Богатые же одежды княжны разрезал на полосы и, обмотав ими камень, утопил в темной трясине болота.
Беглецы уходили все дальше и дальше в леса. Передвигались они только ночью, пока не оказались в местах, где их не настораживала каждая движущаяся по дороге подвода, отряд витязей или местная молодежь, гуляющая в рощах вкруг поселений. И если поначалу им приходилось под покровом ночи воровать на огородах репу и капусту, а то и связку подвешенной для просушки рыбы, то в лесу Стема уже мог позволить себе развести костер, жарить над огнем сбитого стрелой тетерева или варить в обмазанном глиной туеске собранные под корягами грибы. Год выдался грибной, все стежки-дорожки пропитались его духом, да и ягод тоже хватало в зарослях, так что путникам всегда было чем подкрепиться. А переночевать они могли в шалаше или, если везло, укрывались в лесной заимке бродячих охотников.
Стема терзался чувством вины. Вот ведь, сорвал белую лебедушку, затащил в чашу, увел в дальние боры и комариные болота, заставил пробираться через бурелом, чтобы увести неведомо куда… И когда однажды он робко завел разговор, что путь их не определен, что не лучше ли ему все же отвести княжну в родной Смоленск, она вдруг так и кинулась на него рысью, едва не расцарапав лицо. Светорада плакала и кричала, что женой думала за ним уйти, а он ее будто чужачку какую обхаживает и уже, небось, пожалел, что взял…
Этого даже Стемид не смог вынести. Повалив княжну на опавшую хвою, стал целовать, глуша ее крики и плач, пока, наконец, она не затихла и не обняла его.
Вот тогда-то они и поняли, что должны быть вместе, что все у них складывается и нет ни усталости от блуждания в дебрях, ни страха быть обнаруженными. Они словно клинок и ножны, созданные друг для друга умелым кузнецом, имя которому – Судьба.
А между тем уже подходил месяц желтень, ночами становилось все холоднее, начинало дождить, и Стема не на шутку встревожился, когда его милая стала прихварывать в пути. Она-то, конечно, храбрилась, шутила, проказничала: то запрыгнет Стемке на спину с поваленного дерева, то полезет целоваться измазанными соком лесных ягод губами, – однако в пути все больше уставала, глухо покашливала, а под вечер очередного дня просто осела под дубом, закрыв потускневшие глаза и тяжело забывшись. Стема уложил ее голову себе на колени и взмолился, обращаясь к богам. А утром, не успел Стема еще и воду в горшке разогреть, чтобы напоить слабо постанывающую под шкурами девушку, как из зарослей к ним вышел волхв.
То, что перед ним стоит служитель богов, не вызывало у Стемы никаких сомнений. У старца была длинная борода, на поясе висели амулеты, в руках – длинный посох с резной совой на набалдашнике, а в глазах – глубинная мудрость. Волхв почти не обратил внимания на засуетившегося парня, не отвечал на его вопросы и даже, казалось, не заметил того, что Стема схватился за рукоять ножа при его появлении. Старец просто подошел к Светораде, положил узловатую темную ладонь на ее чело, прислушался к ее хриплому дыханию, оглядел покрасневшее, покрытое бисеринками пота лицо и, оглянувшись на Стемида, укоризненно покачал головой:
– Совсем замучил девку, недотепа. А ну-ка поднимай ее и иди за мной.
Оказалось, что невдалеке располагалось жилье волхва – покрытая корой полуземлянка, притаившаяся среди вековечного бурелома, будто нора зверя. Зато внутри было вполне уютно: бревенчатые стены увешаны шкурами, на полках какие-то крынки, земляная лежанка устлана сухой травой и накрыта вполне чистыми меховыми полостями, а по центру, под вытяжкой, – очаг на обмазанном глиной возвышении. Жить можно. Вот они и остались тут после того, как волхв напоил девушку каким-то отваром, намазал снадобьями и, тепло укутав, наказал не тревожить, чтобы она набиралась сил. Сам же отправился в лес, так и не ответив на вопросы Стемида.
Старик приходил еще несколько раз. Однажды принес какую-то мутную жидкость, от которой исходил неприятный запах, и, сообщив изумленному Стеме, что это собачий жир, велел поить им Светораду. А потом явился со шкурами и посоветовал парню сшить для себя и жены теплые одежды, ибо, несмотря на ясные дни, пора было готовиться к холодам. Тыкая иглой в проделанные шилом отверстия, Стема что-то кроил, сшивал, пока наблюдавшая за ним Светорада не сказала, чтобы он отдал ей свое рукоделие, и принялась за шитье сама. Силы-то уже понемногу возвращались к ней.
Как только Светорада стала подниматься, волхв как будто и вовсе забыл о них.
Так они и прожили какое-то время, пока в лесу не поблекли богатые краски осени, и не пришло ненастье с туманами и повисшей в воздухе моросью. Все вокруг предвещало скорый приход Морены-Зимы. Вот тогда-то волхв снова пришел. Света в тот день была одна на хозяйстве, поэтому испугалась, увидев лохматого длиннобородого деда, возникшего на пороге. Тот, окинув все строгим взглядом, остался доволен. В его жилище царил порядок: земляной пол подметен, шкуры на лежанке разглажены, а в котелке над очагом булькало вкусное варево из перепела. Светорада, помня, что тут они только гости-постояльцы, стала торопливо объяснять волхву, что, дескать, муж на охоте и кудесник, ожидая его, может подкрепиться ее стряпней. И пока похлебка варилась, поспешила выложить перед ним остатки холодной жареной зайчатины, а также лукошко отборной клюквы, которую сама собирала.
Волхв не отказался, молча ел, даже жмурился от удовольствия – настолько удалось княжне горячее варево, приправленное корешками и брусничной выжимкой.
Когда вернулся Стема, он застал жену и старика мирно беседующими. Волхв и княжна даже посмеивались чему-то, обсуждая повадки зверей. Стема только подивился, что угрюмый лесной дед так весел и говорлив, хотя и знал, что его ладу не зря назвали Светорадой: был у нее дар любому прийтись по сердцу и одарить добросердечием и приветливостью, отчего даже самое хмурое чело разгладится. Однако приход Стрелка, заставшего лесного ведуна хихикающим с молодой женщиной, похоже, смутил волхва. Стема даже почувствовал вину, оттого что явился некстати. Но оказалось, что его-то как раз и ждал ведун.
– Вот что, дети мои, – изрек дед, – я не жаден до крова, мог и дальше вас гостями тут оставить. Да только вы не лесные люди – мне и в воду глядеть не пришлось, чтобы понять это. Вам нужно жить среди людей, алее оставить духам и волхвам. Завтра я укажу место, откуда лесная тропа поведет вас дальше. Идите по ней, пока не достигнете кургана, могилы родовой, подле которой высится мощный столб покровителя небес и людских ремесел Сварога славного. Положите у изножия столба требу – сказал волхв, кивнув на сброшенную Стемой у порога подбитую лань, – потому как Сварог к оленинке очень охоч. А как бог примет подношение, идите за его тень, чтобы, переступив на зорьке межу тени, оказаться уже в землях племени вятичей. Вот и пробирайтесь к большой реке Оке, спросите там князя Держислава. Сейчас как раз прошла Макошина неделя, Держислав Вятический только свадьбу отгулял, потому счастлив и весел. Думаю, примет он вас по-доброму. Ты, – произнес волхв, ткнув пальцем в грудь Стемида, – воин, а такие Держиславу нужны. Ну а тебе, красавица, от меня подарок. Примерь. И пусть все думают, что ты из племени вятичей.
Он протянул Светораде рубаху, вышитую знаками Даждьбога – спиралями, кругами посолонь, – и клетчатую поневу, подол которой тоже был украшен спиральными узорами из вшитой проволоки, как носили вятичи.
Так судьба влюбленных была решена. И хотя им хорошо и покойно жилось вдали от всех в лесу, волхв был прав: они не были лесными отшельниками, им хотелось вернуться к людям, но только туда, где бы их никто не знал. А племя вятичей, неподвластное Руси и киевским князьям, живущее своим миром и своей жизнью, вполне могло стать родным и для них.
На другой день волхв явился проводить их. Они ждали его, и, едва он приблизился, молодые люди, взявшись за руки, вместе шагнули навстречу.
Стема сказал:
– Мы тут в лесу совсем счет времени потеряли, но ты напомнил нам о Макошиной неделе, когда люди объединяются в семьи. Вот и подумалось нам: не совершишь ли и над нами обряд? Мы живем вместе, как муж и жена, но небеса не будут к нам милостивы без обряда, пока такой, как ты, не произнесет заветное слово над нами.
Волхв выполнил их просьбу. Был стылый туманный день. Стема и Светорада стояли, соединив руки, и слушали положенные в этом краю брачные слова. После того как они произнесли свой обет, их лица засияли, будто озаренные солнцем.
Когда прощались с волхвом, Светорада осмелилась спросить:
– Как твое имя, вещий человек?
Это был дерзкий вопрос, и девушка поспешно пояснила, что старик, дескать, первый, кто помог им, от него они видели только добро, а потому она хочет назвать своего первенца его именем. Однако кудесник ответил странно. Окинув взглядом тонкую девичью фигурку Светорады, он сказал, что ей еще нужно постараться выносить этого сына, а имя сами боги подскажут. И еще добавил задумчиво:
– Ты хоть и хрупкая, но судьба у тебя сильная. Вскоре тебе предстоит познать ее силу. Однако мне ясно: ты сильнее судьбы твоих врагов, сколько бы их ни встретилось на пути. Правда, каждый из врагов… будет любить тебя! – закончил он неожиданно.
Эти слова озадачили Светораду. Весь остаток пути она была тиха и задумчива.
Впервые они поверили, что их жизнь, возможно, устроится, после того как князь Держислав Вятический принял Стему в дружину с полагавшимся на воинской службе содержанием. Однако их радужные надежды истаяли, когда князь вятичей оплошал в войне с хазарами и взялся выплачивать им дань. Ибо не столько подчинение Хазарии было опасно для Стемки со Светорадой, сколько то, что сразу после этого к Держиславу из Киева должно было прибыть посольство. Послы собирались сговориться о том, чтобы князь вятичей платил дань им, а не хазарам. И хотя еще неведомо было, придут ли они к единому мнению, беглецам стало ясно: их никто из Киева не должен видеть.
Влюбленным вновь пришлось пуститься в бега и нестись по земле, словно сорванному с ветки листу. Они двинулись в самую распутицу, когда кони спотыкаются на подмерзшей грязи, а санного пути еще нет. Благо, что сперва им удалось пристать к ватаге, отправившейся на охотничий промысел в земли мещеры. Однако остаться там они не решились: уж больно настойчиво присматривался к Светораде вождь мещеры. Зато в племени голядь они могли бы укрыться, благо, что те от иных народов держались в стороне, ни с кем не желали знаться, однако и на пришлых смотрели недоверчиво и мрачно. Светорада первая стала побаиваться этих полудиких жителей, да и Стеме среди них не по себе было. Поэтому, разведав о поселении словен в Ростове на великом озере Неро, они собрали вещички – и в путь.
Дорога оказалась непростой: зима уже разошлась вовсю, жилья в пути попадалось мало, только изредка низкие избушки дымили очагами среди глухого ельника, но и там путников не очень привечали, считая их скорее нелюдью чащоб, а не мирными жителями. Однако было и много хорошего в это трудное для них время – полное согласие между влюбленными, счастья которых не могло затмить ни одиночество среди вековечных боров, ни тяготы пути, ни холода и метели.
И вот теперь… Стема прислушался к спокойному дыханию жены. Она была его радость, его подруга и любовь. Раньше он и представить не мог, что в жизни бывает такое счастье. Они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда, они ценили свое счастье и готовы были на все, только бы сохранить его. Стема очень уважал жену за то, что, как бы ни приходилось туго, Светорада никогда не жаловалась и не хныкала, не кляла долю свою за то, что отказалась от спокойной и благополучной жизни ради того, к кому позвало сердце. И все же Стема понимал, что не будет ему покоя, пока он не вознесет свою любимую, обеспечив ей достойное положение, чтобы она не знала лишений и страха, чтобы ни в чем не нуждалась.
Длинный дом варяга Аудуна по-прежнему был наполнен дыханием спящих людей. Угли в очагах уже прогорели, становилось прохладнее, но в темной боковуше под медвежьей шкурой Стема блаженствовал, обнимая спящую жену.
Однако едва он погрузился в дрему, как его разбудил громкий вскрик. А затем раздались приглушенные взволнованные голоса. Послышалась возня, кто-то торопливо встал, разжег пламя в очагах. И опять прозвучал крик, перешедший в глухой затихающий стон.
У молодой жены Аудуна начались роды.
ГЛАВА 4
Руслана родила Аудуну сына – здорового, крепкого мальчишку, такого огромного, что просто дивно, как он вышел из маленькой хрупкой матери, не причинив ей особого вреда. Повитухи посоветовали Руслане отнести богатые требы Роду и роженицам за столь счастливое избавление от бремени.
Ребеночек уродился смугленький и темноволосый.
– Наша порода, – заявил Путята, увидев внука, и его суровые глаза увлажнились.
Аудун по обычаю окропил сына водой, приложил к нему свой меч, заявив, что сделает из своего младшенького настоящего воина, а потом вынес ребенка к людям. Имя же сыну позволил дать посаднику – это было и уважение, и верный признак расположить к себе тестя. Путята просиял, назвав внука по своему родовому имени – Взимок.
В честь рождения ребенка и благополучного исхода родов. У жены Аудун закатил пиршество на несколько дней. Это позволило Стеме и Светораде побыть какое-то время вместе, но после празднества воевода Нечай отвел Стрелка в детинец. Нечего под боком у жены отлеживаться, пусть послужит, а там, если проявит себя, и на побывку отпустят.
Нечай уже знал, как поступить с новым гриднем. Несмотря на то, что парень был молод и новичок в Ростове, воевода оценил его воинский опыт, как иной кузнец по крице-заготовке определяет, какой клинок из нее получится, и не намерен был держать Стрелка на вторых ролях. Вот Нечай и определил пришлого десятником, причем дал ему под руку наиболее нерадивых и неопытных воинов.
Подчиненные Стемы, конечно, не возрадовались, что их отдают под команду чужаку. Все уже прознали, как лихо он из лука бьет, как крепко со Скафти на копьях сошелся, но все равно новый старшой не казался им значительным: и ростом не вышел, и молоко еще на губах не обсохло. К тому же Стрелок больше походит на бродягу и смотрится простым умным рядом с подчиненным ему воином Власом – давним дружинником ростовского войска, прибывшим сюда из самого Новгорода и не одну зиму прожившим в детинце ростовском. Однако Влас удержался тут не из-за какой-то особой лихости, а как раз, наоборот, умением не высовываться. Причем воинская выправка и добротное вооружение Власа указывали, что он был не из бедного новгородского рода – его секира с богатой посеребренной насечкой на топорище могла и князю подойти, однако Влас нечасто пускал ее в дело, хотя и носил с таким важным видом, что вызывал у окружающих желание поклониться ему в пояс.
Стема сразу же обратил внимание на этого Власа, когда подвластный ему десяток выстроился за углом дружинной избы, в стороне от остальных упражняющихся на майдане кметей. Воевода Нечай, представив нового десятника подчиненным, сказал, обращаясь к парню:
– Вот твои соколики. Справишься – пошлю на объезд по реке Которосли. Мне лишнее копье умелых витязей в дружине как раз кстати будет. Ну а не совладаешь – подумаем еще, как поступить с бывшим воином Держислава Вятического.
Стема разглядывал своих подопечных. Пятеро явно из мерян – невысокие, скуластые, черты лица невыразительные, полушубки у всех с меховыми башлыками. Оружие у мерян плохонькое, у одного даже обычная дубина с кремневыми вставками вместо привычных стальных шипов. Все воины смотрятся этакими задирами, глядят волком, ну а какие они в деле… позже познается. Хотя и так ясно, что не самые ярые: воинской выправки у них явно не хватает, доспехи так себе, стегачи не штопаны, ветошью и лохмотьями висят, оружие не наточено, у луков даже тетивы скинуты, будто лук – это простая палка.
Знакомство с новыми подчиненными Стрелок начал с выговора. Дескать, воями они не особо смотрятся – таких не то, что набежчику одолеть, простому мужику с маломальской сноровкой ничего не стоит обломать. Потом Стема отправил троих подчиненных в кузню ровнять клинки, иным приказал нашить бляхи на мятые кожаные безрукавки, а горделивого Власа заставил спрятать подальше в сундук длинный бобровый опашень и обрядиться в простой кожушок, в каком сподручнее будет упражняться на стрельбище. На стрельбище же он повел их сразу, как только тетивы были натянуты на луки и раздобыты завалявшиеся под лавками тулы со стрелами. Заставил упражняться, и вскоре мишени и стоявшие за ними стенки частокола были сплошь утыканы стрелами, как ежи. Не уступил, когда один из воев заругался, что рук уже не чувствует, а Влас рев поднял, возмущаясь, что его, ростовского удалого кметя-секироносца, к луку приставили, как мерянку-охотницу из лесов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10