– Ладно, – наконец произнес Децим, – я ухожу. Мне пора ехать домой.
…Тарсия шла по улицам Рима, города, как некогда говорил ее отец, основанного по приказу богов, и думала о своих сыновьях.
«Верно говорят люди, Фортуна не отнимает у нас ничего, кроме того, что дала, – повторяла она себе. – Судьба доверила мне воспитать этих мальчиков, а теперь требует, чтобы они пошли каждый своею дорогой. И я не могу ничего изменить».
Тарсия шла на рынок с корзиной в руках, не видя пути, – ноги сами несли ее вперед. Она налетела на какого-то человека, который будто бы нарочно остановился перед ней, и застыла, натолкнувшись на пронзительный, режущий взгляд его светлых глаз. Земля поплыла под ногами, Тарсия покачнулась так сильно, что едва не упала; наверное, у нее помутилось сознание, поскольку она очнулась в стороне от дороги, возле стены какого-то дома. Пальцы по-прежнему крепко сжимали корзину, а сердце бешено билось в груди, мешая дышать. Что-то надорвалось в ее многолетней сдержанности, и она задыхалась от беззвучных слез.
– Тарсия! – воскликнул мужчина. – Что с тобой? Ты меня узнаешь?
Да, конечно, она узнала, хотя они расстались, когда Элиару не исполнилось и тридцати, а теперь ему было под сорок. Над его обликом поработало знойное солнце и иссушающий ветер; в кожу въелся загар, от привычно прищуренных глаз лучами разбегались морщинки, и в их взгляде появились резкость и холод, и какая-то обнаженная тяжесть. В нем угадывался человек, привыкший без конца пробивать дорогу вперед, беспощадно и твердо отдающий приказы, во многом безразличный к себе и к жизни, и к тем, кто его окружал.
На мгновение Тарсия закрыла глаза и увидела того юношу, в которого влюбилась безоглядно и безрассудно много лет назад и, осознав это как нечто навсегда потерянное, произнесла только одно слово:
– Почему?
– Я искал тебя в дни триумфов Августа, бежал вслед за каждой рыжеволосой женщиной; ты переехала, и я не знал, где ты, а у меня было так мало времени…
– А раньше? – прошептала она, понимая, что от этих расспросов нет и не будет никакой пользы.
Она так и не смогла полностью оправиться от этой потери, от ее жизни словно бы отрезали кусок, но самое страшное заключалось в том, что теперь, когда прошли годы, было невозможно приставить этот кусок на место. В ее душе образовалась пустота, и только паркам, богиням судьбы, было ведомо, чем она заполняла ее все эти годы.
– Я не мог ничего сделать. – Кажется, Элиар думал, что ею движет простая обида. – Я был в Александрии, в Египте, а до того – еще во многих местах, очень далеко от Рима. Я помнил о тебе, – подумав, прибавил он. – И теперь у меня есть деньги, более тридцати тысяч сестерциев и несколько дорогих украшений. Еще немного, и я получу участок земли, возможно, в окрестностях Капуи. Что ты на это скажешь?
Но Тарсия словно бы не слышала его слов. «А куда мне девать все то, что случилось со мною за все эти годы?!» – словно бы спрашивали ее глаза.
– Как мальчики? – опомнившись, произнес Элиар.
– Карион сейчас в Риме, хотя вообще-то он учится в Афинах. Элий решил стать цирковым возницей, уже участвовал в бегах. Да ты их, наверное, не узнаешь. Оба совсем взрослые, почти мужчины.
Элиар перевел дыхание.
– Я не спрашиваю, как ты жила. Вижу, что-то не так.
– Да, – сказала Тарсия.
– У тебя есть мужчина?
Она молчала.
– Вы вступили в брак?
– Нет.
– Значит, я мог бы…
Она повела плечом:
– Не знаю.
– Ты позволишь мне повидать сыновей?
– Конечно.
– Я пойду с тобой сейчас?
Тарсия кивнула. Они пошли рядом. Больше Элиар ни о чем не спрашивал. Женщина не хотела, да, пожалуй, и не могла объяснить, что чувствует. В какой-то миг ее прежняя жизнь рассыпалась, что-то в ней умерло. Элиар явился на поле боя слишком поздно: все было уничтожено, разрушено, добыча растащена. Ему было нечего завоевывать и нечего находить.
Тарсия переступила порог своей квартирки, зная почти наверняка, что там никого нет. Был день, и Элий пропадал в цирке, Карион тоже отсутствовал, а Мелисс вообще никогда не возвращался до темноты.
Тарсия много думала о том, что хотел сказать Карион в день первой победы Элия, но так и не сказал. В самом деле, теперь она не нуждалась в деньгах Мелисса, но продолжала спокойно терпеть его присутствие. Сказать ему: «Уходи, ты мне больше не нужен?» Она не могла представить, что он ответит, как никогда не знала, о чем он думает, чем живет. Быть может, он ушел бы или… остался. Она сама не понимала, почему оттягивает этот момент.
Элиар вошел следом за нею и остановился, оглядываясь по сторонам. Тарсия поставила на пол пустую корзину.
– Садись, – сказала она. – И рассказывай.
– О чем?
– О своей жизни. О… войне.
– Что рассказывать? Получил повышение, серьезно ранен не был. Дома нет, всегда куда-то движемся, так что хотя жизнь и не меняется, но вроде бы не стоит на месте.
– В Александрии… красиво? Элиар, казалось, удивился ее вопросу.
– Не знаю. Чужой город. Очень жарко. Было много тяжелой работы.
Тарсия поразилась его спокойствию, но, заметив, каким холодом веет от его взгляда, поняла, что он просто тщательно скрывает свои истинные чувства. Сколько женщин побывало в его объятиях за эти годы? Почему он все-таки пришел именно к ней? Из-за детей – уже повзрослевших, выросших без него, фактически чужих? Из-за воспоминаний юности? Она не верила. Все воспоминания давно растоптаны копытами коня, развеяны ветрами, безвозвратно потеряны на просторах огромной земли. Привычка? В жизни, где нет ничего постоянного?
Почему-то Тарсия вспомнила, что сказала Ливия, когда вернулась из Афин: «Зачастую бывает трудно удержать даже то, что присутствует рядом с тобой, не говоря уже о том, что находится на расстоянии». Похоже, она решила больше не ездить в Грецию, не видеться с Гаем Эмилием. Означало ли это окончательный выбор? Отпустила ли она его навсегда?
Тарсия поняла, что не отпускала Элиара. Он был в ее душе все эти годы. Может, потому и вернулся?
Через некоторое время Элиар поднялся с места:
– Мне пора. Есть кое-какие дела. Вернусь вечером. Тарсия не решилась возразить. Будь что будет! Остаток дня она ничего не делала. Сидела как на иголках. Ждала.
Элиар пришел первым. Ни Мелисс, ни мальчики еще не вернулись. Он снова сел и молчал, не двигаясь и глядя в одну точку.
Они и прежде, случалось, мало говорили, но тогда между ними царило некое молчаливое понимание. Сейчас его не было. Будто защелкнулись какие-то невидимые засовы. И самое главное, Тарсии не хотелось ничего восстанавливать, не хотелось ничего объяснять.
Она занялась домашними делами. Так было проще скрыть неловкость, порожденную тягостным молчанием, взаимным чувством вины. Иногда Тарсия исподволь поглядывала на Элиара – он сидел неподвижный, как каменное изваяние, не меняя позы. За все это время не вымолвил и единого слова, ни разу не повернулся к ней.
Скрипнула дверь, и Элиар посмотрел на вошедшего. Тень удивления скользнула по вечно надетой на лицо Мелисса маске бесстрастности и – исчезла.
– Кто ты? – небрежно обронил он, проходя мимо. Взял кувшин с водой, плеснул из него в кружку и отпил.
Тарсия заметила, как его быстрый взгляд скользнул змеей поверх глиняного ободка. А потом увидела, как Элиар сжал кулаки и по его рукам волной пробежала дрожь.
– Здесь живут мои сыновья. Услышав это, Мелисс усмехнулся:
– Нет, не твои. Мне это хорошо известно, так что я не знаю, зачем ты здесь.
Элиар встал. В комнатке было тесно, не развернуться. Если начнется драка… Пока что мужчины вели себя спокойно, лишь временами между ними словно бы сверкала некая невидимая молния, прорезая тьму угрожающей сдержанности.
– Если она велит мне уйти, я уйду – Элиар кивнул в сторону Тарсии, потом вновь повернулся к Мелиссу. – Или уйдешь ты.
Женщина стояла у стены и смотрела смиренным, молящим и в то же время твердым взглядом. Она должна была расколоть это напряжение, предотвратить неминуемую схватку двух одинаково сильных воль.
– Уходите оба, – неожиданно сказала она. – Я не хочу видеть никого из вас. Вы мне не нужны.
Позднее Тарсия много думала о том, почему произнесла именно эти слова. В какой-то миг ее словно бы пронзил внутренний свет, озаривший всю прожитую жизнь, и она увидела себя, рабыню и вещь, там, на пиратском островке, и подумала об Элиаре, который, вольно или невольно, бросил ее одну, не оставив ей никакого выбора и тем самым вогнал в пучину новых унижений и бед. Он хотел, чтобы она получила свободу, он не думал о том, что женская и мужская свобода бывает разной, подобно тому, как различны ум и воля мужчины и женщины, и во многом – их дух и плоть. Свобода, эта напряженно ожидающая хищница, погубила и красоту Тарсии, и ее мягкость, и очарование, и доброту.
Мужчины замерли, ни один их них не ожидал такого поворота дел, а потом было это движение, которого Тарсия даже не заметила. Зато Элиар среагировал мгновенно: возможно, он ждал этого или… Мелисс сам захотел, чтобы все случилось именно так. Элиар перехватил его руку с кинжалом и сжал. Он и Мелисс сблизились лицами, точно хотели получше рассмотреть друг друга. Острие кинжала глядело вверх, в потолок, в небо. Это был странный поединок, оба не двигались с места, бестрепетно глядя на сверкающее между ними лезвие.
Рука бывшего гладиатора оказалась сильнее. Оружие скользнуло куда-то вниз, и Тарсия увидела, как дрогнула напряженная спина Мелисса, он согнулся, а потом подался к дверям, словно от толчка, и распахнул ее, придерживаясь за косяк…
Элиар повернулся, загородив от Тарсии эту картину, и сказал:
– Я тоже ухожу. – Он положил на стол табличку. – Здесь написано, как меня найти, если что-то понадобится. Мой привет Кариону и Элию или… лучше не надо.
Как ни странно, Тарсия даже не заметила, как осталась одна. На полу валялся кинжал и застыла маслянисто поблескивающая лужица крови. К дверям тянулась цепь рубиновых капель. Опомнившись, женщина выскочила на лестницу и сбежала вниз. Никого. Ни Элиара, ни Мелисса. Уже стемнело, улица тянулась вперед черной лентой, привычно теснились, словно бы нависая над землей, громады инсул.
Ощущая непомерный давящий холод в груди, Тарсия вернулась обратно.
ГЛАВА VIII
Мелисс шел вперед, ступая, словно по размытой глине. Его правая рука была в крови, он не отнимал ее от раны, и она онемела так, что он ее почти не чувствовал. Он говорил себе: «Там должен быть поворот, не пропусти, а здесь нужно перейти мост». И вот наконец подъем – Мелисс остановился и оценил его взглядом. Пожалуй, не потянуть. Почему она, такая низкая, всегда была так высоко, почему?! Вздохнув, он начал взбираться наверх.
Он шел очень долго, потом остановился. В глазах сгущалась черно-красная пелена. То становилось тихо, то что-то словно бы обрушивалось навязчивым звоном. Внезапно мир закачался и поплыл, грозя исчезнуть совсем. И тогда Мелисс наконец упал, неловко, разбивая колени и локти, и остался лежать, неподвижный, как труп.
Его нашла Стимми, когда вышла запереть ворота; к тому времени Мелисс снова пришел в себя от свежего ветра и холода твердой земли. Опасливо склонившись над ним, рабыня увидела огромные зрачки без блеска, словно бы поглотившие тьму, и полуоткрытые запекшиеся губы. Она узнала лежащего, а потому, немного поколебавшись, отправилась к хозяйке.
Как водится, Амеана была не одна. Она недовольно повела плечом и поджала губы, но все же вышла из комнаты вслед за рабыней. Выслушав нумидийку, резко произнесла:
– Сейчас мне только не хватало испачкаться в крови! Стимми замерла с привычно безразличным видом. Если бы Амеана велела ей оставить раненого там, где он лежал, она бы, наверное, так и сделала.
– Ладно, – решила гречанка, – позови садовника, пусть тебе поможет. Сбегай за врачом. Делай, что считаешь нужным, и больше меня не беспокой.
Перед тем как вернуться к гостю, Амеана выпила немного неразбавленного вина, отчего ее щеки загорелись, а губы стали пунцовыми. Даже не слишком внимательный человек сумел бы разглядеть произошедшие в ней перемены. Амеана никогда еще не была такой, полностью растворившейся в своих чувствах, столь явно несущей в себе некую волнующую женскую тайну. Даже ее тлетворная, ядовитая прелесть, ее изощренная красота, казалось, уступили место особой сияющей мягкости и нежности.
Карион сидел на обитом вышитой материей низком ложе с изящной спинкой и бронзовой отделкой по краю и смотрел на нее испытующе и смело.
– Что случилось? – спросил он.
– Ничего. – Амеана улыбнулась. – Так, досадное недоразумение.
Она села рядом.
– Будь моей! – сказал юноша. – Сегодня, сейчас!
Женщина чуть поежилась, обнимая руками свои обнаженные плечи. Возможно, она решилась бы, но ей мешало присутствие Мелисса – пусть даже где-то там, в дальних комнатах, (а если он умрет и вдобавок ко всему придется возиться с телом?!) и еще – странное ощущение неверия в происходящее.
Она промолвила:
– Не желаю, чтобы это было так, как… с другими. Карион взял ее руку в свою и гладил, нежно лаская пальцы.
– Ты хочешь, чтобы я женился на тебе?
По красивым губам Амеаны скользнула улыбка.
– О, нет! Я никогда не потребую от тебя такой жертвы! – Она встала, освобождая руку, и прошлась по озаренной золотым светом комнате. Ее белокурые волосы переливались множеством оттенков, одеяния легко колыхались, источая аромат духов. Голос привычно вибрировал, но в нем не было сладострастных нот, а словно бы созданные рукою небесного чеканщика черты лица исказила боль. – Я не хочу скрывать свое прошлое. Я всю жизнь торговала собой, это началось, когда мне не исполнилось и пятнадцати лет. Я знала стольких мужчин: наверное, несколько сотен, а, может, и больше! – Амеана перевела дыхание, и в этот миг из ее широко распахнутых глаз с холодным любопытством глянуло другое, расчетливое и бездушное существо. Карион ничего не заметил, и женщина продолжила: – Я никого не любила, я отдавала свое тело, но не душу, так мне казалось, и все же… что-то уходило, исподволь, незаметно, и в какой-то момент я подумала, что уже растратила всю себя, свою сокровенную сущность, но нет… Когда я встретила тебя, то окончательно поняла, как сильно мне надоела такая жизнь. Меня давно не радуют деньги, вещи, все эти празднества и оргии. Давай уедем! Я располагаю большими средствами, станем жить в уединении, ты будешь сочинять свои стихи и любить меня… сколько захочешь и сможешь. Я старше тебя, и намного, и если ты посвятишь мне хотя бы несколько лет, я буду счастлива до конца своих дней. Скажи, кто я для тебя… теперь?
– Кто? Та, что возникла из тумана действительности, пришла из глубины тысячелетий, чтобы сделать мою жизнь такой, какой ей предначертано быть! – легко произнес Карион.
Амеана смотрела ему в глаза. В какой-то миг в ее взгляде мелькнуло и исчезло предчувствие грядущих душевных терзаний.
– Так ты согласен?
– Конечно, моя госпожа!
– Но ведь ты наверняка мечтал не о такой…
– Скромной, счастливой, замкнутой жизни? Я мечтал о великом творчестве, а это сбудется, я уверен!
– И все-таки ты должен подумать, – тревожно улыбаясь, произнесла Амеана, – хотя бы до завтра. Приходи вечером, и я постараюсь не обмануть твоих ожиданий.
Признаться, ее несколько путал его пыл, она боялась, что не сможет ему ответить, не сумеет стать достаточно искренней. Что ни говори, между ними лежала мрачная пропасть, которая представлялась Кариону чем-то вроде заманчивой внутренности шкатулки с секретом, тогда как для нее…
Проводив гостя, Амеана быстро вернулась в дом, обнаружила, что Стимми не нашла лучшего выхода, чем устроить Мелисса в ее спальне. По словам рабыни, он настоял, чтобы его проводили именно туда. Врач уже ушел: он сделал все, что нужно, и велел передать, что рана не опасна для жизни.
Амеана вошла в комнату, скрывая раздраженность, и остановилась возле ложа. Врач дал Мелиссу какое-то питье, отчего горячечный свет в его глазах уступил место тусклому сонному блеску. Он бессильно распластался под покрывалом, и в нем совсем не чувствовалось неутолимой свирепой жажды мести и жизни, прежде сжигавшей и тело и душу.
Женщина без опаски присела на край ложа и задала вопрос:
– Кто это тебя?
– Да так… напоролся, – нехотя ответил он. Потом прибавил: – Просто очень хотелось оказаться в твоей постели.
Амеана нахмурилась:
– Это место занято – отныне и навсегда.
– Не понимаю тебя.
– Я влюбилась, – просто сказала она.
Мелисс даже не вздрогнул. И только его взгляд как-то странно растекался по комнате, избегая возбужденного взора Амеаны.
– Он, должно быть, богат?
– Вовсе нет. Скорее, беден. И… очень молод.
– А, вот что! – Он словно бы сразу все понял. – Я забыл: у тебя же есть деньги. Ты сделала правильный выбор. Даже денег может быть слишком много. А молодость…
– Ты бы хотел стать моложе?
– Я? Нет. Я никогда не знал, что делать с молодостью, с жизнью, с деньгами.
– Потому что не умел смотреть вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53