и легкой походкой жены, и ее стройным станом любовался Алексей Фомич здесь, в чужом для него городе, как будто давненько уже ее не видел, как будто они встретились здесь после случайной и досадной разлуки. Это примиряло его и с убогим номером у Киста, и с теми хлопотами, которые уже начались.
Нюру он часто видел в Петрограде и питал к ней родственные чувства, так как была она во многом сходна с сестрою. Но когда они добрались, наконец, до квартиры Нюры и вошли к ней, он с первого взгляда даже не узнал ее, так она располнела: Нюра ли это, или кто другая?.. И даже ростом стала как будто гораздо ниже, чем была, но это уж объяснялось тем, что теперь на ней были мягкие домашние туфли, а в Петрограде - ботинки на высоких каблуках.
Только прямой пробор светлых волос и очень радостный взгляд круглых глаз и то, как, ахнув, она сложила перед грудью лодочкой руки, напомнило Сыромолотову, что перед ним действительно Нюра, но это продолжалось не больше мгновенья, а в следующее мгновенье сестры слились в одно двуглавое четырерукое тело, которое художник наблюдал со свойственным ему острым вниманием.
Волосы Нади в двух хитрозакрученных косах, выдаваясь сзади из-под шляпки, были явно темнее волос Нюры, и узкий сзади черный жакет Нади очень хорошо оттенялся широким синим Нюриным капотом. Главное же, эта группа щедро была освещена бившими сквозь окно лучами низкого уже вечернего солнца, так ярко позолотившего слившихся сестер, что Алексей Фомич не мог не сказать восхищенно и громко:
- Прекрасно!.. Положительно, прекрасно!..
Он совсем не хотел, конечно, спугнуть очарования, - напротив, ему хотелось, чтобы оно как можно дольше длилось, это редкостное мгновенье, но Нюра оторвалась от Нади и раскрыла перед ним руки, лепеча:
- Ах, как я рада, что вы тоже приехали вместе с Надей, Алексей Фомич!.. Ах, как я рада!
И Алексей Фомич, растроганный этим лепетом, почти детским, обнял ее и поцеловал сначала в пробор волос, потом в лоб над левой бровью и, наконец, в круглую и тугую щеку.
Только после этого Сыромолотовы разделись, и Надя сняла свою шляпку. Хоть и старшая, но она казалась теперь Алексею Фомичу года на три моложе своей младшей сестры.
- Да вы, Нюра, настоящая уже матрона! - весело сказал он. - И что всего удивительнее, - посмотри-ка, Надя, какое у Нюры чистое лицо!.. А ведь как часто бывает, - я сам наблюдал это несколько раз - появляются на лице какие-то желтые пятна, синие отеки, - вообще искажаются очень лица в таком положении, и это вполне понятно, а вот она - как и была, только что пополнела! Молодцом, молодцом, Нюра, - положительно, молодцом! Это - хороший признак. Значит, все окончится благополучно!
И тут, заметив прямо около себя на шифоньерке черного резинового слоника с приподнятым хоботом, Алексей Фомич вздумал помять его от полноты чувств и, когда слоник запищал вдруг тонко и умоляюще, залился веселым смехом.
Нюра тоже улыбалась, глядя на него, но улыбка ее была грустной, и она сказала:
- В том-то все и дело, что совсем неблагополучно. Алексей Фомич.
И вдруг на глаза ее навернулись слезы и покатились медленно по щекам.
- Что такое?.. Почему это? - сразу осерьезился Сыромолотов, заметив ответные слезы и в глазах Нади.
- Я была у двух здешних врачей-акушеров, и оба нашли у меня предлежание плаценты.
Алексей Фомич поднял брови и вопросительно поглядел на Надю, надеясь, что она поняла сестру. Однако и Надя тоже глядела недоуменно, и Нюра пояснила:
- Положение, значит, такое, что родить, как все рожают, я совсем не могу, и если мне не сделают своевременно операцию-чревосечение, то... - она не договорила, только развела короткими полными руками.
Надя вскрикнула коротко и негромко, вскочила и кинулась к сестре. Теперь, стоя над нею, она припала к ее голове, и обе плакали.
Солнце уже опустилось настолько, что свет из окон (их было два и оба на запад) лился уже притушенный, и Алексей Фомич глядел на жену и свояченицу теперь уже не глазами художника.
Он старался представить себе того хирурга, который будет делать операцию Нюре. А вдруг хирург этот недостаточно опытен, и операция выйдет неудачной?.. Это его сразу встревожило так, как будто не Нюре даже, а его Наде предстояла такая страшная операция.
Чтобы успокоиться, он начал разглядывать комнату, в которой сидел. Она была большая, разделенная надвое толстой занавеской с темно-коричневыми крупными цветами по соломенно-желтому фону. За этой занавеской находилась, конечно, спальня, - здесь же была гостиная с мебелью, как в зажиточных домах старого уклада жизни: мягкие стулья в белых чехлах, широкий диван с вышитыми бархатными подушками, а на столе с изогнутыми ножками - малиновая ковровая скатерть... "Ничего, что ж, - хорошая комната. Заботливый, значит, у Нюры муж..." - подумал Алексей Фомич и, чтобы разрядить тяжелое настроение сестер, спросил:
- А где же ваш муж, Нюра? На корабле своем, должно быть, на "Императрице Марии"?
- Нет, он сейчас в городе, - ответила Нюра, выглянув из-под руки сестры. - Он поехал окончательно договориться с хирургом, какой будет мне операцию делать... Ведь получилось так, что ребенок, хоть он несколько недоношен еще, однако... А вдруг начнутся преждевременные роды? Говорят, надо это предупредить, а то будет уж поздно. А Мише как раз завтра с утра надо быть на корабле, - у него вахта после поднятия флага... Ему уж часа через два надо на корабль отправляться, а то может опоздать на катер: после одиннадцати часов никакие катера с кораблей к Графской пристани уже не приходят... Да ему и отпуск дан только на сегодня... Ах, как это хорошо, что вы приехали!.. Мы с Мишей хотя и просили нашу хозяйку мне помочь, - отвезти меня в больницу, да она сама сейчас не очень здорова, - у нее зубы... А вдруг завтра совсем разболеется, как тогда?.. С вашим приездом я прямо на седьмое небо попала!
Голос у Нюры был певучий, грудной, хотя и негромкий, и говорила она без каких-либо заметных усилий.
- А куда же все-таки тебя надо будет отвезти? - спросила Надя.
- Придется просто в городскую больницу тащить меня, - сказала Нюра таким тоном, будто извинялась. - У тех двух акушеров, у каких я была, есть частные родильные заведения, маленькие, но, во-первых, там очень дорого будет стоить, а самое главное, - ведь они оба не хирурги, и хирурга им надо будет приглашать все равно из городской больницы... Так зачем же, спрашивается? Лучше уж прямо туда и ехать, где хороший хирург, а он считается очень опытный, он уж пожилой, фамилия его Готовцев.
Как раз в это время в комнату вошел морской офицер, и при первом взгляде на него Алексей Фомич по карточке, присланной когда-то Нюрой сестре, узнал Михаила Петровича Калугина, прапорщика флота.
Приглядеться к себе он, впрочем, не дал. Быстро сняв фуражку и положив ее на полку вешалки, он подошел к Наде, она же коснулась губами его густых темных, но не черных волос. Алексей Фомич отметил, что движения его были очень отчетливы, точно совершались по команде. Не задержавшись ни секунды лишней около Нади, Калугин повернулся к нему и, поклонившись, протянул ему руку. Алексей Фомич положил левую руку на его погон, - прочный, широкий, с черным просветом и с одной серебряной звездочкой, притянул его к себе, и они по-родственному поцеловались.
После этого, задержав его руку в своей и рассматривая его лицо, Алексей Фомич заговорил в приподнятом тоне:
- Вы знаете, кто вы мне приходитесь, Михаил Петрович? - Свояк, - вон кто!.. Довелось мне, значит, дожить до свояка!
Калугин улыбнулся и начал снимать свою легкую черную шинель.
Без шинели, в одной форменной тужурке с большим серебряным значком Лесного института с правой стороны, в безукоризненно белом воротничке и в таких же манжетах, он казался еще более собранным, по-юношески гибким, хотя по лицу ему можно было дать лет под тридцать; роста он был хорошего, - выше среднего.
Несколько старила его бородка, хотя и небольшая, мягкая, цветом чуть светлее волос на голове. Мягким, - иначе Сыромолотов не мог бы определить, был и взгляд его глубоко сидевших небольших глаз, мягкими были и линии носа... "Не то, чтобы красивое, но, право, какое-то уютное лицо", - думал Алексей Фомич, размышляя по обыкновению, не подойдет ли он к его картине и куда его, моряка, можно было бы там поместить.
Надя же, тоже ни разу не видавшая Калугина в Петрограде, очень внимательно приглядываясь к нему, теперь думала, не виноват ли он в этом Нюрином "предлежании плаценты", и решила про себя, что он больше похож на учителя младших классов, чем на моряка, что такой не может быть виноват в несчастье, постигшем Нюру. Да и сама Нюра в письмах своих никогда не сообщала о нем ничего плохого: было видно по этим письмам, что живут они дружно.
- Доложила уж вам Нюра, в чем наша к вам просьба? - спросил Калугин, улыбаясь больше Наде, чем Алексею Фомичу, хотя и на него перевел глаза. И, как бы угадывая, о чем думает Надя, добавил: - Я сейчас был у хирурга, и говорил он мне, что подобные случаи в его практике встречаются не так редко, а причины, почему так происходит, медициной еще не открыты... И знаешь ли что, - обратился он к Нюре, - советует не откладывать дела в долгий ящик, а завтра же ложиться в больницу!
- Вот видишь, - завтра! - сказала Наде Нюра с испугом в глазах.
- Это не значит, впрочем, что операция будет непременно завтра, но во всяком случае на этих днях... смотря по обстоятельствам. Вообще там ты будешь у них под наблюдением, и все у них там, в случае надобности, под руками... Да и хирург ведь живет там же: у него казенная квартира, - пояснил Калугин, обращаясь к свояку.
- Разумеется, да... Разумеется, так будет умнее всего, - сразу согласился Сыромолотов и тут же добавил: - Хотя мне лично не приходилось испытывать тревог, подобных вашим, но вот Надя как женщина, притом же сестра, она-то уж позаботится, затем и приехала... А я, конечно, буду за ассистента при ней... У меня ведь сын тоже прапорщик, как вы, и лет, должно быть, ваших, только он художник... Он родился нормально и, правду сказать, не при мне, - я в то время уезжал на этюды на Волгу сначала, а потом на север: северное сияние меня привлекало тогда, - это зрелище, доложу вам!.. Он в пехоте, в окопах на Юго-западном фронте... Кстати сказать, ваша служба, Михаил Петрович, в этом отношении, как бы сказать, го-раз-до культурнее!.. Да и о военных действиях вашего Черноморского флота что-то мало пишут в газетах: похоже, что их и нет совсем, а?
- Нет, вы говорите? Да, конечно, у нас и чище и куда тише, а что касается военных действий, то есть у нас для этого адмирал Колчак, командующий флотом: нет, нет, да и придумает какие-нибудь действия, совсем ненужные!
- "Мария" семь дней в походе была, - вставила Нюра, - Миша только вчера вернулся... А завтра, может быть, опять снимутся с якоря.
- Нельзя выдавать в публику военные тайны! - шутя погрозил ей пальцем Калугин, но тут же обратился к Алексею Фомичу: - Все может быть, - вдруг возьмем да пойдем.
- А куда же именно? - спросила Надя.
- Вернее всего, что опять к Варне... Есть такая болгарская крепость на черноморском побережье. Мы именно туда и ходили, но наткнулись на минные заграждения, так что по Варне и одного выстрела не пришлось нам сделать, зато два тральщика потеряли на минах.
- Как потеряли? - очень живо обратился к свояку Сыромолотов.
- Подорвались на минах и разлетелись в куски, - объяснил Калугин. Назначение тральщиков - тралить мины, - вытаскивать из воды и делать безвредными... Два таких тральщика шли впереди нас... Вдруг слышим - взрыв! Глядим, одного тральщика на воде уж нет... Колчак был на "Марии", посылает миноносец спасать людей, если можно. Видим, идет миноносец на явную гибель в ту сторону, влево, а в это время другой тральщик, который был правее, тоже фонтаном взлетает на воздух!.. Вот что у нас было, а вы говорите: безопасно! Спасибо, что хоть миноносец Колчак тогда отозвал обратно: спасти бы он никого не спас, а только бы сам напоролся на мину... К чему же свелся весь наш поход против Варны? Два тральщика потеряли да несколько офицеров и несколько десятков матросов списали в расход, вот и все, весь результат. Спасибо, что хоть миноносец-то уцелел!
- Так никого решительно и не спасли? - спросила Надя.
- Ну, где уж там кого-нибудь спасать! Да и некого было: все сразу погибли... Так мы и повернули назад оглобли... Кстати, время уж чай пить, пойду скажу хозяйке. Я вестового не держу, - добавил Калугин и вышел из комнаты.
- Зачем же это Михаил Петрович при тебе рассказывает такие страшные вещи? - обратилась Надя к сестре.
- Да я ведь от него уже слышала это еще вчера и гораздо более подробно, - просто ответила Нюра, а в это время прислуга хозяйки, сумрачная женщина лет за пятьдесят, внесла кипящий никелированный самовар. Она была и раскосая и неопрятная на вид, но, как это ни странно было слышать Наде от Нюры, к ней приходил какой-то рябой с черным лицом сверхсрочный матрос.
За самоваром Калугин говорил о линкоре "Мария":
- Это махина ровно в двадцать три тысячи тонн водоизмещения! У нас на Черноморском флоте таких дредноутов два: второй - "Екатерина Великая". Да еще вот-вот должен к нам прибыть третий однотипный "Александр Третий"...
- Откуда прибыть? - перебил Сыромолотов.
- Из Николаева, там у нас такие чудовища строят. А у турок, кроме немецких крейсеров "Гебена" и "Бреслау", можно сказать, ничего нет. "Мессудие", "Меджидие", "Гамидие" были, но теперь из этого старого хлама остался только "Гамидие" - небольшой крейсерок, а "Меджидие" сел на мель под Одессой, "Мессудие" в Дарданеллах подорван английской подводной лодкой... "Гебен" - солидный, конечно, крейсер в двадцать три тысячи тонн, но у нас на четырех башнях двенадцатидюймовки, а у "Гебена" на дюйм меньше; это значит, что мы можем бить его с такой дистанции, когда у него будут недолеты. Встреча с "Гебеном" у "Марии" была, обменялись несколькими выстрелами без всяких результатов, и "Гебен" ушел восвояси.
- А догнать его? - энергично спросил Алексей Фомич.
- Догнать? - Калугин улыбнулся. - Догнать нельзя: он оказался быстроходнее... Это уж недостаток всех наших больших судов: тихоходы. И в Балтийском флоте тоже... А во всем остальном - последнее слово техники!.. В этом отношении мне очень повезло, что я на такой корабль попал, как "Мария", ведь мог бы попасть и на тральщик и даже на какой-нибудь транспорт... У нас на корабле тысяча двести человек экипажа матросов и офицеров. Целый городок, да и матросы наши - народ отборный, всех специальностей: артиллеристы, машинисты, гальванеры...
- Это что за специальность? - удивилась Надя.
- Старое название электриков... Ведь у нас электричество поворачивает орудия огромной тяжести, электричество подает на лифте и снаряды из крюйт-камеры... Снаряды ведь тоже многопудовые, и каждый снаряд надо не только поднять до орудия, а еще вложить, и всей этой работой ведают гальванеры... В машинном отделении - машинисты, при орудиях - комендоры, наводчики, - это все развитой народ, хорошо грамотный... Кроме всего прочего, у нас на берегу и два гидроплана стоят на случай разведки, значит, и летчики есть. А против чужих аэропланов есть в башнях особые орудия семидесятипятимиллиметровые, - вот как мы вооружены, - знай наших!
В тоне, каким говорил это Калугин, была нескрываемая гордость за свой корабль, за свой николаевский завод, инженеры и рабочие которого создали такое совершенное и грозное для противника судно, наконец и за своих матросов, которым вполне послушна такая чудовищная сила. Он воодушевился, этот двухмесячный моряк, и теперь очень нравился и Алексею Фомичу и Наде.
- А как все мудро устроено, - продолжал он, - даже в смысле непотопляемости корабля. Ведь в корпусе его порядочное число водонепроницаемых перегородок! Вы представляете это?
- Гм... С трудом, - признался Сыромолотов. - Мне нужно было бы посмотреть вблизи на такой корабль, чтобы это представить.
- Допустим, такой случай, - оживленно продолжал Калугин. - Получил корабль в подводной части пробоину, хлынула в нее вода и что же сделала? Затопила только одно это отделение, а корабль идет себе пусть не полным ходом, - для него это не так важно.
- Все это отлично, - перебила вдруг Надя, - но вот вы, Михаил Петрович, сказали, что погибли у вас совершенно зря два тральщика и на них много матросов... Как отнеслись к этой аварии ваши матросы?
Калугин поглядел на нее удивленно, перевел глаза на Алексея Фомича, потом усиленно начал мешать ложечкой в чаю.
- Вот тут... тут вы попали... в самое больное наше место, - ответил он, запинаясь и несколько приглушив голос. - Матросы наши... как бы вам сказать... могут мыслить критически, это не серая деревенщина... и в данном случае равнодушно отнестись к гибели товарищей своих, которые ведь для них же старались, их же оберечь хотели... равнодушно отнестись не могли... Должны были смолчать, однако не молчали, - в этом и было, мягко говоря, нарушение дисциплины... Тральщики существуют затем, чтобы мины вылавливать, а не на минах взрываться, поэтому матросы и кричали:
1 2 3 4 5