сказал Сент-Малин. – Вы так и не договорили мне того, что начали объяснять у Гревской площади, когда нас разделила эта громадная толпа.
– А что я намеревался вам объяснить? – слегка краснея, спросил Пенкорнэ.
– Каким образом я встретил вас на дороге между Ангулемом и Анжером в таком же виде, как сейчас, – на своих двоих, без шляпы и с одной лишь тростью в руке.
– А вас это занимает, сударь мой?
– Ну, конечно, – сказал Сент-Малин. – От Пуатье до Парижа далековато, а вы пришли из мест, расположенных за Пуатье.
– Я шел из Сент-Андре де Кюбзак.
– Вот видите. И путешествовали все время без шляпы?
– Очень просто.
– Не нахожу.
– Уверяю вас, сейчас вы все поймете. У моего отца имеется пара великолепных коней, которыми он до того дорожит, что способен лишить меня наследства после приключившейся со мной беды.
– А что за беда с вами стряслась?
– Я объезжал одного из них, самого лучшего, как вдруг шагах в десяти от меня раздался выстрел из аркебуза. Конь испугался, понес и помчался по дороге к Дордони.
– И бросился в реку?
– Вот именно.
– С вами вместе?
– Нет. К счастью, я успел соскользнуть на землю, не то пришлось бы мне утонуть вместе с ним.
– Вот как! Бедное животное, значит, утонуло?
– Черт возьми, да! Вы же знаете Дордонь: ширина – полмили.
– Ну, и тогда?
– Тогда я решил не возвращаться домой и вообще укрыться от отцовского гнева куда-нибудь подальше.
– А шляпа-то ваша куда девалась?
– Да подождите, черт побери! Шляпа сорвалась у меня с головы.
– Когда вы падали?
– Я не падал. Я соскользнул на землю. Мы, Пенкорнэ, с лошадей не падаем. Пенкорнэ с пеленок наездники.
– Это уж известное дело, – сказал Сент-Малин. – А шляпа-то все же где?
– Да, верно. Вы насчет шляпы?
– Да.
– Шляпа сорвалась у меня с головы. Я принялся искать ее, – это ведь была единственная моя ценность, раз я вышел из дому без денег.
– Какую же ценность могла представлять ваша шляпа? – гнул свое Сент-Малнн, решавший довести Пенкорнэ до точки.
– И даже очень большую, разрази меня гром! Надо вам сказать, что перо на шляпе придерживалось бриллиантовой пряжкой, которую его величество император Карл V подарил моему деду, когда, направляясь из Испании во Фландрию, он останавливался в нашем замке.
– Вот оно что! И вы продали пряжку вместе со шляпой? Тогда, друг мой любезный, вы наверняка самый богатый из нас всех. Вам бы следовало на вырученные за пряжку деньги купить себе вторую перчатку. Руки у вас уж больно разные: одна белая, как у женщины, другая черная, как у негра.
– Да подождите же: в тот самый миг, когда я оглядывался, разыскивая шляпу, на нее – как сейчас вижу – устремляется громадный ворон.
– На шляпу?
– Вернее, на бриллиант. Вы знаете – эта птица хватает все, что блестит. Ворон бросается на мой бриллиант и похищает его.
– Бриллиант?
– Да, сударь. Сперва я некоторое время не спускал с него глаз. Потом побежал за ним, крича: «Держите, держите! Вор!» Куда там! Через каких-нибудь пять минут он исчез.
– Так что вы, удрученный двойной утратой…
– Я не посмел возвратиться в отцовский дом и решил отправиться в Париж искать счастья.
– Здорово! – вмешался в разговор кто-то. – Ветер, значит, превратился в ворона? Мне помнится, я слышал, как вы рассказывали господину де Луаньяку, что, когда вы читали письмо своей возлюбленной, порыв ветра унес и письмо и шляпу и что вы, как истинный Амадис, бросились за письмом, предоставив шляпе лететь, куда ей вздумается.
– Сударь, – сказал Сент-Малин. – Я имею честь быть знакомым с господином д'Обинье, отличным воякой, который к тому же довольно хорошо владеет пером. Когда вы повстречаетесь с ним, поведайте ему историю вашей шляпы: он сделает из нее чудесный рассказ.
Послышалось несколько подавленных смешков.
– Э, э, господа, – с раздражением спросил гасконец, – уж не надо мной ли, часом, смеются?
Все отвернулись, чтобы посмеяться от всего сердца.
Пердикка внимательно огляделся по сторонам и заметил у камина какого-то молодого человека, охватившего обеими руками голову. Он решил, что тот старается получше спрятать свое лицо, и направился прямо к нему.
– Эй, сударь, – сказал он, – раз уж вы смеетесь, так смейтесь в открытую, чтобы все видели ваше лицо.
И он ударил молодого человека по плечу.
Тот поднял свое хмурое строгое чело.
Это был не кто иной, как наш друг Эрнотон де Карменж, еще не пришедший в себя после своего приключения на Гревской площади.
– Попрошу вас, сударь, оставить меня в покое, – сказал он, – и прежде всего, если вы еще раз пожелаете коснуться меня, сделайте это рукой, на которой у вас перчатка. Вы же видите, мне до вас дела нет.
– Ну и хорошо, – пробурчал Пенкорнэ, – раз вам до меня дела нет, то и я ничего против вас не имею.
– Ах, милостивый государь, – заметил Эсташ де Мираду Карменжу с самыми миролюбивыми намерениями, – вы не очень-то любезны с нашим земляком.
– А вам-то, черт побери, какое до этого дело? – спросил Эрнотон, все больше раздражаясь.
– Вы правы, сударь, – сказал Мираду с поклоном, – меня это действительно не касается.
Он отвернулся и направился было к Лардиль, приютившейся в уголку у самого очага. Но кто-то преградил ему путь.
Это был Милитор. Руки его по-прежнему засунуты были за пояс, а губы насмешливо усмехались.
– Послушайте, любезнейший отчим! – произнес бездельник.
– Ну?
– Что вы на это скажете?
– На что?
– На то, как вас отшил этот дворянин?
– Что?
– Он вам задал перцу?
– Да ну? Тебе так показалось? – ответил Эсташ, пытаясь обойти Милитора.
Но из маневра этого ничего не вышло: Милитор сам подался влево и снова загородил Эсташу дорогу.
– Не только мне, но и всем, кто здесь находится. Поглядите, все над нами смеются.
Кругом действительно смеялись, но по самым разнообразным поводам.
Эсташ побагровел, как раскаленный уголь.
– Ну же, ну, дорогой отчим, куйте железо, пока горячо, – сказал Милитор.
Эсташ весь напыжился и подошел к Карменжу.
– Говорят, милостивый государь, – обратился он к нему, – что вы разговаривали со мною намеренно недружелюбным тоном.
– Когда же?
– Да вот только что.
– С вами?
– Со мной.
– А кто это утверждает?
– Этот господин, – сказал Эсташ, указывая на Милитора.
– В таком случае этот господин, – ответил Карменж, иронически подчеркивая почтительное наименование, – в таком случае этот господин просто болтает, как попугай.
– Вот как! – вскричал взбешенный Милитор.
– И я предложил бы ему убрать свой клювик подальше, – продолжал Карменж, – не то я вспомню советы господина де Луаньяка.
– Господин де Луаньяк не называл меня попугаем, сударь.
– Нет, он назвал вас ослом. Вам это больше по вкусу? Мне-то безразлично: если вы осел, я вас хорошенько вздую, а если попугай – выщиплю все ваши перышки.
– Сударь, – вмешался Эсташ, – это мой пасынок, обращайтесь с ним повежливее, прошу вас, хотя бы из уважения ко мне.
– Вот как вы защищаете меня, отчим-папенька! – в бешенстве вскричал Милитор. – Раз так, я за себя постою.
– В школу ребят, – сказал Эрнотон, – в школу!
– В школу! – повторил Милитор, наступая с поднятыми кулаками на г-на де Карменжа. – Мне семнадцать лет, слышите, милостивый государь?
– Ну, а мне двадцать пять, – ответил Эрнотон, – и потому я тебя проучу, как ты заслуживаешь.
Он схватил Милитора за шиворот и за пояс, приподнял над полом и выбросил из окна первого этажа на улицу, словно какой-нибудь сверток, в то время как стены сотрясались от отчаянных воплей Лардили.
– А теперь, – спокойно добавил Эрнотон, – отчим, мамаша, пасынок и вся на свете семейка, знайте, что я сделаю из вас фарш для пирогов, если ко мне еще будут приставать.
– Ей-богу, – сказал Мираду, – я нахожу, что он прав. Зачем было допекать этого дворянина?
– Ах ты трус, трус, позволяешь бить своего сына! – закричала Лардиль, наступая на мужа со своими развевающимися во все стороны волосами.
– Ну, ну, ну, – произнес Эсташ, – нечего ерепениться. Ему это принесет пользу.
– Это еще что такое, кто здесь выбрасывает людей в окна? – спросил, входя в зал, какой-то офицер. – Черт побери! Раз уж затеваешь такие шуточки, надо хоть кричать прохожим: берегитесь!
– Господин де Луаньяк! – вырвалось человек у двадцати.
– Господин де Луаньяк! – повторили все сорок пять. При этом имени, знаменитом в Гаскони, все, умолкнув, встали со своих мест.
Глава 9.
ГОСПОДИН ДЕ ЛУАНЬЯК
За г-ном де Луаньяком вошел, в свою очередь, Милитор, несколько помятый при падении и багровый от ярости.
– Слуга покорный, господа, – сказал Луаньяк, – шумим, кажется, порядочно… Ага! Юный Милитор опять, видимо, на кого-то тявкал, и нос его от этого несколько пострадал.
– Мне за это заплатят, – пробурчал Милитор, показывая Карменжу кулак.
– Подавайте на стол, мэтр Фурнишон, – крикнул Луаньяк, – и пусть каждый, если возможно, поласковей разговаривает с соседом. С этой минуты вы все должны любить друг друга, как братья.
– Гм… – буркнул Сент-Малин.
– Христианская любовь – вещь редкая, – сказал Шалабр, тщательно закрывая свой серо-стальной камзол салфеткой так, чтобы с ним не приключилось беды, сколько бы различных соусов ни подавалось к столу.
– Любить друг друга при таком близком соседстве трудновато, – добавил Эрнотон, – правда, мы ведь недолго будем вместе.
– Вот видите, – вскричал Пенкорнэ, которого все еще терзали насмешки Сент-Малина, – надо мной смеются из-за того, что у меня нет шляпы, а никто слова не скажет господину де Монкрабо, севшему за стол в кирасе времен императора Пертинакса, от которого он, по всей вероятности, происходит. Вот что значит оборонительное оружие!
Монкрабо, не желая сдаваться, выпрямился и вскричал фальцетом:
– Господа, я ее снимаю. Это предупреждение тем, кто хотел бы видеть меня при наступательном, а не оборонительном оружии.
И он стал величественно распускать ремни кирасы, сделав своему лакею, седоватому толстяку лет пятидесяти, знак подойти поближе.
– Ну, ладно, ладно! – произнес г-н де Луаньяк, – не будем ссориться и скорее за стол.
– Избавьте меня, пожалуйста, от этой кирасы, – сказал Пертинакс своему слуге.
Толстяк принял ее из его рук.
– А я, – тихонько шепнул он ему, – я когда буду обедать? Вели мне подать чего-нибудь, Пертинакс, я помираю с голоду.
Как ни фамильярно было подобное обращение, оно не вызвало никакого удивления у того, к кому относилось.
– Сделаю все возможное, – сказал он. – Но для большей уверенности вы тоже похлопочите.
– Гм! – недовольно пробурчал лакей. – Не очень-то это утешительно!
– У нас совсем ничего не осталось? – спросил Пертинакс.
– В Саксе мы проели последний экю.
– Черт возьми! Постарайтесь обратить что-нибудь в деньги.
Не успел он произнести этих слов, как на улице, а потом у самого порога гостиницы раздался громкий возглас:
– Покупаю старое железо! Кто продает на слом?
Услышав этот крик, г-жа Фурнишон бросилась к дверям. Тем временем сам хозяин величественно подавал на стол первые блюда.
Судя по приему, оказанному кухне Фурнишона, она была превосходная.
Хозяин, не будучи в состоянии достойным образом отвечать на все сыпавшиеся на него похвалы, пожелал, чтобы их с ним разделила супруга.
Он принялся искать ее глазами, но тщетно. Она исчезла. Тогда он стал звать ее.
– Чего она там застряла? – спросил он у поваренка, видя, что жена так и не является.
– Ах, хозяин, ей такое золотое дельце подвернулось, – ответил тот. – Она сбывает все ваше старое железо на новенькие денежки.
– Надеюсь, что речь идет не о моей боевой кирасе и каске! – возопил Фурнишон, устремляясь к выходу.
– Да нет же, нет, – сказал Луаньяк, – королевским указом запрещено скупать оружие.
– Все равно, – бросил в ответ Фурнишон и побежал к двери.
В зал вошла ликующая г-жа Фурнишон.
– Что это с тобой такое? – спросила она, глядя на взволнованного мужа.
– А то, что говорят, будто ты продаешь мое оружие.
– Ну и что же?
– А я не хочу, чтобы его продавали!
– Да ведь у нас сейчас мир, и лучше две новые кастрюли, чем одна старая кираса.
– Но с тех пор, как вышел королевский указ, о котором только что говорил господин де Луаньяк, торговать старым железом стало, наверно, совсем невыгодно? – заметил Шалабр.
– Напротив, сударь, – сказала г-жа Фурнишон, – этот торговец уже давно делает мне самые выгодные предложения. Ну вот, сегодня я уже не смогла устоять и, раз опять представился случай, решила им воспользоваться. Десять экю, сударь, это десять экю, а старая кираса всегда останется старой кирасой.
– Как! Десять экю? – изумился Шалабр. – Так дорого? О, черт!
Он задумался.
– Десять экю! – повторил Пертинакс, многозначительно взглянув на своего лакея. – Вы слышите, господин Самюэль?
Господин Самюэль уже исчез.
– Но помилуйте, – произнес г-н де Луаньяк, – ведь этот торговец рискует попасть на виселицу!
– О, это славный малый, безобидный и сговорчивый, – продолжала г-жа Фурнишон.
– А что он делает со всем этим железом?
– Продает на вес.
– На вес! – повторил г-н де Луаньяк. – И вы говорите, что он дал вам десять экю? За что?
– За старую кирасу и старую каску.
– Допустим, что обе они весят фунтов двадцать, это выходит по пол-экю за фунт. Тысяча чертей, как говорит один мой знакомый; за этим что-то кроется!
– Как жаль, что я не могу привести этого славного торговца к себе в замок! – сказал Шалабр, и глаза его разгорелись. – Я бы продал ему добрых три тысячи фунтов железа – и шлемы, и наручники, и кирасы.
– Как? Вы продали бы латы своих предков? – насмешливо спросил Сент-Малин.
– Ах, сударь, – сказал Эсташ де Мираду, – вы поступили бы неблаговидно: ведь это священные реликвии.
– Подумаешь! – возразил Шалабр. – В настоящее время мои предки сами превратились в реликвии и нуждаются только в молитвах за упокой души.
За столом царило теперь все более и более шумное оживление благодаря бургундскому, которого пили немало: блюда у Фурнишонов были хорошо наперчены.
Голоса достигали самого высокого диапазона, тарелки гремели, головы наполнились туманом, и сквозь него каждый гасконец видел все в розовом свете, кроме Милитора, не забывавшего о своем падении, и Карменжа, не забывавшего о своем паже.
– И веселятся же эти люди, – сказал Луаньяк своему соседу, коим оказался именно Эрнотон, – а почему – сами не знают.
– Я тоже не знаю, – ответил Карменж, – правда, что до меня, то я исключение – я вовсе не в радостном настроении.
– И напрасно, сударь мой, – продолжал Луаньяк, – вы ведь из тех, для кого Париж – золотая жила, рай грядущих почестей, обитель блаженства.
Эрнотон отрицательно покачал головой.
– Да ну же!
– Не смейтесь надо мной, господин де Луаньяк, – сказал Эрнотон. – Вы, кажется, держите в руках все нити, приводящие большинство из нас в движение. Сделайте же мне одну милость – не обращайтесь с виконтом Эрнотоном де Карменжем, как с марионеткой.
– Я готов оказать вам и другие милости, господин виконт, – сказал Луаньяк, учтиво наклоняя голову. – Двоих из собравшихся здесь я выделил с первого взгляда: вас – столько в вашей внешности достоинства и сдержанности – и другого молодого человека, вон того, такого скрытного и мрачного с виду.
– Как его имя?
– Господин де Сент-Малин.
– А почему вы именно нас выделили, сударь, разрешите спросить, если, впрочем, я не проявляю чрезмерного любопытства?
– Потому что я вас знаю, вот и все.
– Меня? – с удивлением спросил Эрнотон.
– Вас, и его, и всех, кто здесь находится.
– Странно.
– Да, но необходимо.
– Почему необходимо?
– Потому что командир должен знать своих солдат.
– Значит, все эти люди…
– Завтра будут моими солдатами.
– Но я думал, что господин д'Эпернон…
– Тсс! Не произносите здесь этого имени или, вернее, не произносите здесь вообще никаких имен. Навострите слух и закройте рот, и поскольку я обещал вам какие угодно милости, считайте одной из них этот совет.
– Благодарю вас, сударь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– А что я намеревался вам объяснить? – слегка краснея, спросил Пенкорнэ.
– Каким образом я встретил вас на дороге между Ангулемом и Анжером в таком же виде, как сейчас, – на своих двоих, без шляпы и с одной лишь тростью в руке.
– А вас это занимает, сударь мой?
– Ну, конечно, – сказал Сент-Малин. – От Пуатье до Парижа далековато, а вы пришли из мест, расположенных за Пуатье.
– Я шел из Сент-Андре де Кюбзак.
– Вот видите. И путешествовали все время без шляпы?
– Очень просто.
– Не нахожу.
– Уверяю вас, сейчас вы все поймете. У моего отца имеется пара великолепных коней, которыми он до того дорожит, что способен лишить меня наследства после приключившейся со мной беды.
– А что за беда с вами стряслась?
– Я объезжал одного из них, самого лучшего, как вдруг шагах в десяти от меня раздался выстрел из аркебуза. Конь испугался, понес и помчался по дороге к Дордони.
– И бросился в реку?
– Вот именно.
– С вами вместе?
– Нет. К счастью, я успел соскользнуть на землю, не то пришлось бы мне утонуть вместе с ним.
– Вот как! Бедное животное, значит, утонуло?
– Черт возьми, да! Вы же знаете Дордонь: ширина – полмили.
– Ну, и тогда?
– Тогда я решил не возвращаться домой и вообще укрыться от отцовского гнева куда-нибудь подальше.
– А шляпа-то ваша куда девалась?
– Да подождите, черт побери! Шляпа сорвалась у меня с головы.
– Когда вы падали?
– Я не падал. Я соскользнул на землю. Мы, Пенкорнэ, с лошадей не падаем. Пенкорнэ с пеленок наездники.
– Это уж известное дело, – сказал Сент-Малин. – А шляпа-то все же где?
– Да, верно. Вы насчет шляпы?
– Да.
– Шляпа сорвалась у меня с головы. Я принялся искать ее, – это ведь была единственная моя ценность, раз я вышел из дому без денег.
– Какую же ценность могла представлять ваша шляпа? – гнул свое Сент-Малнн, решавший довести Пенкорнэ до точки.
– И даже очень большую, разрази меня гром! Надо вам сказать, что перо на шляпе придерживалось бриллиантовой пряжкой, которую его величество император Карл V подарил моему деду, когда, направляясь из Испании во Фландрию, он останавливался в нашем замке.
– Вот оно что! И вы продали пряжку вместе со шляпой? Тогда, друг мой любезный, вы наверняка самый богатый из нас всех. Вам бы следовало на вырученные за пряжку деньги купить себе вторую перчатку. Руки у вас уж больно разные: одна белая, как у женщины, другая черная, как у негра.
– Да подождите же: в тот самый миг, когда я оглядывался, разыскивая шляпу, на нее – как сейчас вижу – устремляется громадный ворон.
– На шляпу?
– Вернее, на бриллиант. Вы знаете – эта птица хватает все, что блестит. Ворон бросается на мой бриллиант и похищает его.
– Бриллиант?
– Да, сударь. Сперва я некоторое время не спускал с него глаз. Потом побежал за ним, крича: «Держите, держите! Вор!» Куда там! Через каких-нибудь пять минут он исчез.
– Так что вы, удрученный двойной утратой…
– Я не посмел возвратиться в отцовский дом и решил отправиться в Париж искать счастья.
– Здорово! – вмешался в разговор кто-то. – Ветер, значит, превратился в ворона? Мне помнится, я слышал, как вы рассказывали господину де Луаньяку, что, когда вы читали письмо своей возлюбленной, порыв ветра унес и письмо и шляпу и что вы, как истинный Амадис, бросились за письмом, предоставив шляпе лететь, куда ей вздумается.
– Сударь, – сказал Сент-Малин. – Я имею честь быть знакомым с господином д'Обинье, отличным воякой, который к тому же довольно хорошо владеет пером. Когда вы повстречаетесь с ним, поведайте ему историю вашей шляпы: он сделает из нее чудесный рассказ.
Послышалось несколько подавленных смешков.
– Э, э, господа, – с раздражением спросил гасконец, – уж не надо мной ли, часом, смеются?
Все отвернулись, чтобы посмеяться от всего сердца.
Пердикка внимательно огляделся по сторонам и заметил у камина какого-то молодого человека, охватившего обеими руками голову. Он решил, что тот старается получше спрятать свое лицо, и направился прямо к нему.
– Эй, сударь, – сказал он, – раз уж вы смеетесь, так смейтесь в открытую, чтобы все видели ваше лицо.
И он ударил молодого человека по плечу.
Тот поднял свое хмурое строгое чело.
Это был не кто иной, как наш друг Эрнотон де Карменж, еще не пришедший в себя после своего приключения на Гревской площади.
– Попрошу вас, сударь, оставить меня в покое, – сказал он, – и прежде всего, если вы еще раз пожелаете коснуться меня, сделайте это рукой, на которой у вас перчатка. Вы же видите, мне до вас дела нет.
– Ну и хорошо, – пробурчал Пенкорнэ, – раз вам до меня дела нет, то и я ничего против вас не имею.
– Ах, милостивый государь, – заметил Эсташ де Мираду Карменжу с самыми миролюбивыми намерениями, – вы не очень-то любезны с нашим земляком.
– А вам-то, черт побери, какое до этого дело? – спросил Эрнотон, все больше раздражаясь.
– Вы правы, сударь, – сказал Мираду с поклоном, – меня это действительно не касается.
Он отвернулся и направился было к Лардиль, приютившейся в уголку у самого очага. Но кто-то преградил ему путь.
Это был Милитор. Руки его по-прежнему засунуты были за пояс, а губы насмешливо усмехались.
– Послушайте, любезнейший отчим! – произнес бездельник.
– Ну?
– Что вы на это скажете?
– На что?
– На то, как вас отшил этот дворянин?
– Что?
– Он вам задал перцу?
– Да ну? Тебе так показалось? – ответил Эсташ, пытаясь обойти Милитора.
Но из маневра этого ничего не вышло: Милитор сам подался влево и снова загородил Эсташу дорогу.
– Не только мне, но и всем, кто здесь находится. Поглядите, все над нами смеются.
Кругом действительно смеялись, но по самым разнообразным поводам.
Эсташ побагровел, как раскаленный уголь.
– Ну же, ну, дорогой отчим, куйте железо, пока горячо, – сказал Милитор.
Эсташ весь напыжился и подошел к Карменжу.
– Говорят, милостивый государь, – обратился он к нему, – что вы разговаривали со мною намеренно недружелюбным тоном.
– Когда же?
– Да вот только что.
– С вами?
– Со мной.
– А кто это утверждает?
– Этот господин, – сказал Эсташ, указывая на Милитора.
– В таком случае этот господин, – ответил Карменж, иронически подчеркивая почтительное наименование, – в таком случае этот господин просто болтает, как попугай.
– Вот как! – вскричал взбешенный Милитор.
– И я предложил бы ему убрать свой клювик подальше, – продолжал Карменж, – не то я вспомню советы господина де Луаньяка.
– Господин де Луаньяк не называл меня попугаем, сударь.
– Нет, он назвал вас ослом. Вам это больше по вкусу? Мне-то безразлично: если вы осел, я вас хорошенько вздую, а если попугай – выщиплю все ваши перышки.
– Сударь, – вмешался Эсташ, – это мой пасынок, обращайтесь с ним повежливее, прошу вас, хотя бы из уважения ко мне.
– Вот как вы защищаете меня, отчим-папенька! – в бешенстве вскричал Милитор. – Раз так, я за себя постою.
– В школу ребят, – сказал Эрнотон, – в школу!
– В школу! – повторил Милитор, наступая с поднятыми кулаками на г-на де Карменжа. – Мне семнадцать лет, слышите, милостивый государь?
– Ну, а мне двадцать пять, – ответил Эрнотон, – и потому я тебя проучу, как ты заслуживаешь.
Он схватил Милитора за шиворот и за пояс, приподнял над полом и выбросил из окна первого этажа на улицу, словно какой-нибудь сверток, в то время как стены сотрясались от отчаянных воплей Лардили.
– А теперь, – спокойно добавил Эрнотон, – отчим, мамаша, пасынок и вся на свете семейка, знайте, что я сделаю из вас фарш для пирогов, если ко мне еще будут приставать.
– Ей-богу, – сказал Мираду, – я нахожу, что он прав. Зачем было допекать этого дворянина?
– Ах ты трус, трус, позволяешь бить своего сына! – закричала Лардиль, наступая на мужа со своими развевающимися во все стороны волосами.
– Ну, ну, ну, – произнес Эсташ, – нечего ерепениться. Ему это принесет пользу.
– Это еще что такое, кто здесь выбрасывает людей в окна? – спросил, входя в зал, какой-то офицер. – Черт побери! Раз уж затеваешь такие шуточки, надо хоть кричать прохожим: берегитесь!
– Господин де Луаньяк! – вырвалось человек у двадцати.
– Господин де Луаньяк! – повторили все сорок пять. При этом имени, знаменитом в Гаскони, все, умолкнув, встали со своих мест.
Глава 9.
ГОСПОДИН ДЕ ЛУАНЬЯК
За г-ном де Луаньяком вошел, в свою очередь, Милитор, несколько помятый при падении и багровый от ярости.
– Слуга покорный, господа, – сказал Луаньяк, – шумим, кажется, порядочно… Ага! Юный Милитор опять, видимо, на кого-то тявкал, и нос его от этого несколько пострадал.
– Мне за это заплатят, – пробурчал Милитор, показывая Карменжу кулак.
– Подавайте на стол, мэтр Фурнишон, – крикнул Луаньяк, – и пусть каждый, если возможно, поласковей разговаривает с соседом. С этой минуты вы все должны любить друг друга, как братья.
– Гм… – буркнул Сент-Малин.
– Христианская любовь – вещь редкая, – сказал Шалабр, тщательно закрывая свой серо-стальной камзол салфеткой так, чтобы с ним не приключилось беды, сколько бы различных соусов ни подавалось к столу.
– Любить друг друга при таком близком соседстве трудновато, – добавил Эрнотон, – правда, мы ведь недолго будем вместе.
– Вот видите, – вскричал Пенкорнэ, которого все еще терзали насмешки Сент-Малина, – надо мной смеются из-за того, что у меня нет шляпы, а никто слова не скажет господину де Монкрабо, севшему за стол в кирасе времен императора Пертинакса, от которого он, по всей вероятности, происходит. Вот что значит оборонительное оружие!
Монкрабо, не желая сдаваться, выпрямился и вскричал фальцетом:
– Господа, я ее снимаю. Это предупреждение тем, кто хотел бы видеть меня при наступательном, а не оборонительном оружии.
И он стал величественно распускать ремни кирасы, сделав своему лакею, седоватому толстяку лет пятидесяти, знак подойти поближе.
– Ну, ладно, ладно! – произнес г-н де Луаньяк, – не будем ссориться и скорее за стол.
– Избавьте меня, пожалуйста, от этой кирасы, – сказал Пертинакс своему слуге.
Толстяк принял ее из его рук.
– А я, – тихонько шепнул он ему, – я когда буду обедать? Вели мне подать чего-нибудь, Пертинакс, я помираю с голоду.
Как ни фамильярно было подобное обращение, оно не вызвало никакого удивления у того, к кому относилось.
– Сделаю все возможное, – сказал он. – Но для большей уверенности вы тоже похлопочите.
– Гм! – недовольно пробурчал лакей. – Не очень-то это утешительно!
– У нас совсем ничего не осталось? – спросил Пертинакс.
– В Саксе мы проели последний экю.
– Черт возьми! Постарайтесь обратить что-нибудь в деньги.
Не успел он произнести этих слов, как на улице, а потом у самого порога гостиницы раздался громкий возглас:
– Покупаю старое железо! Кто продает на слом?
Услышав этот крик, г-жа Фурнишон бросилась к дверям. Тем временем сам хозяин величественно подавал на стол первые блюда.
Судя по приему, оказанному кухне Фурнишона, она была превосходная.
Хозяин, не будучи в состоянии достойным образом отвечать на все сыпавшиеся на него похвалы, пожелал, чтобы их с ним разделила супруга.
Он принялся искать ее глазами, но тщетно. Она исчезла. Тогда он стал звать ее.
– Чего она там застряла? – спросил он у поваренка, видя, что жена так и не является.
– Ах, хозяин, ей такое золотое дельце подвернулось, – ответил тот. – Она сбывает все ваше старое железо на новенькие денежки.
– Надеюсь, что речь идет не о моей боевой кирасе и каске! – возопил Фурнишон, устремляясь к выходу.
– Да нет же, нет, – сказал Луаньяк, – королевским указом запрещено скупать оружие.
– Все равно, – бросил в ответ Фурнишон и побежал к двери.
В зал вошла ликующая г-жа Фурнишон.
– Что это с тобой такое? – спросила она, глядя на взволнованного мужа.
– А то, что говорят, будто ты продаешь мое оружие.
– Ну и что же?
– А я не хочу, чтобы его продавали!
– Да ведь у нас сейчас мир, и лучше две новые кастрюли, чем одна старая кираса.
– Но с тех пор, как вышел королевский указ, о котором только что говорил господин де Луаньяк, торговать старым железом стало, наверно, совсем невыгодно? – заметил Шалабр.
– Напротив, сударь, – сказала г-жа Фурнишон, – этот торговец уже давно делает мне самые выгодные предложения. Ну вот, сегодня я уже не смогла устоять и, раз опять представился случай, решила им воспользоваться. Десять экю, сударь, это десять экю, а старая кираса всегда останется старой кирасой.
– Как! Десять экю? – изумился Шалабр. – Так дорого? О, черт!
Он задумался.
– Десять экю! – повторил Пертинакс, многозначительно взглянув на своего лакея. – Вы слышите, господин Самюэль?
Господин Самюэль уже исчез.
– Но помилуйте, – произнес г-н де Луаньяк, – ведь этот торговец рискует попасть на виселицу!
– О, это славный малый, безобидный и сговорчивый, – продолжала г-жа Фурнишон.
– А что он делает со всем этим железом?
– Продает на вес.
– На вес! – повторил г-н де Луаньяк. – И вы говорите, что он дал вам десять экю? За что?
– За старую кирасу и старую каску.
– Допустим, что обе они весят фунтов двадцать, это выходит по пол-экю за фунт. Тысяча чертей, как говорит один мой знакомый; за этим что-то кроется!
– Как жаль, что я не могу привести этого славного торговца к себе в замок! – сказал Шалабр, и глаза его разгорелись. – Я бы продал ему добрых три тысячи фунтов железа – и шлемы, и наручники, и кирасы.
– Как? Вы продали бы латы своих предков? – насмешливо спросил Сент-Малин.
– Ах, сударь, – сказал Эсташ де Мираду, – вы поступили бы неблаговидно: ведь это священные реликвии.
– Подумаешь! – возразил Шалабр. – В настоящее время мои предки сами превратились в реликвии и нуждаются только в молитвах за упокой души.
За столом царило теперь все более и более шумное оживление благодаря бургундскому, которого пили немало: блюда у Фурнишонов были хорошо наперчены.
Голоса достигали самого высокого диапазона, тарелки гремели, головы наполнились туманом, и сквозь него каждый гасконец видел все в розовом свете, кроме Милитора, не забывавшего о своем падении, и Карменжа, не забывавшего о своем паже.
– И веселятся же эти люди, – сказал Луаньяк своему соседу, коим оказался именно Эрнотон, – а почему – сами не знают.
– Я тоже не знаю, – ответил Карменж, – правда, что до меня, то я исключение – я вовсе не в радостном настроении.
– И напрасно, сударь мой, – продолжал Луаньяк, – вы ведь из тех, для кого Париж – золотая жила, рай грядущих почестей, обитель блаженства.
Эрнотон отрицательно покачал головой.
– Да ну же!
– Не смейтесь надо мной, господин де Луаньяк, – сказал Эрнотон. – Вы, кажется, держите в руках все нити, приводящие большинство из нас в движение. Сделайте же мне одну милость – не обращайтесь с виконтом Эрнотоном де Карменжем, как с марионеткой.
– Я готов оказать вам и другие милости, господин виконт, – сказал Луаньяк, учтиво наклоняя голову. – Двоих из собравшихся здесь я выделил с первого взгляда: вас – столько в вашей внешности достоинства и сдержанности – и другого молодого человека, вон того, такого скрытного и мрачного с виду.
– Как его имя?
– Господин де Сент-Малин.
– А почему вы именно нас выделили, сударь, разрешите спросить, если, впрочем, я не проявляю чрезмерного любопытства?
– Потому что я вас знаю, вот и все.
– Меня? – с удивлением спросил Эрнотон.
– Вас, и его, и всех, кто здесь находится.
– Странно.
– Да, но необходимо.
– Почему необходимо?
– Потому что командир должен знать своих солдат.
– Значит, все эти люди…
– Завтра будут моими солдатами.
– Но я думал, что господин д'Эпернон…
– Тсс! Не произносите здесь этого имени или, вернее, не произносите здесь вообще никаких имен. Навострите слух и закройте рот, и поскольку я обещал вам какие угодно милости, считайте одной из них этот совет.
– Благодарю вас, сударь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13