– Успокойся, это такой же отдыхающий, как ты. Не понимаю, чего тебе от него надо… Он из Нижневартовска. У него аллергия на солнце.
Сашка промолчала.
В обед, возвращаясь с моря, они зашли на базар, и Сашка сама внимательно проследила, чтобы не пропустить ни одной покупки. Явившись в пустую квартиру, по очереди приняли «душ» из ковшика с тазиком (воды, как обычно днем, не было) и взялись стряпать…
Вот тут и оказалось, что кончилась соль.


* * *
Темный человек сидел на скамейке у выхода со двора. Сашка увидела его, едва выглянув из подъезда.
Вернулась обратно.
Рыжий кот с рваным ухом доедал сметану из кем-то оставленной плошки. Чавкал. Облизывался. Дико смотрел на Сашку желтым глазом и снова вылизывал посудину.
Сашка стояла, не зная, что делать. Возвращаться? Идти, как ни в чем не бывало? Психоз…
В подъезде потемнело. Человек в синей кепке стоял у входа, закрывая свет.
– Александра…
Она дернулась, будто ее шандарахнуло током.
– Надо поговорить. Можно, конечно, так бегать до бесконечности, но в этом нет ни радости, ни смысла.
– Вы кто? Откуда меня знаете?
Она тут же вспомнила, что мама много раз называла ее по имени – на улице, на пляже. Ничего удивительного, что он знает ее имя. Захотел – и узнал.
– Давайте сядем на лавочке и поговорим.
– Я не собираюсь ни о чем с вами… Если вы не перестанете ходить за мной, я позову… я обращусь в милицию!
– Саша, я не убийца и не грабитель. У меня к вам серьезный разговор. Определяющий всю вашу жизнь. Лучше будет, если вы меня послушаете.
– Я не собираюсь. Уходите!
Она повернулась и кинулась вверх по лестнице. К черной дерматиновой двери с номером «двадцать пять».
На втором этаже все двери были рыжие. С тусклыми стеклянными табличками, и на них совсем другие номера. Сашка обомлела.
За спиной негромко звучали шаги. Темный человек поднимался по лестнице.
– Я хочу, чтобы это был сон! – крикнула Сашка.
И проснулась.


* * *
– Мама, какое сегодня число?
– Двадцать четвертое. А что?
– Но ведь вчера же было двадцать четвертое!
– Вчера – двадцать третье. Так всегда на отдыхе – числа путаются, дни недели забываются…
Они спустились во двор, в безветренное и белое, будто молоко, душистое утро. «Павлиновые» деревья стояли неподвижно, как две розовые горы с цветущими на них абрикосами. Веселая толпа пляжников текла вниз по Улице, Ведущей к Морю. Сашка шла, почти уверенная, что это снова сон.
У туристического киоска стояли, изучая маршруты и цены, молодые супруги. Их мальчишка – жвачка в зубах, колени в зеленке – примерял очки для подводного плаванья. Темного человека не было нигде, но ощущение сна не проходило.
Они купили кукурузы. Сашка держала ее, теплую, пока мама вытаскивала из сарайчика и устанавливала на камнях прокатный шезлонг. Мягкий желтый початок пропитался солью, кукурузные зернышки, не успевшие огрубеть, таяли во рту. Огрызки сложили в полиэтиленовый кулек, и Сашка вынесла его к урне у входа на пляж.
Темный человек стоял далеко, в толпе. Смотрел на Сашку из-под непроницаемых очков.
– Я хочу, чтобы это был сон, – сказала Сашка вслух.
И проснулась на раскладушке.


* * *
– Мама, давай сегодня уедем.
Мама от удивления чуть не выронила тарелку:
– Как? Куда?!
– Домой.
– Ты же так рвалась… Тебе что, здесь не нравится?
– Я хочу домой.
Мама пощупала Сашкин лоб.
– Ты серьезно? Почему?
Сашка неопределенно пожала плечами.
– У нас билеты на второе число, – сказала мама. – Брала за месяц. И то достались боковые. И за квартиру у нас заплачено по второе. Саш, я не понимаю, ты же радовалась…
У нее было такое растерянное, такое огорченное и беспомощное лицо, что Сашке стало стыдно.
– Да ничего, – пробормотала себе под нос. – Это я так.
Они спустились во двор. «Павлиновые» деревья разливали запах над песочницей и скамейками, над чьими-то старыми «Жигулями». Вдоль по Улице, Ведущей к Морю, топали, как на демонстрацию, отдыхающие с надувными матрацами наперевес. И продолжалось спокойное, жаркое, размеренно-курортное утро двадцать четвертого июля.
У туристического киоска не было никого. Рядом, в кафе под чахлыми пальмами, компания ребят пила пиво и громко спорила, куда поехать. Все они были загорелые и длинноногие, и парни, и девушки. Все в шортах. Все с полупустыми рюкзачками на прямых спинах. Сашке захотелось уехать с ними. Нацепить рюкзачок, зашнуровать кроссовки и рвануть по пыльным дорогам Крыма – где автостопом, где пешком…
Они с мамой прошли мимо. Купили пирожков. Установили шезлонг, уселись на него боком с двух сторон. Море чуть-чуть волновалось, красный буек подпрыгивал, в отдалении трещали моторами водные скутеры. Сашка жевала пирожок, не чувствуя вкуса. Может быть, все обойдется, темный человек больше не придет никогда, а завтра наступит, наконец, двадцать пятое?
После обеда мама прилегла вздремнуть. В комнате было душно, солнце, склоняясь на запад, пробивало навылет закрытые шторы, когда-то зеленые, а теперь выгоревшие до грязно-салатного оттенка. Явились соседи, весело переговаривались на кухне, лили воду из бака и звенели посудой. Сашка сидела с книгой на коленях, смотрела на серые строчки и ничего не понимала.
Оглушительно тикал железный будильник на тумбочке. Отсчитывал секунды.


* * *
– Так все-таки поговорим, Саша?
Был вечер. Мама стояла, опершись о балюстраду, и живо беседовала с мужчиной лет сорока, светловолосым и белокожим, видно, только что прибывшим на курорт. Мама улыбалась, и на щеках у нее появлялись ямочки. Особенная улыбка. Сашке мама улыбалась по-другому…
Сашка ждала на скамейке под сенью акации. Между ней и художником, пристроившимся на другом конце скамейки, секунду назад уселся темный человек. Даже южные сумерки не заставили его расстаться с непроницаемыми очками. Сашка чувствовала взгляд из-за черных стекол. Из полной темноты.
Можно было, наверное, позвать маму. Или просто закричать: «Помогите!» Или сказать себе – «это сон». И это будет сон. Бесконечный.
– Чего вы… чего вам от меня надо?!
– Я хочу дать вам поручение. Не сложное. Я никогда не требую невозможного.
– Какое вы… при чем тут…
– А поручение такое: каждый день, в четыре утра, вы должны быть на пляже. Голышом войти в воду, проплыть сто метров и коснуться буйка. В четыре утра на пляже никого нет, темно и некого стесняться.
Сашка сидела, будто прибитая мешком. Он сумасшедший? Или сумасшедшие они оба?
– А если я не буду? С какой это стати…
Черные очки висели перед ее лицом, как две дыры, ведущие в никуда.
– Вы будете, Саша. Вы будете. Потому что мир вокруг вас очень хрупкий. Каждый день люди падают, ломают кости, гибнут под колесами машин, тонут… Заболевают гепатитом и туберкулезом. Мне очень не хочется вам об этом говорить. Но в ваших интересах – просто сделать все, о чем я вас прошу. Это несложно.
Мама у балюстрады смеялась. Обернулась, помахала рукой, что-то сказала собеседнику – видно, разговор у них зашел о ней, о Сашке.
– Вы маньяк? – спросила Сашка с надеждой.
Черные очки качнулись.
– Нет. Давайте сразу отбросим костыли: вы здоровы, я не маньяк. У вас есть выбор: до конца дней болтаться между страшным сном и кошмаром наяву. Или взять себя в руки, спокойно сделать то, о чем вас просят, и жить дальше. Вы можете сказать – «Это сон», и снова проснуться. И наша встреча повторится опять – с вариациями… Только зачем?
По набережной прогуливались люди. Мама вдруг воскликнула: «Смотрите! Дельфины!» и махнула рукой по направлению к морю, ее собеседник разразился серией удивленных междометий, прохожие остановились, высматривая что-то на синей простыне, и Сашка тоже разглядела далекие черные фигуры, похожие на опрокинутые скобки, которые то взлетали над морем, то снова исчезали.
– Так мы договорились, Саша?
Мама болтала, глядя на дельфинов, и собеседник внимал ей, кивая. Блестели зубы, горели мамины глаза, Сашка вдруг увидела, какая она молодая. И какая – в этот самый момент – счастливая…
– Завтра утром ваш первый рабочий вылет, – темный человек усмехнулся. – Только запомните: каждый день, в четыре утра. Поставьте будильник. Это очень важно для вас – не проспать и не опоздать. Постарайтесь. Хорошо?


* * *
Сашка лежала без сна. Ворочалась на раскладушке. Шторы были раздвинуты, окно открыто настежь, там, во дворе, пели соловьи и гремела в отдалении дискотека. Замолчала в половине второго.
Прошла по улице шумная компания. Стихли голоса.
Проревели один за другим три мотоцикла. Сработала сигнализация у машины во дворе. Проснулась мама, поворочалась на диване, заснула опять.
В три часа Сашка начала задремывать. В полчетвертого подпрыгнула, будто ее толкнули. Вытащила из-под подушки будильник. Короткая черная стрелка – часовая – минут через десять должна была слиться с желтой стрелкой звонка.
Сашка придавила кнопку. Провернула желтую стрелку назад. Будильник тренькнул пружиной и обмяк.
Сашка встала. Надела купальник, натянула сарафан. Взяла ключи и тихонько, чтобы не разбудить маму, вышла из комнаты. Завернула на пустую кухню, прокралась на балкон, сняла с веревки пляжное, пахнущее морем, еще не просохшее полотенце. И так, с полотенцем в одной руке и ключами в другой, выбралась на лестницу.
Горела лампочка. Снизу поднимались, шикая друг на друга, соседи-влюбленные. Увидев Сашку, уставились на нее в четыре удивленных глаза:
– Что случилось-то?
– Ничего, – Сашку трясло, зуб на зуб не попадал. – Искупаться хочу. На рассвете.
– Во, молодец! – восхищенно признал парень.
Сашка дала им пройти. Быстрым шагом вышла из дома. Наверное, сейчас уже без пятнадцати четыре. Она опаздывала.
На пустой улице еще горели фонари. Сашка побежала – бежать вниз оказалось неожиданно легко, она согрелась и больше не тряслась. Темное небо светлело. Рысью проскочив мимо решетки платного пляжа, Сашка выбежала на свой, привычный, совершенно безлюдный. Белели пластиковые стаканчики в куче мусора. Светились окна в ближайшем пансионате – пять или шесть окон на весь фасад. У входа в главный корпус висели часы. Показывали без трех минут четыре.
Сашка сбросила сарафан. Оступаясь на гальке, вошла в прибой. Стоя в воде по шею, расстегнула лифчик, свернула комком. Избавилась от плавок. И, держа купальник в правой руке, поплыла к буйку.
В мутном свете он казался не красным, а серым. Сашка хлопнула ладонью по железному боку. Буек ответил гулким эхом. Сашка оглянулась на берег – там не было никого. Ни одной души.
Она поплыла обратно. От холодной воды вернулся озноб. Едва нащупав ногами камни, встала, балансируя в волне, и поняла, что распутать мокрые тряпочки и веревочки, в которые превратился скомканный купальник, не может.
Тогда, всхлипнув, Сашка швырнула комок выгоревшей ткани на берег, на гальку. Встала на четвереньки и так, то на двух, то на четырех, рванула к полотенцу.
Завернулась в него и огляделась снова.
Никого. Ни души. Море играет брошенным купальником, и с каждой минутой становится все светлее. В парке поют соловьи.
Подобрав купальник, сарафан и босоножки, Сашка проковыляла к синей кабинке для переодевания. Растерлась полотенцем – и неожиданно обрадовалась. Расправила плечи. Кожа горела, наливаясь изнутри, как шкурка спелого яблока. Уже без спешки Сашка оделась, обулась, нащупала ключи в кармане сарафана. Выкрутила купальник, вышла из кабинки и почти сразу согнулась пополам от рвотного спазма.
Упала на четвереньки, и ее вытошнило на гальку. Выплеснулась вода, и вместе с ней – желтоватые кругляшки. Звякнули о камень. Сашка откашлялась, продышалась. Рвота ушла так же неожиданно, как началась. На гальке лежали три тусклые золотые денежки.


* * *
Дома, запершись в ванной, она рассмотрела монеты. Три одинаковых кругляша, на одной стороне незнакомый знак, состоящий из округлых переплетающихся линий. Не то лицо. Не то корона. Не то цветок; чем дольше Сашка смотрела – тем объемнее казался значок, будто выступал, приподнимался над плоскостью монеты.
Она протерла глаза. На реверсе имелся гладкий овал – не то «О», не то ноль. Пробы, разумеется, не было, а Сашка не была особенным знатоком драгоценных металлов, но в том, что монеты золотые, почему-то сомнений не возникало.
По Улице, Ведущей к Морю, шли первые прохожие. Было около шести утра. Сашка легла на раскладушку, укрылась с головой одеялом и, зажав монеты в руке, снова задумалась.
Немного саднило горло. Тошноты больше не было. Можно, конечно, допустить, что Сашку вывернуло от вчерашней пахлавы, а монеты просто лежали на гальке. А человек в темных очках – маньяк, сложным и странным образом добывающий возможность посмотреть на голую девушку. В полутьме. Рано утром.
Она плотно зажмурила воспаленные глаза. Нет. Нельзя допустить. Сашку вынесло, вымыло из привычного мира в нереальный. Если верить книжкам, это случается с людьми, и даже не очень редко.
Или это все-таки сон?
Она заснула неожиданно для себя. И когда проснулась – было обыкновенное позднее утро двадцать пятого июля. Мама явилась с кухни, вытирая руки полотенцем, поглядела на Сашку с беспокойством:
– Ты что, ходила куда-то?!
– Купалась.
– С ума сошла?
– Почему? – возразила Сашка хрипло. – Знаешь, как здорово. На рассвете. Никого нет…
– Это опасно, – сказала мама. – И почему ты меня не предупредила?
Сашка пожала плечами под одеялом.
– Нам надо идти, – сказала мама. – Уже почти девять. Пошли скорее на пляж.
Сашка прерывисто вздохнула.
– Ма… а можно, я… полежу пока? Я плохо спала, вообще-то.
– Ты не заболела? – мама привычно положила ладонь на Сашкин лоб. – Нет, температуры нет… Доиграешься с этими ночными купаниями, весь отдых будет испорчен.
Сашка не ответила. Сжала в кулаке монеты, так что они впились в ладонь.
– Я там яйца сварила, – сказала мама озабоченно. – Возьми майонез в холодильнике… Эти красавцы, соседи, полбаночки нашего майонеза уже схрупали, ну ладно, на здоровье, как говорится.
Она продолжала вытирать полотенцем сухие руки.
– Я договорилась на пляже встретиться с Валентином, неудобно, знаешь, не появиться, я вчера обещала, что мы придем…
Сашка вспомнила вчерашний день. Валентином звали маминого собеседника, светловолосого и белокожего, который так живо наблюдал за далеким парадом дельфинов. Помнится, мама представила ее своему новому знакомому: «Это – Александра». Какая-то особенная значительность была в мамином голосе, но Сашка тогда не обратила внимания. Темный человек поднялся со скамейки и ушел, оставив поручение – и страх. Сашке было холодно посреди теплого, даже душного вечера. Сладко пахли цветы на клумбе… У Валентина был приятный одеколон, тонкий и терпкий. Сашка помнила запах, но не помнила лица.
– Ну иди, – Сашка подтянула одеяло. – Я немного поваляюсь… и тоже к вам приду.
– Будем на прежнем месте, – быстро сказала мама. – Яйца на столе… Ну, я пошла.
И, подхватив уже собранную сумку, поспешила к двери. На пороге обернулась:
– Будешь идти, купальник не забудь! Он на балконе сохнет…
И вышла.


* * *
Когда Сашка проснулась во второй раз, железный будильник показывал половину двенадцатого. На пляже в это время жара, толпа, и море кипит от купающихся тел, будто суп с клецками. Поздно идти на море… или рано. Как посмотреть. Вот часика в четыре…
Она поразилась таким простым, таким будничным мыслям. Поднесла к глазам ладонь с монетами. Пока она спала, ладонь не разжималась – кругляши отпечатались на влажной коже. Сашка осторожно переложила их из правой руки в левую.
Что с ними делать? Сохранить, выбросить?
Звонок в дверь заставил ее дернуться. Одна монета соскользнула с ладони и укатилась под раскладушку. Нервничая, Сашка нащупала ее на пыльном ковре, набросила мамин ситцевый халат, вышла в темную прихожую.
– Кто там?
Теоретически это могла быть мама. Или, к примеру, почтальон. Или…
– Это я. Открывайте.
Сашка отпрянула.
Во всей квартире пусто – соседи на пляже. Дверь заперта… тонкая дверь из прессованных опилок, обитых дерматином.
Монеты прилипли к мокрой ладони. Удерживая их в кулаке, Сашка одной рукой отперла дверь – получилось не сразу.
– Добренький денечек, – человек в непроницаемых очках шагнул через порог. – Я ненадолго. Идемте на кухню.
И прошел по коридору сам, первый, будто много раз бывал в этой квартире, будто был ее хозяином. Впрочем, дом-то типовой, типовее некуда…
Сашка пошла за ним, как привязанная.
– Сядьте, – человек выставил табурет на середину кухни.
1 2 3 4 5 6 7 8