Во время этого сеанса, назначенного на час дня, должна была решиться его судьба.В девять утра Петрус уже был на улице Плюме.Вернувшись к себе, он лег, попытался уснуть, но в тишине и одиночестве он снова и снова переживал свое горе. Ему на ум приходили тысячи проектов, без конца сменяясь и не давая ему покоя. Озаренный тем внутренним светом, что зовется разумом, Петрус по мере их появления признавал, что все они неосуществимы. Часы показывали девять, а он так ничего и не решил, но его возбуждение достигло предела, он не мог больше ждать и вышел из дому.Зачем?Зачем игрок, спустивший все свое состояние и надеющийся его вернуть, приходит за два часа до открытия игорного дома — бездны, в которой, возможно, сгинет его честь, как до того исчезло состояние?Петрус, бедный игрок, которому нечего было поставить на карту, кроме своего сердца, поставил сердце и проиграл!Он ходил как безумный, то ускоряя шаг, то вдруг останавливаясь, от улицы Монпарнас до улицы Плюме мимо особняка маршала, возвращался к улицам Бродёр, Сен-Ромен, Баньё, по улице Нотр-Дам-де-Шан снова выходил на Монпарнас.Он зашел в кафе — но не для того, чтобы позавтракать, а в надежде обмануть свое нетерпение, — заказал чашку черного кофе и взялся было за газеты. Газеты! Какое ему было дело до того, что происходит в Европе?! Какой интерес могли для него представлять дискуссии в Палате? Он никак не мог понять, зачем пачкать столько бумаги, чтобы сказать так мало.За чашкой кофе и полдюжиной газет Петрус скоротал два часа.Когда часы на Доме инвалидов пробили одиннадцать, он снова пустился в путь. До назначенной встречи оставалось два часа.Он принял решение: выбрать самую длинную дорогу, чтобы она заняла хотя бы час.Куда же ему пойти? У него не было никаких дел нигде, кроме как в особняке маршала, а ему нужно было убить полтора часа, прежде чем он мог появиться на улице Плюме.Вдруг он вспомнил историю о фее Карите.Ему необходимо было сделать набросок с этой больной девочки, этой Рождественской Розы, за которой ухаживала Регина: он задумал написать картину по мотивам Пчелкиной сказки, тогда же он сделал эскиз, пытаясь воспроизвести лицо больной девочки по образному описанию Пчелки.Вот и цель путешествия! Да, от Дома инвалидов добраться до улицы Трипре — это и в самом деле настоящее путешествие.Петрус поднялся вверх по бульвару до улицы Ульм, свернул на улицу Марьонет, потом — на Арбалетную улицу, прошел по улице Грасьёз и очутился в самом конце улицы Трипре.Молодой человек не знал номера дома, но на этой улочке было не больше дюжины домов; он стал переходить от двери к двери, спрашивая, где живет Броканта. В одном из домов — под № 11 — никто не вышел на его стук, а спросить было некого. Но он решил, что это именно тот дом, который он ищет, судя по убогому входу, темному коридору и крутой лестнице.Поднявшись по скользким ступеням, он очутился перед грубо сколоченной дверью, крепко запертой изнутри, и не очень уверенно постучал. Несмотря на довольно точное описание, которое у него было, он не хотел поверить, что живые существа могут жить в такой дыре. Едва он коснулся двери, как изнутри донесся лай десятка собак. На этот раз Петрус начал верить, что он не ошибся.Как только собаки немного успокоились, из-за двери послышался нежный голосок:— Кто там?Петрус не ожидал такого вопроса и потому ответил только:— Я.— Кто вы? — вновь прозвучал голосок.Его имя ничего не сказало бы девочке. Он решил использовать в качестве пропуска имя мадемуазель де Ламот-Удан.— Я пришел от феи Кариты, — сказал он. Рождественская Роза — а это, разумеется, была она — радостно вскрикнула и бросилась отпирать дверь.Она очутилась лицом к лицу с Петрусом, незнакомым ей.Зато Петрус узнал ее в ту же минуту.— Вы Рождественская Роза? — спросил он.Взглядом художника он сейчас же охватил всю эту лачугу: на переднем плане, прямо перед ним, — босоногая девочка в платьице из грубого полотна, подхваченном в талии витым пояском, на голове у девочки красная косынка; на втором плане — ворона, сидящая на балке и не то встревоженно, не то радостно каркающая; в глубине чердака — корзина с собаками: они лают, воют, визжат.Именно так описала все это Пчелка.— Вы Рождественская Роза? — спросил Петрус.— Да, сударь. А вас прислала принцесса?— Точнее было бы сказать, дитя мое, — отвечал Петрус, разглядывая стоявшее перед ним живописное создание, — я пришел для того, чтобы мы с тобой приготовили для нее сюрприз.— Сюрприз? Охотно! Это доставит ей удовольствие?— Надеюсь.— А какой сюрприз?— Я художник, Рождественская Роза, и хотел бы написать для нее ваш портрет.— Мой портрет? Как забавно! Вот уже три или четыре художника хотят написать с меня портрет. А ведь я не такая уж хорошенькая!— Напротив, Рождественская Роза, вы прелесть! Девочка покачала головой.— Я отлично знаю, какая я: у меня есть зеркало.Она показала Петрусу осколок зеркала, который Броканта подобрала на улице: недаром она была старьевщицей!— Так что же? — проговорил Петрус. Рождественская Роза вопросительно взглянула на художника.— Вы хотите, чтобы я написал ваш портрет? — продолжал Петрус.— Да от меня это не зависит: все решает Броканта, — отвечала Розочка.— А что она сказала другим художникам?— Всем отказала.— Вы знаете почему?— Нет.— Вы полагаете, мне она тоже откажет?— Не знаю… Может быть, если принцесса замолвит словечко…— Я не могу просить об этом принцессу, ведь я хочу сделать ей сюрприз, потому и собираюсь вас рисовать.— Верно.— А если предложить Броканте денег?— Ей уже давали деньги.— И она все равно отказала?— Да.— Я дам ей двадцать франков за двухчасовой сеанс, и она может прийти вместе с вами в мастерскую.— Она не согласится.— Что же делать?— Не знаю.— Где она сейчас?— Пошла подыскивать жилье.— Вы собираетесь покинуть этот чердак?— Да, так хочет господин Сальватор.— Кто такой господин Сальватор? — спросил Петрус, удивляясь, что услышал от Рождественской Розы имя своего недавнего знакомого.— Вы незнакомы с господином Сальватором?— Вы говорите о комиссионере с Железной улицы?— Совершенно верно.— Стало быть, вы его знаете?— Это мой друг, он заботится о моем здоровье и очень беспокоится, если мне чего-нибудь не хватает.— А если господин Сальватор позволит мне написать ваш портрет, Броканта не будет возражать?— Броканта всегда исполняет волю господина Сальватора.— Значит, я должен обратиться к господину Сальватору?— Это самое верное.— А вы-то сами не будете возражать?— Я?! Да что вы, наоборот!— Так вам это будет приятно?— Очень! Но только вы меня нарисуйте очень хорошенькой, ладно?— Я нарисую вас такой, как вы есть. Девочка покачала головой.— Нет, тогда не надо.Петрус взглянул на часы: они показывали двенадцать.— Мы уладим это с господином Сальватором, — пообещал он.— Да, — кивнула Рождественская Роза. — Если господин Сальватор разрешит, Броканта не посмеет отказать.— Договорились. И потом, как я уже сказал, я хорошо ей заплачу.Рождественская Роза шевельнула губами, словно хотела сказать: «Дело совсем не в этом».— А что хотели бы получить вы? — спросил Петрус.— Я?— Да, за то, что позволите написать с вас портрет.— Кусок красного или синего шелка и красивую золотую тесьму!Рождественская Роза выросла в доме цыганки и потому любила яркие цвета и блестящую мишуру.— Все это вы получите, — заверил ее Петрус. Он сделал шаг к двери.— Погодите! — остановила его девочка. — Не говорите ей, что вы со мной знакомы.— Кому?— Броканте.— Хорошо.— Не говорите, что вы меня видели!— Почему?— Она будет меня бранить, что я вас впустила.— Даже если вы ей скажете, что я приходил от феи Кариты?— Ничего не надо ей говорить.— У вас есть на то какая-нибудь причина?— Если она узнает, что принцесса хочет иметь мой портрет…— Что же?— … она будет клянчить у нее деньги. А я не хочу, чтобы мой портрет продавали фее: я хочу, чтобы она получила его в подарок.— Хорошо, дитя мое, договорились, и никому об этом ни слова!Рождественская Роза ответила очаровательной, но все же грустной улыбкой и перекрестила большим пальцем воспаленные губы, что означало: сама она не проронит ни слова.Петрус в последний раз на нее взглянул, словно желая запечатлеть в памяти поэтический образ маленькой нищенки на тот случай, если волею судьбы ему больше не суждено с ней встретиться.Он улыбнулся и сказал:— Я попрошу у господина Сальватора, чтобы он позволил или приказал Броканте привести вас в мою мастерскую. А если и он мне откажет…— Да, что будет, если он откажет? — переспросила Розочка.— У принцессы все равно будет ваш портрет, это я вам обещаю!И он вышел, приветливо помахав Розочке на прощание рукой. Она заперла за ним дверь. XI. ГЛАВА, ДОКАЗЫВАЮЩАЯ, ЧТО В ЖИЗНИ ХУДОЖНИКОВ ВСЕ СКЛАДЫВАЕТСЯ В ПОЛЬЗУ ИСКУССТВА Когда Петрус подошел к особняку маршала де Ламот-Удана, его часы показывали три четверти первого. В крайнем случае можно было и войти: появление на четверть часа раньше будет отнесено на счет торопливости, но не бестактности. Однако не успел он пройти по двору и нескольких шагов, как швейцар его остановил, доложив, что мадемуазель де Ламот-Удан вышла с утра и неизвестно, когда вернется.Петрус спросил, не было ли получено на его счет каких-нибудь распоряжений, но швейцару ничего не передавали.Делать было нечего: продолжать расспросы было бы дурным тоном, и Петрус удалился.Жан Робер жил неподалеку, на Университетской улице; Петрус решил навестить друга и зашагал к его дому.Оказалось, что Жан Робер вернулся около семи часов утра, сам оседлал лошадь и ускакал галопом, предупредив, чтобы не беспокоились, если его долго не будет. Он до сих пор не появлялся.Снова нужно было как-то убить время. Петрус вспомнил о Людовике и снова направился в богатые кварталы у Люксембургского дворца.Людовик еще не возвращался.Генерал де Куртене, должно быть, заседал в Палате: к нему идти бессмысленно.Петрус вернулся домой и стал по памяти набрасывать портрет Рождественской Розы в костюме гётевской Миньоны. Он выбрал сцену, когда маленькая бродяжка, чтобы развлечь Вильгельма Мейстера, исполняет танец с яйцами.Около пяти часов вечера лакей в ливрее дома Ламот-Уданов принес записку от княжны Регины.Петрусу стоило огромного труда справиться с волнением и принять письмо с невозмутимым видом. Он вскрыл его, трепеща всем телом, хотя не верил, что оно от Регины. Но в конце письма стояло ее имя.Вот что он прочел: «Простите, сударь, что меня не было дома, когда Вы пришли ко мне. Меня задержало несчастье, случившееся с одной из моих лучших подруг по пансиону. Я вернулась в Париж: только в четыре часа и узнала, что Вы заходили; мне следовало бы написать Вам еще утром, чтобы избавить Вас от беспокойства. Однако надеюсь, что Вы меня извините, принимая во внимание мое состояние. Не имея возможности загладить свою вину, я хотела бы ее смягчить. Свободны ли Вы завтра в полдень, сударь? Моим родным не терпится увидеть законченной Вашу великолепную работу. Регина». — Передайте княжне, что я буду у нее завтра в указанное время, — приказал Петрус лакею.Лакей ушел. Петрус остался один.Если бы он получил такую записку всего тремя днями раньше, она преисполнила бы его счастьем. Один почерк Регины привел бы его в восторженное состояние, и он сотню раз поцеловал бы ее подпись. Но теперь, после того как он узнал от генерала Эрбеля о готовящейся свадьбе княжны с графом Раптом, все в душе у молодого человека перевернулось и при виде этой записки он испытывал скорее страдание, нежели радость.Ему казалось, что Регина его предавала, раз ничего не говорила о положении, в котором находилась, а позволяя себя любить, она расставляла ему ловушку.Однако он снова и снова перечитывал ее письмо, не имея сил оторвать взгляд от этого прелестного мелкого почерка, изящного и аристократичного.Это занятие было прервано скрипом отворяющейся двери. Машинально обернувшись, Петрус увидел Жана Робера.Поэт вернулся после бурного, богатого событиями дня, проведенного в Ба-Мёдоне. Он сразу пошел к Петрусу, а тот в это время направился к нему.Если бы Петрус застал его на Университетской улице, он, вероятно, сгоряча излил бы переполняющую сердце досаду, рассказал бы и о сорванном сеансе, и о самой девушке, с которой писал портрет. Но несколько часов работы, увенчанные письмом Регины, вернули молодому человеку если не спокойствие, то, по крайней мере, самообладание.Теперь Жан Робер сам пришел к Петрусу и заговорил первый.У Петруса было тяжело на душе. Жан Робер тоже был озабочен, но он, с эгоизмом истинного поэта, стремился прежде всего извлечь из пережитого то, что могло пригодиться для его будущего романа или драмы.Несмотря на патетическое вступление к рассказу друга, Петрус, полный воспоминаний о событиях прошедшего дня, без особого внимания слушал историю Жюстена и Мины, как вдруг взгляд рассказчика упал на эскиз, изображающий танец Миньоны; Жан Робер воскликнул:— Ба! Да это же Рождественская Роза!— Рождественская Роза? — переспросил Петрус. — Ты знаком с этой девочкой?— Нуда!— Откуда?— Ее мать, старая цыганка, нашла письмо, которое Мина бросила из окна кареты. Я заходил к ней вместе с Сальватором.— Да, она мне говорила, что знает нашего недавнего знакомого.— Это ее покровитель. Он за ней следит, заботится о ее здоровье, посылает лекарства, теперь вот хочет, чтобы они сменили квартиру. Кажется, эта старуха Броканта — жуткая скряга, она сведет девочку в могилу: зимой в ее конуре мороз, летом — нестерпимая жара.— Тебе не кажется, Петрус, что девочка восхитительна?— Ты прекрасно видишь, что да, раз я написал ее портрет.— И в образе Миньоны — прекрасная мысль! Я тоже сразу подумал: «Если бы у меня была такая актриса, я непременно написал бы драму по роману Гёте!»— Погоди, я тебе еще кое-что покажу, — сказал Петрус. Он достал из папки большой рисунок, то самый, что набросал несколько дней назад в цветочной гостиной Регины.— Минутку! Еще несколько штрихов! — сказал он подошедшему Жану Роберу.Как, очевидно, помнят читатели, на этом рисунке, представлявшем дрожащую Рождественскую Розу с собаками в придорожной канаве бульвара Монпарнас, Петрус нарисовал лицо маленькой цыганки таким, как ему подсказывало воображение. В пять минут придуманное художником лицо было стерто, и настоящие черты девочки заняли свое место.— Теперь смотри! — пригласил Петрус.— О-о! — воскликнул Жан Робер. — Да знаешь ли ты, что это настоящее чудо!Потом вдруг прибавил:— Смотри-ка! Да ведь это мадемуазель де Ламот-Удан! Петрус вздрогнул.— Как? — переспросил он. — Что ты хочешь сказать?— Разве это не дочь маршала, вот здесь, в костюме амазонки?..— Да… Так ты и ее знаешь?— Я встречал ее раза два у герцога Фиц-Джеймса, а сегодня тоже видел… Вот почему сходство твоей амазонки с княжной бросилось мне в глаза.— Ты ее сегодня видел? Где?— О, мы встретились при страшных обстоятельствах! Она стояла на коленях с двумя подругами по пансиону Сен-Дени у постели несчастной девушки, которая хотела отравиться.— Девушка, надеюсь, осталась жива?— Да, к несчастью, — печально ответил Жан Робер.— К несчастью?— Разумеется, потому что она пыталась отравиться вместе с возлюбленным, и тот умер. Об этом я и собирался тебе рассказать, дорогой друг. Но ты был чем-то озабочен и слушал меня невнимательно. А потом мне на глаза попался портрет Рождественской Розы.— Прости, Робер, — Петрус улыбнулся и протянул молодому поэту руку, — я в самом деле был озабочен, но теперь весь к твоим услугам: рассказывай, друг мой, рассказывай!Так уж устроена человеческая душа! Человек почти всегда очень эгоистично относится к окружающему миру! Петрус слушал историю любви Жюстена и Мины невнимательно, пока не знал, что Рождественская Роза тоже появится в этой истории; Петрус рассеянно внимал другу, когда тот рассказывал о несчастьях Коломбана и Кармелиты до тех пор, пока Жан Робер не упомянул о мадемуазель де Ламот-Удан. Теперь же Петрусу не терпелось услышать обе истории, потому что в них оказалась замешана Регина: с одной стороны — косвенно, через Рождественскую Розу; с другой — самым непосредственным образом.Петрус ни на минуту не усомнился, что Регине пришлось уйти из дому из-за несчастья, случившегося с одной из ее подруг; но ему было приятно услышать подтверждение этому от Жана Робера. Кстати, Жан Робер говорил как поэт о красоте мадемуазель де Ламот-Удан, и, несмотря на ревность, кипевшую в душе Петруса при мысли о том, что красота его возлюбленной может принадлежать другому, Петрус был горд и счастлив этой красотой.И еще он понял: г-жа Лидия де Маранд, которой он был представлен, — а дядя упрекал Петруса за то, что тот перестал у нее бывать, — оказалась не только знакомой Регины, но близкой подругой юной княжны, ее приятельницей по пансиону Сен-Дени.Третьей подругой была та самая девушка, о которой Жан Робер знал только, что она живет с Сальватором и ее зовут Фрагола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13