Или, наоборот, постарается вспомнить...
Камера для допросов традиционно помещается в подвале, куда от его
кабинета пять минут спокойной ходьбы. Вот и прекрасно; значит, Великий
Инквизитор благополучно успеет докурить.
(ДЮНКА. ОКТЯБРЬ-ДЕКАБРЬ)
На следующий курс лицеиста Старжа перевели условно, и уже осенью
он сдал два недостающих экзамена "в рабочем порядке". Его соседом по
комнате был теперь Юлек Митец, благодушный увалень, любимец девчонок,
рыцарь с мандолиной; в комнате чуть не каждый день было тесно и шумно,
и Клав теснился и шумел, как все. Он все теперь делал как все, потому
что слишком запали в душу те слова Дюнкиной сестры: "Имей совесть,
Клав... будто ты один любил Докию..."
На кладбище удобно было ездить автостопом. Водители тяжелых са-
мосвалов вскоре стали узнавать его и останавливались, даже не ожидая
просьбы.
О его ночных поездках знал только Юлек. "Клав, ну ты... сегодня
дождь такой, может, ты бы уже завтра съездил, а?.. Ладно, молчу-молчу,
ну, я тогда сегодня Линку к себе приведу, ты же не будешь против?"
Линка - маленькая щуплая девчонка по прозвищу Блоха - была весе-
лой курвочкой, искренне и ласково любившей всех без разбора. В конце
осени Клав стиснул зубы и тоже переспал с ней; трезвый рассудок подс-
казывал, что именно это - первый шаг к исполнению клятвы. Он сделался
мужчиной и избавил себя от сладостно-мучительных подростковых снов;
сны могли считаться изменой Дюнке, а пятиминутная возня с веселой Бло-
хой - нет. И сама Линка была лишь средством, приспособлением для уто-
ления физической надобности; проведя подобную аналогию, Клав ощутил
себя циником до мозга костей. Вероятно, теперь в его жизни будет пол-
ным-полно женщин.
Он жил, учился, улыбался, изредка играл в волейбол - размеренно,
как автомат. Сухая нормированная оболочка прикрывала от посторонних
взглядов его истинную жизнь - ту, где, кроме Дюнки, не было никого.
Он ездил на кладбище по ночам, раз в два-три дня, а бывало, и ча-
ще. Садился на низкую скамейку у ограды, ставил рядом автомобильный
фонарь с аккумулятором, купленный по случаю в магазине повторной про-
дажи - и погружался в полузабытье, в сон наяву, и там, в этом сне,
Дюнка была жива. Была рядом.
...Светлый мир, по яркости схожий с галлюцинацией. Запах хвои.
Громады гор - будто замершие, покрытые синим мехом зверюги; давняя по-
ездка на родину деда, желтый микроавтобус, ползущий среди серого утра,
котловина, в которой струями перетекает туман, магазинчик, в котором
он купил Дюнке деревянную брошь, ее детский страх перед какими-то зме-
ями...
Новое лицо неизвестной ему земли. Срезы гор, слоистые, впитавшие
время, будто колоссальная губка. Дюнкин неудержимый восторг, прямо-та-
ки неостановимый, с кувырканием на траве, с купанием в ледяном водопа-
де; ночная луна, подобная сверкающей бочке. Незнакомые обоим звезды -
цветные, потрясающе близкие, заставляющие думать о вечном...
Думать о вечном. Однажды они взобрались на самую вершину и, пот-
рясенные, долго стояли, не разжимая рук.
Этот мир был самодостаточен. Этот мир лежал в своих сколах и
складках, в густой зеленой шерсти, в скользящих лентах мелких рек, в
неподвижном запахе хвои и времени; они стояли молча, благодарные, как
дети, которых впервые пустили в бальный зал...
И тогда, переполненный горячим и светлым, которому не было назва-
ния, он впервые коснулся губами ее губ. Потому что не умел сказать
иначе.
И горы молчаливо подтвердили его правоту.
Признали прикосновение сухих губ - частью великого мира. Такой
же, как дятлы и реки, белые спины овец, белые брюшка облаков, серебря-
ные монетки озер на зеленых полях и вросшие в землю, потемневшие от
времени срубы.
Горы признали его правоту, и Дюнка признала тоже; так они и оста-
лись в его памяти - величественный мир, отражающийся в ее удивленных
глазах, счастливое осознание некой невыразимой тайны и вкус ее неуме-
лых губ...
Он сидел на низкой скамейке у кладбищенской ограды, сидел, не от-
нимая ладоней от лица.
Иногда видения не приходили, тогда он утыкался в земляной холмик
и плакал от отчаяния - навзрыд, но без слез.
Старый лум встретился ему только однажды. Неслышно вышел из тем-
ноты, заступил дорогу к могиле:
- Мальчик, ты по неведению творишь зло. НЕ БЕСПОКОЙ. Не мучь ее и
себя, вспоминай о ней светло, но не нарушай ЭТОТ покой своими бесплод-
ными призывами!..
- Вы не сумеете меня утешить, - сказал Клав тихо. - Отойдите.
Старый лум сжал губы:
- Ты наделен определенными... возможностями. Не знаю, кем ты ста-
нешь, но... Твое желание имеет слишком большой вес. Не желай неразум-
ного.
С этими словами он и ушел.
С наступлением зимы Юлек Митец, до сих пор покорно терпевший, по-
ка Клав "переболеет" и справится наконец с горем, не выдержал наконец
и решил взбунтоваться:
- Да ты ненормальный! Тебя заклинило прям, ну зашкалило, прям как
градусник в кипятке! Я вот "скорую" к тебе вызову, пусть транквилиза-
тор вколют! Ты что, не можешь днем сходить, в воскресенье, как все лю-
ди?!
Клав открыл рот и послал приятеля в место, откуда не возвращают-
ся. Юлек смертельно обиделся и замолчал надолго.
А через неделю Клав простудился-таки и заболел, не сильно, как
раз на недельку в изоляторе; из царства медицины невозможно было неза-
метно уйти, и угрюмый санитар Крыл едва не набил строптивому больному
морду. Лишенный главного содержания своей жизни, Клав с головой залез
под одеяло и в привычном бреду потянулся к Дюнке - с невиданной, исс-
тупленной силой. "Не покидай меня..."
В день его выздоровления в лицее давали традиционный зимний бал;
для Клава это был удобный случай бесшумно исчезнуть. Сославшись на
слабость и головную боль - а после болезни он был-таки слаб - Клав от-
казался составить компанию Юлеку и его мандолине; случилось так, что
под вечер разыгралась метель, да такая, что даже фанатичному Клаву
хватило ума отказаться от посещения кладбища.
Лицеисты веселились; Клав сидел в пустой комнате, у залепленного
снегом окна, и на столе перед ним стоял замысловатый светильник в виде
толстой витой свечи. Отражение лампы в черном оконном стекле казалось
настоящей, живой свечкой; над свечой сидел хмурый мальчик, считающий
себя взрослым - его отражение было таким же суровым и таким же угрю-
мым. Колотился в окно злой, раздраженный снег.
...Ощущение не пришло внезапно. Он поймал себя на том, что уже
несколько минут напряженно прислушивается, не то к отдаленным звукам
веселья, не то к вою ветра, не то к себе самому. Тоненький червячок
тревоги сперва чуть шевельнулся в груди, потом болезненно дернулся,
как на крючке, обдавая кожу морозом куда более жестким, чем тот, что
царил за окном. Клаву показалось, что стеклянный огонек свечки колых-
нулся, будто пламя под порывом сквозняка.
Он провел руками по лицу. Посидел несколько секунд, прячась от
мира за ненадежной решеткой из сцепленных пальцев. Потом выдвинул ящик
стола, наощупь выловил пузырек с бледными таблетками и сглотнул сразу
две, не запивая водой.
Успокоение наступило через несколько минут. Насильственное успо-
коение - будто на его колотящееся сердце накинули смирительную рубаш-
ку. Он сонно замигал глазами, потом зевнул, глядя в темное стекло,
опустил голову на руки...
Новый толчок беспокойства пробился сквозь сонное оцепенение, как
нож сквозь вату. Несколько секунд Клав боролся, потом встал и включил
плафон под потолком. Комнату залило светом до последнего уголка - на
душе у Клава было темно и страшно. Будто бы, прикованный цепью к же-
лезным перилам неведомой лестницы, он слушал мягкие, медленно прибли-
жающиеся шаги по ступенькам. Медленно, но размерено и неуклонно. Кто
идет? Что идет?!
Он понимал, как глупо будет выглядеть, ввалившись посреди вечера
на бал - бледный и перепуганный, в линялом спортивном костюме. Он по-
нимал это и кусал губы - но не гордость и не стыд задержали его, ког-
да он готов был переступить порог.
А что это было за чувство - он так и не смог понять.
Колотился в стекло сухой снег. Ровно горела электрическая свеча,
и плафон под потолком горел честно и ярко, и в окне, как в черном зер-
кале, отражалась уютная комната двух прилежных лицеистов. А с той сто-
роны стекла белело лицо, наполовину освещенное уличным фонарем, будто
луна в ущербе.
Клав прижал руку ко вздрагивающим ребрам. Проклятые пьяные шутни-
ки, как они взобрались на балкон...
Мысли были не те и не о том. Мысли были защитные, инстинктивные,
так птица, обороняющая гнездо, прикидывается подранком... Клав сделал
шаг к окну. Потом еще. Потом...
Ее лицо было грустным. Очень печальным, длинным и тонким, как
огонек свечи, со скорбно поджатыми губами, с тенями вокруг неестест-
венно огромных глаз. Один взгляд. Длинное мгновение.
Ветер!..
Свирепый ветер, кидающий в стекло снег, и стекло-то, оказывается,
заледенело снаружи, покрылось узором, в него никак не заглянуть - зато
уличный фонарь подсвечивает его сбоку, и сумасшедшему мальчишке в игре
теней мерещится невесть что.
* * *
Тесное сводчатое помещение освещалось одним-единственным факелом,
помещавшимся у допросчика за спиной. Клавдий протянул руку в темноту -
невидимый стражник тут же накинул ему на локоть тонкий невесомый плащ.
Все убранство допросной состояло из длинного дубового стола и ду-
бового же кресла с неимоверно высокой, резной спинкой; усевшись, Клав-
дий автоматически потянулся за сигаретой в нагрудном кармане - рука
его нащупала пачку сквозь непроницаемый шелк плаща. Клавдий опомнился
и набросил на голову капюшон; легкая ткань, пахнущая нафталином и сы-
ростью, закрыла его лицо до самых губ. Против глаз пришлись узкие,
привычные прорези; через минуту Клавдий перестанет ощущать неудобство.
Притерпелся.
Некоторое время в допросной камере царила глухая тишина; Клавдий
смотрел прямо перед собой. Встреча с ведьмой не терпит легкомыслия;
Клавдий молчал, по капле впуская в себя Великого Инквизитора.
- Вперед, - сказал он наконец. - По одной. Порядок не имеет зна-
чения.
Протяжно заскрипела кованая дверь; ее петли традиционно не смазы-
вались. Клавдий ждал.
Молодая. Не больше тридцати. Запястья и щиколотки в колодках -
значит, те, кто изловил ведьму, сочли ее достаточно опасной. Равнодуш-
но-надменное лицо...
Глаза Клавдия в прорезях капюшона сузились. Стоящая перед ним бы-
ла щит-ведьма, и те, кто запихнул ее в колодки, вовсе не были дурака-
ми. Щит-ведьма, на долю которой уже наверняка выпадали встречи с Инк-
визицией - близкое присутствие изготовившегося к беседе Старжа было ей
мучительно, однако внешне это не проявилось никак. Ведьма встретила
удар мужественно - и привычно; так огрубевшая кожа бестрепетно прини-
мает падающий хлыст.
- Здравствуй, щит, - сказал Клавдий вполголоса. - У тебя есть
имя?
Ведьма молчала. За ее спиной двумя темными столбами высились гро-
милы-стражники.
Клавдий опустил руку на лежащие перед ним бумаги:
- Магда Ревер. Мне все равно, назвали тебя так при рождении или
ты сама себя наградила этим именем... Может быть, хочешь жить?
Волна его напора накрыла ведьму с головой; поймав надменный
взгляд, Клавдий ввинтился в него, измеряя "уровень колодца". Ведьма
дернулась, но в широко открытых глазах не было боли. Этот щит ковали
не дилетанты.
Расслабившись, Клавдий откинулся на спинку кресла. По единой шка-
ле ее "колодец" - семьдесят два. Высоко. Даже очень. Опасно...
- Понимаешь, что тебя ждет? Будешь говорить со мной - или я помо-
гу тебе рассказать, что мне нужно?
Магда Ревер дернула щекой:
- Не сумеешь.
- Да? - Клавдий подался вперед.
Он не собирался исполнять свою угрозу. Продираться сквозь щит, да
при уровне с семьдесят два, да после тяжелого дня у него не было ни
малейшего желания; однако ведьма истолковала его движение буквально.
Губы ее расцвели девичьей, почти детской улыбкой; измятый деловой
костюм, в котором ее, вероятно, и взяли, вдруг переменил всой гряз-
но-бежевый цвет на снежно-белый, потом расползся лоскутками и стек на
каменный пол. Магда Ревер стояла нагая, и колодки, намертво соединяв-
шие оба ее запястья и обе щиколотки, казались теперь порождением при-
чудливой эротической фантазии.
Магда Ревер запрокинула голову, и по телу ее прошла длинная, глу-
бокая, страдострастная судорога. Коричневые соски напряглись и вскину-
лись, заглядывая инквизитору в глаза; в ушах у Клавдия глухо ударили
барабаны. Громче, громче...
Закусив губу, он выбросил вперед правую руку со сцепленными паль-
цами. Ведьма не удержала болезненного вскрика.
Несколько минут Клавдий разглядывал собственную тень, подрагиваю-
щую вместе с огнем факела, и слушал, как опадает напряжение. Вот такие
повороты он не любил особенно. После таких вот допросов слишком долго
чувствуешь себя подзаборным кобелем, слишком сильно себя презираешь...
Он поднял глаза. Магда Ревер скрючилась, но не упала; на ней по
прежнему был мятый деловой костюм, и стражники за ее спиной стояли,
как ни в чем не бывало. Они ничего не видели. Щит-ведьма не станет
распыляться на целую компанию мужиков...
- Магда, - сказал он шепотом. - Ты заработала свой костер.
Она вздрогнула, но глаза не изменили своего отрешенно-надменного
выражения.
- У тебя два часа на размышление... Я хочу сделать Рянку округом
без ведьм. Это сложно - но мне поможешь ты...
Губы ведьмы расползлись к ушам.
- ...или не поможешь, - невозмутимо продолжил Клавдий, - и у па-
лача не будет повода для сомнений.
Щит-ведьма молчала. Под мятым пиджаком Клавдию померещились очер-
тания сосков; он сжал зубы:
- Мы поедем в Рянку. И ты передашь в мои руки все эти тоненькие
ниточки... не дергайся. Ты это сделаешь или кто-то другой... Кто-ни-
будь да сделает.
Он вскинул руку, показывая, что допрос окончен. Уводимая Магда
хотела что-то сказать - но не сказала, только глаза ее на мгновение
сделались узкими, как бойницы осажденной крепости.
- Номер семьсот двенадцатый, Магда Ревер, - сказал Клавдий в
пространство. - Режим содержания жесткий.
Два часа, отведенные ей на размышление, щит-ведьма Магда Ревер
проведет в стационарных колодках, в одиночной камере, где в каждую
стену вмурован знак зеркала. На узком пятачке, где даже помыслы отра-
жаются от стен и возвращаются, десятикратно усиленные, к своему источ-
нику...
Если Магда хочет выжить, ей придется думать о приятном. Клавдий
криво усмехнулся.
При мысли о кураторе округа Рянка его усмешка сделалась злорад-
ной; теперь он, по крайней мере, знает, что сказать человеку, проси-
девшему в его приемной много долгих неприятных часов. Теперь он знает,
чего ради унизил рянкского коллегу - не из врожденной гнусности харак-
тера и даже не в отместку за былые интриги; поимка щит-ведьмы принесла
бы рянчанину заслуженные лавры, если бы произошла перед эпидемией, а
не во время нее. Теперь бедняга-куратор не дождется похвал...
Клавдий подавил в себе желание курить. Передернулся, вспомнив
сладострастно набухшие груди Магды Ревер; сжал зубы и поклялся себе
доработаться сегодня до потери сознания. Так, чтобы вообще ничего не
хотелось. Как мертвецу.
- Дальше, - сказал он глухо. - Следующая.
Протяжный скрип несмазываемых петель. Вошедшая женщина, свобод-
ная, без колодок, зашипела сквозь зубы и осела на руки стражников.
Обыкновенная рабочая ведьма. Средняя по многим показателям; непо-
нятно, почему ее выделили из прочих задержанных и доставили к нему на
допрос. Хотя с "колодцем" тут явно не все в порядке. Странный какой-то
колодец.
- Поднимайся, - сказал он негромко.
Стражникам приходилось удерживать ее. Она безвольно висела на их
руках; защитных сил у нее хватало только на то, чтобы не лишиться соз-
нания.
- Давай не будем воевать, - он чуть поправил капюшон, удобнее ус-
танавливая прорези для глаз. - У тебя нет для этого сил, у меня нет
желания... В Рянке - что? "Удар" или "сеточка"?
- Не знаю, - прохрипела она с ненавистью, и в качестве наказания
за ложь он ввинтился в ее взгляд и замерял "колодец".
Ведьма закричала, не в силах выносить боль; Клавдий стиснул зубы.
Семьдесят четыре. У серенькой, обыкновенной рабочей ведьмы... Нечто
похожее испытывает огородник, на чьем участке изловили медведку вели-
чиной с королевского пуделя.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги ' Марина и Сергей'
1 2 3 4 5 6 7
Камера для допросов традиционно помещается в подвале, куда от его
кабинета пять минут спокойной ходьбы. Вот и прекрасно; значит, Великий
Инквизитор благополучно успеет докурить.
(ДЮНКА. ОКТЯБРЬ-ДЕКАБРЬ)
На следующий курс лицеиста Старжа перевели условно, и уже осенью
он сдал два недостающих экзамена "в рабочем порядке". Его соседом по
комнате был теперь Юлек Митец, благодушный увалень, любимец девчонок,
рыцарь с мандолиной; в комнате чуть не каждый день было тесно и шумно,
и Клав теснился и шумел, как все. Он все теперь делал как все, потому
что слишком запали в душу те слова Дюнкиной сестры: "Имей совесть,
Клав... будто ты один любил Докию..."
На кладбище удобно было ездить автостопом. Водители тяжелых са-
мосвалов вскоре стали узнавать его и останавливались, даже не ожидая
просьбы.
О его ночных поездках знал только Юлек. "Клав, ну ты... сегодня
дождь такой, может, ты бы уже завтра съездил, а?.. Ладно, молчу-молчу,
ну, я тогда сегодня Линку к себе приведу, ты же не будешь против?"
Линка - маленькая щуплая девчонка по прозвищу Блоха - была весе-
лой курвочкой, искренне и ласково любившей всех без разбора. В конце
осени Клав стиснул зубы и тоже переспал с ней; трезвый рассудок подс-
казывал, что именно это - первый шаг к исполнению клятвы. Он сделался
мужчиной и избавил себя от сладостно-мучительных подростковых снов;
сны могли считаться изменой Дюнке, а пятиминутная возня с веселой Бло-
хой - нет. И сама Линка была лишь средством, приспособлением для уто-
ления физической надобности; проведя подобную аналогию, Клав ощутил
себя циником до мозга костей. Вероятно, теперь в его жизни будет пол-
ным-полно женщин.
Он жил, учился, улыбался, изредка играл в волейбол - размеренно,
как автомат. Сухая нормированная оболочка прикрывала от посторонних
взглядов его истинную жизнь - ту, где, кроме Дюнки, не было никого.
Он ездил на кладбище по ночам, раз в два-три дня, а бывало, и ча-
ще. Садился на низкую скамейку у ограды, ставил рядом автомобильный
фонарь с аккумулятором, купленный по случаю в магазине повторной про-
дажи - и погружался в полузабытье, в сон наяву, и там, в этом сне,
Дюнка была жива. Была рядом.
...Светлый мир, по яркости схожий с галлюцинацией. Запах хвои.
Громады гор - будто замершие, покрытые синим мехом зверюги; давняя по-
ездка на родину деда, желтый микроавтобус, ползущий среди серого утра,
котловина, в которой струями перетекает туман, магазинчик, в котором
он купил Дюнке деревянную брошь, ее детский страх перед какими-то зме-
ями...
Новое лицо неизвестной ему земли. Срезы гор, слоистые, впитавшие
время, будто колоссальная губка. Дюнкин неудержимый восторг, прямо-та-
ки неостановимый, с кувырканием на траве, с купанием в ледяном водопа-
де; ночная луна, подобная сверкающей бочке. Незнакомые обоим звезды -
цветные, потрясающе близкие, заставляющие думать о вечном...
Думать о вечном. Однажды они взобрались на самую вершину и, пот-
рясенные, долго стояли, не разжимая рук.
Этот мир был самодостаточен. Этот мир лежал в своих сколах и
складках, в густой зеленой шерсти, в скользящих лентах мелких рек, в
неподвижном запахе хвои и времени; они стояли молча, благодарные, как
дети, которых впервые пустили в бальный зал...
И тогда, переполненный горячим и светлым, которому не было назва-
ния, он впервые коснулся губами ее губ. Потому что не умел сказать
иначе.
И горы молчаливо подтвердили его правоту.
Признали прикосновение сухих губ - частью великого мира. Такой
же, как дятлы и реки, белые спины овец, белые брюшка облаков, серебря-
ные монетки озер на зеленых полях и вросшие в землю, потемневшие от
времени срубы.
Горы признали его правоту, и Дюнка признала тоже; так они и оста-
лись в его памяти - величественный мир, отражающийся в ее удивленных
глазах, счастливое осознание некой невыразимой тайны и вкус ее неуме-
лых губ...
Он сидел на низкой скамейке у кладбищенской ограды, сидел, не от-
нимая ладоней от лица.
Иногда видения не приходили, тогда он утыкался в земляной холмик
и плакал от отчаяния - навзрыд, но без слез.
Старый лум встретился ему только однажды. Неслышно вышел из тем-
ноты, заступил дорогу к могиле:
- Мальчик, ты по неведению творишь зло. НЕ БЕСПОКОЙ. Не мучь ее и
себя, вспоминай о ней светло, но не нарушай ЭТОТ покой своими бесплод-
ными призывами!..
- Вы не сумеете меня утешить, - сказал Клав тихо. - Отойдите.
Старый лум сжал губы:
- Ты наделен определенными... возможностями. Не знаю, кем ты ста-
нешь, но... Твое желание имеет слишком большой вес. Не желай неразум-
ного.
С этими словами он и ушел.
С наступлением зимы Юлек Митец, до сих пор покорно терпевший, по-
ка Клав "переболеет" и справится наконец с горем, не выдержал наконец
и решил взбунтоваться:
- Да ты ненормальный! Тебя заклинило прям, ну зашкалило, прям как
градусник в кипятке! Я вот "скорую" к тебе вызову, пусть транквилиза-
тор вколют! Ты что, не можешь днем сходить, в воскресенье, как все лю-
ди?!
Клав открыл рот и послал приятеля в место, откуда не возвращают-
ся. Юлек смертельно обиделся и замолчал надолго.
А через неделю Клав простудился-таки и заболел, не сильно, как
раз на недельку в изоляторе; из царства медицины невозможно было неза-
метно уйти, и угрюмый санитар Крыл едва не набил строптивому больному
морду. Лишенный главного содержания своей жизни, Клав с головой залез
под одеяло и в привычном бреду потянулся к Дюнке - с невиданной, исс-
тупленной силой. "Не покидай меня..."
В день его выздоровления в лицее давали традиционный зимний бал;
для Клава это был удобный случай бесшумно исчезнуть. Сославшись на
слабость и головную боль - а после болезни он был-таки слаб - Клав от-
казался составить компанию Юлеку и его мандолине; случилось так, что
под вечер разыгралась метель, да такая, что даже фанатичному Клаву
хватило ума отказаться от посещения кладбища.
Лицеисты веселились; Клав сидел в пустой комнате, у залепленного
снегом окна, и на столе перед ним стоял замысловатый светильник в виде
толстой витой свечи. Отражение лампы в черном оконном стекле казалось
настоящей, живой свечкой; над свечой сидел хмурый мальчик, считающий
себя взрослым - его отражение было таким же суровым и таким же угрю-
мым. Колотился в окно злой, раздраженный снег.
...Ощущение не пришло внезапно. Он поймал себя на том, что уже
несколько минут напряженно прислушивается, не то к отдаленным звукам
веселья, не то к вою ветра, не то к себе самому. Тоненький червячок
тревоги сперва чуть шевельнулся в груди, потом болезненно дернулся,
как на крючке, обдавая кожу морозом куда более жестким, чем тот, что
царил за окном. Клаву показалось, что стеклянный огонек свечки колых-
нулся, будто пламя под порывом сквозняка.
Он провел руками по лицу. Посидел несколько секунд, прячась от
мира за ненадежной решеткой из сцепленных пальцев. Потом выдвинул ящик
стола, наощупь выловил пузырек с бледными таблетками и сглотнул сразу
две, не запивая водой.
Успокоение наступило через несколько минут. Насильственное успо-
коение - будто на его колотящееся сердце накинули смирительную рубаш-
ку. Он сонно замигал глазами, потом зевнул, глядя в темное стекло,
опустил голову на руки...
Новый толчок беспокойства пробился сквозь сонное оцепенение, как
нож сквозь вату. Несколько секунд Клав боролся, потом встал и включил
плафон под потолком. Комнату залило светом до последнего уголка - на
душе у Клава было темно и страшно. Будто бы, прикованный цепью к же-
лезным перилам неведомой лестницы, он слушал мягкие, медленно прибли-
жающиеся шаги по ступенькам. Медленно, но размерено и неуклонно. Кто
идет? Что идет?!
Он понимал, как глупо будет выглядеть, ввалившись посреди вечера
на бал - бледный и перепуганный, в линялом спортивном костюме. Он по-
нимал это и кусал губы - но не гордость и не стыд задержали его, ког-
да он готов был переступить порог.
А что это было за чувство - он так и не смог понять.
Колотился в стекло сухой снег. Ровно горела электрическая свеча,
и плафон под потолком горел честно и ярко, и в окне, как в черном зер-
кале, отражалась уютная комната двух прилежных лицеистов. А с той сто-
роны стекла белело лицо, наполовину освещенное уличным фонарем, будто
луна в ущербе.
Клав прижал руку ко вздрагивающим ребрам. Проклятые пьяные шутни-
ки, как они взобрались на балкон...
Мысли были не те и не о том. Мысли были защитные, инстинктивные,
так птица, обороняющая гнездо, прикидывается подранком... Клав сделал
шаг к окну. Потом еще. Потом...
Ее лицо было грустным. Очень печальным, длинным и тонким, как
огонек свечи, со скорбно поджатыми губами, с тенями вокруг неестест-
венно огромных глаз. Один взгляд. Длинное мгновение.
Ветер!..
Свирепый ветер, кидающий в стекло снег, и стекло-то, оказывается,
заледенело снаружи, покрылось узором, в него никак не заглянуть - зато
уличный фонарь подсвечивает его сбоку, и сумасшедшему мальчишке в игре
теней мерещится невесть что.
* * *
Тесное сводчатое помещение освещалось одним-единственным факелом,
помещавшимся у допросчика за спиной. Клавдий протянул руку в темноту -
невидимый стражник тут же накинул ему на локоть тонкий невесомый плащ.
Все убранство допросной состояло из длинного дубового стола и ду-
бового же кресла с неимоверно высокой, резной спинкой; усевшись, Клав-
дий автоматически потянулся за сигаретой в нагрудном кармане - рука
его нащупала пачку сквозь непроницаемый шелк плаща. Клавдий опомнился
и набросил на голову капюшон; легкая ткань, пахнущая нафталином и сы-
ростью, закрыла его лицо до самых губ. Против глаз пришлись узкие,
привычные прорези; через минуту Клавдий перестанет ощущать неудобство.
Притерпелся.
Некоторое время в допросной камере царила глухая тишина; Клавдий
смотрел прямо перед собой. Встреча с ведьмой не терпит легкомыслия;
Клавдий молчал, по капле впуская в себя Великого Инквизитора.
- Вперед, - сказал он наконец. - По одной. Порядок не имеет зна-
чения.
Протяжно заскрипела кованая дверь; ее петли традиционно не смазы-
вались. Клавдий ждал.
Молодая. Не больше тридцати. Запястья и щиколотки в колодках -
значит, те, кто изловил ведьму, сочли ее достаточно опасной. Равнодуш-
но-надменное лицо...
Глаза Клавдия в прорезях капюшона сузились. Стоящая перед ним бы-
ла щит-ведьма, и те, кто запихнул ее в колодки, вовсе не были дурака-
ми. Щит-ведьма, на долю которой уже наверняка выпадали встречи с Инк-
визицией - близкое присутствие изготовившегося к беседе Старжа было ей
мучительно, однако внешне это не проявилось никак. Ведьма встретила
удар мужественно - и привычно; так огрубевшая кожа бестрепетно прини-
мает падающий хлыст.
- Здравствуй, щит, - сказал Клавдий вполголоса. - У тебя есть
имя?
Ведьма молчала. За ее спиной двумя темными столбами высились гро-
милы-стражники.
Клавдий опустил руку на лежащие перед ним бумаги:
- Магда Ревер. Мне все равно, назвали тебя так при рождении или
ты сама себя наградила этим именем... Может быть, хочешь жить?
Волна его напора накрыла ведьму с головой; поймав надменный
взгляд, Клавдий ввинтился в него, измеряя "уровень колодца". Ведьма
дернулась, но в широко открытых глазах не было боли. Этот щит ковали
не дилетанты.
Расслабившись, Клавдий откинулся на спинку кресла. По единой шка-
ле ее "колодец" - семьдесят два. Высоко. Даже очень. Опасно...
- Понимаешь, что тебя ждет? Будешь говорить со мной - или я помо-
гу тебе рассказать, что мне нужно?
Магда Ревер дернула щекой:
- Не сумеешь.
- Да? - Клавдий подался вперед.
Он не собирался исполнять свою угрозу. Продираться сквозь щит, да
при уровне с семьдесят два, да после тяжелого дня у него не было ни
малейшего желания; однако ведьма истолковала его движение буквально.
Губы ее расцвели девичьей, почти детской улыбкой; измятый деловой
костюм, в котором ее, вероятно, и взяли, вдруг переменил всой гряз-
но-бежевый цвет на снежно-белый, потом расползся лоскутками и стек на
каменный пол. Магда Ревер стояла нагая, и колодки, намертво соединяв-
шие оба ее запястья и обе щиколотки, казались теперь порождением при-
чудливой эротической фантазии.
Магда Ревер запрокинула голову, и по телу ее прошла длинная, глу-
бокая, страдострастная судорога. Коричневые соски напряглись и вскину-
лись, заглядывая инквизитору в глаза; в ушах у Клавдия глухо ударили
барабаны. Громче, громче...
Закусив губу, он выбросил вперед правую руку со сцепленными паль-
цами. Ведьма не удержала болезненного вскрика.
Несколько минут Клавдий разглядывал собственную тень, подрагиваю-
щую вместе с огнем факела, и слушал, как опадает напряжение. Вот такие
повороты он не любил особенно. После таких вот допросов слишком долго
чувствуешь себя подзаборным кобелем, слишком сильно себя презираешь...
Он поднял глаза. Магда Ревер скрючилась, но не упала; на ней по
прежнему был мятый деловой костюм, и стражники за ее спиной стояли,
как ни в чем не бывало. Они ничего не видели. Щит-ведьма не станет
распыляться на целую компанию мужиков...
- Магда, - сказал он шепотом. - Ты заработала свой костер.
Она вздрогнула, но глаза не изменили своего отрешенно-надменного
выражения.
- У тебя два часа на размышление... Я хочу сделать Рянку округом
без ведьм. Это сложно - но мне поможешь ты...
Губы ведьмы расползлись к ушам.
- ...или не поможешь, - невозмутимо продолжил Клавдий, - и у па-
лача не будет повода для сомнений.
Щит-ведьма молчала. Под мятым пиджаком Клавдию померещились очер-
тания сосков; он сжал зубы:
- Мы поедем в Рянку. И ты передашь в мои руки все эти тоненькие
ниточки... не дергайся. Ты это сделаешь или кто-то другой... Кто-ни-
будь да сделает.
Он вскинул руку, показывая, что допрос окончен. Уводимая Магда
хотела что-то сказать - но не сказала, только глаза ее на мгновение
сделались узкими, как бойницы осажденной крепости.
- Номер семьсот двенадцатый, Магда Ревер, - сказал Клавдий в
пространство. - Режим содержания жесткий.
Два часа, отведенные ей на размышление, щит-ведьма Магда Ревер
проведет в стационарных колодках, в одиночной камере, где в каждую
стену вмурован знак зеркала. На узком пятачке, где даже помыслы отра-
жаются от стен и возвращаются, десятикратно усиленные, к своему источ-
нику...
Если Магда хочет выжить, ей придется думать о приятном. Клавдий
криво усмехнулся.
При мысли о кураторе округа Рянка его усмешка сделалась злорад-
ной; теперь он, по крайней мере, знает, что сказать человеку, проси-
девшему в его приемной много долгих неприятных часов. Теперь он знает,
чего ради унизил рянкского коллегу - не из врожденной гнусности харак-
тера и даже не в отместку за былые интриги; поимка щит-ведьмы принесла
бы рянчанину заслуженные лавры, если бы произошла перед эпидемией, а
не во время нее. Теперь бедняга-куратор не дождется похвал...
Клавдий подавил в себе желание курить. Передернулся, вспомнив
сладострастно набухшие груди Магды Ревер; сжал зубы и поклялся себе
доработаться сегодня до потери сознания. Так, чтобы вообще ничего не
хотелось. Как мертвецу.
- Дальше, - сказал он глухо. - Следующая.
Протяжный скрип несмазываемых петель. Вошедшая женщина, свобод-
ная, без колодок, зашипела сквозь зубы и осела на руки стражников.
Обыкновенная рабочая ведьма. Средняя по многим показателям; непо-
нятно, почему ее выделили из прочих задержанных и доставили к нему на
допрос. Хотя с "колодцем" тут явно не все в порядке. Странный какой-то
колодец.
- Поднимайся, - сказал он негромко.
Стражникам приходилось удерживать ее. Она безвольно висела на их
руках; защитных сил у нее хватало только на то, чтобы не лишиться соз-
нания.
- Давай не будем воевать, - он чуть поправил капюшон, удобнее ус-
танавливая прорези для глаз. - У тебя нет для этого сил, у меня нет
желания... В Рянке - что? "Удар" или "сеточка"?
- Не знаю, - прохрипела она с ненавистью, и в качестве наказания
за ложь он ввинтился в ее взгляд и замерял "колодец".
Ведьма закричала, не в силах выносить боль; Клавдий стиснул зубы.
Семьдесят четыре. У серенькой, обыкновенной рабочей ведьмы... Нечто
похожее испытывает огородник, на чьем участке изловили медведку вели-
чиной с королевского пуделя.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги ' Марина и Сергей'
1 2 3 4 5 6 7