рубашке, сидящую прямо на земляном полу, и склоненный над ней хищной птицей темный силуэт.
А потом раздался смех. Такой, что по спине Александры Аркадьевны побежали мурашки, а Ненилла, охнув, медленно сползла по стене на ступеньки.
— Ненилла, Ненилла, что с тобой? — бросилась к ней княгиня.
— Ох, нехорошо, — выдохнула титанида и прикрыла веки.
— Сомлела, совсем сомлела, — прошептала Голицина, пытаясь поставить Нениллу на ноги.
И тут в склепе послышался шум. Похоже, там началась настоящая баталия. Удары о землю, громкие возгласы не оставляли сомнений в серьезности битвы. Прислонив поднявшуюся Нениллу к стенке, Голицына не удержалась, осторожно выглянула. Все участники драмы, слава Богу, были живы. Всеволожский нежно прижимал к груди испуганную «турчанку». Иван Федорович сидел на полу, держась за руку.
«Он ранен», — молнией пронеслось в голове Александры Аркадьевны, и, не начни Ненилла опять сползать по стеночке, она бы непременно… Впрочем, что это она? Забылись, ваше сиятельство? Вздохнув, Александра обернулась к Ненилле, подхватила ее под мышки, поставила. Ее «пойдем отсюда» бальзамом пролилось на сердце титаниды и придало ей силы. Она открыла глаза и улыбнулась. Ноги сами понесли по ступеням наверх, будто и не было за несколько мгновений до того предательской слабости и дрожания в коленках.
11
Было далеко заполночь, когда Тауберг и верный Пашка, стараясь не шуметь, тихо проскользнули в дом. Но пройти незамеченным им не удалось. В конце полутемного вестибюля возникла статная фигура Нениллы Хрисанфовны, отбрасывавшая на стену громадную тень.
— Доброй ночи, барин, — послышался ее приглушенный рокочущий голос. — И вам, Павел Емельянович, — с насторожившим Пашку каким-то особым выражением добавила она, — доброй ночи.
— Скорее уж доброго утра, Ненилла Хрисанфовна, — устало произнес Иван, направляясь к лестнице. Все, что он сейчас хотел, это упасть на чистые простыни и мирно уснуть.
— Может, чего желаете, ваше благородие, — уже в спину окликнула его горничная. — Умыться али покушать? Вон, какой вы расхристанный, усталый, будто всю ночь баржу разгружали.
— Не беспокойся, Нениллушка, за меня, — бросил через плечо Тауберг.
Но тут привычно встрял Пашка:
— А я бы, Ненилла Хрисанфовна, от ужина не отказался, может, чем покормите? Так намаялся, что готов быка проглотить.
И будто в ответ на это, Пашкин живот разразился мало музыкальной, но убедительной трелью.
— Вас я особо угощу, Павел Емельянович, не сумлевайтесь, — отозвалась Ненилла с той же самой интонацией, от которой у Пашки неприятно похолодело под ложечкой. — Да, Иван Федорович, — будто только что вспомнив, торопливо проговорила Ненилла. — Вас барыня все ждала, ждала, да так в зале и уснула, голубка. Может, что важное сообчить хотела?
Иван нехотя повернул назад, и лишь по дороге в залу ему пришла в голову мысль, что Ненилла будто бы и не удивлена ни его странным стрелецким нарядом, ни более чем поздним возвращением домой.
В зале неярко горело несколько канделябров, и их мягкое сияние, как золотое облако, окутывало уютно расположившуюся на старом диванчике Александру. Хотя сейчас она не выглядела Александрой Аркадьевной, княгиней Голицыной, а скорее юной наивной Сашенькой. Она спала, подперев щеку кулачком, и выражение ее лица было тихим и как будто немного обиженным. Иван опустился на колено рядом с диваном и с щемящей нежностью стал вглядываться в это прекрасное лицо, пытаясь найти в нем ответ на мучающий его вопрос — как так могло случиться, что эта чужая ему женщина за столь короткое время сумела привязать к себе его мысли и чувства. Потом пришли и другие вопросы. Что ее огорчило? Что встревожило? Он осторожно дотронулся чуть дрогнувшей рукой до золотистых кудрей и тихо позвал:
— Сашенька… Александра Аркадьевна…
Она шевельнулась и медленно открыла бездонные, еще не узнающие его глаза, которые постепенно стали наполняться теплым светом и лаской.
— Я вас ждала, а вы все не шли. Что-то случилось?
Этот вопрос разрушил очарование минуты, вернув мысли Ивана к событиям этой ночи. Он встал и протянул руку, помогая Александре подняться. Она ахнула, увидев разорванный рукав и потрепанный вид Тауберга.
— Где вы были? Вы подрались? Почему у вас такой растерзанный вид?
Княгиня стала беспокойно осматривать Ивана и нечаянно задела раненую руку. Иван поморщился.
— Не стоит беспокоиться, Александра Аркадьевна, сущие пустяки. По ночам Москва иногда бывает не безопасной.
— Пустяки? — тоном недоверчивой и строгой матушки проговорила княгиня. — Дайте взглянуть. Незамедлительно промыть рану! Сей же час!
— Не утруждайте себя, прошу вас… — попробовал утихомирить ее Иван, — …царапина… ерунда… право не…
Но княгиня уже увлекла его вслед за собой, по дороге громко призывая прислугу, требуя теплой воды и чистой холстины. В будуаре она усадила Ивана на стул, решительно стащила с него стрелецкий кафтан и закатала рукав. Совершая все эти манипуляции, Александра чувствовала, как в ней волной начинает подниматься возбуждение, отодвигая на второй план суетливое беспокойство. Слава Богу, серьезных повреждений нет, а вот хладнокровно дотрагиваться до его тела становилось все труднее и труднее; дыхание прерывалось, руки начинали подрагивать. Она видела его всего, там, в зимней беседке: золотой отблеск свечей на светлой коже, завораживающую игру мощных мышц… Чтобы отвлечься от греховных видений, она взялась открывать и закрывать ящики секретера, делая вид, что ищет крайне необходимую вещь.
Иван наблюдал за несколько порывистыми передвижениями княгини по комнате в полном смущении, боясь взглянуть ей в лицо и выдать собственное волнение. Тем более что с того места, где он сидел, была прекрасно видна разобранная постель, искушавшая мыслью о переплетенных телах и любовных утехах. Но тут его внимание привлек странный предмет, лежавший на подушках. Длинные светлые волосы. Что за чертовщина! Это же парик. Зачем он здесь? Иван ни разу не видел княгиню в парике, ей он был явно ни к чему. Тауберг окинул внимательным взглядом комнату и только сейчас заметил на ширме зеленый плащ, расшитый невинными маргаритками. Плащ, который он видел на Офелии сегодня ночью в маскараде. Той самой Офелии, что так мило интриговала с князем Сергеем. Иван перевел взгляд на княгиню.
— Сударыня, объяснитесь, откуда в вашей спальне эти вещи, — требовательно сказал он.
— Какие вещи?.. — начала было княгиня, но, проследив за взглядом Ивана, замолчала, досадливо закусив губку, щеки ее покрылись густым румянцем.
— Иван Федорович… — начала она, но в этот момент дверь с грохотом распахнулась, и целая процессия во главе с Нениллой вплыла в комнату. Сама Ненилла несла небольшой тазик с водой, следом за ней еще три горничные доставили в будуар хозяйки чистую холстину, склянки с какими-то мазями и примочками, подносы с блюдами, наполненными разной снедью. В заключение в дверном проеме на мгновение возникла кудлатая голова Пашки.
— Ерофеича, Ерофеича примите, ваше высокоблагородие, и снаружи, и внутрь. Енто верное средство, — громким шепотом подсказал он барину. Судя по его довольному лицу, сим советом сам он уже успел воспользоваться сполна.
— Брысь, скаженный, — махнула дланью в его сторону Ненилла и оборотилась на Тауберга. — Сей момент, барин, ранку промоем да завяжем. Все ладно будет.
— Я полагаю, что с этим вполне справится Александра Аркадьевна, — пристально глядя на Голицыну, произнес Иван.
Ненилла в растерянности обернулась к княгине, но та только беспомощно пожала плечами и махнула рукой по направлению к двери.
— ~ Иван Федорович прав, Нилушка, ступай, я сама перевяжу рану.
Когда процессия слуг, соблюдая все тот же торжественный порядок, покинула комнату, княгиня подошла к столу, оторвала кусок полотна и погрузила его в теплую воду.
— Александра Аркадьевна, вы так и не ответили на мой вопрос, — прозвучало за ее спиной.
Объяснений все-таки избежать не удастся. И Александра перешла в наступление.
— Иван Федорович, вы совсем себя не бережете. Смотрите, как вспухло. Ее надо было сразу же промыть, — нежно ворковала она, промывая рану и склоняясь все ближе и ближе к Таубергу. — Ну ничего, до свадьбы заживет, через неделю-другую и следа не останется.
Какая свадьба? Какие недели? — растерялся Иван, чувствуя, что от близости ее жаркого тела потерял нить разговора, а прозвучавшее из ее уст слово «вспухло», вполне соответствовало некоему физическому процессу, непроизвольно начавшему совершаться в его организме. Кровь бросилась ему в лицо. Он не мог оторвать взгляда от полуоткрытых зовущих губ Александры, но лукавый огонек, мелькнувший в ее глазах, несколько отрезвил его.
— Ваши дамские штучки, княгиня, весьма действенны, — проговорил он, чуть отстраняясь от Александры и хмуро взглянув на нее сумрачными, как курляндское небо, глазами. — Соблаговолите отвечать. Вы что, были в маскараде у Всеволожских?
— Эти вещи я приобрела у мадам Демонси, и плащ, и парик. Мне кажется, что очень удачно подобран цвет плаща, он хорошо оттеняет мои глаза. И парик великолепный, волосы лежат естественно, как природные, — затараторила Александра, пытаясь хоть как-то выиграть время и придумать правдоподобную версию, но потом решила, что лучше сказать правду, вернее, часть ее — это и будет самая правдоподобная версия. — Ах, Иван Федорович, мне тягостно сидеть в четырех стенах. Я привыкла блистать в свете, а после этой глупой истории с картами и переезда к вам почти никуда не выезжаю. Вот мне и захотелось побывать у Всеволожских, тем более что вы туда собирались.
— Я же просил вас не ездить.
— Просили. Но я сама себе хозяйка, — начала горячиться Александра.
— Я требую от вас послушания, покуда вы живете в моем доме, — упрямо поджал губы Тауберг. — Да я ни минуты боле не останусь в нем! — вскликнула Александра и так туго стянула повязку на его руке, что Иван невольно поморщился. Потом она склонила к нему разгневанное лицо:
— Если вы думаете, что, выиграв меня, вы приобрели право распоряжаться моей жизнью, то смею уверить, вы глубоко заблуждаетесь. У вас нет никаких прав на меня! Вы не смеете мне указывать, что я могу делать, а что нет! Вы мне никто! Слышите — НИКТО!
— Премного благодарен, мадам, что вы мне напомнили о моих правах. Я действительно выиграл вас, и вы действительно принадлежите мне — душой и телом! Я для вас — ВСЕ!
Неожиданно не только для нее, но и для себя, Иван схватил княгиню за бедра, опрокинул себе на колени и впился в так долго искушавшие его соблазнительные губы. Он целовал ее яростно, почти беспощадно, будто ставил на ней, выжигая огнем страсти, свое тавро, утверждая раз и навсегда свои права на эту прекрасную, своенравную женщину. Огненный смерч закружил его, ярость уступила место вожделению. Он встал, подхватил Александру на руки, в три больших шага оказался у кровати и вместе с ней упал на атласное стеганое покрывало.
Все произошло так быстро, что Александра не успела ничего понять, пока не очутилась на мягкой перине, придавленная к нему тяжелым и напряженным мужским телом, беспомощная, слабая, не способная сопротивляться и, что удивительно, не желавшая этого делать. Она обняла его, нежно проведя рукой по пшеничным кудрям, затылку, ощутила под пальцами горячую гладкую шею и ответила на поцелуй медленно и сладострастно. Иван на секунду замер, потрясенный ее покорностью и тихой лаской, ослабил хватку, взглянул в бездонные русалочьи глаза.
— Да, — тихо прошелестело в воздухе, — я… доверяюсь тебе.
Вот этого говорить, пожалуй, не стоило. Слово «доверие» означало для Ивана и «ответственность», и «обязанность», и «дело чести», оно подействовало, как ушат холодной воды. Он еще раз уже осторожно и нежно поцеловал Александру, как пчела, что пьет нектар прекрасного цветка, не повреждая и не губя его, и перекатился на спину. В комнате повисла напряженная тишина, нарушаемая только их прерывистым дыханием. Потом Александра склонилась над ним, заглянула в глаза.
— Если я тебе не нужна, зачем ты меня мучаешь? — тихо спросила она, и в ее взгляде он прочел затаенную обиду.
— Один раз я уже совершил опрометчивый шаг и причинил тебе боль, не хочу, чтобы это случилось вновь.
— Ты причиняешь мне боль, отвергая меня.
— Это другое. Ты прекрасна, богата, знатна. — Иван не удержался и провел рукой по золотым спутанным волосам Александры. — После развода ты сможешь составить прекрасную партию. А я — обычный армейский майор с небольшим жалованьем, не родовитый, с единственным имением, да и то выигранным в карты. — Он вздохнул и, чтобы еще раз не искушать судьбу, закинул руки за голову. — Если ты станешь моей, я тебя никому не отдам и, возможно, этим погублю твое будущее.
Александра вскочила с кровати и заметалась по комнате, невнятно бормоча: «Будущее с подмоченной репутацией… болван… в благородство играет… бедный, бедный, а от гордыни распирает… чертов остолоп…» Потом ее взгляд наткнулся на фигурку собачки из саксонского фарфору, что горделиво стояла на бюро. Александра подлетела к бюро, схватила статуэтку и что было силы грохнула об изразцы старой голландской печи. Словно в ответ на звон разбитого фарфора в коридоре послышалось приближающееся тявканье, в дверь робко постучали, и приглушенный басок Нениллы произнес:
— Чего желаете, ваше сиятельство?
— Веревки и мыла!
— Это еще зачем, барыня? — встревоженно просунулась в открывшуюся дверь голова Нениллы.
— Ивана Федоровича удавить.
— А-а-а… Как прикажете, — покорно ответила служанка, обшаривая взглядом будуар в поисках приговоренного к смертной казни Тауберга. Всей персоны Ивана Федоровича ей обнаружить не удалось, но зоркий взгляд приметил на видневшемся из-за ширмы крае княгининой постели пару внушительного размера сапог.
— Ладили, ладили, да, видать, не поладили, — пробормотала она себе под нос, оттесняя от дверей поскуливающую Матильду. — Пойдем отсель, ладушка, а то опять ентот медведище тебя помнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
— За той каретой, живо! — приказала она своему кучеру, дремавшему на облучке, и, как только Ненилла ввалилась, рухнув на кожаный диван, карета тронулась.
Ехали они быстро. Москва, довольно освещенная в центре, с иллюминированными домами и улицами, едва они въехали в Земляной город, стала казаться унылой и мрачной. Серпуховская часть, по коей, следуя за каретой князя Всеволожского, они ехали, и вовсе была черной, как лицо мавра. Остовы домов смотрели в мир пустыми глазницами, и темнота в них была темнее ночи. Чуть поодаль виднелась церковь Ярославских чудотворцев с дырявыми куполами и разрушенной колокольней. Это было место, куда еще не добрались после пожара восемьсот двенадцатого года чаяния городской Управы.
— Куда они пошли? — шепотом спросила Александра Аркадьевна, с трудом различая в кромешной тьме даже Нениллу, находившуюся рядом.
— Вон туда, в церкву, — кивнула в сторону храма титанида.
— Пойдем, — приказала княгиня.
— Так, не видать же ни лешего, — попробовала урезонить свою барыню Ненилла. — А тут еще камень битый, железы, мусор всякий. Ноги переломаем.
— Пошли, — с нехорошими нотками в голосе сказала княгиня. — Пошли, я тебе говорю.
— Воля ваша, — подчеркнуто равнодушно сказала Ненилла. — За руку мою держитесь ал и хоть за подол.
Княгиня предпочла руку. Так они с превеликим трудом — а одна из них была в бальных туфельках — добрались до церкви. И услышали голос. Под закоптелыми сводами мертвого храма он казался зловещим и исходил будто из самых глубин преисподни.
— Из-под земли, верно, идет, — фальцетом произнесла Ненилла. — Христом Богом молю, барыня, пошли отседова, я покойников боюсь.
— Нет, — отрезала Голицына. — Представление еще не кончилось.
Она пошла на голос, и теперь уже титанида держалась за ее руку, как дите, коего против его воли ведут, к примеру, к зубному врачевателю. Голос исходил со стороны алтаря, и, подойдя к нему, Александра Аркадьевна увидела сбоку небольшую нишу со ступенями, уводившими вниз.
— Свят, свят, свят, — прошептала Ненилла, вглядываясь в закопченные лики святых на стенах. Они там, — посмотрела на титаниду княгиня.
— Нешто мы туда пойдем? — с дрожью в голосе спросила Ненилла. — Ну, барынька, ну, миленькая, давайте вернемся, а?
— Вернемся, вернемся, — возбужденно произнесла Голицына, увлекая конфидентку с собой вниз по ступеням. — Вот глянем одним глазком, что там делается, — и вернемся.
Ступени кончились и, повернув за угол, Александра Аркадьевна едва не уткнулась лицом в мужскую спину, обтянутую малиновым стрелецким кафтаном. Она отпрянула, успев заметить за поворотом мрачный склеп с низкими сводами, турчанку в порванных шальварах и задранной рубашке, сидящую прямо на земляном полу, и склоненный над ней хищной птицей темный силуэт.
А потом раздался смех. Такой, что по спине Александры Аркадьевны побежали мурашки, а Ненилла, охнув, медленно сползла по стене на ступеньки.
— Ненилла, Ненилла, что с тобой? — бросилась к ней княгиня.
— Ох, нехорошо, — выдохнула титанида и прикрыла веки.
— Сомлела, совсем сомлела, — прошептала Голицина, пытаясь поставить Нениллу на ноги.
И тут в склепе послышался шум. Похоже, там началась настоящая баталия. Удары о землю, громкие возгласы не оставляли сомнений в серьезности битвы. Прислонив поднявшуюся Нениллу к стенке, Голицына не удержалась, осторожно выглянула. Все участники драмы, слава Богу, были живы. Всеволожский нежно прижимал к груди испуганную «турчанку». Иван Федорович сидел на полу, держась за руку.
«Он ранен», — молнией пронеслось в голове Александры Аркадьевны, и, не начни Ненилла опять сползать по стеночке, она бы непременно… Впрочем, что это она? Забылись, ваше сиятельство? Вздохнув, Александра обернулась к Ненилле, подхватила ее под мышки, поставила. Ее «пойдем отсюда» бальзамом пролилось на сердце титаниды и придало ей силы. Она открыла глаза и улыбнулась. Ноги сами понесли по ступеням наверх, будто и не было за несколько мгновений до того предательской слабости и дрожания в коленках.
11
Было далеко заполночь, когда Тауберг и верный Пашка, стараясь не шуметь, тихо проскользнули в дом. Но пройти незамеченным им не удалось. В конце полутемного вестибюля возникла статная фигура Нениллы Хрисанфовны, отбрасывавшая на стену громадную тень.
— Доброй ночи, барин, — послышался ее приглушенный рокочущий голос. — И вам, Павел Емельянович, — с насторожившим Пашку каким-то особым выражением добавила она, — доброй ночи.
— Скорее уж доброго утра, Ненилла Хрисанфовна, — устало произнес Иван, направляясь к лестнице. Все, что он сейчас хотел, это упасть на чистые простыни и мирно уснуть.
— Может, чего желаете, ваше благородие, — уже в спину окликнула его горничная. — Умыться али покушать? Вон, какой вы расхристанный, усталый, будто всю ночь баржу разгружали.
— Не беспокойся, Нениллушка, за меня, — бросил через плечо Тауберг.
Но тут привычно встрял Пашка:
— А я бы, Ненилла Хрисанфовна, от ужина не отказался, может, чем покормите? Так намаялся, что готов быка проглотить.
И будто в ответ на это, Пашкин живот разразился мало музыкальной, но убедительной трелью.
— Вас я особо угощу, Павел Емельянович, не сумлевайтесь, — отозвалась Ненилла с той же самой интонацией, от которой у Пашки неприятно похолодело под ложечкой. — Да, Иван Федорович, — будто только что вспомнив, торопливо проговорила Ненилла. — Вас барыня все ждала, ждала, да так в зале и уснула, голубка. Может, что важное сообчить хотела?
Иван нехотя повернул назад, и лишь по дороге в залу ему пришла в голову мысль, что Ненилла будто бы и не удивлена ни его странным стрелецким нарядом, ни более чем поздним возвращением домой.
В зале неярко горело несколько канделябров, и их мягкое сияние, как золотое облако, окутывало уютно расположившуюся на старом диванчике Александру. Хотя сейчас она не выглядела Александрой Аркадьевной, княгиней Голицыной, а скорее юной наивной Сашенькой. Она спала, подперев щеку кулачком, и выражение ее лица было тихим и как будто немного обиженным. Иван опустился на колено рядом с диваном и с щемящей нежностью стал вглядываться в это прекрасное лицо, пытаясь найти в нем ответ на мучающий его вопрос — как так могло случиться, что эта чужая ему женщина за столь короткое время сумела привязать к себе его мысли и чувства. Потом пришли и другие вопросы. Что ее огорчило? Что встревожило? Он осторожно дотронулся чуть дрогнувшей рукой до золотистых кудрей и тихо позвал:
— Сашенька… Александра Аркадьевна…
Она шевельнулась и медленно открыла бездонные, еще не узнающие его глаза, которые постепенно стали наполняться теплым светом и лаской.
— Я вас ждала, а вы все не шли. Что-то случилось?
Этот вопрос разрушил очарование минуты, вернув мысли Ивана к событиям этой ночи. Он встал и протянул руку, помогая Александре подняться. Она ахнула, увидев разорванный рукав и потрепанный вид Тауберга.
— Где вы были? Вы подрались? Почему у вас такой растерзанный вид?
Княгиня стала беспокойно осматривать Ивана и нечаянно задела раненую руку. Иван поморщился.
— Не стоит беспокоиться, Александра Аркадьевна, сущие пустяки. По ночам Москва иногда бывает не безопасной.
— Пустяки? — тоном недоверчивой и строгой матушки проговорила княгиня. — Дайте взглянуть. Незамедлительно промыть рану! Сей же час!
— Не утруждайте себя, прошу вас… — попробовал утихомирить ее Иван, — …царапина… ерунда… право не…
Но княгиня уже увлекла его вслед за собой, по дороге громко призывая прислугу, требуя теплой воды и чистой холстины. В будуаре она усадила Ивана на стул, решительно стащила с него стрелецкий кафтан и закатала рукав. Совершая все эти манипуляции, Александра чувствовала, как в ней волной начинает подниматься возбуждение, отодвигая на второй план суетливое беспокойство. Слава Богу, серьезных повреждений нет, а вот хладнокровно дотрагиваться до его тела становилось все труднее и труднее; дыхание прерывалось, руки начинали подрагивать. Она видела его всего, там, в зимней беседке: золотой отблеск свечей на светлой коже, завораживающую игру мощных мышц… Чтобы отвлечься от греховных видений, она взялась открывать и закрывать ящики секретера, делая вид, что ищет крайне необходимую вещь.
Иван наблюдал за несколько порывистыми передвижениями княгини по комнате в полном смущении, боясь взглянуть ей в лицо и выдать собственное волнение. Тем более что с того места, где он сидел, была прекрасно видна разобранная постель, искушавшая мыслью о переплетенных телах и любовных утехах. Но тут его внимание привлек странный предмет, лежавший на подушках. Длинные светлые волосы. Что за чертовщина! Это же парик. Зачем он здесь? Иван ни разу не видел княгиню в парике, ей он был явно ни к чему. Тауберг окинул внимательным взглядом комнату и только сейчас заметил на ширме зеленый плащ, расшитый невинными маргаритками. Плащ, который он видел на Офелии сегодня ночью в маскараде. Той самой Офелии, что так мило интриговала с князем Сергеем. Иван перевел взгляд на княгиню.
— Сударыня, объяснитесь, откуда в вашей спальне эти вещи, — требовательно сказал он.
— Какие вещи?.. — начала было княгиня, но, проследив за взглядом Ивана, замолчала, досадливо закусив губку, щеки ее покрылись густым румянцем.
— Иван Федорович… — начала она, но в этот момент дверь с грохотом распахнулась, и целая процессия во главе с Нениллой вплыла в комнату. Сама Ненилла несла небольшой тазик с водой, следом за ней еще три горничные доставили в будуар хозяйки чистую холстину, склянки с какими-то мазями и примочками, подносы с блюдами, наполненными разной снедью. В заключение в дверном проеме на мгновение возникла кудлатая голова Пашки.
— Ерофеича, Ерофеича примите, ваше высокоблагородие, и снаружи, и внутрь. Енто верное средство, — громким шепотом подсказал он барину. Судя по его довольному лицу, сим советом сам он уже успел воспользоваться сполна.
— Брысь, скаженный, — махнула дланью в его сторону Ненилла и оборотилась на Тауберга. — Сей момент, барин, ранку промоем да завяжем. Все ладно будет.
— Я полагаю, что с этим вполне справится Александра Аркадьевна, — пристально глядя на Голицыну, произнес Иван.
Ненилла в растерянности обернулась к княгине, но та только беспомощно пожала плечами и махнула рукой по направлению к двери.
— ~ Иван Федорович прав, Нилушка, ступай, я сама перевяжу рану.
Когда процессия слуг, соблюдая все тот же торжественный порядок, покинула комнату, княгиня подошла к столу, оторвала кусок полотна и погрузила его в теплую воду.
— Александра Аркадьевна, вы так и не ответили на мой вопрос, — прозвучало за ее спиной.
Объяснений все-таки избежать не удастся. И Александра перешла в наступление.
— Иван Федорович, вы совсем себя не бережете. Смотрите, как вспухло. Ее надо было сразу же промыть, — нежно ворковала она, промывая рану и склоняясь все ближе и ближе к Таубергу. — Ну ничего, до свадьбы заживет, через неделю-другую и следа не останется.
Какая свадьба? Какие недели? — растерялся Иван, чувствуя, что от близости ее жаркого тела потерял нить разговора, а прозвучавшее из ее уст слово «вспухло», вполне соответствовало некоему физическому процессу, непроизвольно начавшему совершаться в его организме. Кровь бросилась ему в лицо. Он не мог оторвать взгляда от полуоткрытых зовущих губ Александры, но лукавый огонек, мелькнувший в ее глазах, несколько отрезвил его.
— Ваши дамские штучки, княгиня, весьма действенны, — проговорил он, чуть отстраняясь от Александры и хмуро взглянув на нее сумрачными, как курляндское небо, глазами. — Соблаговолите отвечать. Вы что, были в маскараде у Всеволожских?
— Эти вещи я приобрела у мадам Демонси, и плащ, и парик. Мне кажется, что очень удачно подобран цвет плаща, он хорошо оттеняет мои глаза. И парик великолепный, волосы лежат естественно, как природные, — затараторила Александра, пытаясь хоть как-то выиграть время и придумать правдоподобную версию, но потом решила, что лучше сказать правду, вернее, часть ее — это и будет самая правдоподобная версия. — Ах, Иван Федорович, мне тягостно сидеть в четырех стенах. Я привыкла блистать в свете, а после этой глупой истории с картами и переезда к вам почти никуда не выезжаю. Вот мне и захотелось побывать у Всеволожских, тем более что вы туда собирались.
— Я же просил вас не ездить.
— Просили. Но я сама себе хозяйка, — начала горячиться Александра.
— Я требую от вас послушания, покуда вы живете в моем доме, — упрямо поджал губы Тауберг. — Да я ни минуты боле не останусь в нем! — вскликнула Александра и так туго стянула повязку на его руке, что Иван невольно поморщился. Потом она склонила к нему разгневанное лицо:
— Если вы думаете, что, выиграв меня, вы приобрели право распоряжаться моей жизнью, то смею уверить, вы глубоко заблуждаетесь. У вас нет никаких прав на меня! Вы не смеете мне указывать, что я могу делать, а что нет! Вы мне никто! Слышите — НИКТО!
— Премного благодарен, мадам, что вы мне напомнили о моих правах. Я действительно выиграл вас, и вы действительно принадлежите мне — душой и телом! Я для вас — ВСЕ!
Неожиданно не только для нее, но и для себя, Иван схватил княгиню за бедра, опрокинул себе на колени и впился в так долго искушавшие его соблазнительные губы. Он целовал ее яростно, почти беспощадно, будто ставил на ней, выжигая огнем страсти, свое тавро, утверждая раз и навсегда свои права на эту прекрасную, своенравную женщину. Огненный смерч закружил его, ярость уступила место вожделению. Он встал, подхватил Александру на руки, в три больших шага оказался у кровати и вместе с ней упал на атласное стеганое покрывало.
Все произошло так быстро, что Александра не успела ничего понять, пока не очутилась на мягкой перине, придавленная к нему тяжелым и напряженным мужским телом, беспомощная, слабая, не способная сопротивляться и, что удивительно, не желавшая этого делать. Она обняла его, нежно проведя рукой по пшеничным кудрям, затылку, ощутила под пальцами горячую гладкую шею и ответила на поцелуй медленно и сладострастно. Иван на секунду замер, потрясенный ее покорностью и тихой лаской, ослабил хватку, взглянул в бездонные русалочьи глаза.
— Да, — тихо прошелестело в воздухе, — я… доверяюсь тебе.
Вот этого говорить, пожалуй, не стоило. Слово «доверие» означало для Ивана и «ответственность», и «обязанность», и «дело чести», оно подействовало, как ушат холодной воды. Он еще раз уже осторожно и нежно поцеловал Александру, как пчела, что пьет нектар прекрасного цветка, не повреждая и не губя его, и перекатился на спину. В комнате повисла напряженная тишина, нарушаемая только их прерывистым дыханием. Потом Александра склонилась над ним, заглянула в глаза.
— Если я тебе не нужна, зачем ты меня мучаешь? — тихо спросила она, и в ее взгляде он прочел затаенную обиду.
— Один раз я уже совершил опрометчивый шаг и причинил тебе боль, не хочу, чтобы это случилось вновь.
— Ты причиняешь мне боль, отвергая меня.
— Это другое. Ты прекрасна, богата, знатна. — Иван не удержался и провел рукой по золотым спутанным волосам Александры. — После развода ты сможешь составить прекрасную партию. А я — обычный армейский майор с небольшим жалованьем, не родовитый, с единственным имением, да и то выигранным в карты. — Он вздохнул и, чтобы еще раз не искушать судьбу, закинул руки за голову. — Если ты станешь моей, я тебя никому не отдам и, возможно, этим погублю твое будущее.
Александра вскочила с кровати и заметалась по комнате, невнятно бормоча: «Будущее с подмоченной репутацией… болван… в благородство играет… бедный, бедный, а от гордыни распирает… чертов остолоп…» Потом ее взгляд наткнулся на фигурку собачки из саксонского фарфору, что горделиво стояла на бюро. Александра подлетела к бюро, схватила статуэтку и что было силы грохнула об изразцы старой голландской печи. Словно в ответ на звон разбитого фарфора в коридоре послышалось приближающееся тявканье, в дверь робко постучали, и приглушенный басок Нениллы произнес:
— Чего желаете, ваше сиятельство?
— Веревки и мыла!
— Это еще зачем, барыня? — встревоженно просунулась в открывшуюся дверь голова Нениллы.
— Ивана Федоровича удавить.
— А-а-а… Как прикажете, — покорно ответила служанка, обшаривая взглядом будуар в поисках приговоренного к смертной казни Тауберга. Всей персоны Ивана Федоровича ей обнаружить не удалось, но зоркий взгляд приметил на видневшемся из-за ширмы крае княгининой постели пару внушительного размера сапог.
— Ладили, ладили, да, видать, не поладили, — пробормотала она себе под нос, оттесняя от дверей поскуливающую Матильду. — Пойдем отсель, ладушка, а то опять ентот медведище тебя помнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10