Но то время, которое она обещала, принадлежит ему. Через секунду он забыл обо всем, кроме щемящей печали музыки Листа. Его длинные пальцы бегали по клавишам изящно, без усилий, музыка звучала со сдержанной силой; Трей ощущал ее проникновенную силу кончиками пальцев, каждым нервным окончанием и всей душой.Много позже он оторвался от рояля и увидел, что комната заполнена улыбающимися женщинами, в их глазах таилось восхищение и заманчивое предложение. Прославившийся своей наружностью и почитаемый за первобытную экзотичность, Трей в глазах флиртующих с ним женщин был желанным призом, и в прошлом он бы не отказался получить удовольствие, приняв многообещающие предложения. Однако после Импрес острое чувственное желание как-то пропало, остались только слова, полные намеков и оттенков, знаменитое обаяние действовало автоматически, без усилий с его стороны. Как привычное упражнение, которое доведено до автоматизма постоянной практикой. Поэтому он улыбался и флиртовал со своим обычным соблазнительным бесстыдством, в то же время грациозно отказывая им всем.В тот момент, когда он допивал с Эсти и ее мужем последний бокал, собираясь уходить, в комнату ворвалась молодая графиня Треви, стройная, восточного типа женщина, с пылающими глазами и оливковой кожей, и, проследовав среди гостей словно некая ночная нимфа в черном платье и блеске бриллиантов, подсела к Трею и призывно улыбнулась ему. Вежливо улыбнувшись в ответ, он продолжил разговор с герцогом де Суансон. Секундой позже она коснулась его рукой и стала шептать ему на ухо.Трей отрицательно покачал головой. Графиня наклонилась ниже и продолжала неистово нашептывать. Она, оказывается, недавно вышла замуж, это возбудило его на секунду, поэтому он отставил бокал и предложил отвезти ее домой, но потом, в ее будуаре, целуя ее, в то время как она лихорадочно расстегивала его рубашку, внезапно поразился тому, что она слишком высокая, что у нее другой цвет волос и что он не получает удовольствия от ее мягких губ.Трею потребовалась вся его дипломатия, чтобы отделаться от графини, потому что она, в отличие от своего мужа, была молода и умна, но, хотя он и успокоил ее, как мог, она осталась безутешной.Это было необычайно грубо для него. Надо послать ей что-нибудь дорогое от Шаме, и с извинением, подумал Трей, стоя на улице, у ее дверей в холодном, сером рассвете.Импульсивно он решил пойти к Импрес, что было всем недалеко, потому что старые аристократические семьи жили в одном районе Парижа. Он наслаждался зрелищем рассвета в Париже, такого же кораллового цвета солнечные лучи были ранним утром на Медвежьей горе в Монтане, и он находил умиротворение в уединении, глядя на спящий город. Отправившись к дому семейства Жордан, повинуясь неосознанному, нарушающему правила приличий призыву, он сделал крюк, чтобы купить подарки детям. Подремав немного в кэбе, он дождался, когда откроются магазины, и нагрузил доверху экипаж, пройдя по нескольким магазинам. Нагруженный подарками, с легким сердцем, радостный, он говорил себе, что только навестит детей… это просто вежливость. Импрес больше для него не представляет интереса.
Так как их разговор в это утро не носил дружеского характера, Трей лениво ответил на вырвавшийся вопрос Импрес:— Леди была настолько восхитительна, что сумела задержать меня на всю ночь. А как ты объясняешь своих мужчин детям? — спросил он без промедления. Каждый из них наносил удары, ревновал и негодовал, хотел мстительной компенсации за месяцы страданий.— Я вернулась в полночь из театра. — А… дети спали уже?— Очень хитро, — сказала она, подошла к окну и выглянула из него, словно его присутствие не имело никакого значения.Итак, веселая вдова развлекалась с мужчинами допоздна, подумал он, разглядывая ее стройную фигуру, четко выделяющуюся на фоне окна. Почему это для него такой сюрприз? Если кто-нибудь и понимал ее развратную натуру, так это он. Как могла она выглядеть, такой свежей и невинной, словно весенний цветок, этим утром в своем бледно-желтом платье, со своими светлыми волосами, как у ребенка, и быть куртизанкой? Он почувствовал желание обнять ее тонкую талию, притянуть Импрес к себе, почувствовать тепло ее тела и зарыться лицом в пахнущие фиалками волосы. Он не мог обманывать себя больше, что дети единственная причина появления его, и, полный ревности ко всем мужчинам в ее жизни, сказал хозяйским тоном, которым никогда до этого не разговаривал с женщинами:— Я больше не буду ждать так долго.Обернувшись, Импрес не стала притворяться, что не поняла его, и, смерив взглядом Трея, прокляла в душе его невыносимую уверенность.— Ты не можешь заставить меня.Он улыбнулся.— И не должен.Его самонадеянность, внезапное будоражащее появление, чувственность — все раздражало ее. Но она знала, что если быть честной с собой, Трей прав. И это раздражало больше всего. Как мог он-с ленивым мерцающим взглядом этих серебристых глаз — заставить ее испытывать желание к нему, вызывать внутренний трепет, когда все мужчины, ухаживающие за ней с таким пылом, не вызывали никакого волнения? Он не предлагал ничего, кроме мимолетного удовольствия с последующей потом сердечной болью, и за это Импрес ненавидела его.— Я была бы признательна, если бы ты не появлялся здесь больше, — сказала Импрес, приходя в ярость от его самообладания, рассерженная собственной реакцией.— Мы должны проголосовать за это, — сказал Трей, — думаю, следует спросить детей.Краска бросилась в лицо Импрес.— Черт бы тебя побрал, Трей, — сказала она, испытывая желание кричать, надавать ему пощечин, лишь бы согнать выражение самонадеянности с его лица, — не смей возвращаться в их жизнь!Он наградил ее теплой снисходительной улыбкой.— Будь осторожна со мной, — произнес он без злобы и поднялся с пола одним стремительным скользящим движением. Глава 21 Каждый раз, когда открывалась дверь перед очередным посетителем, Импрес тряслась от страха, что Трей опять вторгнется в круг ее друзей и устроит скандал. Если он скажет, что купил ее в публичном доме, или даже намекнет, что она выставляла себя на продажу, она не переживет позора. Возможность такого кошмарного развития событий вызывала у Импрес ужас. Привыкшая к добродушному подшучиванию и легкому флирту на традиционных чаепитиях, в тот день она отослала всех под предлогом головной боли.Появившись в гостиной в сопровождении детей и осмотрев комнату, Трей немедленно спросил:— Сегодня гарема не будет?Импрес сидела у камина и сортировала полученные ею в этот день приглашения. При звуках его глубокого голоса руки у нее затряслись, и она благоразумно отложила карточки в сторону.— Чаепитие закончилось в шесть, — ответила она, не обращая внимания на его насмешку.— Так рано? — спросил он с иронией, хорошо понимая, что чаепитие отменено из-за него.Эдуард начал дергать Трея за руку, и в то время, как он наклонился, чтобы услышать, что ему шепчет ребенок, Гай, Эмили и Женевьева с воодушевлением стали отчитываться перед Импрес о весело проведенном времени. Они возбужденно рассказали, как им позволили установить мольберт в Лувре, и, желая угодить страсти Гая к лошадям, каждый рисовал сцену с картины Делакруа, на которой было изображено сражение арабов.— Тебе надо посмотреть, как Трей нарисовал лошадей, — заявил Гай.Восторженное славословие достоинств Трея, казалось, никогда не кончится. Внимательно выслушав детей и дождавшись, когда наступит пауза, и они переведут дух, Импрес напомнила, что обед скоро будет сервирован.— Поблагодарите Трея, — проинструктировала она, — отправляйтесь наверх и приведите себя в порядок.Когда шум их шагов затих, Импрес, понимая, какое удовольствие Трей доставил детям, но, тем не менее, раздраженная тем, что он выбрал их объектом своего несравненного обаяния, сухо сказала:— Спасибо за проявленную к детям доброту.— Для меня это было удовольствием, — ответил он просто.— Теперь, надеюсь, ты найдешь дорогу к выходу, — заявила она твердо, поскольку собиралась навестить Макса до обеда. Ей пришло на ум, насколько же будет скомкано расписание кормления сына, если гость из Монтаны задержится в Париже надолго.— Приглашения к обеду не будет? — спросил Трей, лениво растягивая слова и думая о том, что с распущенными волосами, без броши и в чопорном платье цвета морской волны, которое она выбрала сегодня, видимо, специально, чтобы не дразнить Трея, она нравится ему куда больше.— Да, никаких приглашений не будет, — неучтиво буркнула Импрес.Трей, конечно, мог повлиять на нее в том, что касалось детей, она не могла их лишить его компании, поскольку они обожали его, но близкие отношения не должны распространяться на саму Импрес. Трей Брэддок-Блэк был беспринципным, самоуверенным человеком, и тяжелое сражение, которое Импрес вела, надеясь преодолеть свои чувства к нему, было слишком памятно, чтобы позволить подвергнуть себя риску попасть под его обаяние еще раз.— Кажется, мне придется обедать в одиночестве. — В выражении его глаз читалось разочарование.Импрес взглянула на свои руки, надеясь, что они не выдают ее, затем перевела взгляд на Трея.— Если бы я была более слабохарактерной, — сказала она, — то, может, и изменила бы решение. Однако я этого не сделаю. Возможно, что компания, в которой ты провел вечер накануне, все еще примет тебя.Импрес встала со стула, подняла подбородок так, что их глаза встретились, и твердо выговорила:— Всего хорошего, Трей.— Как долго ты собираешься удерживать меня вдали от твоего дома?Она могла бы ничего не говорить, поскольку Трей. прочитал ответ в ее глазах.Теперь, когда она встала, он оказался слишком близко к ней — спокойный, с требовательно спрашивающими светлыми глазами. Импрес вздохнула и спокойно ответила.— Так долго, как только возможно.Он улыбнулся своей знаменитой улыбкой, обезоруживающей и призывной:— По крайней мере, ты понимаешь, что это не может быть навсегда. — Его голос, низкий, богатый оттенками, катастрофически ломал ее решимость. — И помни, ты не сможешь держать детей вблизи себя все время.— Пошел ты к черту, — приказала Импрес спокойно, контролируя свой порыв и удерживая себя от того, чтобы показать пальцем на дверь, как актер в плохой пьесе. — Ты должен покинуть мой дом. — Ее голос дрогнул на последних словах, а румянец, появившийся на щеках, был вызван не гневом.Одетый в неброский костюм из твида, Трей излучал поразительную силу, подчиняющую и приковывающую внимание, как серебряное пламя. Как ему удавалось, без слов и движений, пробуждать пылкое предвкушение наслаждения?..С удовольствием, констатировав ее волнение, он сардонически поклонился и пробормотал по-французски:— До свидания. — Его темные шелковистые волосы оказались в этот миг так близко, что она могла бы коснуться их, когда его голова на секунду склонилась и, чтобы удержаться и не погладить струящийся шелк ей потребовалось собрать всю свою волю. — Я вернусь.Когда дверь медленно закрылась, Импрес опустилась обратно на стул и сидела, не двигаясь несколько минут, стараясь унять трепещущие чувства, ощущая, как сильно колотится в груди сердце. Черт бы побрал его привлекательность и вызывающее столь памятные воспоминания обаяние! Она слишком долго вела монашеский образ жизни, напомнила себе Импрес в следующее мгновение, в этом все дело. Она просто нуждается в нескольких минутах покоя.Но спокойствие не наступало. Упрямый и своевольный, Трей не покидал ее мыслей до тех пор, пока она не услышала шум, производимый слугами в гостиной. Он напомнил Импрес, что Макс ждет ее, и тогда она, торопливо сбежав по ступенькам, быстро пошла по коридору, ожидая услышать плач. Но в обитом панелями холле было тихо. Оставалась надежда, что няня утихомирила Макса сахарной водой, как она делала от случая к случаю, когда Импрес запаздывала.— Прошу прощения, — сказала Импрес, едва заходя в ярко раскрашенную детскую, — были гости, и я не смогла…Слова застряли у нее во рту. Напротив расписанной сказочными зверями стены стоял Трей.— Что ты здесь делаешь? — холодно спросила Импрес, когда к ней вернулась способность говорить.Трей оторвал взгляд от ребенка, которого держал на руках, и Импрес увидела на его глазах слезы.— Я рассказываю моему сыну о Монтане, — сказал его голос дрожал от переживаемых эмоций.— Это не твой сын. — Слова были произнесены с такой силой, что, казалось, в комнате сверкнула молния.Трей с нежной благодарностью подумал, что может простить ей все — за его сына.Глядя вниз на Макса, что-то счастливо лепечущего на его руках, он оглядел отпечатавшиеся на маленьком личике свои черты и спокойно сказал:— Чьим же еще он может быть, если не моим?— Докажи это.Наступило гробовое молчание.Трей глубоко вздохнул, глаза сверкнули гневом, желание понять и простить было растоптано несколькими злыми словами.— Ты стерва, с холодным сердцем. — Его голос был тих, чтобы не беспокоить сына, но в тоне слышалась непримиримость. — Ты скрывала от меня, моего сына.— Я думала, что ты слишком занят своими подругами и другим своим ребенком. — Она сказала это, воздвигая между ними непроходимую гору.— Я не собираюсь отчитываться перед тобой за свою жизнь, а что касается ребенка Валерии, то он не мой. — Воздвигнутая ею гора была мгновенно и небрежно срыта до основания, его тон был бесстрастный — короткое напоминание о своей независимости и уже слышанное ею объяснение о ребенке Валерии.— А все остальные? — спросила она пылко, отказываясь принимать его холодное объяснение.Его светлые глаза удивленно раскрылись.— Что ты имеешь в виду, когда говоришь об остальных?— Других твоих детей. — Она решительно двинулась к нему, длинное платье скользило по ковру с узором из сплетенных цветов. Он не сможет отрицать их всех, по думала она воинственно.Удивление мгновенно исчезло из его глаз, а решительность сменилась тревогой. Как бы то ни было, он знал, что она не права.— У меня, их нет, — сказал он.— Арабелла говорила, что их несколько, — информировала Импрес с поучительной интонацией в голосе, что еще больше раздразнило его.— Рискну не согласиться с мнением столь квалифицированного эксперта, как Арабелла. Она не посвящена в мои дела, а тем более не может ничего знать о приписываемых мне детях, — голос у него был холодным и отчужденным.— Я знала, что ты будешь отрицать это, — заявила Импрес, ее собственное представление о Трее и его ответственности было непоколебимо. — Так же, как ты отказываешься признать, что ребенок Валерии твой.— Но я не отказываюсь от твоего сына, — напомнил он. — Послушай, любой, имеющий глаза, подтвердит мое отцовство.— Ничего не хочу слышать, — безрассудно ответила Импрес, — пусть даже он будет твоей точной копией.Ей хотелось опровергнуть его самодовольство, побольнее задеть, так, как он задел ее.— В самом деле, я едва знаю тебя, — резко заявила она. Он окинул ее с головы до ног холодным взглядом.— А я нахожу, что знаю вас еще меньше, мадемуазель. После того, как посетил ваше чаепитие. Твои поклонники тянут жребий или ты подбираешь счастливого победителя каждый вечер? — Его губы искривились в пародии на улыбку. — Наверное, это здорово утомительно — оказывать услуги стольким страстно желающим мужчинам.— Они просто мои друзья, хотя, я уверена, что тебе это трудно понять, — ответила она возмущенно. — Мужчины могут нравиться по разным причинам,Какой восхитительный подбор слов, подумал Трей с горечью. Очень профессионально, хотя с возмущением очевидный перебор.— Ты изумительная актриса, дорогая, и всегда стремишься наслаждаться собой.— Высокомерный подонок!— Совсем наоборот, мадемуазель. Просто еще один скромный искатель вашего благоволения. — Ленивое высокомерие было заметно снова. — И какое совпадение, — отец твоего ребенка. Неужели этот факт нельзя учесть при жеребьевке? И если «да», то я хотел бы получить свое время прямо сейчас.Импрес пристально посмотрела на него с изумлением, к которому примешивалась ярость. Прошло несколько длинных секунд, за которые она чуть успокоилась и перевела дыхание.— Убирайся отсюда! — приказала она.Трей с любовью смотрел на сына.— Нет. — Простой ответ никак не соответствовал его восхищению.— Я позову слуг! — пригрозила Импрес.Его брови чуть приподнялись.— И сразу же отправишь их обратно, — сказал он. Трея никогда в жизни не могли испугать слуги.— Я вызову жандармов!— Как тебе будет угодно, — ответил он вежливо. — Я верю, что отцовские права во Франции защищены законом.— Будь ты проклят! — закричала она.Слуги, жандармы, Макс все перемешалось у нее в голове от ярости.Лицо Трея было бесстрастным.— Это чувство, дорогая Импрес, — сказал он очень и очень мягко, — взаимно.Личико Макса сморщилось от крика его матери, и, немного похныкав, он зашелся в пронзительном крике.— Он проголодался, — нервно сказала Импрес, делая шаг ближе, немного испуганная, что Трей может не уступить Макса после его замечания, касающегося отцовских прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Так как их разговор в это утро не носил дружеского характера, Трей лениво ответил на вырвавшийся вопрос Импрес:— Леди была настолько восхитительна, что сумела задержать меня на всю ночь. А как ты объясняешь своих мужчин детям? — спросил он без промедления. Каждый из них наносил удары, ревновал и негодовал, хотел мстительной компенсации за месяцы страданий.— Я вернулась в полночь из театра. — А… дети спали уже?— Очень хитро, — сказала она, подошла к окну и выглянула из него, словно его присутствие не имело никакого значения.Итак, веселая вдова развлекалась с мужчинами допоздна, подумал он, разглядывая ее стройную фигуру, четко выделяющуюся на фоне окна. Почему это для него такой сюрприз? Если кто-нибудь и понимал ее развратную натуру, так это он. Как могла она выглядеть, такой свежей и невинной, словно весенний цветок, этим утром в своем бледно-желтом платье, со своими светлыми волосами, как у ребенка, и быть куртизанкой? Он почувствовал желание обнять ее тонкую талию, притянуть Импрес к себе, почувствовать тепло ее тела и зарыться лицом в пахнущие фиалками волосы. Он не мог обманывать себя больше, что дети единственная причина появления его, и, полный ревности ко всем мужчинам в ее жизни, сказал хозяйским тоном, которым никогда до этого не разговаривал с женщинами:— Я больше не буду ждать так долго.Обернувшись, Импрес не стала притворяться, что не поняла его, и, смерив взглядом Трея, прокляла в душе его невыносимую уверенность.— Ты не можешь заставить меня.Он улыбнулся.— И не должен.Его самонадеянность, внезапное будоражащее появление, чувственность — все раздражало ее. Но она знала, что если быть честной с собой, Трей прав. И это раздражало больше всего. Как мог он-с ленивым мерцающим взглядом этих серебристых глаз — заставить ее испытывать желание к нему, вызывать внутренний трепет, когда все мужчины, ухаживающие за ней с таким пылом, не вызывали никакого волнения? Он не предлагал ничего, кроме мимолетного удовольствия с последующей потом сердечной болью, и за это Импрес ненавидела его.— Я была бы признательна, если бы ты не появлялся здесь больше, — сказала Импрес, приходя в ярость от его самообладания, рассерженная собственной реакцией.— Мы должны проголосовать за это, — сказал Трей, — думаю, следует спросить детей.Краска бросилась в лицо Импрес.— Черт бы тебя побрал, Трей, — сказала она, испытывая желание кричать, надавать ему пощечин, лишь бы согнать выражение самонадеянности с его лица, — не смей возвращаться в их жизнь!Он наградил ее теплой снисходительной улыбкой.— Будь осторожна со мной, — произнес он без злобы и поднялся с пола одним стремительным скользящим движением. Глава 21 Каждый раз, когда открывалась дверь перед очередным посетителем, Импрес тряслась от страха, что Трей опять вторгнется в круг ее друзей и устроит скандал. Если он скажет, что купил ее в публичном доме, или даже намекнет, что она выставляла себя на продажу, она не переживет позора. Возможность такого кошмарного развития событий вызывала у Импрес ужас. Привыкшая к добродушному подшучиванию и легкому флирту на традиционных чаепитиях, в тот день она отослала всех под предлогом головной боли.Появившись в гостиной в сопровождении детей и осмотрев комнату, Трей немедленно спросил:— Сегодня гарема не будет?Импрес сидела у камина и сортировала полученные ею в этот день приглашения. При звуках его глубокого голоса руки у нее затряслись, и она благоразумно отложила карточки в сторону.— Чаепитие закончилось в шесть, — ответила она, не обращая внимания на его насмешку.— Так рано? — спросил он с иронией, хорошо понимая, что чаепитие отменено из-за него.Эдуард начал дергать Трея за руку, и в то время, как он наклонился, чтобы услышать, что ему шепчет ребенок, Гай, Эмили и Женевьева с воодушевлением стали отчитываться перед Импрес о весело проведенном времени. Они возбужденно рассказали, как им позволили установить мольберт в Лувре, и, желая угодить страсти Гая к лошадям, каждый рисовал сцену с картины Делакруа, на которой было изображено сражение арабов.— Тебе надо посмотреть, как Трей нарисовал лошадей, — заявил Гай.Восторженное славословие достоинств Трея, казалось, никогда не кончится. Внимательно выслушав детей и дождавшись, когда наступит пауза, и они переведут дух, Импрес напомнила, что обед скоро будет сервирован.— Поблагодарите Трея, — проинструктировала она, — отправляйтесь наверх и приведите себя в порядок.Когда шум их шагов затих, Импрес, понимая, какое удовольствие Трей доставил детям, но, тем не менее, раздраженная тем, что он выбрал их объектом своего несравненного обаяния, сухо сказала:— Спасибо за проявленную к детям доброту.— Для меня это было удовольствием, — ответил он просто.— Теперь, надеюсь, ты найдешь дорогу к выходу, — заявила она твердо, поскольку собиралась навестить Макса до обеда. Ей пришло на ум, насколько же будет скомкано расписание кормления сына, если гость из Монтаны задержится в Париже надолго.— Приглашения к обеду не будет? — спросил Трей, лениво растягивая слова и думая о том, что с распущенными волосами, без броши и в чопорном платье цвета морской волны, которое она выбрала сегодня, видимо, специально, чтобы не дразнить Трея, она нравится ему куда больше.— Да, никаких приглашений не будет, — неучтиво буркнула Импрес.Трей, конечно, мог повлиять на нее в том, что касалось детей, она не могла их лишить его компании, поскольку они обожали его, но близкие отношения не должны распространяться на саму Импрес. Трей Брэддок-Блэк был беспринципным, самоуверенным человеком, и тяжелое сражение, которое Импрес вела, надеясь преодолеть свои чувства к нему, было слишком памятно, чтобы позволить подвергнуть себя риску попасть под его обаяние еще раз.— Кажется, мне придется обедать в одиночестве. — В выражении его глаз читалось разочарование.Импрес взглянула на свои руки, надеясь, что они не выдают ее, затем перевела взгляд на Трея.— Если бы я была более слабохарактерной, — сказала она, — то, может, и изменила бы решение. Однако я этого не сделаю. Возможно, что компания, в которой ты провел вечер накануне, все еще примет тебя.Импрес встала со стула, подняла подбородок так, что их глаза встретились, и твердо выговорила:— Всего хорошего, Трей.— Как долго ты собираешься удерживать меня вдали от твоего дома?Она могла бы ничего не говорить, поскольку Трей. прочитал ответ в ее глазах.Теперь, когда она встала, он оказался слишком близко к ней — спокойный, с требовательно спрашивающими светлыми глазами. Импрес вздохнула и спокойно ответила.— Так долго, как только возможно.Он улыбнулся своей знаменитой улыбкой, обезоруживающей и призывной:— По крайней мере, ты понимаешь, что это не может быть навсегда. — Его голос, низкий, богатый оттенками, катастрофически ломал ее решимость. — И помни, ты не сможешь держать детей вблизи себя все время.— Пошел ты к черту, — приказала Импрес спокойно, контролируя свой порыв и удерживая себя от того, чтобы показать пальцем на дверь, как актер в плохой пьесе. — Ты должен покинуть мой дом. — Ее голос дрогнул на последних словах, а румянец, появившийся на щеках, был вызван не гневом.Одетый в неброский костюм из твида, Трей излучал поразительную силу, подчиняющую и приковывающую внимание, как серебряное пламя. Как ему удавалось, без слов и движений, пробуждать пылкое предвкушение наслаждения?..С удовольствием, констатировав ее волнение, он сардонически поклонился и пробормотал по-французски:— До свидания. — Его темные шелковистые волосы оказались в этот миг так близко, что она могла бы коснуться их, когда его голова на секунду склонилась и, чтобы удержаться и не погладить струящийся шелк ей потребовалось собрать всю свою волю. — Я вернусь.Когда дверь медленно закрылась, Импрес опустилась обратно на стул и сидела, не двигаясь несколько минут, стараясь унять трепещущие чувства, ощущая, как сильно колотится в груди сердце. Черт бы побрал его привлекательность и вызывающее столь памятные воспоминания обаяние! Она слишком долго вела монашеский образ жизни, напомнила себе Импрес в следующее мгновение, в этом все дело. Она просто нуждается в нескольких минутах покоя.Но спокойствие не наступало. Упрямый и своевольный, Трей не покидал ее мыслей до тех пор, пока она не услышала шум, производимый слугами в гостиной. Он напомнил Импрес, что Макс ждет ее, и тогда она, торопливо сбежав по ступенькам, быстро пошла по коридору, ожидая услышать плач. Но в обитом панелями холле было тихо. Оставалась надежда, что няня утихомирила Макса сахарной водой, как она делала от случая к случаю, когда Импрес запаздывала.— Прошу прощения, — сказала Импрес, едва заходя в ярко раскрашенную детскую, — были гости, и я не смогла…Слова застряли у нее во рту. Напротив расписанной сказочными зверями стены стоял Трей.— Что ты здесь делаешь? — холодно спросила Импрес, когда к ней вернулась способность говорить.Трей оторвал взгляд от ребенка, которого держал на руках, и Импрес увидела на его глазах слезы.— Я рассказываю моему сыну о Монтане, — сказал его голос дрожал от переживаемых эмоций.— Это не твой сын. — Слова были произнесены с такой силой, что, казалось, в комнате сверкнула молния.Трей с нежной благодарностью подумал, что может простить ей все — за его сына.Глядя вниз на Макса, что-то счастливо лепечущего на его руках, он оглядел отпечатавшиеся на маленьком личике свои черты и спокойно сказал:— Чьим же еще он может быть, если не моим?— Докажи это.Наступило гробовое молчание.Трей глубоко вздохнул, глаза сверкнули гневом, желание понять и простить было растоптано несколькими злыми словами.— Ты стерва, с холодным сердцем. — Его голос был тих, чтобы не беспокоить сына, но в тоне слышалась непримиримость. — Ты скрывала от меня, моего сына.— Я думала, что ты слишком занят своими подругами и другим своим ребенком. — Она сказала это, воздвигая между ними непроходимую гору.— Я не собираюсь отчитываться перед тобой за свою жизнь, а что касается ребенка Валерии, то он не мой. — Воздвигнутая ею гора была мгновенно и небрежно срыта до основания, его тон был бесстрастный — короткое напоминание о своей независимости и уже слышанное ею объяснение о ребенке Валерии.— А все остальные? — спросила она пылко, отказываясь принимать его холодное объяснение.Его светлые глаза удивленно раскрылись.— Что ты имеешь в виду, когда говоришь об остальных?— Других твоих детей. — Она решительно двинулась к нему, длинное платье скользило по ковру с узором из сплетенных цветов. Он не сможет отрицать их всех, по думала она воинственно.Удивление мгновенно исчезло из его глаз, а решительность сменилась тревогой. Как бы то ни было, он знал, что она не права.— У меня, их нет, — сказал он.— Арабелла говорила, что их несколько, — информировала Импрес с поучительной интонацией в голосе, что еще больше раздразнило его.— Рискну не согласиться с мнением столь квалифицированного эксперта, как Арабелла. Она не посвящена в мои дела, а тем более не может ничего знать о приписываемых мне детях, — голос у него был холодным и отчужденным.— Я знала, что ты будешь отрицать это, — заявила Импрес, ее собственное представление о Трее и его ответственности было непоколебимо. — Так же, как ты отказываешься признать, что ребенок Валерии твой.— Но я не отказываюсь от твоего сына, — напомнил он. — Послушай, любой, имеющий глаза, подтвердит мое отцовство.— Ничего не хочу слышать, — безрассудно ответила Импрес, — пусть даже он будет твоей точной копией.Ей хотелось опровергнуть его самодовольство, побольнее задеть, так, как он задел ее.— В самом деле, я едва знаю тебя, — резко заявила она. Он окинул ее с головы до ног холодным взглядом.— А я нахожу, что знаю вас еще меньше, мадемуазель. После того, как посетил ваше чаепитие. Твои поклонники тянут жребий или ты подбираешь счастливого победителя каждый вечер? — Его губы искривились в пародии на улыбку. — Наверное, это здорово утомительно — оказывать услуги стольким страстно желающим мужчинам.— Они просто мои друзья, хотя, я уверена, что тебе это трудно понять, — ответила она возмущенно. — Мужчины могут нравиться по разным причинам,Какой восхитительный подбор слов, подумал Трей с горечью. Очень профессионально, хотя с возмущением очевидный перебор.— Ты изумительная актриса, дорогая, и всегда стремишься наслаждаться собой.— Высокомерный подонок!— Совсем наоборот, мадемуазель. Просто еще один скромный искатель вашего благоволения. — Ленивое высокомерие было заметно снова. — И какое совпадение, — отец твоего ребенка. Неужели этот факт нельзя учесть при жеребьевке? И если «да», то я хотел бы получить свое время прямо сейчас.Импрес пристально посмотрела на него с изумлением, к которому примешивалась ярость. Прошло несколько длинных секунд, за которые она чуть успокоилась и перевела дыхание.— Убирайся отсюда! — приказала она.Трей с любовью смотрел на сына.— Нет. — Простой ответ никак не соответствовал его восхищению.— Я позову слуг! — пригрозила Импрес.Его брови чуть приподнялись.— И сразу же отправишь их обратно, — сказал он. Трея никогда в жизни не могли испугать слуги.— Я вызову жандармов!— Как тебе будет угодно, — ответил он вежливо. — Я верю, что отцовские права во Франции защищены законом.— Будь ты проклят! — закричала она.Слуги, жандармы, Макс все перемешалось у нее в голове от ярости.Лицо Трея было бесстрастным.— Это чувство, дорогая Импрес, — сказал он очень и очень мягко, — взаимно.Личико Макса сморщилось от крика его матери, и, немного похныкав, он зашелся в пронзительном крике.— Он проголодался, — нервно сказала Импрес, делая шаг ближе, немного испуганная, что Трей может не уступить Макса после его замечания, касающегося отцовских прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39