Этот колоритный типаж в молодости был явно очень интересным мужчиной, и его ярко-голубые глаза на загорелом лице сохранили молодой задор, а седина на висках его только украшала. В этом человеке чувствовалась властность, и, несмотря на громадные размеры помещения, он в нем не терялся, а скорее наоборот – доминировал.
Мужчина стоял у бара и потягивал виски из хрустального стакана с толстым дном. Увидев их, он осушил стакан, поставил его на место и, оценивающе взглянув на Мэйсон, улыбнулся ей одобрительно. В глазах его мелькнул огонек. Мэйсон пришло в голову, что она еще никогда не бывала наедине с двумя такими интересными мужчинами, хотя и очень разными.
– Вы, должно быть, Эми, – сказал Хэнк и, взяв руку Мэйсон в свою, довольно энергично пожал. – Хорошенькие девушки растут у нас в Бостоне, верно? Меня зовут Томпсон. Генри Томпсон, если официально, но вы можете звать меня Хэнк. Все так меня зовут. Я против формальностей. Много лет я мотаюсь между Нью-Йорком и Чикаго, и в каждом из этих городов имею по дому, но вырос-то я в Техасе, а мы, техасцы, предпочитаем в жизни простоту. Что вам налить, Эми, девочка моя?
Мэйсон была так обескуражена, что не сразу нашлась с ответом.
– Я не откажусь от стакана воды.
– Воды? Вода для лошадей, дорогуша. Почему бы не плеснуть в воду немного виски? Для завода.
Мэйсон не знала, как ей следует реагировать.
– Мне кажется, еще рановато меня заводить. Но все равно спасибо.
У Хэнка оказался лающий смех.
– Симпатичная, да и на язык не промах. В тех местах, откуда я родом, такая комбинация считается опасной. Но я ничего не имею против острого язычка. И Бустер тоже. Верно, парнишка?
Ричард скривился.
– Здесь меня так никто не зовет. Ты нормально себя чувствуешь, Хэнк? Многовато тебе не будет? Путешествие не слишком тебя утомило?
– Ты же знаешь, сынок, я живчик. И я только разминаюсь. – Он плеснул себе еще немного виски в стакан и предложил: – Не лучше ли нам всем сесть?
Мэйсон взглянула на Ричарда и переспросила:
– Бустер?
Под скулой его заиграл желвак.
– Это Хэнк когда-то дал мне прозвище. Присаживайся.
Мэйсон села, дивясь тому, как фамильярно ведет себя Томпсон с Ричардом. Явно этих двоих связывало что-то большее.
Хэнк уселся на длинную кушетку и положил ногу на ногу. Глотнув виски, он заговорил, продолжая вертеть в руке стакан:
– Бустер – ладно, ладно, сынок. Ричард, вероятно, хотел бы, чтобы я вел себя чуть поизысканнее. Но я американец и вы американка, и я не люблю долго ходить вокруг да около.
Его невозможно синие глаза буквально впивались в Мэйсон, буравили ее.
– Это обнадеживает, – сказала Мэйсон просто для того, чтобы что-то сказать.
– У меня к вам, малышка, есть предложение. И я надеюсь, вы выслушаете меня до конца.
Мэйсон заерзала на стуле. Она сомневалась, что этот мужчина может сказать ей что-то, что она хотела бы услышать.
– Понятно.
Хэнк наблюдал за тем, как качается виски в стакане.
– Я думаю, что смело могу заявить, что мы все трое здесь присутствующих верим в то, что у импрессионистов, таких как Моне, Мане, Дега и других ребят, есть будущее. В смысле не у них, а у их картин. Не найти более надежного вложения капитала, чём в эти работы. Рано или поздно музеи и толстосумы будут их друг у друга из глотки рвать. Но, к сожалению, некоторые ребята не верят в них так, как верим мы. Здешним торговцам картинами до сих пор не удалось сбыть с рук Сислея или Писсарро. А теперь скажите вы, что вы обо всем этом думаете?
Мэйсон поняла, что вопрос адресован ей.
– Я лучше вас послушаю.
– Ладно, я скажу. Потому что, какими бы одаренными ни были эти художники, они все еще, слава Богу, живы и еще как брыкаются, и ни у одного из них нет такой биографии, какую стоило бы пересказывать друг другу, после того, как его и вправду не станет. Дело в том, что у нынешних людей не хватает воображения. Его надо подстегивать. Нужен толчок, чтобы помочь продажам. Что-то такое, что делало бы искусство большим, чем искусство, что могло бы заставить взглянуть на него с другой, более интересной и возбуждающей стороны. Нужна история. Нужна личность. Нужен герой. Или, как в нашем случае, героиня.
– И такой героиней могла бы стать Мэйсон.
– Точно. – Хэнк ткнул в нее пальцем. – Ваша сестра. Чья жизнь – настоящая драма и чьи картины так не похожи на другие и в то же время такие приятные для глаза, что публика перед ними не устоит, как не устояла перед Марком Твеном или Лилли Лэнгтри. Ваша сестра всех импрессионистов вынесла бы на своих плечах. Я, честно говоря, не разбираюсь в картинах так, как мой мальчик Бустер, но я кое-что смыслю в торговле, а продаю я идеи. И что у нас, ребята, с вами есть – это идея, которая созрела.
Мэйсон никак не могла составить мнения об этом мужчине. Он производил впечатление грубоватого и простодушного фермера, но простота была напускной – под фальшивым фасадом скрывался проницательный, умный и опасный хищник. Ясно, что он занимал в жизни Ричарда какое-то очень важное место. Бустер? Мэйсон не могла вообразить менее подходящего прозвища для Ричарда Гаррета. И эта тайна ее заинтриговала.
– Вы говорили что-то о предложении?
– Отлично. Вот это мне нравится! Прямо в точку. Теперь я вижу, что говорю с американкой. Ладно, вот суть предложения: я так уверен в будущем импрессионизма, что хочу вложить средства в музей. Имейте в виду, что французы об этом даже не помышляют, потому что со всеми своими охами и ахами они продолжают смотреть на картины импрессионистов как на детскую мазню. Этот музей был бы первым в мире музеем такого рода, и мы собираемся его построить как раз посреди Новой Англии. Скажем, в Бостоне. Вы ведь оттуда родом, верно?
После краткого колебания Мэйсон сказала «да».
– Тогда этот музей будет в вашем родном городе. И это нас вполне устраивает, потому, что в том музее будут и работы Мэйсон. На почетном месте. Мы считаем, что на нее и будут идти посетители. Во-вторых, нам выпала редкая возможность собрать все работы одного художника в одном месте. Если у нас все на самом деле получится, мы станем обладателями уникальной коллекции. Вся Мэйсон Колдуэлл под одной крышей. Ни один музей не может похвастать такой полнотой собрания. Где можно найти всего Леонардо да Винчи, всего Караваджо, Рембрандта? Их творения рассеяны по всему миру. В-третьих, мы считаем, что ее картины принадлежат ее родной стране. Старым добрым Соединенным Штатам.
«Музей… В Бостоне… Как бы это понравилось маме…» И все эти заносчивые Брахмансы, что воротили от нее свои носы. Вот бы они утерлись! И отец… Если бы только он мог дожить до этого дня…
Восприняв ее молчание как отказ, Ричард решил вмешаться:
– Хэнк говорит о том, что, хотя Мэйсон писала во Франции и на ее творчество, безусловно, оказали влияние французские художники, ее работы представляют Францию, эту ее вторую родину, как бы со стороны, как ее видит американка. Это, если можно так выразиться, американский импрессионизм. Мэри Кассатт делала это, и другие тоже, но не так талантливо, не так сильно, как Мэйсон. И поэтому мы считаем, что ее картины должны принадлежать ее стране, где их будут чтить, как они того заслуживают, а не распродадут поштучно богатым коллекционерам, чтобы они расползтись по всему миру так, что их потом никто и не увидит.
Хэнк со стуком опустил стакан на стол.
– Ни к чему тебе ей все это говорить, мальчик. У нее у самой есть мозги.
Ричард медленно кивнул и откинулся на спинку стула. Мэйсон озадачило то, что он во всем был послушен этому Томпсону.
Хэнк снова обратился к Мэйсон:
– А теперь я хочу вам прямо сказать, что у нас нет тех средств, коими располагают некоторые богатые европейцы, которые готовы выложить за картины Мэйсон целые вагоны денег. И, разумеется, мы готовы предложить вам приличную сумму. Но в чем действительно состоит преимущество нашего предложения, так это в том, что мы хотим сохранить коллекцию, сохранить ее целиком и в Америке, и в то же время она будет открыта всем для обозрения.
У Мэйсон все внутри перевернулось, но она постаралась ничем не выдать своих чувств. После довольно продолжительной паузы она сказала:
– Спасибо вам, мистер Томпсон. Я над этим подумаю.
Хэнк ожидал получить иной ответ, но, тем не менее, он сказал:
– Хорошо. Подумайте, юная леди.
– Ваше предложение действительно оказалось для меня неожиданным, – продолжала между тем Мэйсон, – и с ходу такие вещи решать нельзя. Как говорится, решать надо на свежую голову, а чтобы голова стала свежей, ей надо дать отдохнуть. Да, мне просто необходимо как-то отвлечься.
Хэнк посмотрел на Ричарда. Оба молчали.
– Я знаю! – подсказала Мэйсон. – Опера! Как вы думаете, вашего влияния хватило бы, чтобы раздобыть для меня ложу?
Хэнк просветлел лицом.
– Черт возьми, моя хорошая, я готов выкупить весь театр, если вы того хотите!
– Это ни к чему. Но мне действительно понадобится эскорт. У вас нет никого на примете?
– Бустер может вас отвести! Ричард подозрительно прищурился:
– Я не слишком люблю оперу.
– Да брось, парень. Сколько раз ты пытался меня туда затащить? Ты знаешь, я не любитель этого дела, но тебе в театре нравится, я-то знаю. Я раздобуду вам лучшие места в ложе, даже если для этого придется выкинуть оттуда какого-то герцога и пару графинь. Так что, молодежь, у вас сегодня будет вечер, который запомнится на всю жизнь!
Мэйсон посмотрела на Ричарда с довольной ухмылкой.
Глава 10
Опера составляла славу Парижа, часто ее называли лучшей оперной сценой мира. Чарлз Гарнье, архитектор здания, хотел создать «памятник искусству, роскоши и удовольствия» и сумел претворить задумку в жизнь. С момента открытия в 1875 году Опера исправно служила высокой цели, отменно выполняя поставленные перед ней задачи. Мэйсон никогда там не была – для бедного художника поход в оперу был непозволительной роскошью. Почему бы не воспользоваться случаем и не совместить приятное с полезным? А заодно проверить, сработает ли в подходящей обстановке тайное оружие мадам Тулон?
«Опера-Гарнье» располагалась как раз между «Лё-Гранд-Отелем» и Жокейским клубом, под боком у Ричард и Мэйсон. Одетый щеголем, в цилиндре и фраке, Ричард поел за Мэйсон в Жокейский клуб, и до Оперы они дошли пешком. Он шел в Оперу не по своей воле, но, будучи джентльменом, вел себя вежливо. Он подвел Мэйсон к парадному подъезду, и они влились в поток нарядно одетых буржуа: дамы в вечерних платьях из шелка и атласа пастельных тонов, сверкающих драгоценностями; мужчины в котелках с тросточками. Изысканно декорированное фойе представляло собой интересную эклектику барокко и неоклассического стиля. Картины в дорогих рамах, роскошные статуи, привратники в золоченых ливреях – все это заставляло Мэйсон чувствовать себя Золушкой на балу. Они поднялись по величественной лестнице на второй уровень, и Мэйсон заметила расположенные по дуге открытые деревянные двери, ведущие в ложи, нависающие над партером и сценой.
– Наша ложа здесь, – сказал Ричард, указав прямо перед собой.
Они вошли в небольшой вестибюль со стенами и потолком, обитыми красным жаккардовым шелком. Вдоль боковых стен стояли подбитые конским волосом и обтянутые красным бархатом скамейки, на стене висели золоченые крючки для пальто. За малиновой бархатной портьерой начиналась собственно ложа. Мэйсон огляделась и осталась весьма довольной увиденным. Их ложа была центральной, как раз напротив сцены. В отличие от остальных лож, разделенных всего лишь перегородками, эта ложа располагалась между двумя орнаментированными колоннами, которые полностью скрывали Мэйсон и Ричарда от посторонних глаз.
Публика заняла свои места, и оркестр начал настраивать инструменты. Тем временем Ричард немного рассказал Мэйсон о том, что им предстояло лицезреть.
– «Аиду» написал итальянец Джузеппе Верди, и это произведение мне нравится больше других его сочинений. Действие происходит в Египте во времена фараонов. Аида – красивая эфиопская рабыня, попавшая в рабство как военный трофей, любима Радамесом, великим египетским генералом. Аида любит Радамеса, но беда в том, что его любит еще и дочь фараона Амнерис. Отсюда и конфликт. Опера показывает, как сильно усложняется жизнь, когда люди отдаются страстям.
Мэйсон улыбнулась про себя. Не слишком тонкий намек. Но пусть себе потешается. Пусть отказывает себе в том, чего ему так хочется. Сегодня она растопит лед, и будь что будет.
– Я даже не смела мечтать, что мы будем… будем совсем одни в этой огромной ложе, – как бы невзначай заметила Мэйсон. – Здесь так уютно, так укромно, я бы сказала. Здесь можно делать что угодно, и никто не узнает. Неудивительно, что люди из высшего общества так любят этот театр. Какое прекрасное место для… невинных шалостей.
Ричард взглянул на Мэйсон с сардонической усмешкой. Он очень хорошо понимал, что она пыталась сделать, и демонстративно сменил тему:
– Надеюсь, манеры Хэнка вас не шокировали. Он ведет себя как безграмотный фермер, но на самом деле более умного человека я не встречал, да и более благородного в определенном смысле. Я очень рассчитываю на то, что вы примете его предложение. Большего вы не смогли бы сделать для Мэйсон.
– Я не знаю, – с коварной улыбкой протянула она. – Возможно, мне нужна некоторая стимуляция.
В этот момент дирижер поднял палочку, и оркестр заиграл увертюру, свет медленно гас. Темнота вкупе с его близостью действовала возбуждающе. Нежные и сочные звуки музыки ласкали слух. Мэйсон наклонилась к Ричарду и шепнула:
– Вы не находите, что здесь слишком жарко?
Он с опаской взглянул на нее, и глаза его заблестели. В них отражался свет сцены.
Мэйсон достала из сумочки маленький флакон духов, растерла две капельки за ушами, на запястьях и капнула в вырез декольте, как учила ее мадам Тулон. Затем Мэйсон вытащила веер, раскрыла его и начала махать им в направлении Ричарда.
Искоса она наблюдала за ним. Занавес поднялся над египетской пустыней. Радамес вышел на середину сцены, чтобы пропеть арию о своей любви к Аиде. Как раз в этот момент Ричард учуял запах духов и вытянулся в струнку, сидя в своем кресле. Но когда дразнящий аромат окружил его, он встал и передвинул кресло в сторону на несколько дюймов от кресла Мэйсон, пробормотав при этом:
– Тут действительно довольно душно.
Мэйсон никак не отреагировала на эту демонстрацию. Она лишь продолжала лениво обмахиваться веером, нагнетая аромат в его сторону. Тем временем на сцене появилась Амнерис и стала петь, обращаясь к Радамесу. Через некоторое время к ней присоединилась Аида. И вот, пока все трое пели о своих чувствах друг к другу, Мэйсон пододвинула кресло поближе к Ричарду. Теперь отступать ему было некуда – он был зажат между Мэйсон и колонной.
Мэйсон дала Ричарду время привыкнуть к своему положению – пока Радамес вел свои армии на войну с Эфиопией, а Аида, разрываясь между любовью к своему врагу и к своей стране, обращалась к богам, умоляя их помочь то одной стороне, то другой.
Не в силах сдержать эмоции, Мэйсон положила ладонь на ногу Ричарда и наклонилась к нему, прошептав на ухо:
– Это великолепно. Я так вам благодарна за то, что вы меня сюда привели.
Ладонь ее так и осталась на ноге Ричарда. Мэйсон рассеянно и нежно принялась массировать ее, двигаясь заодно с музыкой, ощущая бегущие по спине мурашки.
Ричард сердито схватил руку Мэйсон и с силой сжал в своей. Затем резко убрал ее руку, опустив ее на колени Мэйсон, но та расслабила пальцы, словно и не придала значения его отпору. Однако прикосновение его руки, такое эмоциональное, довольно сильно ее возбудило. Дыхание ее ускорилось, и Мэйсон почувствовала, что ей становится жарко… везде.
Она снова наклонилась к Ричарду и положила голову ему на плечо.
– Извините, – тихо прошептала она в ложном раскаянии. – Вы меня прощаете?
Мэйсон почувствовала, что Ричард весь ушел в себя в попытке создать дистанцию между ними, не устраивая сцен. Она чувствовала, что внутри он весь кипит от ярости. Борется с собой, пытаясь взять себя в руки, пытаясь справиться с растущей злостью на нее, ведущую наступательные маневры в условиях, когда он не мог ответить ей адекватно. Но главный бой он вел с бесконтрольно разраставшейся похотью.
– Что я могу с собой поделать, если вы заставляете меня слабеть от желания? – жарко дыша ему в ухо, спросила Мэйсон, а затем лизнула его в мочку уха.
И тогда воздух в ложе сгустился, заряженный энергией самого грубого, самого первичного свойства. Мэйсон испытала шок, словно в нее ударила молния. Она чувствовала, как этот заряд прошел сквозь него и вошел в нее. Желание, что излучал его взгляд, завораживало.
– Вы играете с огнем, – предупредил Ричард.
– В самом деле?
Мэйсон провела ладонью по его груди, вниз, к застежке рубашки, и почувствовала, как Ричард напрягся еще сильнее. Глаза его вспыхнули, он приказывал ей остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Мужчина стоял у бара и потягивал виски из хрустального стакана с толстым дном. Увидев их, он осушил стакан, поставил его на место и, оценивающе взглянув на Мэйсон, улыбнулся ей одобрительно. В глазах его мелькнул огонек. Мэйсон пришло в голову, что она еще никогда не бывала наедине с двумя такими интересными мужчинами, хотя и очень разными.
– Вы, должно быть, Эми, – сказал Хэнк и, взяв руку Мэйсон в свою, довольно энергично пожал. – Хорошенькие девушки растут у нас в Бостоне, верно? Меня зовут Томпсон. Генри Томпсон, если официально, но вы можете звать меня Хэнк. Все так меня зовут. Я против формальностей. Много лет я мотаюсь между Нью-Йорком и Чикаго, и в каждом из этих городов имею по дому, но вырос-то я в Техасе, а мы, техасцы, предпочитаем в жизни простоту. Что вам налить, Эми, девочка моя?
Мэйсон была так обескуражена, что не сразу нашлась с ответом.
– Я не откажусь от стакана воды.
– Воды? Вода для лошадей, дорогуша. Почему бы не плеснуть в воду немного виски? Для завода.
Мэйсон не знала, как ей следует реагировать.
– Мне кажется, еще рановато меня заводить. Но все равно спасибо.
У Хэнка оказался лающий смех.
– Симпатичная, да и на язык не промах. В тех местах, откуда я родом, такая комбинация считается опасной. Но я ничего не имею против острого язычка. И Бустер тоже. Верно, парнишка?
Ричард скривился.
– Здесь меня так никто не зовет. Ты нормально себя чувствуешь, Хэнк? Многовато тебе не будет? Путешествие не слишком тебя утомило?
– Ты же знаешь, сынок, я живчик. И я только разминаюсь. – Он плеснул себе еще немного виски в стакан и предложил: – Не лучше ли нам всем сесть?
Мэйсон взглянула на Ричарда и переспросила:
– Бустер?
Под скулой его заиграл желвак.
– Это Хэнк когда-то дал мне прозвище. Присаживайся.
Мэйсон села, дивясь тому, как фамильярно ведет себя Томпсон с Ричардом. Явно этих двоих связывало что-то большее.
Хэнк уселся на длинную кушетку и положил ногу на ногу. Глотнув виски, он заговорил, продолжая вертеть в руке стакан:
– Бустер – ладно, ладно, сынок. Ричард, вероятно, хотел бы, чтобы я вел себя чуть поизысканнее. Но я американец и вы американка, и я не люблю долго ходить вокруг да около.
Его невозможно синие глаза буквально впивались в Мэйсон, буравили ее.
– Это обнадеживает, – сказала Мэйсон просто для того, чтобы что-то сказать.
– У меня к вам, малышка, есть предложение. И я надеюсь, вы выслушаете меня до конца.
Мэйсон заерзала на стуле. Она сомневалась, что этот мужчина может сказать ей что-то, что она хотела бы услышать.
– Понятно.
Хэнк наблюдал за тем, как качается виски в стакане.
– Я думаю, что смело могу заявить, что мы все трое здесь присутствующих верим в то, что у импрессионистов, таких как Моне, Мане, Дега и других ребят, есть будущее. В смысле не у них, а у их картин. Не найти более надежного вложения капитала, чём в эти работы. Рано или поздно музеи и толстосумы будут их друг у друга из глотки рвать. Но, к сожалению, некоторые ребята не верят в них так, как верим мы. Здешним торговцам картинами до сих пор не удалось сбыть с рук Сислея или Писсарро. А теперь скажите вы, что вы обо всем этом думаете?
Мэйсон поняла, что вопрос адресован ей.
– Я лучше вас послушаю.
– Ладно, я скажу. Потому что, какими бы одаренными ни были эти художники, они все еще, слава Богу, живы и еще как брыкаются, и ни у одного из них нет такой биографии, какую стоило бы пересказывать друг другу, после того, как его и вправду не станет. Дело в том, что у нынешних людей не хватает воображения. Его надо подстегивать. Нужен толчок, чтобы помочь продажам. Что-то такое, что делало бы искусство большим, чем искусство, что могло бы заставить взглянуть на него с другой, более интересной и возбуждающей стороны. Нужна история. Нужна личность. Нужен герой. Или, как в нашем случае, героиня.
– И такой героиней могла бы стать Мэйсон.
– Точно. – Хэнк ткнул в нее пальцем. – Ваша сестра. Чья жизнь – настоящая драма и чьи картины так не похожи на другие и в то же время такие приятные для глаза, что публика перед ними не устоит, как не устояла перед Марком Твеном или Лилли Лэнгтри. Ваша сестра всех импрессионистов вынесла бы на своих плечах. Я, честно говоря, не разбираюсь в картинах так, как мой мальчик Бустер, но я кое-что смыслю в торговле, а продаю я идеи. И что у нас, ребята, с вами есть – это идея, которая созрела.
Мэйсон никак не могла составить мнения об этом мужчине. Он производил впечатление грубоватого и простодушного фермера, но простота была напускной – под фальшивым фасадом скрывался проницательный, умный и опасный хищник. Ясно, что он занимал в жизни Ричарда какое-то очень важное место. Бустер? Мэйсон не могла вообразить менее подходящего прозвища для Ричарда Гаррета. И эта тайна ее заинтриговала.
– Вы говорили что-то о предложении?
– Отлично. Вот это мне нравится! Прямо в точку. Теперь я вижу, что говорю с американкой. Ладно, вот суть предложения: я так уверен в будущем импрессионизма, что хочу вложить средства в музей. Имейте в виду, что французы об этом даже не помышляют, потому что со всеми своими охами и ахами они продолжают смотреть на картины импрессионистов как на детскую мазню. Этот музей был бы первым в мире музеем такого рода, и мы собираемся его построить как раз посреди Новой Англии. Скажем, в Бостоне. Вы ведь оттуда родом, верно?
После краткого колебания Мэйсон сказала «да».
– Тогда этот музей будет в вашем родном городе. И это нас вполне устраивает, потому, что в том музее будут и работы Мэйсон. На почетном месте. Мы считаем, что на нее и будут идти посетители. Во-вторых, нам выпала редкая возможность собрать все работы одного художника в одном месте. Если у нас все на самом деле получится, мы станем обладателями уникальной коллекции. Вся Мэйсон Колдуэлл под одной крышей. Ни один музей не может похвастать такой полнотой собрания. Где можно найти всего Леонардо да Винчи, всего Караваджо, Рембрандта? Их творения рассеяны по всему миру. В-третьих, мы считаем, что ее картины принадлежат ее родной стране. Старым добрым Соединенным Штатам.
«Музей… В Бостоне… Как бы это понравилось маме…» И все эти заносчивые Брахмансы, что воротили от нее свои носы. Вот бы они утерлись! И отец… Если бы только он мог дожить до этого дня…
Восприняв ее молчание как отказ, Ричард решил вмешаться:
– Хэнк говорит о том, что, хотя Мэйсон писала во Франции и на ее творчество, безусловно, оказали влияние французские художники, ее работы представляют Францию, эту ее вторую родину, как бы со стороны, как ее видит американка. Это, если можно так выразиться, американский импрессионизм. Мэри Кассатт делала это, и другие тоже, но не так талантливо, не так сильно, как Мэйсон. И поэтому мы считаем, что ее картины должны принадлежать ее стране, где их будут чтить, как они того заслуживают, а не распродадут поштучно богатым коллекционерам, чтобы они расползтись по всему миру так, что их потом никто и не увидит.
Хэнк со стуком опустил стакан на стол.
– Ни к чему тебе ей все это говорить, мальчик. У нее у самой есть мозги.
Ричард медленно кивнул и откинулся на спинку стула. Мэйсон озадачило то, что он во всем был послушен этому Томпсону.
Хэнк снова обратился к Мэйсон:
– А теперь я хочу вам прямо сказать, что у нас нет тех средств, коими располагают некоторые богатые европейцы, которые готовы выложить за картины Мэйсон целые вагоны денег. И, разумеется, мы готовы предложить вам приличную сумму. Но в чем действительно состоит преимущество нашего предложения, так это в том, что мы хотим сохранить коллекцию, сохранить ее целиком и в Америке, и в то же время она будет открыта всем для обозрения.
У Мэйсон все внутри перевернулось, но она постаралась ничем не выдать своих чувств. После довольно продолжительной паузы она сказала:
– Спасибо вам, мистер Томпсон. Я над этим подумаю.
Хэнк ожидал получить иной ответ, но, тем не менее, он сказал:
– Хорошо. Подумайте, юная леди.
– Ваше предложение действительно оказалось для меня неожиданным, – продолжала между тем Мэйсон, – и с ходу такие вещи решать нельзя. Как говорится, решать надо на свежую голову, а чтобы голова стала свежей, ей надо дать отдохнуть. Да, мне просто необходимо как-то отвлечься.
Хэнк посмотрел на Ричарда. Оба молчали.
– Я знаю! – подсказала Мэйсон. – Опера! Как вы думаете, вашего влияния хватило бы, чтобы раздобыть для меня ложу?
Хэнк просветлел лицом.
– Черт возьми, моя хорошая, я готов выкупить весь театр, если вы того хотите!
– Это ни к чему. Но мне действительно понадобится эскорт. У вас нет никого на примете?
– Бустер может вас отвести! Ричард подозрительно прищурился:
– Я не слишком люблю оперу.
– Да брось, парень. Сколько раз ты пытался меня туда затащить? Ты знаешь, я не любитель этого дела, но тебе в театре нравится, я-то знаю. Я раздобуду вам лучшие места в ложе, даже если для этого придется выкинуть оттуда какого-то герцога и пару графинь. Так что, молодежь, у вас сегодня будет вечер, который запомнится на всю жизнь!
Мэйсон посмотрела на Ричарда с довольной ухмылкой.
Глава 10
Опера составляла славу Парижа, часто ее называли лучшей оперной сценой мира. Чарлз Гарнье, архитектор здания, хотел создать «памятник искусству, роскоши и удовольствия» и сумел претворить задумку в жизнь. С момента открытия в 1875 году Опера исправно служила высокой цели, отменно выполняя поставленные перед ней задачи. Мэйсон никогда там не была – для бедного художника поход в оперу был непозволительной роскошью. Почему бы не воспользоваться случаем и не совместить приятное с полезным? А заодно проверить, сработает ли в подходящей обстановке тайное оружие мадам Тулон?
«Опера-Гарнье» располагалась как раз между «Лё-Гранд-Отелем» и Жокейским клубом, под боком у Ричард и Мэйсон. Одетый щеголем, в цилиндре и фраке, Ричард поел за Мэйсон в Жокейский клуб, и до Оперы они дошли пешком. Он шел в Оперу не по своей воле, но, будучи джентльменом, вел себя вежливо. Он подвел Мэйсон к парадному подъезду, и они влились в поток нарядно одетых буржуа: дамы в вечерних платьях из шелка и атласа пастельных тонов, сверкающих драгоценностями; мужчины в котелках с тросточками. Изысканно декорированное фойе представляло собой интересную эклектику барокко и неоклассического стиля. Картины в дорогих рамах, роскошные статуи, привратники в золоченых ливреях – все это заставляло Мэйсон чувствовать себя Золушкой на балу. Они поднялись по величественной лестнице на второй уровень, и Мэйсон заметила расположенные по дуге открытые деревянные двери, ведущие в ложи, нависающие над партером и сценой.
– Наша ложа здесь, – сказал Ричард, указав прямо перед собой.
Они вошли в небольшой вестибюль со стенами и потолком, обитыми красным жаккардовым шелком. Вдоль боковых стен стояли подбитые конским волосом и обтянутые красным бархатом скамейки, на стене висели золоченые крючки для пальто. За малиновой бархатной портьерой начиналась собственно ложа. Мэйсон огляделась и осталась весьма довольной увиденным. Их ложа была центральной, как раз напротив сцены. В отличие от остальных лож, разделенных всего лишь перегородками, эта ложа располагалась между двумя орнаментированными колоннами, которые полностью скрывали Мэйсон и Ричарда от посторонних глаз.
Публика заняла свои места, и оркестр начал настраивать инструменты. Тем временем Ричард немного рассказал Мэйсон о том, что им предстояло лицезреть.
– «Аиду» написал итальянец Джузеппе Верди, и это произведение мне нравится больше других его сочинений. Действие происходит в Египте во времена фараонов. Аида – красивая эфиопская рабыня, попавшая в рабство как военный трофей, любима Радамесом, великим египетским генералом. Аида любит Радамеса, но беда в том, что его любит еще и дочь фараона Амнерис. Отсюда и конфликт. Опера показывает, как сильно усложняется жизнь, когда люди отдаются страстям.
Мэйсон улыбнулась про себя. Не слишком тонкий намек. Но пусть себе потешается. Пусть отказывает себе в том, чего ему так хочется. Сегодня она растопит лед, и будь что будет.
– Я даже не смела мечтать, что мы будем… будем совсем одни в этой огромной ложе, – как бы невзначай заметила Мэйсон. – Здесь так уютно, так укромно, я бы сказала. Здесь можно делать что угодно, и никто не узнает. Неудивительно, что люди из высшего общества так любят этот театр. Какое прекрасное место для… невинных шалостей.
Ричард взглянул на Мэйсон с сардонической усмешкой. Он очень хорошо понимал, что она пыталась сделать, и демонстративно сменил тему:
– Надеюсь, манеры Хэнка вас не шокировали. Он ведет себя как безграмотный фермер, но на самом деле более умного человека я не встречал, да и более благородного в определенном смысле. Я очень рассчитываю на то, что вы примете его предложение. Большего вы не смогли бы сделать для Мэйсон.
– Я не знаю, – с коварной улыбкой протянула она. – Возможно, мне нужна некоторая стимуляция.
В этот момент дирижер поднял палочку, и оркестр заиграл увертюру, свет медленно гас. Темнота вкупе с его близостью действовала возбуждающе. Нежные и сочные звуки музыки ласкали слух. Мэйсон наклонилась к Ричарду и шепнула:
– Вы не находите, что здесь слишком жарко?
Он с опаской взглянул на нее, и глаза его заблестели. В них отражался свет сцены.
Мэйсон достала из сумочки маленький флакон духов, растерла две капельки за ушами, на запястьях и капнула в вырез декольте, как учила ее мадам Тулон. Затем Мэйсон вытащила веер, раскрыла его и начала махать им в направлении Ричарда.
Искоса она наблюдала за ним. Занавес поднялся над египетской пустыней. Радамес вышел на середину сцены, чтобы пропеть арию о своей любви к Аиде. Как раз в этот момент Ричард учуял запах духов и вытянулся в струнку, сидя в своем кресле. Но когда дразнящий аромат окружил его, он встал и передвинул кресло в сторону на несколько дюймов от кресла Мэйсон, пробормотав при этом:
– Тут действительно довольно душно.
Мэйсон никак не отреагировала на эту демонстрацию. Она лишь продолжала лениво обмахиваться веером, нагнетая аромат в его сторону. Тем временем на сцене появилась Амнерис и стала петь, обращаясь к Радамесу. Через некоторое время к ней присоединилась Аида. И вот, пока все трое пели о своих чувствах друг к другу, Мэйсон пододвинула кресло поближе к Ричарду. Теперь отступать ему было некуда – он был зажат между Мэйсон и колонной.
Мэйсон дала Ричарду время привыкнуть к своему положению – пока Радамес вел свои армии на войну с Эфиопией, а Аида, разрываясь между любовью к своему врагу и к своей стране, обращалась к богам, умоляя их помочь то одной стороне, то другой.
Не в силах сдержать эмоции, Мэйсон положила ладонь на ногу Ричарда и наклонилась к нему, прошептав на ухо:
– Это великолепно. Я так вам благодарна за то, что вы меня сюда привели.
Ладонь ее так и осталась на ноге Ричарда. Мэйсон рассеянно и нежно принялась массировать ее, двигаясь заодно с музыкой, ощущая бегущие по спине мурашки.
Ричард сердито схватил руку Мэйсон и с силой сжал в своей. Затем резко убрал ее руку, опустив ее на колени Мэйсон, но та расслабила пальцы, словно и не придала значения его отпору. Однако прикосновение его руки, такое эмоциональное, довольно сильно ее возбудило. Дыхание ее ускорилось, и Мэйсон почувствовала, что ей становится жарко… везде.
Она снова наклонилась к Ричарду и положила голову ему на плечо.
– Извините, – тихо прошептала она в ложном раскаянии. – Вы меня прощаете?
Мэйсон почувствовала, что Ричард весь ушел в себя в попытке создать дистанцию между ними, не устраивая сцен. Она чувствовала, что внутри он весь кипит от ярости. Борется с собой, пытаясь взять себя в руки, пытаясь справиться с растущей злостью на нее, ведущую наступательные маневры в условиях, когда он не мог ответить ей адекватно. Но главный бой он вел с бесконтрольно разраставшейся похотью.
– Что я могу с собой поделать, если вы заставляете меня слабеть от желания? – жарко дыша ему в ухо, спросила Мэйсон, а затем лизнула его в мочку уха.
И тогда воздух в ложе сгустился, заряженный энергией самого грубого, самого первичного свойства. Мэйсон испытала шок, словно в нее ударила молния. Она чувствовала, как этот заряд прошел сквозь него и вошел в нее. Желание, что излучал его взгляд, завораживало.
– Вы играете с огнем, – предупредил Ричард.
– В самом деле?
Мэйсон провела ладонью по его груди, вниз, к застежке рубашки, и почувствовала, как Ричард напрягся еще сильнее. Глаза его вспыхнули, он приказывал ей остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34