И кто знает, то ли услыхали и узнали чуры Микулу, то ли свежим ветром пахнуло от раскрытой двери, но только огонь в очаге сразу ожил, полыхнул, желто-красные языки поднялись над углями.— А как живет род наш? — спросил Микула, усевшись у очага.— Все, как было… Нет рода.— А братья Бразд и Сварг?— Бразд теперь не брат нам… Посадник княжий, новый терем выстроил…— Видел. Ладный терем. А брат Сварг?— Что Сварг? В старой его корчийнице десятки холопов Работают, да еще одну поставил у дороги на Остер.— А другие родичи наши? — Все дальше и дальше люди от людей. — Почему же, Виста?— У кого земля и гривны, у того сила и правда, только у нас никогда ничего не было.И тут Виста спросила у Микулы, поглядывая на котомку, лежавшую на полу неподалеку от очага:— А ты, Микула, принес что-нибудь?Он даже не понял, о чем она спрашивает.— Ты о чем говоришь?— Что у тебя в суме, — задыхаясь, спрашивала она, — гривны, золото, серебро, богатство?Микула посмотрел на нее, словно не узнавая.— Богатство? О, как же, есть, вон оно, в котомке.— И мне можно взять, посмотреть?— Смотри, смотри!Она торопливо схватила и развязала котомку, принялась все из нее выкладывать.— Сорочка? Да ведь она вся в крови… И ноговицы… Опять кровь! А это что? Какие-то семена?— Дань взял, — усмехнулся Микула. — Это гречиха. Виста растерянно опустила руки.— А где же… где же, Микула, — спросила она, — золото, серебро?— Не знаю, где оно, — тихо произнес Микула. — Не нашел. После короткого молчания он добавил:— Что там богатство?! Вот был я в Киеве, искал дочку нашу Малушу… Нет ее, Виста! Весной умерла… В Днепре утонула…Он взял из котомки несколько зерен гречихи, бросил их в огонь:— За упокой ее души.Виста заплакала, как плачут дети, безутешно, навзрыд…
5
Вскоре Микула побывал у брата своего Бразда. Любеч невелик, куда ни пойди — его терема не минуешь, не хотел бы идти, так все равно княжий посадник позовет.— Слыхал, слыхал, что воротился ты с брани, Микула, -отгоняя псов от ворот, говорил Бразд. — Что же ко мне так долго не шел? Загордился?— С чего бы я стал гордиться, брат? — ответил на это Микула. — И чем?— А кто тебя знает? Мы здесь на земле сидим, а ты воин… Пойдем-ка в дом.Они вошли в терем, где в это время топила печь жена Бразда Павлина. Микула поздоровался с ней, но молчаливая, всегда словно чем-то недовольная Павлина почти не ответила на его приветствие. Пришли со двора три сына Бразда — Гордей, Самсон и Вавила. Микула их даже не узнал; недавно были дети, от земли не видать, а теперь высокие, жилистые, сильные, как и их отец.— Сыны у тебя, вижу, могучие, — сказал Микула. — Растут, вернее, уже выросли.— А как же! — засмеялся Бразд. — Так оно и идет на свете: одни протягивают ноги, другие идут по дороге, одно погибает, другое вырастает… А сыны у меня и в самом деле могучие.— В отца пошли, — засмеялся и Микула.— А что ж, — согласился Бразд. — Должно быть, так и есть, в меня, в отца.Сыновья недолго пробыли в тереме — они, как видно, всегда появлялись тут, когда кто-нибудь приходил к отцу, -охранить его, защитить. А сейчас они, увидев, что к отцу пришел его брат Микула, сразу вышли: родной дядя не возбуждал в них любопытства. Исчезла из терема и Павлина: не хотела угощать брата Микулу.— Где же ты побывал? — полюбопытствовал Бразд. — Куда ходил?— Зачем спрашиваешь? — махнул рукой Микула. — Сам знаешь, когда-то и ты ходил на брань, ныне я побывал, а предки наши, брат, всю жизнь не слезали с коней…Упоминание о предках, как видно, не понравилось Бразду, и он сердито махнул рукой:— Не слезали с коней? Так это когда было?! К чему бы я ныне стал сидеть на коне? Ты расскажи лучше о себе. Я слыхал, что сеча с ромеями была большая, нам тут тоже пришлось потерпеть: давали князьям волов, коней, хлеб… и людей не раз давали…— Великие брани были над Дунаем, — вздохнул Микула. -Не знаю, как и выстояли… Вместе бились болгары и мы. Но выстояли, не посрамили Русской земли, только лишились князя Святослава…— Что ж, князю честь и слава, — спокойно произнес Бразд. — Теперь у нас Ярополк. Достойный князь, Святославич… На столе киевском сидит твердо, вся земля его слушается… А ты как, Микула, будешь теперь служить в дружине Ярополка или возьмешь рало вместо меча?— Мой меч ходит там, где враги земли нашей, а тут, в доме отцов, возьму рало.— Что ж, — сказал Бразд, — хорошо сделаешь. Уж мы, княжьи люди, теперь землю рассудим… А ты сам где думаешь рало водить, на княжей земле или на своей?— Где же теперь земля княжья, а где моя?— Как велит закон, княжье всегда остается княжьим. Что принадлежало Ольге, стало Святославовым, от Святослава перешло к Ярополку. А ты ступай туда, где и раньше был.— Перед бранью, — вздохнул Микула, — пахал я над Днепром, в песках.— Оставайся и ныне там. Княжьи земли выше по Днепру, там и знамена стоят.Братья помолчали. Микула собрался уходить.— А ты не забыл, брат, — неожиданно сказал Бразд, — что перед самой бранью брал у меня купу?— Купу у тебя? Но ведь ты сам тогда говорил, что эта купа не от тебя, а от князя. А я, брат, князю Святославу служил, пока сил хватало, кровь вместе с ним за землю Русскую проливал. Слышишь, Бразд, я в последнюю ночь перед смертью князя сидел рядом с ним, беседовал, и он меня благодарил за все, так неужто же я купу не отработал?— Не знаю, что ты делал на поле брани и о чем говорил с князем Святославом. Не знаю и того, какую дань золотом и серебром привез ты с брани… Что не мое, то не мое…— Золото с брани? Опомнись, брат, что ты говоришь? Да неужто ты думаешь, что я ходил на брань ради золота и ради него стоял плечом к плечу с князем Святославом?— А чего ради ходил ты на рать?— Если бы ты знал, ради чего я ходил! — с болью ответил Микула. — Но раз ты так спрашиваешь, я сам уж не знаю, зачем ходил.— Оставим этот разговор, — сурово сказал Бразд.— Брат!— Я тебе не только брат, но и посадник княжий. Ты взял у меня в купу коня, жита три четверика, новое рало… Окажу милость, как велит князь Ярополк: за то время, что был на рати, урока не возьму, а весной ты должен возвратить купу Не сумеешь сразу — будешь платить оброк, не вернешь купу не отработаешь оброка — холопом станешь на княжьем дворе, Микула молчал.— И не гневайся на меня, брат, — добавил Бразд. — Рус-ская земля нынче не та, что прежде. Князь князю уже не* брат, хотя они и одного рода. Что же делать нам, простым людям? Кто сумеет — раздобудет, неумелый — все потеряет… Так говорит князь, так и Бог велит.Микула пристально посмотрел на брата.— Ты, значит, христианин?— Христианин, — гордо ответил Бразд. — Разве моя вера хуже твоей? Посмотрим, брат, как помогут тебе твои боги!
6
Ходил Микула и к брату Сваргу. Шел с тяжелым сердцем -после встречи с Браздом все вспоминал ночь после похорон отца, когда остались они, три сына Анта, в отцовском доме и когда оба брата, и Бразд и Сварг, брали его за горло, требовали раздела наследства. Нет, что Бразд, что Сварг — его недруги, ввек не пошел бы к ним, да разве обойдешь в Любече терем посадника или корчийницу?Впрочем, брат Сварг встретил Микулу совсем иначе, чем Бразд. Идя через выгон к опушке леса, где стояла корчий-ница, увидел Микула брата. У него все было как раньше: черная от копоти корчийница стояла у самого леса, над нею вился синий дымок, где-то внутри стучали два молота, брат Сварг искал что-то среди железного хлама на дворе. Он издали увидел человека, медленно направлявшегося в сторону корчийницы, приложил ладонь к глазам, присмотрелся.— Неужели Микула? — промолвил Сварг, когда Микула приблизился.— Он и есть, — отозвался Микула.— Челом тебе, брат, челом! — радостно воскликнул Сварг и быстро пошел навстречу брату. Обнял его, даже поцеловал.Микула ответил на его приветствие и сам обнял брата, поцеловал, хотя, правду говоря, был очень удивлен и целовал Сварга холодными устами.— Пойдем же в дом, брат Микула! — говорил Сварг. — Дай посмотреть на тебя, какой ты стал. Смотри-ка, ей-ей, ты выглядишь лучше, выровнялся как-то, словно помолодел! Нет, брат Микула, ты теперь настоящий дружинник княжий!Корчийница брата Сварга только издали казалась такой же, как раньше. На самом же деле к ней сзади было теперь пристроено несколько клетей, рядом с корчийницей с одной стороны Микула заметил землянки, возле которых ползали голые ребятишки, еще несколько землянок было с другой стороны, а в самом лесу, спрятавшись от людских глаз, высился огражденный острым частоколом терем, где, услыхав голоса, надрывались псы. Это было целое лесное гнездо, не один Сварг жил здесь, с ним было множество людей.Они стали показываться: два кузнеца вынырнули из черной тьмы корчийницы, старые, черные от дыма, с высохшими бледными лицами. Из дверей выглядывало несколько юношей, тоже худых, бледных; из землянок вылезали и глазели женщины.— Вижу, узнаешь, — говорил Сварг. — Работаем, Микула, что поделаешь, раньше ковали мечи, а теперь — рала, когда-то работал один, ныне людей на помощь зову. Сколько всякого железа надо перековать, а годы не те, сам, сколько ни бейся, всего не переделаешь. Да что ж это мы стоим, пойдем в терем, там и побеседуем.К терему, однако, подступиться было нелегко. Как только Сварг отпер ворота и вошел во двор, на них кинулись огромные псы.— А, сгиньте, проклятые, сгиньте! — закричал Сварг, схватил какую-то дубину, бросился на собак, но одна из них все же успела изловчиться, подскочила к Микуле, яростно щелкнула зубами и оторвала клок ноговицы.— Ну и псы! — говорил Сварг в сенях, куда едва проникал свет сквозь решетчатое оконце. — Как звери, ей-ей, сущие звери. Что же ты стоишь, вот сюда, сюда иди, брат Микула!Окна в тереме Сварга были тоже забраны решетками, внутри находился не очаг, а печь, посередине стоял большой стол, на нем корчага с вином, хлеб, разная еда.— Ну, как же ты, брат? — спросил Сварг, когда они уселись за стол.— Я? — искренне удивился Микула. — Что я? Каким ушел из села, таким и вернулся.Сварг отнесся к словам Микулы не так, как Бразд, его они не удивили.— Так я и знал! — сказал он. — Не там была брань, куда ты ходил…Микула изумленно посмотрел на брата.— И ныне есть, — усмехнулся Сварг, — и хазары, и черные булгары, и печенеги, и ромеи, и ссоримся мы с ними со всеми, но самая тяжкая брань здесь, на земле нашей: человек идет на человека.— Кто же идет и против кого? — тихо спросил Микула.— А вот, — не раздумывая, отвечал Сварг, — Кожема в Ос-тре, Бразд в нашем Любече и много еще таких, как они, взяли у князей и друг у друга всякого рода пожалованья — земли и леса, озера и реки, все в их руках.Микула от души удивился, что Сварг стал ныне врагом Бразда, и Сварг это сразу заметил.— Не удивляйся, не удивляйся, Микула, — сказал он. -Ты думаешь: с чего это Сварг сетует на Бразда, вот же у него и терем есть, и корчийница, и смерды работают на его дворе? Но ведь у меня, — с обидой закричал Сварг, — нет того, что есть у Бразда, земель и лесов, а без них человек — ни что… Корчийница, — задумчиво продолжал он, — о, я думал когда-то, Микула, что если у меня есть корчийница, то есть все — золото, серебро. Но я забыл, что вдобавок к корчийни-це нужно еще иметь руду, лес, дерево. Да и зачем, скажи, стал бы я думать об этом, когда берега Днепра, где я брал руду, рубил лес, все это было мое, твое, людское. А теперь сунулся я брать на берегу руду, а там знамена… Чьи берега? — князя, Кожемы, Бразда… Бросился я в лес — знамена. Чей лес? Князя, Кожемы, Бразда… Так вот князья, Кожема и Бразд обогнали меня, все себе да себе, а мне… Помнишь, в ту ночь, когда мы делили отцовское наследство, Бразд говорил: «Возьми, брат Сварг, разную кузнь, ты ведь ее любишь…» Я и взял кузнь, кую теперь, а все богатство у Бразда.Микула раскатисто, громко засмеялся.— Ты чего смеешься? — спросил его Сварг.— Как же мне не смеяться, — откровенно ответил тот, — пришел я, походил по Любечу, думал, что только я выродок, что ты, брат Сварг, живешь в согласии с Браздом…— Нет! — крикнул Сварг, ударил по столу кулаком. — Нет уже ныне братьев. Богатый богатому ныне даже враг.— Вижу! — с горечью промолвил Микула. — Трое было нас у отца Анта, и двое доселе шли против одного. Ныне же все трое стали уже врагами…— Не говори так, — перебил его Сварг. — Кто же тебе враг?— Купу я до брани взял у Бразда, думал, что кровью оплатил ее. А он говорит: «Отдавай!» Чем же я стану отдавать ему эту купу?— Ха-ха-ха! — рассмеялся Сварг. — А ты ему купы не отдавай!— Тогда я стану обельным холопом у брата.— А что за купу ты брал у него? — полюбопытствовал Сварг.— Коня, рало, три четверика жита.Сварг, шевеливший губами, пока Микула перечислял взятое, сразу выпалил:— Две гривны кун и пять резан…— Не понимаю, — произнес Микула.— Зато я понимаю, — сердито сказал Сварг.Он встал, пошел в клеть, долго там бренчал чем-то, воротился и положил на стол четыре золотых слитка и десять резаных кусочков серебра.— Возьми, — сказал Сварг.— Зачем?— Две гривны кун и пять резан отдай Бразду.— Погоди, Сварг! Как же это, пошто даешь ты мне эти гривны и резаны?— Я тебе ничего не даю, а только одалживаю. Ты меня не бойся, не бойся, — положил руку на плечо Микуле Сварг. -Придешь ко мне, поможешь, сделаем что-нибудь.— Нет, — ответил Микула. — У тебя ли, у Бразда ли купу брать, все равно… Теперь я вижу, куда нас завела брань…
7
Микуле приснился отец Ант. Это было так просто и обычно. Микула часто видел во сне Анта. Тот вел с ним разговоры, что-то советовал, против чего-то предостерегал, и Мику-лу это не тревожило. Значит, душа отца, старейшины рода Анта, думал он, не ушла, как души всех предков, из хижины, а живет под очагом, поздно ночью просыпается, летает над огнем и по всей хижине, беседует с ним. Микула не видел ничего удивительного в таких снах и даже радовался, что души предков его не забывают.И в эту ночь Микулу встревожил не сон. Поговорила с ним душа Анта и ушла. В очаге тлел красный жар, в полутьме на стене выступили висящие на колышках меч, щит, лук. Завернувшись в потертую меховую шкуру, спала на помосте Виста. В хижине было тихо, спокойно. Спать, только спать!…Но неспокойно было на душе Микулы. Он долго сидел, почесался, лег, попробовал заснуть — и не мог. Тогда Микула осторожно, чтобы не разбудить Висту, поднялся с помоста, постоял у очага, потом тихо, босиком, в одной сорочке и ноговицах, прошел по полу, открыл дверь, вышел во двор. Почему так случилось, кто знает? Только Микула постоял немного посреди двора, потом пошел, пошел, взобрался на вал городища и направился к курганам, под которыми покоились старейшины рода Ант, Улеб и далекий прапрадед -старейшина-витязь Воик.Была теплая ночь, высоко в небе висел месяц, он уже был на ущербе: Перун с трезубцем в руках наступал на духов тьмы, на злые силы, край месяца был словно присыпан пеплом.На земле было тихо, в зеленом свете месяца темнел, словно длинный ряд пчелиных колод, Любеч, там не светилось ни одного огонька, с левой стороны широкой подковой чернел лес, где-то среди деревьев мигал огонек в корчийнице брата Сварга, оттуда доносились удары двух молотков — все кует и кует Сварг лемехи, мечи, лемехи, мечи…Справа от Микулы текли воды Днепра. Микула даже вздохнул — дивно хорош был в этот поздний ночной час Днепр, полноводный, с мощным течением, широкий, голубой в свете месяца. Где-то в ночной тиши послышался удар и всплеск, должно быть, вскинулся сом. Неподалеку на водной глади что-то зарябило: это из глубины выплывают стаями, останавливаются, смотрят сквозь толщу воды на месяц огромные рыбы. Воды Днепра текут и текут среди берегов, темные леса стоят над ними, туманами покрыта даль.Не один Микула любовался этой прекрасной ночью. В темноте увидел он витязя их рода — старейшину Воика. Он стоял, окаменевший воин в шлеме, броне, с мечом у пояса, на кургане над Днепром так давно, что не только ноги, но и руки вросли, вгрызлись в землю, весь он оброс травой, зеленоватый мох, затянув все трещины в камне, обволок его, словно платном.Только лицо воина было чистым, ясным — таким, должно быть, было оно и при жизни, таким вытесали его когда-то мастера-каменотесы: широко открытые глаза, брови словно стрелы, большой, широкий у окончания нос, толстые, выпяченные губы. Задумчиво глядел он на Днепр, заливы, луга, леса. И Микула даже обрадовался, что смотрит на прекрасный мир вместе с древним старейшиной-витязем. Глава вторая 1
Василеве Восточной Римской империи Иоанн Цимисхий (Цимисхий — маленький (арм,).) болел тяжко и давно. С тех пор как он вернулся из далекого похода в Азию, страшная, неумолимая болезнь разрушала и разрушала его тело. Император не мог есть, лишился сна, высох. Удивительно было, как еще он живет на свете.От императора почти не отходила жена его василисса Фе-одора, проэдр, постельничий Василий, не выходил из Большого дворца дни и ночи. К императору приводили лучших врачей Константинополя, их везли из далекой Сирии, Венеции, Амальфи, но они не могли понять причины болезни императора, а потому и не знали, какими лекарствами и снадобьями нужно его врачевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
5
Вскоре Микула побывал у брата своего Бразда. Любеч невелик, куда ни пойди — его терема не минуешь, не хотел бы идти, так все равно княжий посадник позовет.— Слыхал, слыхал, что воротился ты с брани, Микула, -отгоняя псов от ворот, говорил Бразд. — Что же ко мне так долго не шел? Загордился?— С чего бы я стал гордиться, брат? — ответил на это Микула. — И чем?— А кто тебя знает? Мы здесь на земле сидим, а ты воин… Пойдем-ка в дом.Они вошли в терем, где в это время топила печь жена Бразда Павлина. Микула поздоровался с ней, но молчаливая, всегда словно чем-то недовольная Павлина почти не ответила на его приветствие. Пришли со двора три сына Бразда — Гордей, Самсон и Вавила. Микула их даже не узнал; недавно были дети, от земли не видать, а теперь высокие, жилистые, сильные, как и их отец.— Сыны у тебя, вижу, могучие, — сказал Микула. — Растут, вернее, уже выросли.— А как же! — засмеялся Бразд. — Так оно и идет на свете: одни протягивают ноги, другие идут по дороге, одно погибает, другое вырастает… А сыны у меня и в самом деле могучие.— В отца пошли, — засмеялся и Микула.— А что ж, — согласился Бразд. — Должно быть, так и есть, в меня, в отца.Сыновья недолго пробыли в тереме — они, как видно, всегда появлялись тут, когда кто-нибудь приходил к отцу, -охранить его, защитить. А сейчас они, увидев, что к отцу пришел его брат Микула, сразу вышли: родной дядя не возбуждал в них любопытства. Исчезла из терема и Павлина: не хотела угощать брата Микулу.— Где же ты побывал? — полюбопытствовал Бразд. — Куда ходил?— Зачем спрашиваешь? — махнул рукой Микула. — Сам знаешь, когда-то и ты ходил на брань, ныне я побывал, а предки наши, брат, всю жизнь не слезали с коней…Упоминание о предках, как видно, не понравилось Бразду, и он сердито махнул рукой:— Не слезали с коней? Так это когда было?! К чему бы я ныне стал сидеть на коне? Ты расскажи лучше о себе. Я слыхал, что сеча с ромеями была большая, нам тут тоже пришлось потерпеть: давали князьям волов, коней, хлеб… и людей не раз давали…— Великие брани были над Дунаем, — вздохнул Микула. -Не знаю, как и выстояли… Вместе бились болгары и мы. Но выстояли, не посрамили Русской земли, только лишились князя Святослава…— Что ж, князю честь и слава, — спокойно произнес Бразд. — Теперь у нас Ярополк. Достойный князь, Святославич… На столе киевском сидит твердо, вся земля его слушается… А ты как, Микула, будешь теперь служить в дружине Ярополка или возьмешь рало вместо меча?— Мой меч ходит там, где враги земли нашей, а тут, в доме отцов, возьму рало.— Что ж, — сказал Бразд, — хорошо сделаешь. Уж мы, княжьи люди, теперь землю рассудим… А ты сам где думаешь рало водить, на княжей земле или на своей?— Где же теперь земля княжья, а где моя?— Как велит закон, княжье всегда остается княжьим. Что принадлежало Ольге, стало Святославовым, от Святослава перешло к Ярополку. А ты ступай туда, где и раньше был.— Перед бранью, — вздохнул Микула, — пахал я над Днепром, в песках.— Оставайся и ныне там. Княжьи земли выше по Днепру, там и знамена стоят.Братья помолчали. Микула собрался уходить.— А ты не забыл, брат, — неожиданно сказал Бразд, — что перед самой бранью брал у меня купу?— Купу у тебя? Но ведь ты сам тогда говорил, что эта купа не от тебя, а от князя. А я, брат, князю Святославу служил, пока сил хватало, кровь вместе с ним за землю Русскую проливал. Слышишь, Бразд, я в последнюю ночь перед смертью князя сидел рядом с ним, беседовал, и он меня благодарил за все, так неужто же я купу не отработал?— Не знаю, что ты делал на поле брани и о чем говорил с князем Святославом. Не знаю и того, какую дань золотом и серебром привез ты с брани… Что не мое, то не мое…— Золото с брани? Опомнись, брат, что ты говоришь? Да неужто ты думаешь, что я ходил на брань ради золота и ради него стоял плечом к плечу с князем Святославом?— А чего ради ходил ты на рать?— Если бы ты знал, ради чего я ходил! — с болью ответил Микула. — Но раз ты так спрашиваешь, я сам уж не знаю, зачем ходил.— Оставим этот разговор, — сурово сказал Бразд.— Брат!— Я тебе не только брат, но и посадник княжий. Ты взял у меня в купу коня, жита три четверика, новое рало… Окажу милость, как велит князь Ярополк: за то время, что был на рати, урока не возьму, а весной ты должен возвратить купу Не сумеешь сразу — будешь платить оброк, не вернешь купу не отработаешь оброка — холопом станешь на княжьем дворе, Микула молчал.— И не гневайся на меня, брат, — добавил Бразд. — Рус-ская земля нынче не та, что прежде. Князь князю уже не* брат, хотя они и одного рода. Что же делать нам, простым людям? Кто сумеет — раздобудет, неумелый — все потеряет… Так говорит князь, так и Бог велит.Микула пристально посмотрел на брата.— Ты, значит, христианин?— Христианин, — гордо ответил Бразд. — Разве моя вера хуже твоей? Посмотрим, брат, как помогут тебе твои боги!
6
Ходил Микула и к брату Сваргу. Шел с тяжелым сердцем -после встречи с Браздом все вспоминал ночь после похорон отца, когда остались они, три сына Анта, в отцовском доме и когда оба брата, и Бразд и Сварг, брали его за горло, требовали раздела наследства. Нет, что Бразд, что Сварг — его недруги, ввек не пошел бы к ним, да разве обойдешь в Любече терем посадника или корчийницу?Впрочем, брат Сварг встретил Микулу совсем иначе, чем Бразд. Идя через выгон к опушке леса, где стояла корчий-ница, увидел Микула брата. У него все было как раньше: черная от копоти корчийница стояла у самого леса, над нею вился синий дымок, где-то внутри стучали два молота, брат Сварг искал что-то среди железного хлама на дворе. Он издали увидел человека, медленно направлявшегося в сторону корчийницы, приложил ладонь к глазам, присмотрелся.— Неужели Микула? — промолвил Сварг, когда Микула приблизился.— Он и есть, — отозвался Микула.— Челом тебе, брат, челом! — радостно воскликнул Сварг и быстро пошел навстречу брату. Обнял его, даже поцеловал.Микула ответил на его приветствие и сам обнял брата, поцеловал, хотя, правду говоря, был очень удивлен и целовал Сварга холодными устами.— Пойдем же в дом, брат Микула! — говорил Сварг. — Дай посмотреть на тебя, какой ты стал. Смотри-ка, ей-ей, ты выглядишь лучше, выровнялся как-то, словно помолодел! Нет, брат Микула, ты теперь настоящий дружинник княжий!Корчийница брата Сварга только издали казалась такой же, как раньше. На самом же деле к ней сзади было теперь пристроено несколько клетей, рядом с корчийницей с одной стороны Микула заметил землянки, возле которых ползали голые ребятишки, еще несколько землянок было с другой стороны, а в самом лесу, спрятавшись от людских глаз, высился огражденный острым частоколом терем, где, услыхав голоса, надрывались псы. Это было целое лесное гнездо, не один Сварг жил здесь, с ним было множество людей.Они стали показываться: два кузнеца вынырнули из черной тьмы корчийницы, старые, черные от дыма, с высохшими бледными лицами. Из дверей выглядывало несколько юношей, тоже худых, бледных; из землянок вылезали и глазели женщины.— Вижу, узнаешь, — говорил Сварг. — Работаем, Микула, что поделаешь, раньше ковали мечи, а теперь — рала, когда-то работал один, ныне людей на помощь зову. Сколько всякого железа надо перековать, а годы не те, сам, сколько ни бейся, всего не переделаешь. Да что ж это мы стоим, пойдем в терем, там и побеседуем.К терему, однако, подступиться было нелегко. Как только Сварг отпер ворота и вошел во двор, на них кинулись огромные псы.— А, сгиньте, проклятые, сгиньте! — закричал Сварг, схватил какую-то дубину, бросился на собак, но одна из них все же успела изловчиться, подскочила к Микуле, яростно щелкнула зубами и оторвала клок ноговицы.— Ну и псы! — говорил Сварг в сенях, куда едва проникал свет сквозь решетчатое оконце. — Как звери, ей-ей, сущие звери. Что же ты стоишь, вот сюда, сюда иди, брат Микула!Окна в тереме Сварга были тоже забраны решетками, внутри находился не очаг, а печь, посередине стоял большой стол, на нем корчага с вином, хлеб, разная еда.— Ну, как же ты, брат? — спросил Сварг, когда они уселись за стол.— Я? — искренне удивился Микула. — Что я? Каким ушел из села, таким и вернулся.Сварг отнесся к словам Микулы не так, как Бразд, его они не удивили.— Так я и знал! — сказал он. — Не там была брань, куда ты ходил…Микула изумленно посмотрел на брата.— И ныне есть, — усмехнулся Сварг, — и хазары, и черные булгары, и печенеги, и ромеи, и ссоримся мы с ними со всеми, но самая тяжкая брань здесь, на земле нашей: человек идет на человека.— Кто же идет и против кого? — тихо спросил Микула.— А вот, — не раздумывая, отвечал Сварг, — Кожема в Ос-тре, Бразд в нашем Любече и много еще таких, как они, взяли у князей и друг у друга всякого рода пожалованья — земли и леса, озера и реки, все в их руках.Микула от души удивился, что Сварг стал ныне врагом Бразда, и Сварг это сразу заметил.— Не удивляйся, не удивляйся, Микула, — сказал он. -Ты думаешь: с чего это Сварг сетует на Бразда, вот же у него и терем есть, и корчийница, и смерды работают на его дворе? Но ведь у меня, — с обидой закричал Сварг, — нет того, что есть у Бразда, земель и лесов, а без них человек — ни что… Корчийница, — задумчиво продолжал он, — о, я думал когда-то, Микула, что если у меня есть корчийница, то есть все — золото, серебро. Но я забыл, что вдобавок к корчийни-це нужно еще иметь руду, лес, дерево. Да и зачем, скажи, стал бы я думать об этом, когда берега Днепра, где я брал руду, рубил лес, все это было мое, твое, людское. А теперь сунулся я брать на берегу руду, а там знамена… Чьи берега? — князя, Кожемы, Бразда… Бросился я в лес — знамена. Чей лес? Князя, Кожемы, Бразда… Так вот князья, Кожема и Бразд обогнали меня, все себе да себе, а мне… Помнишь, в ту ночь, когда мы делили отцовское наследство, Бразд говорил: «Возьми, брат Сварг, разную кузнь, ты ведь ее любишь…» Я и взял кузнь, кую теперь, а все богатство у Бразда.Микула раскатисто, громко засмеялся.— Ты чего смеешься? — спросил его Сварг.— Как же мне не смеяться, — откровенно ответил тот, — пришел я, походил по Любечу, думал, что только я выродок, что ты, брат Сварг, живешь в согласии с Браздом…— Нет! — крикнул Сварг, ударил по столу кулаком. — Нет уже ныне братьев. Богатый богатому ныне даже враг.— Вижу! — с горечью промолвил Микула. — Трое было нас у отца Анта, и двое доселе шли против одного. Ныне же все трое стали уже врагами…— Не говори так, — перебил его Сварг. — Кто же тебе враг?— Купу я до брани взял у Бразда, думал, что кровью оплатил ее. А он говорит: «Отдавай!» Чем же я стану отдавать ему эту купу?— Ха-ха-ха! — рассмеялся Сварг. — А ты ему купы не отдавай!— Тогда я стану обельным холопом у брата.— А что за купу ты брал у него? — полюбопытствовал Сварг.— Коня, рало, три четверика жита.Сварг, шевеливший губами, пока Микула перечислял взятое, сразу выпалил:— Две гривны кун и пять резан…— Не понимаю, — произнес Микула.— Зато я понимаю, — сердито сказал Сварг.Он встал, пошел в клеть, долго там бренчал чем-то, воротился и положил на стол четыре золотых слитка и десять резаных кусочков серебра.— Возьми, — сказал Сварг.— Зачем?— Две гривны кун и пять резан отдай Бразду.— Погоди, Сварг! Как же это, пошто даешь ты мне эти гривны и резаны?— Я тебе ничего не даю, а только одалживаю. Ты меня не бойся, не бойся, — положил руку на плечо Микуле Сварг. -Придешь ко мне, поможешь, сделаем что-нибудь.— Нет, — ответил Микула. — У тебя ли, у Бразда ли купу брать, все равно… Теперь я вижу, куда нас завела брань…
7
Микуле приснился отец Ант. Это было так просто и обычно. Микула часто видел во сне Анта. Тот вел с ним разговоры, что-то советовал, против чего-то предостерегал, и Мику-лу это не тревожило. Значит, душа отца, старейшины рода Анта, думал он, не ушла, как души всех предков, из хижины, а живет под очагом, поздно ночью просыпается, летает над огнем и по всей хижине, беседует с ним. Микула не видел ничего удивительного в таких снах и даже радовался, что души предков его не забывают.И в эту ночь Микулу встревожил не сон. Поговорила с ним душа Анта и ушла. В очаге тлел красный жар, в полутьме на стене выступили висящие на колышках меч, щит, лук. Завернувшись в потертую меховую шкуру, спала на помосте Виста. В хижине было тихо, спокойно. Спать, только спать!…Но неспокойно было на душе Микулы. Он долго сидел, почесался, лег, попробовал заснуть — и не мог. Тогда Микула осторожно, чтобы не разбудить Висту, поднялся с помоста, постоял у очага, потом тихо, босиком, в одной сорочке и ноговицах, прошел по полу, открыл дверь, вышел во двор. Почему так случилось, кто знает? Только Микула постоял немного посреди двора, потом пошел, пошел, взобрался на вал городища и направился к курганам, под которыми покоились старейшины рода Ант, Улеб и далекий прапрадед -старейшина-витязь Воик.Была теплая ночь, высоко в небе висел месяц, он уже был на ущербе: Перун с трезубцем в руках наступал на духов тьмы, на злые силы, край месяца был словно присыпан пеплом.На земле было тихо, в зеленом свете месяца темнел, словно длинный ряд пчелиных колод, Любеч, там не светилось ни одного огонька, с левой стороны широкой подковой чернел лес, где-то среди деревьев мигал огонек в корчийнице брата Сварга, оттуда доносились удары двух молотков — все кует и кует Сварг лемехи, мечи, лемехи, мечи…Справа от Микулы текли воды Днепра. Микула даже вздохнул — дивно хорош был в этот поздний ночной час Днепр, полноводный, с мощным течением, широкий, голубой в свете месяца. Где-то в ночной тиши послышался удар и всплеск, должно быть, вскинулся сом. Неподалеку на водной глади что-то зарябило: это из глубины выплывают стаями, останавливаются, смотрят сквозь толщу воды на месяц огромные рыбы. Воды Днепра текут и текут среди берегов, темные леса стоят над ними, туманами покрыта даль.Не один Микула любовался этой прекрасной ночью. В темноте увидел он витязя их рода — старейшину Воика. Он стоял, окаменевший воин в шлеме, броне, с мечом у пояса, на кургане над Днепром так давно, что не только ноги, но и руки вросли, вгрызлись в землю, весь он оброс травой, зеленоватый мох, затянув все трещины в камне, обволок его, словно платном.Только лицо воина было чистым, ясным — таким, должно быть, было оно и при жизни, таким вытесали его когда-то мастера-каменотесы: широко открытые глаза, брови словно стрелы, большой, широкий у окончания нос, толстые, выпяченные губы. Задумчиво глядел он на Днепр, заливы, луга, леса. И Микула даже обрадовался, что смотрит на прекрасный мир вместе с древним старейшиной-витязем. Глава вторая 1
Василеве Восточной Римской империи Иоанн Цимисхий (Цимисхий — маленький (арм,).) болел тяжко и давно. С тех пор как он вернулся из далекого похода в Азию, страшная, неумолимая болезнь разрушала и разрушала его тело. Император не мог есть, лишился сна, высох. Удивительно было, как еще он живет на свете.От императора почти не отходила жена его василисса Фе-одора, проэдр, постельничий Василий, не выходил из Большого дворца дни и ночи. К императору приводили лучших врачей Константинополя, их везли из далекой Сирии, Венеции, Амальфи, но они не могли понять причины болезни императора, а потому и не знали, какими лекарствами и снадобьями нужно его врачевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10