Он не успевает обрести утешение и покой в этих звуках. Из шороха дождя доносится иной шум: топот скачущих лошадей. Нет, не лошадей — лошади. Она приближается со стороны дороги. Джем торопливо хватает лампу, так до конца и не проснувшись, но высечь из кремня брата огонь и зажечь ее у него не выходит. Оставив тщетные попытки, он выбегает на двор. Тучи в небе — словно застывшие бурные вихри из его сна. И свет такой странный, непонятный. Хотя, пожалуй, это из-за того, что луна светит сквозь тучи. Из-за боярышника карьером вылетает взмыленная лошадь.
Всадник видит Джема в воротах конюшни, видит хозяйский дом. Он грубо дергает повод — слишком грубо, лошадь вздрагивает всем телом и в несколько скачков останавливается. Джем умеет приветствовать незнакомцев, он много раз слышал, как это делал отец. Он откашливается и кричит:
— Какие новости с пути?
— Хороших — никаких. Я гоню лошадь от самого Дувра, — отвечает из-под низко надвинутой шляпы всадник, закутанный в темный плащ.
В предгрозовом мрачном свете видно, что глаза коня выкачены, с губ его падает густая пена. Джем не очень уверенно тянется к поводьям. Взмыленная, исходящая паром лошадь и незнакомый, погруженный в раздумья всадник — эта пара неумолимо захватывает его воображение. Они пришли сюда из Большого Мира, принеся на себе его запахи. Да, Джем еще юн (и, по словам брата, глуп), но и он знает, какое нынче время и чего все ожидают.
— Не знаете ли, вернулся ли король ?
Спешившись, незнакомец оказывается совсем рядом с Джемом. Он стоит, широко расставив ноги, уперев кулаки в бока:
— Я собственными глазами видел его в Дувре. Его встречали толпы народу. Все салютовали ему и выкрикивали приветствия. Меня чуть не стошнило от тамошней вони. Такая неистовая радость при виде «париков» говорит, что мы заслуживаем, чтобы нами правил именно такой человек.
Джем непонимающе смотрит на кривящиеся губы незнакомца. Ему хотелось бы побывать там, на праздничных улицах. Он воображает себе картину: корабельные мачты вздымаются выше крыш; слышны шум волн, вопли чаек и приветственные крики.
— Могу я узнать ваше имя, сэр?
— Томас Дигби. — Лицо человека, затененное полями непромокаемой шляпы, смягчается, и похоже, такая мягкость для него непривычна. Джем слышит в его голосе нарочитую доброту: — А твое как, дружище?
— Джеймс, сэр.
— Держись со мной так же вольно, как держишься сам с собой, Джеймс. Совершенно не выношу почтительности, слышишь?
— Да, сэр.
— Не сэр.
Джем не понимает, сердится незнакомец или нет. Дождь переходит в ливень; крупные капли барабанят по голове мальчика, вода бежит по лицу, от чего он кажется себе глупее, чем есть. Чтобы успокоить лошадь после бешеной скачки, он мягко похлопывает ее по шее и тянет мокрый ремень повода, направляясь к воротам в конюшню. Лошадь покорно следует за ним. Уже почти войдя, он все же набирается храбрости задать всаднику еще один вопрос:
— А он красивый, сэр? Король? Хотел бы я увидеть его собственными глазами. Посмотреть; ведь про него все кругом говорят.
Из-за проклятого ливня Дигби приходится кричать, чтобы быть услышанным:
— Поверь, это зрелище не стоит того, что на него затрачено. А цена его холеному виду — счастливые улыбки твоих детей.
— Я еще слишком мал, чтобы думать о детях, сэр.
— Тогда цени хотя бы свою свободу, пока она у тебя есть.
Джем указывает дорогу к дому, хотя особой нужды в этом нет. Здание величественней, чем Томас Дигби представлял себе: первый этаж из мэйдстоуновского камня; в стенах верхних этажей множество узких треугольных окон; под проливным дождем вяло дымят целых пять труб.
— Полагаю, он дома?
— Я видел его в саду сегодня днем, сэр.
Дигби кладет в ладонь мальчика монетку. Глядя, как его коня уводят отдыхать, он чувствует сильный голод и не менее сильную тревогу — но решительно шагает к дверям.
Дорожка разъезжается под ногами; ветер треплет ставшие бесформенными кроны деревьев. Дигби бросает взгляд на кирпичную стену, что окружает сад позади темных подстриженных деревьев. Сбоку от дома — прудик, ливень хлещет по поверхности стоячей воды. Уже взявшись за дверной молоток, Дигби замирает в нерешительности. Он подумывает о бегстве, о том, чтобы вывести из конюшни измученную лошадь, снова вскочить в седло и помчаться галопом обратно в Лэмбет. Но ливень становится еще сильней, и это прекращает колебания Дигби и придает ему мужества — видно, провидению угодно, чтобы он остался.
Едва слышный стук кажется ему сдавленным окриком, обращенным к глухому, равнодушному дому. Открывается решетчатое окошко; его спрашивают, кто таков. Дигби коротко отвечает, силясь рассмотреть человека по другую сторону двери. Да нет, конечно же, нет, разве он стал бы сам отвечать на стук?
— Мы не ждем гостей, — сухо произносит слуга.
— Я не назначал визита, — из-за ливня и ветра Дигби вынужден почти кричать, — но прибыл по неотложному делу. Он будет рад видеть меня. — Разглядеть лицо слуги через небольшое окошко невозможно, это черное отверстие приводит Дигби в отчаяние. — Впусти же, я промок до костей.
— Подождите, — следует ответ, и окошко захлопывается.
Дигби едва сдерживается, чтобы не пнуть дверь ногой. Он сжимает кулаки, до боли вдавливая ногти в ладони, пока не приходит в себя. Но вот за дверью слышатся голоса. Он узнает один из них, тот, что более низкий. Пока он думает, не отступить ли на шаг-другой, чтобы не показаться бесцеремонным, дверь уже отпирают.
Судя по звукам, сперва поднимают щеколды, потом сдвигают засов в скобах. Дверь распахивается. Горят свечи, их свет бьет в глаза, и вот наконец коренастая фигура заполняет дверной проем. Томас Дигби снимает шляпу, показывая лицо.
— Господи помилуй!
— Натаниэль.
Он рассматривает хозяина дома и приходит к заключению, что годы пощадили его. Он стал похож на сельского сквайра: упитанный, подбородок чуть ли не двойной, на пухлых щеках румянец. До чего же жалко рядом с ним должен сейчас выглядеть Дигби — грязный, с дождя, словно бездомный кот. Однако Дигби пытается улыбнуться, изображая что-то вроде поклона. Когда он поднимает голову, изумление на полускрытом тенью лице хозяина уже почти исчезло, но недоумение осталось.
— Но… Боже правый… Что привело тебя сюда?
— Я был в Дувре и там услышал о тебе. Мне сказали, ты унаследовал поместье в этом приходе. Ты порядком раздобрел.
С края крыши хлещут струи ливня, то сильней, то слабей, точно спазматические выплески из артерий дома. Дигби смотрит из-под капель на ресницах на дородного хозяина дома, удивленного настолько, что он в грозу держит гостя за порогом. Он понимает, что для Натаниэля он сейчас всего лишь призрак, эманация прошлого, которой пока что не хватает вещественности, которая еще не имеет права на гостеприимство живущих здесь. Чтобы опровергнуть это, он изображает чихание, и Натаниэль, судя по всему, вспоминает о приличиях.
— Входи же, Томас, — говорит он, делая величественный приглашающий жест. — Скверное сейчас время для путешествий.
Еще бы. Оперяющийся тиран и сын тирана, обладатель французских жеманных манер вернулся на английскую землю. Все разрушено, осквернено; попрана воля Господня.
— Да, скверное, — соглашается Дигби.
— Разумеется, я говорю о ливне.
Дигби входит, не глядя на дряхлого слугу, что оставил его стоять под дождем. Перед ним полированные дубовые панели; дрожащее пламя свечей; огромный сундук, накрытый персидским ковром. Гобелены, всколыхнутые ветром, что влетел вместе с гостем, мало-помалу вновь повисают неподвижно. Пахнет горящим деревом, тимьяном и сладким базиликом. Да, думает Дигби, в таком убежище и вправду можно поверить, будто этот мир хорош и справедлив.
— Фредерик, горячего вина нашему гостю. И велите Лиззи накрыть на стол.
Слуга выходит, волоча ноги. Хозяин то и дело потирает руки — похоже, он порядком не в себе, но возможно, это просто нервы. Дигби бросает взгляд на его красивые, тонкие и длинные пальцы: кутикулы ногтей испачканы грязно-желтым.
— Досталось тебе, пока добирался, — замечает Натаниэль.
— Думал, сумею обогнать грозу.
— По пятам шла, да?
Дигби кивает и, поскольку не находит слов, проводит руками по лицу, словно стряхивая с него водяную маску.
— Ты, должно быть, весь продрог, Томас. Проходи сюда, обсушись. В гостиной топится камин.
Хозяин дома прочищает горло, но без толку, и, ведя Дигби по коридору, он все продолжает кашлять. Перед дверью в гостиную какой-то человек шагает вперед, словно приветствует их. Дигби не сразу узнает собственное отражение в огромном зеркале в позолоченной раме. С некоторым удовлетворением он отмечает глянец, наведенный дождем на плащ, и разгоревшиеся от скачки щеки. На лбу красноватый отпечаток — след слишком туго надвинутой шляпы.
— Э-э… позволь предложить тебе переменить одежду.
— Нет нужды, — отвечает Дигби. — Добрый огонь и твое общество вполне согреют меня.
В гостиной девушка-прислуга в грязноватом переднике, с рябинками на щеках, поднимается с колен и приседает, оставив мехи для раздувания углей сопеть на каминной подставке. Томас Дигби борется с замешательством, потому что он узнал ее. Она возвращается к разжиганию огня; ему с трудом удается отвести взгляд от ее пышного зада.
— Уже разгорелось, — отмечает Натаниэль. — Займитесь ужином для нашего гостя, Лиззи.
— Нет нужды, — возражает Дигби, — я вовсе не страдаю от голода.
— А должен бы.
Дигби качает головой, хотя это ложь.
— Ты уверен, что не хочешь даже перекусить?
— Благодарю, Натаниэль, ничего не нужно. — Он искоса смотрит на лицо девушки: застыв на месте, она ждет приказаний. — Разве что немного хлеба.
— И сыра, — добавляет Натаниэль, — и жареный окорок из буфетной. — Хозяин дома снова закашливается, и на сей раз кашель все же прочищает ему грудь. Кривясь, он сглатывает комок и с вялой улыбкой на губах подходит к стулу.
Гостиная обставлена богато: полированное дерево с вырезанными по ореху херувимами, камин украшают пасторальные танцы и сценки: легкий и радостный сбор урожая, пастушки на отдыхе под раскидистыми дубами. Дигби не садится. Он вышагивает по комнате взад-вперед, оценивающе бормочет над малозаметными предметами, с болезненной остротой чувствуя присутствие Натаниэля.
— Ох, Томас, твоя неугомонность меня утомляет. Присядь, пожалуйста.
— Я был в Дувре.
— Да?
— Приветствовал Карла Стюарта.
Натаниэль молчит, и это вынуждает Дигби приглядеться к нему. Что это за передник мышиного цвета, болтающийся ниже колен? Как можно, живя в таком доме, по-прежнему подпоясываться веревкой? Натаниэль замечает хмурый взгляд Дигби, опускает глаза на свою одежду и начинает отряхивать перед, словно смахивая с него крошки.
— Я и забыл, что на мне надето.
— Помнится, у тебя не было обыкновения носить рабочую одежду.
— Я работаю до заката.
— Это чтобы прикрыть твое нарядное платье?
— А, вот и kandeel .
Дигби и хозяин дома в молчании ждут, пока старый слуга наполняет кубки вином, от которого идет пар. В предвкушении рот Дигби заполняется слюной, но он берется за свой кубок с намеренной неторопливостью, небрежно кивнув в знак благодарности. Фредерик отступает (медленно, словно к собственной могиле), и вот горячий напиток с пряностями уже обжигает Дигби губы, катится вниз, приятно согревает внутренности… Наконец Дигби нарушает молчание:
— Не ожидал, верно?
— Да, — чересчур поспешно отвечает Натаниэль. — Столько лет прошло…
— Десять.
— Целых десять?
— Стой поры, как ты перестал мне писать, — девять.
Дигби кажется, будто его слова бьют в стены гостиной и отскакивают рикошетом. Натаниэль выпрямляется, словно принимая их в себя, но какое-то болезненное ощущение заставляет его выгнуть спину и поморщиться.
— Будут репрессалии, Натаниэль, ты и сам это понимаешь.
— После реставрации короля?
— Вряд ли он согласится жить в мире с убийцами собственного отца.
— Ну что ж, нам-то опасаться нечего.
Натаниэль поднимается со скрипучего стула и подходит к огню, невежливо повернувшись к Дигби спиной. Некоторое время он стоит в нерешительности, сжимая и разжимая кулаки. Наконец наклоняется за кочергой — и у Дигби все сжимается внутри. На какое-то мгновение ему кажется, что Натаниэль вот-вот ударит его. Но тяжелый темный прут зарывается в горящие поленья, взвихрив сноп бесполезных искр.
По-прежнему не оборачиваясь, Натаниэль спрашивает:
— Ты живешь все там же, в Дептфорде?
— В Лэмбете.
— А, ну конечно. Вернулся к прежнему занятию?
— Чем же еще я сейчас могу быть полезен людям?
Натаниэль вешает кочергу и оборачивается, вытирая руки о перед одежды.
— Верно, простым людям нужны аптекари, — говорит он. — И это делает их счастливее, чем твои дворяне, ведь те подчас рискуют головой, обращаясь к хирургу, который может оказаться сторонником «круглоголовых».
— О-о, — вздрогнув, отвечает Дигби, — они умрут вместе со мной.
— Но не от твоей руки.
— Но с моего ведома и позволения. И таких будет много. — Дигби осторожно отпивает еще вина с пряностями. — Там много хуже, чем в Лондоне. Люди теснятся, точно крысы на сухом пятачке посреди болота…
— Мне доводилось жить в Лэмбете.
— Я и забыл, — удивляется Дигби.
— Это было еще до того, как мы познакомились. Для меня тогда были тяжкие времена. Я не мог позволить себе жилье в переулке Сент-Мартин.
— Мне кажется, я встречал тебя в Лэмбете.
— Будь так, ты бы узнал меня.
Дигби проводит языком по губам.
— А теперь ты живешь в этом поместье?
— Я потерял брата; оно досталось мне в наследство. Не моими трудами мы здесь живем вполне прилично.
Возвращается Лиззи, приносит нарезанный хлеб и сочный окорок. Лицо Натаниэля по-прежнему скрыто в тени, но нет сомнения: он рад, что их прервали. У Дигби, в свою очередь, текут слюнки при виде мяса — по сравнению с тем, чем он обычно довольствуется, это настоящая роскошь. Тонкая кожица окорока сходит под ножом Лиззи. От вида еды, как и от вина с пряностями, он чувствует предвкушение и вместе с тем неловкость. Неумеренность влечет за собой немало последствий, и далеко не все из них можно поправить порошком для чистки рта или настоем можжевельника от зубной боли. Но голод оказывается превыше всего. Он ест торопливо, жадно; с каждым куском аппетит разгорается все сильнее; нижние зубы с хрустом трутся о верхние, а передние впиваются в толстый окорок. Полегче, напоминает он себе. Не надо показывать, насколько ты голоден.
— Зачем ты здесь, Томас?
Неужели Натаниэль нарочно задал этот вопрос именно сейчас, когда у него набит рот? Хочет поставить его в неловкое положение? Что ж, Дигби не спеша жует, обдумывая ответ.
— Хотел повидаться с тобой, Натаниэль.
— Но должно быть, есть и другая причина, кроме этой.
— Причин много… — Дигби ставит локти на стол и впивается зубами в еду. Он смотрит поверх окорока налицо Натаниэля, тщетно пытаясь понять его выражение. — Я не вижу тебя, Натаниэль.
— Извини.
К удивлению Дигби, хозяин дома тут же пересаживается, сводя на нет свое начальное преимущество. Неожиданно сердце Дигби сжимается от грусти, и он опускает глаза на собственные руки. Да, время изменило и его. Сумел бы он узнать Натаниэля, если б случайно встретил его на улице? Он чувствует на себе его пристальный взгляд, полный самодовольства. И исходящее от этого взгляда предостережение расползается в душе Дигби подобно сырому туману.
— Что ж, — говорит Натаниэль, — прежде всего тебе нужно поесть и отдохнуть. Тут, у огня, твоя одежда подсохнет. Что бы мы ни хотели сказать друг другу, это может подождать…
1680
Что отличает его среди прочих людей того же занятия? Уильям не претендует на то, что способен видеть больше, чем те, кто находится рядом с ним. Но все же он полагает, что видит много больше и глубже, чем его молчаливый отец. Даже сейчас, трудясь на мельнице, Уильям может прервать работу и рассматривать дерево, что пошло на балку: рисунок древесины порой обнаруживает то диковинные образы, то фигуры зверей и птиц. Порой, глядя на патину зерновой пыли в засыпной воронке, он вдруг замечает на каменном полу лучик солнечного света, подвергающий сомнению мимолетность сущего. Зрелость так и не затуманила его взор, в нем осталось слишком много от ребенка. Но он не может отказаться от чудесных мгновений, в которые простейшие вещи раскрываются перед ним во всей своей глубине, — чувство такое, словно он получил великий дар, и вместе с тем оно неуловимо, как движение тени на склоне холма. Мальчиком он любил ходить, почти закрыв глаза и глядя из-под ресниц. Он направлялся неуверенной походкой в сад под сильным ветром раннего весеннего утра и на ходу словно впитывал изменение форм и перетекание одних в другие. Сквозь вуаль ресниц мир казался совершенно иным.
Сейчас Уильям идет вдоль стеллажа, отгоняя тьму от поблекших корешков знакомых книг светом свечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17