У Алексея заломило в висках.
– Погоди, – попросил хрипло. – Одно скажи: где ты была в тот вечер?
Лисонька изумленно воззрилась на него.
– Я думала, ты знаешь! Тетенька нас с тобою сводила, но я-то любила Эрика фон Тауберта! И когда ты ждал меня на Ильинской горе, мы с ним бежали в Высоково, только...
Горло у Лисоньки перехватило от горестных воспоминаний, но тут же она забыла о них, увидав, как побледнел ее брат. Она подскочила к нему, схватила за руку.
– Что ты, ну что ты? Что с тобою?!
Алексей открыл невидящие, помутневшие глаза, губы его слабо шевельнулись – и Лисонька не поверила ушам, услышав, что прошептал брат:
– Ради бога, сестра... скажи, на ком же я тогда женился?!
Через несколько мгновений Алексею стало стыдно своей слабости, но все же казалось, что такого потрясения он в жизни не испытывал. Изумленные глаза сестры вернули его к жизни, однако ее следующие слова вновь выбили почву из-под ног:
– Значит, она меня обманула? Значит, она все же дошла до церкви?
– Кто?! – взревел Алексей, вскакивая и отшвыривая кресло. – Кто, черт подери?
– Моя племянница, – послышался слабый голос, и молодые люди, вздрогнув, словно застигнутые за кражею, увидели блестящие глаза отца, устремленные на них с лица столь же бледного, как наволочки и простыни.
– Ты его разбудил! – погрозила брату Лисонька. – Надо же было додуматься – так кричать!
– Тихо, дочка, – прошелестел старый князь. – Я и не спал. Так, подремывал – да вас слушал.
Лисонька опустила голову.
– Так вот почему ты бежал, – задумчиво проговорил отец. – А я-то не мог понять... Ты думал, что женился на своей сестре, но... что с тобой?
Последнее восклицание относилось к Алексею, ноги которого вдруг подломились, и он сел прямо на пол.
– Иисусе Христе! – воззвал он к высшим силам. – Но Неонила поклялась, что я обвенчался с моей сестрой! А если это была не ты, Лисонька, значит, ты не моя сестра!
В голосе его звучало такое отчаяние, что Лисонька залилась слезами, однако старый князь успокаивающе улыбнулся дочери и похлопал по плечу сына, сидевшего на полу.
– Ты бы не сомневался, если бы увидел портрет ее матери. Они похожи как две капли воды. Неонила была уверена, что с тобою в церкви Лисонька, потому и говорила так.
Алексей встал. Поднял кресло, поправил одеяло в ногах отца. Подошел к окну и долго глядел в темное стекло, где отражались его понурые плечи, горящая свеча, напряженно застывшая фигурка Лисоньки и белая постель, откуда на него, чуть приподнявшись, участливо смотрел отец.
– Вот почему Неонила умерла! – подумал Алексей и не сразу понял, что говорит вслух. – Она подняла фату моей... жене, поглядела на нее – и упала замертво. Теперь я понимаю. Только теперь! – Обернулся к Лисоньке: – Она ожидала увидеть тебя! А увидела... – Он запнулся.
Лисонька всхлипнула.
– Как ее зовут? – спросил Алексей, даже из вежливости не стараясь говорить с интересом: ему сейчас все было безразлично. Четыре года! Четыре года искупления несуществующего греха!..
Лисонька так плакала, что ничего не могла сказать. Ответил старый князь:
– Елизавета. Ее зовут Елизавета.
– Она жива?
– Да.
– Где она сейчас?
Ответа не последовало. Алексей поднял свечу. Из полумрака выступило помертвелое лицо с закрытыми глазами.
– Отец! Батюшка! – в один голос крикнули брат и сестра.
Поднялась суматоха... И вот так и случилось, что минуло более полугода, прежде чем Лисонька смогла приехать в Любавино.
* * *
Алексей за эти месяцы выдержал с Лисонькой немало баталий, ибо сестра желала как можно скорее объявить Елизавете о его возвращении, а он яростно этому противился. Новое дело, еще одна напасть: оказаться женатым на существе, даже лица которого он не мог вспомнить! На истинной авантюристке без стыда и совести! Ей еще повезло, что обман не вскрылся тотчас: Алексей сам утопил бы ее в Волге, чтобы избавиться от немилой жены, которую он вдобавок считал сестрою.
Лисонька, выслушивая его гневные речи, удивлялась, как брат не понимает: Елизавета спасла их обоих от страшного греха! И если Алексей страдал, то неужели Елизавета все эти четыре года страдала меньше? Она ведь тоже была уверена, что обвенчана с единокровным братом!
– Страдала? – едко усмехнулся Алексей. – Помнится мне, ты говорила, что теперь она зовется графиней Строиловой. Думаю, ни мне, ни другому мужу своему она не больно-то старалась сохранить верность!
Лисонька была уверена, что развратность вдовьей жизни не коснулась сестры. Но в рассказах Елизаветы о прошлом оставалось так много недоговоренного. Могла ли она поручиться перед братом за чистоту чувств и помыслов его венчанной жены? Алексей же твердо решил считать себя человеком свободным, да и все этому теперь благоприятствовало: улучив денек-другой, он все-таки съездил в Нижний, встретился со служителем Успенской церкви (другим – не тем, коего порою вспоминал в кошмарных снах) и узнал, что недавно церковь была взломана и все книги из ризницы украдены.
Алексей едва удержался, чтоб не сплясать прилюдно: путы, его связывающие, упали! В приподнятом настроении он воротился домой и тотчас возвестил это сестре, причем с неким злорадством: мол, судьба сама обо всем позаботилась! Он свободен! Но Лисонька поглядела на него как-то странно, словно бы с сожалением, – и пошла прочь, бросив на прощание:
– Когда б я думала, что таинство церковного брака состоит лишь в записях, рукою человеческой начертанных, я б лучше вокруг ракитового куста венчалась, как язычница, лишь бы по любви!
– Что ты знаешь о любви, – крикнул Алексей запальчиво, – ты – невинное дитя? Была одна женщина... Я встретился с нею среди моря и огня, мы оба были на волосок от смерти, мы любили друг друга час, два, не помню, а потом она исчезла. Не знаю, жива ли она, но буду помнить о ней всегда, и даже после смерти, ибо только с нею я понял, что такое любовь!
Лисонька ушла сердитая, и Алексей так и не понял, слышала ли сестра его слова. Сам же остался озадачен. Конечно, он готов был порою удавиться от несправедливости жизни и не мог не соглашаться с сестрою в одном: он помнил, что ощущал, когда священник произносил роковые слова. Кроме понятной тревоги, сомнений, даже страха, он чувствовал словно бы присутствие сонма незримых существ, собравшихся в маленькой пятиглавой церковке на Ильинской горе со всех концов поистине неоглядного загробного царства. О, они-то, конечно, прозревали своими всевидящими очами всю глубину страданий, на которые обрекаются эти двое, однако знали и другое: истечет время, изойдут многие пути, изольются слезы, сыщутся ответы на все вопросы, минуют горести – и останутся только вечные венчальные узы, на земле и на небесах, в жизни и в смерти связавшие этого мужчину с этой женщиной. Бог весть, может статься, их несчастья иссякли бы куда скорее, если б они раньше задумались о нерушимости данных друг другу клятв!
Алексей долго не спал в ту ночь. Нелегко было признаться даже себе самому, но пришлось: ярость его на эту неведомую Елизавету объясняется не столько ее давним обманом. Его почему-то до глубины души уязвляло, что венчанная жена его могла быть неверна ему и лукава до такой степени, что из выгоды (он ведь не знал иных причин, Елизавета скрыла их даже от Лисоньки) сделалась двоемужницей. «Надеюсь, господь достойно покарал ее!» – подумал он мрачно.
К исходу ночи он понял истоки своей мрачности и злобы. Это была ревность.
Да, он никогда не забудет Рюкийе (не странно ли, что ее настоящее имя тоже Елизавета!), с ней пережито упоение и блаженство, которое не всем дается на земле, и эти пленительные картины, наверное, будут терзать его до смерти, однако жива ли Рюкийе? Она для него потеряна, а с этой неведомой женщиной его связывают особенные узы, она принадлежит ему по праву! Как она посмела выйти за другого?!
Любовь – существо загадочное. Чем больше в ней тайны, тем больше она разгорается. Поэтому не было ничего удивительного в том, что спустя некоторое время гордость оставалась последней преградою, стоявшей на пути Алексея, когда он собирался – и не мог заставить себя собраться – в строиловское имение. Но Лисонька, любившая брата всем сердцем, наконец не выдержала зрелища этого внутреннего раздора и сама отправилась туда, объясняя, что давно пора с сестрою свидеться, а до неприязни Алексеевой ей будто бы и дела нет. Лукавство ее было видно невооруженным глазом, но Алексей сделал вид, что не замечает его. Возможно, и впрямь следует повидаться с этой женщиной и разрешить то состояние неопределенности, в котором оба они пребывают. Ничего, пусть Лисонька произведет разведку, коли ей так хочется!
Однако разведка сия превзошла все ожидания и превратилась для его сестры в настоящее наступление! Лакей, сопровождавший княжну, вернулся в Измайлово с короткой, но яростной запискою, извещавшей, что в Любавине Лисонька обнаружила след убийц Эрика фон Тауберта и мщение пролагает ей путь в Нижний. Алексей и его отец немедленно отправились туда же и оставались в губернском городе весь месяц, пока не получили известия о захвате ватаги Гришки-атамана. История стычки его с графиней Строиловой в имении Алексея Яковлевича Шубина сделалась к тому времени всеобщим достоянием, а потому старый Измайлов велел детям немедля сопровождать себя в Работки, к старому другу и родственнику. Шубин поведал им некоторые подробности недавней баталии, оставшиеся скрытыми от широкой публики, например, то, что Вольного захватили в спальне графини, а потому главным требованием разбойников была именно ее выдача.
Алексей переглянулся с отцом. Одна и та же мысль разом посетила их... и оба порадовались, что она, очевидно, не пришла в голову невинной Лисоньке.
Алексей задумался. Образ этой неведомой жены уже достаточно четко сложился в его воображении. Возможно, будь она ему посторонняя, такая яркая женщина даже имела бы право на его мужское восхищение. Но быть связанным с нею... слуга покорный! Теперь он знал, что всенепременно должен повидаться с графиней Елизаветой Строиловой и прямо сказать ей, что они более не должны иметь друг к другу никакого отношения!
Любавино было рядом. Утром Алексей оседлал коня и зашел к отцу проститься.
– Едешь? – проговорил испытующе старый князь, глядя, как сын похлопывает хлыстом по ноге, как вздрагивают крылья тонко очерченного горбатого носа, отчего лицо его сделалось похожим на лик недоброй птицы.
– Еду, – резко кивнул Алексей. – И надеюсь нынче же все разрешить.
– Умоляю тебя, – тихо сказал Михайла Иваныч, – смотри со вниманием в свое сердце, ибо через сердце проходит единый свет, который может осветить жизнь и сделать ее ясной для твоих очей. Помни эту мудрость! Посмотри на Елизавету, поговори с ней, прежде чем сплеча рубить. Знаю, норовишь ты совершить ошибку, в коей всю жизнь каяться будешь. Не зря, не напрасно судьба вас свела, а что бог соединил – человеку не разлучить!
Алексей вгляделся в лицо отца... и вдруг, к своему изумлению, прочел в нем отсвет той давней, давно угасшей страсти, которая некогда пылала между князем Измайловым и матерью Елизаветы. О господи, какое бесповоротное, роковое стечение событий, переплетение судеб! Как разрешить его?
Он не в силах был и слова молвить. Поцеловал руку отцу – и вышел.
Ехал он неторопливо, невольно отдаляя час встречи, и едва миновал с версту, когда услышал позади конский топот и голос, окликавший его. Остановился, оглянулся и с удивлением узнал Лисоньку, которая, в домашнем платье, растрепанная, сидя в седле по-мужски, нещадно погоняла коня. И как только ей удалось разгорячить этого коротконогого тихохода?!
«С отцом что-то?» – упало сердце, но, увидав улыбку сестры, Алексей немного успокоился.
Осаживая коня, Лисонька вцепилась в край зеленого братниного плаща.
– Дура я глупая! Про самое главное забыла! Помнишь, говорил ты мне о женщине, которую встретил среди моря и огня? Помнишь?
– Ну? – холодно обронил Алексей, не желая сейчас никаких будоражащих сердце воспоминаний, и на Лисонькины глаза от его тона навернулись злые слезы.
– Ну?! – вспыхнула она. – Ну?! Ладно, коли так! Поезжай сам! Сам гляди! Хотела предупредить тебя, чтоб не натворил бед с порога, чтоб задумался – да бог с тобой! Делай как знаешь!
И, заворотив коня, она погнала его прочь с той же быстротой, с какой только что пыталась догнать брата.
Алексей окликал ее, но напрасно. Посмотрел вслед, пожал плечами – и поехал дальше, в Любавино, повторяя самую, пожалуй, сакраментальную фразу во всей истории человеческой, вернее, мужской: «Черт ли поймет их, этих женщин!»
* * *
Как враждебно ни смотрел Алексей на Любавино, не понравиться ему оно не могло. Привязав коня в рощице, примыкавшей к ограде, и оставаясь невидимым, он с интересом следил за жизнью усадьбы. Рабочая суматоха, царившая там, вся, чудилось, подчинена воле невзрачного невысокого человека, стоявшего на крыльце. «Друг, любовник?» – мелькнула неприязненная мысль, но тут же Алексей понял, что ошибался, – это управляющий графини: только управляющий мог так почтительно обнажить голову при виде амазонки, стремительно летевшей по дороге.
Это было великолепное зрелище! Она тоже, как и Лисонька, сидела верхом, но уж ее золотисто-рыжий молоденький жеребчик никак не был тихоходом! Да еще она горячила коня каблуками и кричала во весь голос:
– Эй, Алтан! Эге-гей!
На полном ходу ворвавшись во двор, всадница вздыбила коня у крыльца, к неописуемому восторгу маленькой девочки, которую едва удерживала на руках высокая немолодая женщина с изуродованным лицом и черными яркими глазами, похожая на цыганку.
«Татьяна и Машенька», – отметил мельком Алексей, достаточно осведомленный об обитателях Любавина, и взор его приковался к амазонке.
Шляпа ее свалилась, растрепанные русые пряди закрывали лицо. Князь Измайлов уверял, что она красавица, но сейчас Алексей ничего не мог разглядеть, кроме стройного стана. Он пребывал в странной растерянности, не зная, как действовать дальше. Следовало бы, наверное, показаться, попросить слугу доложить... но он почему-то растерял всю решимость, досадуя, что не послушал отца, предлагавшего уведомить Елизавету письмом или ему самому побывать здесь прежде сына. Да, жаль, что пистолет Эрика фон Тауберта не дал возможности Лисоньке приуготовить Елизавету к этой встрече. Сейчас Алексею почему-то не хотелось врываться в усадьбу, бросать гневные обвинения, требовать ответа... А ведь такая нерешительность была для него внове.
Он и не заметил, как спустились сумерки, как в доме зажглись окна. Ну, если появляться, спохватился Алексей, то сейчас самое время, не то придется так и ночевать под забором или ни с чем ворочаться в Работки. Подошел к коню, уже ступил в стремя – и замер, услыхав неподалеку торопливые шаги.
– Улька! Ульянка! – звала какая-то девушка. – Ты здесь? Ну?
– Тут я, – отозвался сердитый голос. – Чего шумишь?
– Знаешь, Улька, – возбужденно проговорила первая девушка, – ты платочек свой забери от меня. Подарки твои мне без надобности. Не поведу я тебя к барыне, нет, не поведу!
– Чтой-то? – удивилась Улька. – Или ты, Наташка, белены объелась? Уговор дороже денег! Веди!
– Почему ночью, почему тайком? – сердилась Наташка. – Коли тебе так уж надобно, остановила бы ее на дороге, когда она сломя голову носится, пала бы в ножки.
– Будет она из-за меня останавливаться! – усмехнулась Улька. – Нет, Наташка, одно мне спасение: пробраться к ней в опочивальню. Чтоб и ей, и мне деваться было некуда.
– За что она на тебя так разгневана? Велика ли беда – в подоле принести! Ты, что ль, первая, ты последняя?
– Не в том закавыка, что принесла, а в том – откудова! – тихонько усмехнулась Улька. – Нет, Наташка, веди меня в дом! Платок себе оставь и еще бусы вот возьми. Да не думай, не деревянные, не рябиновые – настоящие корольковые . А теперь пошли. Пошли, ну!
Шаги и нерешительный ропот Наташки удалялись по направлению к барскому дому.
Алексей покачал головой. Любопытный разговор он подслушал! И что-то подсказывало: если постоять тут еще, можно и продолжения дождаться. Уж больно напориста эта Улька, в голосе которой звучала столь откровенная неприязнь к своей барыне, что лишь туповатая Наташка могла этого не заметить.
Какое-то неясное чувство, некое смутное опасение заставило Алексея не трогаться с места.
Окна в доме гасли одно за другим. Теперь светилось лишь одно на верхнем этаже. Порою какие-то неясные тени метались перед ним, и Алексей не сомневался: это окно Елизаветы, и сейчас она спорит там с Улькою. Уж точно – спорит! Чем же окончится этот спор?..
Свеча вдруг погасла. Алексей, похлопав коня по шее, быстро пошел к воротам, но приостановился. То же «нечто» подсказывало, что Улька вряд ли пройдет здесь: ворота заперты на ночь, а шуму ей поднимать наверняка не хочется. Скорее она будет уходить по берегу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37