И теперь она молотком крушила лучшее из своего прошлого, тонкий фарфор минувшей жизни. Но как иначе? Это она и пыталась объяснить Эстебану. Алисия увидала очечник Бласа в руках инспектора и выдала себя. Смысл выражения, появившегося на ее лице, был столь же прозрачен, как вода в проклятом стакане, который инспектор держал в руке, сидя среди разбитых и поломанных вещей. До сих пор ее не оставляла спокойная и счастливая уверенность в том, что рядом есть люди, ее соседи, всегда готовые прийти на подмогу, даже в мелочах, — и, собственно, это было необходимое условие для продолжения игры, включающей в себя загадочный сон, книгу Фельтринелли и ангела. Иными словами, игра-головоломка не затрагивала ничего по-настоящему важного, главного в реальном существовании Алисии, не посягала на оборонительные сооружения вокруг ее жизни — они до сих пор оставались неприступными. А теперь ясность и определенность исчезли; она много об этом раздумывала и решила-таки пожертвовать гарантиями стабильности ради рискованной цели — докопаться до истины, если, впрочем, истина вообще существует. Мне жаль, Блас, правда, очень жаль, но вы должны меня понять.
Эстебан хотел было вытащить сигарету из пачки, но человек за пишущей машинкой шепотом остановил его.
— Я был знаком с сеньором Альмейдой, — после некоторой заминки продолжил Блас, и в голосе его прозвучала отрешенность мученика, стоящего перед стаей львов. — Знаком много лет, а свела нас подруга моей соседки Алисии. У нас с ним были кой-какие дела: покупка, продажа часов, бодегонов и так далее, так что встречались мы довольно часто. Я регулярно наведывался в лавку после закрытия. Вчера вечером, уже после половины десятого, мне позвонили, и женский голос попросил срочно зайти к Альмейде, якобы нам надо было спешно покончить с одним делом, которым мы уже давно занимаемся.
— Что это за дело? — резко оборвал его голос Гальвеса.
— Меня удивило, что звонила женщина, — продолжал Блас Асеведо, словно не расслышав вопроса. — Я, конечно, знал, что у Алъмейды есть секретарша и она составляет график его рабочего дня, назначает встречи, но со мной он всегда связывался самолично. Так вот. Я вышел из дома и за двадцать минут добрался до Пуэнте-и-Пельона. Здоровьем я теперь похвалиться не могу, возраст есть возраст, никуда не денешься, но ноги пока меня слушаются, и хожу я прытко. Металлические жалюзи над витриной были чуть приспущены. Внутри было темно, за стеклом горела только маленькая зеленая лампа, она стояла на прилавке. Все указывало на то, что лавка закрыта.
— Вы позвонили? — спросил голос.
— В этом не было нужды, — с обескураживающей естественностью ответил Блас — Когда Альмейда ожидал меня, он оставлял дверь открытой. И я вошел в лавку, как делал это много раз прежде. Внутри царил почти полный мрак, и практически не различались предметы, расставленные по полкам и стеллажам. Свет зеленой лампы придавал всему странный, потусторонний вид.
Сухой землистый голос бросил что-то похвальное по поводу таланта, с каким дон Блас описывает место преступления, — он ведь обрисовал им обстановку, идеальную для самого ужасного злодеяния—именно такого, какое там и произошло. Губы Бласа Асеведо опять дернулись, складываясь в зигзагообразную улыбку мученика, но такой улыбки Алисия никогда прежде у него не видела. Дон Блас признался, что всю жизнь читал детективы и, естественно, не мог не перенять распространенный в них стиль описания места преступления.
— Так вот, — продолжил свой рассказ старик, словно раскручивая историю, накрепко впечатанную в память, когда из раза в раз приходится повторять одни и те же жесты и взгляды, — я тотчас понял, что там что-то не так. Из-за сильной близорукости сперва я заметил лишь кучу каких-то вещей на прилавке; я достал очки из футляра и пригляделся повнимательнее: туда обрушилось содержимое стеллажа, и еще — там лежала мортира с окровавленной ручкой.
— Вы коснулись ее, — припечатал землистый голос. — На мортире обнаружены отпечатки ваших пальцев.
— Да, — согласился Блас, и карие глаза его сверкнули. — Я взял мортиру в руки и поднес к глазам, чтобы проверить, на самом ли деле там была кровь. И тут я сильно занервничал. Опять стал оглядывать разбросанные повсюду вещи, потом повернулся к прилавку. Альмейда лежал на полу, в небольшой луже крови, голова его была как-то неестественно вывернута вправо, как у манекена.
— И что вы сделали?
— Я сильно нервничал. — Ноздри дона Власа трепетали. — У меня задрожали руки, да и сердце уже не то, что раньше… Я уронил очки, но даже не заметил этого. Я убежал, да, убежал. Потому что очень испугался, и со страха мне пришло в голову, что нужно во что бы то ни стало скрыть этот мой визит. Да и кому, собственно, нужно было знать, что я туда ходил?
Наступила тягучая пауза, и пронзительный взгляд Бласа Асеведо с какой-то нечеловеческой настойчивостью пытался пробуравить черную стену мрака, из-за которой до него доносились голоса. Алисия, ломая пальцы, снова и снова повторяла себе, что этот тип, донимающий ее в темноте своими хищными взорами, это изборожденное морщинами лицо, эта седая голова, словно отрезанная от тела конусом света, — ничего общего не имеют с милым старичком, который столько раз утешал и поддерживал ее, умел сделать более светлым вечер и вернуть заблудшие мысли на верную тропку. Она почувствовала движение у себя за спиной, будто кто-то двинул стул или что-то еще. А когда снова зазвучал голос инспектора Гальвеса, похожий на перекатывание сухих глиняных комочков, голос этот находился уже совсем близко и от лампы, и от говорящей головы дона Бласа.
— Вы не ответили на один мой вопрос. Какие именно дела связывали вас с Рафаэлем Альмейдой?
— Я должен повторить свой рассказ?
— Да, повторите.
Карие глаза метнулись в темноту, с трудом продираясь к тому месту, где сидели недоступные для них Алисия и Эстебан.
— Ну что сказать? На нашу пенсию, как известно, особо не разгуляешься. — Дон Блас покачал головой. — Да, совсем не разгуляешься. Особенно если у человека есть кое-какие страстишки. Еще в юности я стал поигрывать в карты, поначалу так, для забавы. А вот когда вышел на пенсию да начал целыми днями маяться без дела, тут я, что называется, на это дело подсел. Вы ведь сами знаете: люди, бывает, все свои сбережения проигрывают, не только мебель, но и квартиру…
— Нет, я не могу в это поверить, — простонала Алисия.
Ее голос в первый раз прорезал темноту, и Блас Асеведо мгновенно направил взгляд в ту сторону, как легавая, которая взяла вдруг возникший след. Губы его изогнулись мясистой дугой.
— А ты поверь, поверь, дочка. — В голосе звучала пародия на былую сердечность. — Я проиграл много, очень большую сумму. У моей жены были кое-какие старинные вещи, драгоценности. И я начал потихоньку их красть из ее комода, а потом заменял поддельными, в десятки раз дешевле, которые заказывал, как только у меня случался хоть небольшой выигрыш. Моим постоянным покупателем стал Рафаэль Альмейда. И он сорвал на этом хороший куш, тут можете не сомневаться, — у жены были украшения, принадлежавшие когда-то самым знатным севильским семьям, высшей аристократии.
— Лурдес ничего не знает. — Алисия начала задыхаться.
— Конечно, не знает, дочка, — ответил Блас Асеведо, обращаясь к черной пелене, из-за которой донесся до него голос Алисии. — Признайся я в своем грехе — это бы ее убило. И, надеюсь, ты тоже не сможешь нанести ей такой удар, у тебя хватит жалости, милосердия.
Холодная змея проползла по спине Алисии: она уловила в словах Власа упрек, он словно выплеснул ей в лицо содержимое своего стакана, — упрек за донос, неблагодарность. Она тоскливо и жадно подумала о сигарете.
— А по какому делу вы явились к Альмейде в тот раз? — гнул свое Гальвес.
— Серебряный столовый прибор, — выдохнул дон Блас, опустив голову и изобразив рукой в воздухе какую-то загогулину. — Он обещал хорошо заплатить. А теперь извините, но больше на эту тему мне толковать не хочется.
Инспектор Гальвес вывел Алисию и Эстебана из кабинета. Их словно оглушило ударом грома, даже уши заложило. Яркий свет, горевший в коридоре, хлестнул по глазам, и оба одновременно опустили взгляд в пол. Потом оба разом полезли в карманы за сигаретами. Рука Гальвеса с зажигалкой протянулась к Алисии, потом к Эстебану, потом та же рука почесала лысый затылок. Они медленно направились к автомату с кофе, и ни один из троих не отваживался нарушить молчание. Эстебан бросил рассеянный взгляд в окно и убедился, что неряшливый мелкий дождь снова кропил стекла.
— Хорошо, — выдохнул наконец инспектор, когда они поравнялись с искусственными папоротниками, — на первый взгляд дело вполне ясное. Ваш сосед Блас отдал прибор Альмейде, а тот все никак не хотел платить, тянул с деньгами. Блас пришел в лавку в час, когда, как он знал, антиквар бывает один, и убил его, чтобы забрать долг. Но тотчас испугался содеянного и убежал, обронив при этом очечник. Секретарша Альмейды, которую мы уже допросили, показала: в указанный вечер она не звонила дону Бласу, у нее был выходной, кроме того, как установлено, из лавки вообще никто не звонил по такому номеру. Все вроде бы укладывается в элементарную схему убийства из корыстных побуждений. Но мне что-то никак не верится в такое объяснение.
— Почему? — спросил Эстебан, доставая монету в десять дуро; за эти деньги он мог получить в автомате только эспрессо.
Инспектор с шумом выпустил воздух, и от сильной струи губы его мелко задрожали. Зажав сигарету в углу рта, он сунул в автомат монету в сто дуро.
— Лучше возьмите капуччино, — посоветовал он. — Эспрессо здесь просто отвратительный. Вы спросили «почему?» и продолжаете ломать комедию. Отлично, вы оба по-прежнему считаете меня недоделанным придурком, но у каждого из нас своя гордость. И вот я вас спрашиваю: зачем, собственно, мне понадобилось приглашать вас на допрос? Не знаю, убил Блас этого антиквара или нет, но одно у меня не вызывает сомнений: причина конечно же не сводится к денежным разборкам. Ведь тогда остается непонятным, зачем вырвали страницу из антикварного ежегодника и что за женщина звонила Бласу, чтобы впутать его в это преступление?
— Если он не врет. — Эстебан поболтал в стакане жидкость грязного цвета, выплюнутую машиной.
— Разумеется, если он не врет, — Взгляд Гальвеса накалился до достаточно неприятной температуры, и Алисия почувствовала тревогу. — Но я нутром чую: он говорит правду. И что-то мне подсказывает: эта смерть связана с тем убийством, которое произошло несколькими днями раньше, с убийством каталонского старьевщика Бенльюре. Он ведь погиб в подъезде, где живет Асеведо. Да и вы, Алисия, тоже там живете.
Разумеется, не одна она усмотрела здесь странные совпадения, не только Эстебан попытался связать концы с концами. Перед глазами Алисии непонятно откуда выплыла картинка, как на фотопластинке, опущенной в проявитель. Некая фигура, многоугольник… Но узнать окончательные очертания все еще было трудно.
Инспектор бросил что-то язвительное по поводу кофе и распрощался, пообещав: они непременно встретятся снова. Что касается Бласа, то, скорее всего, судья отпустит его под залог. Алисия и Эстебан вышли на улицу. Дождь уже прекратился, но небо было заляпано пухлыми красноватыми тучками. Они решили пройтись пешком.
— Каких только совпадений не бывает! — Эстебан захлопал глазами. — Оказывается, дон Блас Асеведо давным-давно знаком с антикваром, о чем мы даже не подозревали. И он признается в этом лишь тогда, когда у него не остается другого способа объяснить свое присутствие в лавке.
— Но ведь понятно, почему он это скрывал.
— А правда, что их познакомила твоя подруга?
— Я понятия об этом не имела.
Они молча топали по лужам. Светящаяся вывеска какой-то забегаловки отражалась в маленьком озерке посреди тротуара, опрокинувшись вверх ногами и зыбко мерцая.
— Алиби Бласа слишком примитивно, — пробормотал Эстебан, когда они поравнялись с уже закрытым заведением. —Слишком логично, чтобы ему доверять. Готов спорить: он оставил там очки ex profeso. Помнишь «Украденное письмо»?
—Что? — вздрогнула от неожиданности Алисия.
— Нельзя забывать классиков, детка: Эдгар По, рассказ про украденное письмо, которое, как выяснилось в конце, лежало на камине или на столе, точно не помню.
— Ах да! Ну и что?
— Давай вспомним, рассказ начинается рассуждением о двух детях, которые загадывают друг другу загадки: сколько камешков зажато в кулаке у соперника? Первый мальчик сначала прячет два камешка. Во второй раз он не знает, сколько камешков ему лучше спрятать. Он прикидывает, каким будет ход мысли товарища: наверняка тот решит, что спрятан один камешек, потому что два уже было прежде, не будет же он таким дураком, чтобы повторять то же число. Иными словами, тут подходит расчет, так сказать, возведенный в квадрат: противник думает, что он спрячет один камешек, значит, он спрячет два, как и в первый раз, хотя это и выглядит глупостью. Такое вот рассуждение от противного. Именно так поступил Блас.
— Ты уверен? — Алисия глянула на него взглядом умирающей дивы.
— Да, уверен, конечно, уверен! — Эстебан остановился рядом с местом, где под куском картона похрапывал бездомный. — Как проще всего добиться, чтобы с тебя сняли подозрения? Оставить побольше веских улик против себя же самого. Блас убил этого типа, убил за то, что он имел информацию о да Алпиарсе и ангеле.
Алисия вскипела:
— Эстебан!
— Да, да. — Он сунул в рот очередную сигарету. — Сон помог тебе, Алисия, проникнуть в мрачную тайну некоей секты. А члены этой секты живут в твоем же подъезде. Соседи сверху подслушивают, Нурия прячет ангела, Лурдес приносит снотворное зелье, кто-то, воспользовавшись твоим ключом, устраивает погром у тебя в квартире. Бенльюре каким-то непостижимым образом — но тоже через твой сон — узнает о твоем существовании и хочет отдать тебе ангела. Бенльюре следил за тобой, хотел что-то сообщить. Его убивают, но он успевает передать нам скульптуру. А мы между тем собираем надписи с пьедесталов разных ангелов. Члены секты наблюдают за нами. Они — хотя я понятия не имею, кто такие эти «они», — стоят за нашей спиной и отлично осведомлены о каждом нашем шаге. Они постоянно оставляют нам знаки, но обязательно дают при этом понять, что мы обнаруживаем знаки с их ведома — потому что им так захотелось. Книга, убранная с нужной полки, отыскивается; Бенльюре гибнет, но ангела нам вручает; антиквара убивают, но лишь после того, как он помогает нам получить надпись на пьедестале четвертого ангела и сообщает, где находится первый. Короче, они хотят, чтобы мы разгадали загадку.
— Для чего?
— Не знаю, но они потихоньку подталкивают нас вперед. Надо и впрямь разгадать тайну и посмотреть, в чем тут дело. Мы оказались внутри фигуры, Алисия, и бежать поздно.
Что правда, то правда. Тут не поспоришь. Ее, Алисию, окружили, загнали в клетку и заперли, пути на свободу оттуда нет. Чтобы хотя бы попытаться выбраться, надо покорно подчиниться правилам игры, отдать себя на волю враждебного морского течения и посмотреть, на какой берег предусмотрена высадка десанта. Эстебан, печатая по-военному широкие шаги, зажав во рту сигарету, пересекал площадь Дуке. Потом остановился под омытым дождем памятником Веласкесу.
— Наверное, тебе лучше на время покинуть свою квартиру, — сказал он. — Ты могла бы пожить с нами, с мамой и со мной.
— По-моему, это не самая блестящая из твоих идей. — Алисии было неприятно снова мусолить надоевший вопрос — Лучше я поживу дома, и посмотрим, что будет.
— Это из-за мамы или из-за меня?
— Хватит, Эстебан.
Рано или поздно все равно придется сделать выбор, что-то переменить в своей жизни и решить, какой дорогой идти дальше, потому что Эстебан с дикой силой вцепился в руку, которую она бездумно ему протянула. Это случилось в ту ночь, когда ей важнее было почувствовать себя убаюканной, нежели размышлять о бесчисленных тропинках, на которые разветвляется жизнь. Но теперь что-то притаившееся у нее внутри, в районе диафрагмы, приказывало немедленно прогнать прочь этого дублера, раз и навсегда отказаться от мысли заменить Пабло на более молодого и даже более влюбленного мужчину; но разум — вернее, самая светлая и лучше всего обустроенная комнатка в ее голове — настойчиво советовал не отдергивать уже протянутую руку, ведь нынешнее отвращение может быть преодолено в будущем, в том будущем, что связано с расплывчатой утопией, которой тешит себя ее страх. Они простились под вспышки, возвещающие новую грозу. Лицо Веласкеса казалось не то восковым, не то фарфоровым. Эстебан, дошагавший уже почти до угла Ла-Чампан, издали показался Алисии торопливой и несчастной черепашкой.
8
Тут она и вправду заглянула в колодец
Тут она и вправду заглянула в колодец, почувствовала, как дрожат пальцы, прижатые к закраине, а живот подводит, словно при падении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31