Можно ли чувствовать смех? В тот вечер мне это удалось. Интересно, не дракон ли это смеялся – говорят, у драконов своеобразное чувство юмора. Мне кажется, это Дусс слушал мой рассказ в тот вечер, и я надеюсь, он ему понравился. Я изобразил «Генерала Голову» чуть больше и храбрее, чем он был на самом деле. В основанном им самим доме это было вполне уместно. Разумеется, я следил за тем, чтобы не принизить достоинств и «Генерала Отваги».
Когда я описывал, как Вандок скрылся в пещере, чтобы искать спасения у Хола, я каким-то образом понял, что призрак ушел. Я довел рассказ до конца.
Я часто вижу слезы на глазах слушателей. Я редко ощущаю их на своих собственных глазах.
На веранде снова сидели четырнадцать человек – значит, я выполнил свою задачу.
На этом, собственно, и кончается моя история, рассказ о рассказе. Публика рукоплескала и выкрикивала что-то одобрительное. На веранду хлынули слуги со свечами, напитками и музыкантами.
Вблизи царь оказался не менее яркой личностью. Он пожал мне руку, поздравил, пожаловал перстень со своего пальца и отпустил несколько шуток насчет найма меня в качестве царского референта.
Царица также не уступала ему в обаянии – впрочем, она была бы такой, утоми я всех своим рассказом до бесчувствия.
Князь Огнеястреб холодно поблагодарил меня и на глазах у всех передал мне туго набитый золотом кошель. При этом он не удержался от ехидного замечания относительно моих источников информации, более точных, чем его собственные архивы, и предложил, чтобы кто-нибудь из его архивариусов побеседовал со мною утром. Я не стал говорить, что с одним из его архивариусов уже знаком и что этот парень такое вытворяет по ночам… – общаясь с царями, поневоле усваиваешь такт.
Вслед за этим меня отпустили, как какого-нибудь заурядного лютниста.
Что ж, бывает.
Обыкновенно я расстраиваю такие попытки, продолжая разговор до тех пор, пока благородные дворяне не забывают о том, что я не их круга, но в этот вечер мне не терпелось доползти до своей комнаты. Честно заработав свой ночлег, я рухнул в постель со вздохом облегчения, сменившимся криком боли. Острый предмет под простыней, на который я приземлился, оказался бриллиантом размером с хорошую клубнику.
Теперь я знал, по чьему наущению меня пригласили выступать перед венценосными особами Верлии. Крав был тут ни при чем, господа! Царь наверняка советовался со своим собственным богом. Наверняка это Верл воспользовалась возможностью отблагодарить меня за услугу, оказанную ей много лет назад. Мое мастерство неплохо вознаграждалось и раньше, но никогда не получал я гонорара, сравнимого с этим алмазом. Это была воистину царская награда, да и божественная тоже.
Я больше никогда не видел безымянного придворного и не разговаривал больше ни с кем из царской семьи. Когда я проснулся, их кортеж уже тянулся по дороге, возвращаясь в Утом.
Разговоров об архивах или архивариусах тоже больше не возникало. Честнодоблесть проводил меня до ворот замка. Он предлагал мне коня, но я отказался. На некоторое время я был сыт верховой ездой по горло.
Кто была та счастливая дама? Кто проскользнул обратно на веранду одновременно с возвращением царя? Ага! То, что я сказитель, не означает еще, что я сплетник. Это было давно и далеко отсюда. Открыть ее имя здесь и сейчас не принесло бы никому вреда, но, если бы я и захотел, я не смог бы этого сделать. Она была одна из фрейлин царевны, и я не обратил на нее особого внимания, когда наблюдал за царской четой за обедом. Меня не представили ей позже. Я не мог спросить ее имени в присутствии царя. Вряд ли она отличалась замечательной красотой; скорее, очарованием юности. Должен признаться, я испытал некоторое разочарование от того, что царь преследует одну из подруг собственной дочери, однако он обладал репутацией бабника, и его люди спускали это ему с рук. В конце концов, добрые цари встречаются не так уж часто.
Жаль, что я не успел познакомиться с Высокочестью получше. Он пал от руки убийцы всего через две недели после описанных мною событий. Царица Мореяшма правила страной как регент до совершеннолетия царевича Быстроклинка.
18. Четвертый приговор
– Ты кончил? – прорычал купец.
– Я кончил этот рассказ, ваша честь. Если хотите, у меня в запасе еще много…
– Трепло! Брехун несчастный! Мы зря тратили на тебя время!
– Но мне казалось, для того-то все и придумали? Убить время долгой зимней ночью…
– Заткнись! – бросил солдат. Он казался не менее рассерженным, чем бургомистр, и значительно более опасным. – Ты обещал рассказать нам что-то важное, а угостил очередной небылицей. Во-первых, со смерти Высокочести прошло уже полсотни лет.
– Не совсем! – запротестовал я. – Сорок пять или сорок шесть.
– Молчать! – Он сжал рукоять меча. – А сорок пять лет назад тебя еще не было и в помине.
– Изложение от первого лица…
– Цыц! Ты лжец, повторяющий древние слухи и сплетни.
Я огляделся и не увидел ни одного сочувственного лица. Даже Гвилл смотрел на меня мрачно, стараясь не заснуть от своего пива. Фриц плотоядно скалил зубы.
– Где же твои доказательства, майстер Омар? – произнесла актриса. – Покажи нам этот замечательный алмаз!
– Увы, майне даме, его давно уже нет. Я таскал его с собой несколько месяцев, так и не зная, что с ним делать. Потом, наверное, потерял, или одна из моих подружек пошарила по моим карманам, пока я спал.
– Даже если то, что ты нарассказал тут, правда, – буркнул купец, – это ничего не меняет. Высокочесть не представляет собой для нас никакого интереса. Нам нужен его правнук или правнучка – ребенок Звездоискателя, сына Быстроклинка.
Фриц встал и потянулся.
– Мне надо выйти за дровами. Не вынести ли заодно и мусор?
Снова все взгляды обратились к капитану Тигру. Тот пожал плечами.
– Почему бы и нет? Как говорила ее светлость несколько минут назад, самое время свершиться правосудию. Мы достаточно долго терпели этого бродягу.
Фриц тронулся с места… Я открыл рот…
– Оставьте его, – произнес негромкий, скрипучий голос.
Все повернулись к старухе. Она смотрела в огонь, совершенно поглощенная этим занятием.
– Сударыня? – осторожно переспросил солдат. Впрочем, не он один казался удивленным этой внезапной сменой настроений.
– Оставьте его, – тихо повторила она, не оглядываясь. – В его словах, возможно, есть правда.
– Но это невозможно, сударыня! Я могу допустить, что он был в Верлии подростком лет двадцать назад, но сорок пять… – Неосторожная фраза. На его месте я не стал бы напоминать ей, что мое зрение лучше, чем ее.
На мгновение все в помещении затаили дыхание.
Она вздохнула, так и не отрывая взгляда от угольев.
– Я помню Высокочесть, и он был такой, каким описал его майстер Омар. Несомненно, история приукрашена, и все же эти сказители довольно точно передают их друг другу, и я осмелюсь сказать, что подобное событие имело место. Оставьте его.
Тигр пожал плечами и отпустил меч.
Гвилл вздохнул с облегчением.
– Если нам надо сделать выбор между рассказами майстера Тиккенпфайффера и майстера Омара, мне кажется, в последней больше профессионального блеска… – Он прервался, чтобы чихнуть, но продолжать не стал.
Никто не обратил на эти слова никакого внимания.
Фриц зарычал, как голодный лев, по ошибке прыгнувший на колючий куст. В ярости шагнул он к двери, где напялил меховую доху, похоже, сшитую из шкур нескольких медведей. В комнату на мгновение ворвался ветер, пошевеливший мох на полу, потом тяжелая дверь со стуком захлопнулась.
– Розалинда, детка, – произнесла старуха, обращаясь к камину. – Мне кажется, настало время рассказать этим людям, кто ты.
Девушка сжалась, как бы пытаясь сделаться незаметной.
– Д-да, с-сударыня. – Она в страхе огляделась по сторонам, ища спасения, – ни дать ни взять заяц, загнанный сворой борзых.
– Почему бы тебе не сходить за ларцом? – Старуха так и не оглянулась ни разу.
– Д-да, суд-дарыня! – Девушка встала и поспешила вверх по лестнице.
Фрида вскочила и схватила меня за плечо.
– Иди за мной! Быстро!
Она забежала за стойку, схватив на ходу фонарь, и исчезла на кухне. Я удивленно встал и последовал за ней, путаясь в штанинах Фрицева костюма.
Кухня оказалась меньше, чем я ожидал. Почти все место в ней занимали большой стол, колода для разделки туш и большая чугунная плита, в данную минуту остывшая. Слабый запах свежего хлеба сохранился в ней, наверное, со вчерашнего дня. Должно быть, Фриц, входя сюда, бился лбом о многочисленные окорока, медные кастрюли и сетки с луком, свисавшие с балок. Среди них болтались три ощипанные куриные тушки. Две стены были целиком заняты полками, на которых выстроились ряды банок, глиняных горшков и сыров, зато посреди стены, противоположной плите, красовалось окно. Фрида сражалась с щеколдами на ставне.
Я взял ее за руку – моя рука запуталась в рукаве – и отвел ее в сторону.
– Дорогая, – мягко произнес я. – Нам совершенно не обязательно любоваться пейзажем. Все равно в такой темноте он не так хорош.
– Кретин! – выпалила она, выдергивая руку. – Он ведь убьет тебя!
– Многие рассчитывали на это, и ни одному пока не удалось. – Она была почти одного со мной роста, но не совсем. Я улыбнулся, глядя ей в глаза – полные страха, сердитые голубые глаза. Да, такими глазами можно любоваться часами.
– Он ведь не шутит, Омар! Он любил это чудовище. Ты оставил его в дураках. Он все это время мечтал отомстить тебе! Я видела, как он разделывал людей на котлеты за куда меньшее. А потом бросит тебя в сугроб и оставит умирать, точно тебе говорю!
– Тогда подари мне хоть один бесценный поцелуй, любовь моя, чтобы я мог отправиться к богам, улыбаясь. Всего один поцелуй, и все остальное, что было со мной в жизни, исчезнет как дым.
– Ох, глупец, ну пойми же ты, сейчас не время шутить! – Фрида снова занялась ставнем.
Я повернул ее лицом к себе и обхватил руками. Концы рукавов, свисая, болтались за ее спиной.
– Неужели ты не понимаешь, о Богиня Любви, что только твои пухлые губки привели меня обратно? Искры веселья в твоих глазах, румяный жар щек? Конечно же, я знаю, что такую красоту всегда стерегут драконы, но сердце мое оставалось здесь с весны, со дня, когда я впервые увидел тебя. Никакие угрозы, никакая опасность не остановили бы меня от…
Она начала бороться. Будь это честный поединок, меня трудно было бы одолеть. Фриду нельзя было назвать хрупкой девушкой, и я удерживал ее вполсилы. Мы крутились, шатаясь, под овощами. Я тщетно пытался прижать ее губы к моим.
– Будь у нас время для ухаживания, я бы целовал твои ноги, – выдохнул я.
– Тупица! – взорвалась она. – Одно хорошо, выбить из твоей дурьей башки разум он уже не сможет!
– Я проводил бы часы, восхваляя твои колени и сочиняя сонеты в честь твоих локтей!
Я продолжал бы экскурс в поэзию и дальше, если бы она не ухитрилась наступить мне на босую левую ногу. Я поджал ногу, схватившись за нее обеими руками, и запрыгал на другой ноге, сдавленно бормоча нечто маловразумительное на дразильянском, йоркобинском и даже вуззианском. Когда я снова обрел способность говорить более или менее внятно, она возилась со ставнем. Упорная женщина.
– Что, – прохрипел я сквозь слезы, – что это ты делаешь?
– Ключ от конюшни над дверью. Фриц не видит этого окна от поленницы. Как только он вернется в дом, ты побежишь туда и возьмешь лошадь. Возможно, ты не успеешь оседлать…
– Я? Украсть коня? В такую ночь? Госпожа моя, и ты считаешь, что я…
– Разве не это ты собирался сделать в прошлый раз, нет? – Она повернулась ко мне, демонстрируя раскрасневшиеся щечки.
– Я тогда спешил. Но теперь ты сама предлагаешь мне коня, а это не интересно. Нет, я ни за что не уеду отсюда без тебя, мой бесценный горный цветок.
– Омар! – От тревоги в ее голосе могло разорваться сердце. – Фриц убьет тебя!
– А вот и не убьет! Утром я заставлю его облобызать мои башмаки.
– Ни за что! Конечно, это неплохие башмаки, но ему они будут малы.
– Да нет, на моих ногах!
Она недоверчиво фыркнула.
– Если ты сам в это веришь, они и тебе малы.
Я протянул к ней руки.
– Скажи, ты ведь откликнешься на мою любовь? Хотя бы для того, чтобы я умер счастливым?
– Вот безумец! Но ты возбудил мое любопытство.
– Я, пожалуй, промолчу о том, что возбуждаешь ты!
Она рассмеялась и взяла мое лицо обеими руками. Результат оказался еще более восхитительным, чем я ожидал. Ее поцелуй… Должно быть, хромая обратно в гостиную, я улыбался как идиот.
Что ж, идея была неплоха, но не сработала бы. Стоило бы Фрицу по возвращении не застать меня в доме, он молнией бросился бы на конюшню – прежде, чем я успел бы отпереть ее, не говоря уже о том, чтобы вывести коня. И потом, я все равно не собирался убегать отсюда.
Служанка спускалась по лестнице, прижимая к груди маленький деревянный ларец. Самое время начинаться новой истории.
Свет от фонаря упал на нее. Я увидел припухлость под нижней челюстью, и вдруг многое стало совершенно очевидным.
19. Рассказ служанки
– М-меня зовут Розалинда… надеюсь, что вам понравится… хотя еще меня знают как Хайди. Я работаю… то есть работала до… несколько дней назад… горничной в доме маркграфа фон дер Краффа. То есть не в замке, а в его городском доме, в Гильдербурге.
Мою маму звали Розалинда, она и меня так назвала. Она всегда звала меня просто Рози. У кухарки, что была после нее, была дочка, так ту тоже звали Розалинда, вот я и думаю, что меня стали звать Хайди, чтобы с ней не путать.
Мой отец был царевич, так что я и есть настоящая царица Верлии.
Отца своего я вовсе не помню. Помню только, как мама говорила, что был он солдатом, наемником и помер, раненый стрелою при осаде Хагенварка. Это все было еще до того, как мать моя пришла в Гильдербург, так что никто его и не помнит вовсе. Ну, из тех, кого я знаю. Я даже не знаю, как его звать было, когда он был в солдатах. Мама никогда об нем не рассказывала, а может, это я не помню. Я ведь тогда маленькая была совсем. Ни того, на кого он был похож, ничего такого. Она говорила только, что он у нее был из благородных, а вот того, как они повстречалися, ничего такого не говорила. Она всегда плакала, как вспоминала об нем.
Я и ее-то не очень чтобы помню. Она казалась мне такой красивой, но мне говорили, всем детям кажется, что ихняя мать самая красивая. У нее были темные волосы и темные глаза. Кажись, она была еще высокая… не помню точно. Она померла от чахотки. Я тогда, наверно, была совсем маленькая, я только помню, что однажды ее не увидела больше.
Меня растили другие слуги, хотя они, наверно, сказали маркграфине обо мне, а она позволила оставить меня. Она добрая, правда? Не каждый ведь позволит, чтобы в доме бесполезная сирота росла? Я замка ихнего ни разу не видела, то есть не помню такого, но городской дом у них большой, а замок – тот еще больше, так мне говорили. Я живу… то есть жила… на чердаке, но зимой нам позволяют спать на кухне, там теплее.
Ну, как я выросла, так начала работать за кров и пропитание. Мыла кастрюли… ну и полы тоже. Я девушка честная. Я стараюсь как могу, чтобы мной были довольны. Кухарка меня часто хвалит за хорошую работу, не то что некоторых. Она мне даже деньги доверяет и отпускает за покупками на рынок, И я не позволяю садовникам и лакеям, чтобы они приставали.
Как-то раз, это летом было, приключилась одна странная вещь. Вы, наверно, не поверите, но капитан Тигр и ее светлость меня порасспросили и теперь верят. Я девушка честная, я врать не буду.
Маркграф и маркграфиня уехали из города в ихний замок, а мы принялись за весеннюю уборку, это мы каждый год так убираемся, как они уедут. Ну, в других-то домах это раньше делают, но это все потому, что мы ждем, покуда маркграф уедет. Прислуга из других домов над нами смеется, мол, мы всегда поздно спохватываемся, да только мы убираемся ничуть не хуже ихнего.
Значит, в то утро помогала я Карлу и фрау Мюллер убираться в комнате у молодого господина, вот она меня и послала с ящиком зимних одеял на чердак. То есть не на тот чердак, где прислуга спит. Тот в западном крыле, а этот – в южном, и там хранят всякое добро, и там всегда темно и воздух спертый, и я всегда боюсь нацеплять паутины на чепец. Фрау Мюллер ругается, если что. Там полно всяких ящиков, и сундуков, и разного добра, и оно там хранится уже много лет. Ну, нашла я место для ящика, что принесла, и поставила его биркой наружу – это фрау Мюллер так велит, – и я не тратила там время зря, а пошла обратно на лестницу, а как спустилась немного, кто-то со мной и заговорил.
– Хайди, – говорит, так тихо-тихо.
Я спрашиваю: «Кто там?» – а у самой сердце-то тук-тук.
– Твой друг, Хайди, – отвечает, тихо, но все слышно. – Я тебе кой-чего важного сказать должен.
Вот я и спросила:
– Это ты, Раб, шутки шутишь? – Ну, я думала, что это поваренок. У этого парня только шутки на уме, это кухарка так говорит.
А голос и отвечает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Когда я описывал, как Вандок скрылся в пещере, чтобы искать спасения у Хола, я каким-то образом понял, что призрак ушел. Я довел рассказ до конца.
Я часто вижу слезы на глазах слушателей. Я редко ощущаю их на своих собственных глазах.
На веранде снова сидели четырнадцать человек – значит, я выполнил свою задачу.
На этом, собственно, и кончается моя история, рассказ о рассказе. Публика рукоплескала и выкрикивала что-то одобрительное. На веранду хлынули слуги со свечами, напитками и музыкантами.
Вблизи царь оказался не менее яркой личностью. Он пожал мне руку, поздравил, пожаловал перстень со своего пальца и отпустил несколько шуток насчет найма меня в качестве царского референта.
Царица также не уступала ему в обаянии – впрочем, она была бы такой, утоми я всех своим рассказом до бесчувствия.
Князь Огнеястреб холодно поблагодарил меня и на глазах у всех передал мне туго набитый золотом кошель. При этом он не удержался от ехидного замечания относительно моих источников информации, более точных, чем его собственные архивы, и предложил, чтобы кто-нибудь из его архивариусов побеседовал со мною утром. Я не стал говорить, что с одним из его архивариусов уже знаком и что этот парень такое вытворяет по ночам… – общаясь с царями, поневоле усваиваешь такт.
Вслед за этим меня отпустили, как какого-нибудь заурядного лютниста.
Что ж, бывает.
Обыкновенно я расстраиваю такие попытки, продолжая разговор до тех пор, пока благородные дворяне не забывают о том, что я не их круга, но в этот вечер мне не терпелось доползти до своей комнаты. Честно заработав свой ночлег, я рухнул в постель со вздохом облегчения, сменившимся криком боли. Острый предмет под простыней, на который я приземлился, оказался бриллиантом размером с хорошую клубнику.
Теперь я знал, по чьему наущению меня пригласили выступать перед венценосными особами Верлии. Крав был тут ни при чем, господа! Царь наверняка советовался со своим собственным богом. Наверняка это Верл воспользовалась возможностью отблагодарить меня за услугу, оказанную ей много лет назад. Мое мастерство неплохо вознаграждалось и раньше, но никогда не получал я гонорара, сравнимого с этим алмазом. Это была воистину царская награда, да и божественная тоже.
Я больше никогда не видел безымянного придворного и не разговаривал больше ни с кем из царской семьи. Когда я проснулся, их кортеж уже тянулся по дороге, возвращаясь в Утом.
Разговоров об архивах или архивариусах тоже больше не возникало. Честнодоблесть проводил меня до ворот замка. Он предлагал мне коня, но я отказался. На некоторое время я был сыт верховой ездой по горло.
Кто была та счастливая дама? Кто проскользнул обратно на веранду одновременно с возвращением царя? Ага! То, что я сказитель, не означает еще, что я сплетник. Это было давно и далеко отсюда. Открыть ее имя здесь и сейчас не принесло бы никому вреда, но, если бы я и захотел, я не смог бы этого сделать. Она была одна из фрейлин царевны, и я не обратил на нее особого внимания, когда наблюдал за царской четой за обедом. Меня не представили ей позже. Я не мог спросить ее имени в присутствии царя. Вряд ли она отличалась замечательной красотой; скорее, очарованием юности. Должен признаться, я испытал некоторое разочарование от того, что царь преследует одну из подруг собственной дочери, однако он обладал репутацией бабника, и его люди спускали это ему с рук. В конце концов, добрые цари встречаются не так уж часто.
Жаль, что я не успел познакомиться с Высокочестью получше. Он пал от руки убийцы всего через две недели после описанных мною событий. Царица Мореяшма правила страной как регент до совершеннолетия царевича Быстроклинка.
18. Четвертый приговор
– Ты кончил? – прорычал купец.
– Я кончил этот рассказ, ваша честь. Если хотите, у меня в запасе еще много…
– Трепло! Брехун несчастный! Мы зря тратили на тебя время!
– Но мне казалось, для того-то все и придумали? Убить время долгой зимней ночью…
– Заткнись! – бросил солдат. Он казался не менее рассерженным, чем бургомистр, и значительно более опасным. – Ты обещал рассказать нам что-то важное, а угостил очередной небылицей. Во-первых, со смерти Высокочести прошло уже полсотни лет.
– Не совсем! – запротестовал я. – Сорок пять или сорок шесть.
– Молчать! – Он сжал рукоять меча. – А сорок пять лет назад тебя еще не было и в помине.
– Изложение от первого лица…
– Цыц! Ты лжец, повторяющий древние слухи и сплетни.
Я огляделся и не увидел ни одного сочувственного лица. Даже Гвилл смотрел на меня мрачно, стараясь не заснуть от своего пива. Фриц плотоядно скалил зубы.
– Где же твои доказательства, майстер Омар? – произнесла актриса. – Покажи нам этот замечательный алмаз!
– Увы, майне даме, его давно уже нет. Я таскал его с собой несколько месяцев, так и не зная, что с ним делать. Потом, наверное, потерял, или одна из моих подружек пошарила по моим карманам, пока я спал.
– Даже если то, что ты нарассказал тут, правда, – буркнул купец, – это ничего не меняет. Высокочесть не представляет собой для нас никакого интереса. Нам нужен его правнук или правнучка – ребенок Звездоискателя, сына Быстроклинка.
Фриц встал и потянулся.
– Мне надо выйти за дровами. Не вынести ли заодно и мусор?
Снова все взгляды обратились к капитану Тигру. Тот пожал плечами.
– Почему бы и нет? Как говорила ее светлость несколько минут назад, самое время свершиться правосудию. Мы достаточно долго терпели этого бродягу.
Фриц тронулся с места… Я открыл рот…
– Оставьте его, – произнес негромкий, скрипучий голос.
Все повернулись к старухе. Она смотрела в огонь, совершенно поглощенная этим занятием.
– Сударыня? – осторожно переспросил солдат. Впрочем, не он один казался удивленным этой внезапной сменой настроений.
– Оставьте его, – тихо повторила она, не оглядываясь. – В его словах, возможно, есть правда.
– Но это невозможно, сударыня! Я могу допустить, что он был в Верлии подростком лет двадцать назад, но сорок пять… – Неосторожная фраза. На его месте я не стал бы напоминать ей, что мое зрение лучше, чем ее.
На мгновение все в помещении затаили дыхание.
Она вздохнула, так и не отрывая взгляда от угольев.
– Я помню Высокочесть, и он был такой, каким описал его майстер Омар. Несомненно, история приукрашена, и все же эти сказители довольно точно передают их друг другу, и я осмелюсь сказать, что подобное событие имело место. Оставьте его.
Тигр пожал плечами и отпустил меч.
Гвилл вздохнул с облегчением.
– Если нам надо сделать выбор между рассказами майстера Тиккенпфайффера и майстера Омара, мне кажется, в последней больше профессионального блеска… – Он прервался, чтобы чихнуть, но продолжать не стал.
Никто не обратил на эти слова никакого внимания.
Фриц зарычал, как голодный лев, по ошибке прыгнувший на колючий куст. В ярости шагнул он к двери, где напялил меховую доху, похоже, сшитую из шкур нескольких медведей. В комнату на мгновение ворвался ветер, пошевеливший мох на полу, потом тяжелая дверь со стуком захлопнулась.
– Розалинда, детка, – произнесла старуха, обращаясь к камину. – Мне кажется, настало время рассказать этим людям, кто ты.
Девушка сжалась, как бы пытаясь сделаться незаметной.
– Д-да, с-сударыня. – Она в страхе огляделась по сторонам, ища спасения, – ни дать ни взять заяц, загнанный сворой борзых.
– Почему бы тебе не сходить за ларцом? – Старуха так и не оглянулась ни разу.
– Д-да, суд-дарыня! – Девушка встала и поспешила вверх по лестнице.
Фрида вскочила и схватила меня за плечо.
– Иди за мной! Быстро!
Она забежала за стойку, схватив на ходу фонарь, и исчезла на кухне. Я удивленно встал и последовал за ней, путаясь в штанинах Фрицева костюма.
Кухня оказалась меньше, чем я ожидал. Почти все место в ней занимали большой стол, колода для разделки туш и большая чугунная плита, в данную минуту остывшая. Слабый запах свежего хлеба сохранился в ней, наверное, со вчерашнего дня. Должно быть, Фриц, входя сюда, бился лбом о многочисленные окорока, медные кастрюли и сетки с луком, свисавшие с балок. Среди них болтались три ощипанные куриные тушки. Две стены были целиком заняты полками, на которых выстроились ряды банок, глиняных горшков и сыров, зато посреди стены, противоположной плите, красовалось окно. Фрида сражалась с щеколдами на ставне.
Я взял ее за руку – моя рука запуталась в рукаве – и отвел ее в сторону.
– Дорогая, – мягко произнес я. – Нам совершенно не обязательно любоваться пейзажем. Все равно в такой темноте он не так хорош.
– Кретин! – выпалила она, выдергивая руку. – Он ведь убьет тебя!
– Многие рассчитывали на это, и ни одному пока не удалось. – Она была почти одного со мной роста, но не совсем. Я улыбнулся, глядя ей в глаза – полные страха, сердитые голубые глаза. Да, такими глазами можно любоваться часами.
– Он ведь не шутит, Омар! Он любил это чудовище. Ты оставил его в дураках. Он все это время мечтал отомстить тебе! Я видела, как он разделывал людей на котлеты за куда меньшее. А потом бросит тебя в сугроб и оставит умирать, точно тебе говорю!
– Тогда подари мне хоть один бесценный поцелуй, любовь моя, чтобы я мог отправиться к богам, улыбаясь. Всего один поцелуй, и все остальное, что было со мной в жизни, исчезнет как дым.
– Ох, глупец, ну пойми же ты, сейчас не время шутить! – Фрида снова занялась ставнем.
Я повернул ее лицом к себе и обхватил руками. Концы рукавов, свисая, болтались за ее спиной.
– Неужели ты не понимаешь, о Богиня Любви, что только твои пухлые губки привели меня обратно? Искры веселья в твоих глазах, румяный жар щек? Конечно же, я знаю, что такую красоту всегда стерегут драконы, но сердце мое оставалось здесь с весны, со дня, когда я впервые увидел тебя. Никакие угрозы, никакая опасность не остановили бы меня от…
Она начала бороться. Будь это честный поединок, меня трудно было бы одолеть. Фриду нельзя было назвать хрупкой девушкой, и я удерживал ее вполсилы. Мы крутились, шатаясь, под овощами. Я тщетно пытался прижать ее губы к моим.
– Будь у нас время для ухаживания, я бы целовал твои ноги, – выдохнул я.
– Тупица! – взорвалась она. – Одно хорошо, выбить из твоей дурьей башки разум он уже не сможет!
– Я проводил бы часы, восхваляя твои колени и сочиняя сонеты в честь твоих локтей!
Я продолжал бы экскурс в поэзию и дальше, если бы она не ухитрилась наступить мне на босую левую ногу. Я поджал ногу, схватившись за нее обеими руками, и запрыгал на другой ноге, сдавленно бормоча нечто маловразумительное на дразильянском, йоркобинском и даже вуззианском. Когда я снова обрел способность говорить более или менее внятно, она возилась со ставнем. Упорная женщина.
– Что, – прохрипел я сквозь слезы, – что это ты делаешь?
– Ключ от конюшни над дверью. Фриц не видит этого окна от поленницы. Как только он вернется в дом, ты побежишь туда и возьмешь лошадь. Возможно, ты не успеешь оседлать…
– Я? Украсть коня? В такую ночь? Госпожа моя, и ты считаешь, что я…
– Разве не это ты собирался сделать в прошлый раз, нет? – Она повернулась ко мне, демонстрируя раскрасневшиеся щечки.
– Я тогда спешил. Но теперь ты сама предлагаешь мне коня, а это не интересно. Нет, я ни за что не уеду отсюда без тебя, мой бесценный горный цветок.
– Омар! – От тревоги в ее голосе могло разорваться сердце. – Фриц убьет тебя!
– А вот и не убьет! Утром я заставлю его облобызать мои башмаки.
– Ни за что! Конечно, это неплохие башмаки, но ему они будут малы.
– Да нет, на моих ногах!
Она недоверчиво фыркнула.
– Если ты сам в это веришь, они и тебе малы.
Я протянул к ней руки.
– Скажи, ты ведь откликнешься на мою любовь? Хотя бы для того, чтобы я умер счастливым?
– Вот безумец! Но ты возбудил мое любопытство.
– Я, пожалуй, промолчу о том, что возбуждаешь ты!
Она рассмеялась и взяла мое лицо обеими руками. Результат оказался еще более восхитительным, чем я ожидал. Ее поцелуй… Должно быть, хромая обратно в гостиную, я улыбался как идиот.
Что ж, идея была неплоха, но не сработала бы. Стоило бы Фрицу по возвращении не застать меня в доме, он молнией бросился бы на конюшню – прежде, чем я успел бы отпереть ее, не говоря уже о том, чтобы вывести коня. И потом, я все равно не собирался убегать отсюда.
Служанка спускалась по лестнице, прижимая к груди маленький деревянный ларец. Самое время начинаться новой истории.
Свет от фонаря упал на нее. Я увидел припухлость под нижней челюстью, и вдруг многое стало совершенно очевидным.
19. Рассказ служанки
– М-меня зовут Розалинда… надеюсь, что вам понравится… хотя еще меня знают как Хайди. Я работаю… то есть работала до… несколько дней назад… горничной в доме маркграфа фон дер Краффа. То есть не в замке, а в его городском доме, в Гильдербурге.
Мою маму звали Розалинда, она и меня так назвала. Она всегда звала меня просто Рози. У кухарки, что была после нее, была дочка, так ту тоже звали Розалинда, вот я и думаю, что меня стали звать Хайди, чтобы с ней не путать.
Мой отец был царевич, так что я и есть настоящая царица Верлии.
Отца своего я вовсе не помню. Помню только, как мама говорила, что был он солдатом, наемником и помер, раненый стрелою при осаде Хагенварка. Это все было еще до того, как мать моя пришла в Гильдербург, так что никто его и не помнит вовсе. Ну, из тех, кого я знаю. Я даже не знаю, как его звать было, когда он был в солдатах. Мама никогда об нем не рассказывала, а может, это я не помню. Я ведь тогда маленькая была совсем. Ни того, на кого он был похож, ничего такого. Она говорила только, что он у нее был из благородных, а вот того, как они повстречалися, ничего такого не говорила. Она всегда плакала, как вспоминала об нем.
Я и ее-то не очень чтобы помню. Она казалась мне такой красивой, но мне говорили, всем детям кажется, что ихняя мать самая красивая. У нее были темные волосы и темные глаза. Кажись, она была еще высокая… не помню точно. Она померла от чахотки. Я тогда, наверно, была совсем маленькая, я только помню, что однажды ее не увидела больше.
Меня растили другие слуги, хотя они, наверно, сказали маркграфине обо мне, а она позволила оставить меня. Она добрая, правда? Не каждый ведь позволит, чтобы в доме бесполезная сирота росла? Я замка ихнего ни разу не видела, то есть не помню такого, но городской дом у них большой, а замок – тот еще больше, так мне говорили. Я живу… то есть жила… на чердаке, но зимой нам позволяют спать на кухне, там теплее.
Ну, как я выросла, так начала работать за кров и пропитание. Мыла кастрюли… ну и полы тоже. Я девушка честная. Я стараюсь как могу, чтобы мной были довольны. Кухарка меня часто хвалит за хорошую работу, не то что некоторых. Она мне даже деньги доверяет и отпускает за покупками на рынок, И я не позволяю садовникам и лакеям, чтобы они приставали.
Как-то раз, это летом было, приключилась одна странная вещь. Вы, наверно, не поверите, но капитан Тигр и ее светлость меня порасспросили и теперь верят. Я девушка честная, я врать не буду.
Маркграф и маркграфиня уехали из города в ихний замок, а мы принялись за весеннюю уборку, это мы каждый год так убираемся, как они уедут. Ну, в других-то домах это раньше делают, но это все потому, что мы ждем, покуда маркграф уедет. Прислуга из других домов над нами смеется, мол, мы всегда поздно спохватываемся, да только мы убираемся ничуть не хуже ихнего.
Значит, в то утро помогала я Карлу и фрау Мюллер убираться в комнате у молодого господина, вот она меня и послала с ящиком зимних одеял на чердак. То есть не на тот чердак, где прислуга спит. Тот в западном крыле, а этот – в южном, и там хранят всякое добро, и там всегда темно и воздух спертый, и я всегда боюсь нацеплять паутины на чепец. Фрау Мюллер ругается, если что. Там полно всяких ящиков, и сундуков, и разного добра, и оно там хранится уже много лет. Ну, нашла я место для ящика, что принесла, и поставила его биркой наружу – это фрау Мюллер так велит, – и я не тратила там время зря, а пошла обратно на лестницу, а как спустилась немного, кто-то со мной и заговорил.
– Хайди, – говорит, так тихо-тихо.
Я спрашиваю: «Кто там?» – а у самой сердце-то тук-тук.
– Твой друг, Хайди, – отвечает, тихо, но все слышно. – Я тебе кой-чего важного сказать должен.
Вот я и спросила:
– Это ты, Раб, шутки шутишь? – Ну, я думала, что это поваренок. У этого парня только шутки на уме, это кухарка так говорит.
А голос и отвечает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30