— То не забудь, что сам бог ходит при восклицаниях и в гласе трубном, то есть с пением, с музыкой. Тебе покажется это соблазнительным, потому что привыкла ты к мертвому богопочтению. У вас только поклоны да поклоны. Знай одну спину гнуть — и будешь спасен… Так ведь по-вашему? А у божьих людей не так, у них все тело, все члены его поклоны бьют. А когда увидишь, как это делается, — непременно соблазнишься…— Что ж это за поклоны всем телом? — с напряженным вниманьем спросила у Вареньки Дуня.— С первого взгляда похожи они на скачку, на пляску, на языческие хороводы, — ответила Варенька. — И если бы увидал язычник святое «радение» людей божьих, их, непременно назвал бы его неистовым скаканьем, богопротивною пляской. Но это «радение» к богу. Сказано: «Вселюся в них и похожду» — и вот, когда вселится он в людей своих, тогда и ходит в них. Божьи люди в восторге тогда пребывают, все забывают, землю покидают, в небесах пребывают.— Как же это можно плясать на молитве? — сказала совсем изумленная Дуня. — Ведь это грех… Подумать так страшно…— Службу на Пасху знаешь? — спросила Варенька. — Всю наизусть,ответила Дуня.— «Богоотец убо Давид пред сенным ковчегом скакаше, играя…» — помнишь? — спросила Варенька.— Помню, — тихо в раздумье ответила Дуня.— А в писании читала, как царь Давид плясал перед господом? — спросила Варенька.— Что-то не помню, — ответила Дуня.— Шел он в Иерусалим с кивотом божиим, скакал перед ним и играл. Мельхола, дочь Саулова, как язычница, над ним насмехалась, а он ей сказал: «Буду играть и плясать перед господом» (II. Царств., гл. 6.). Теперь он в райских светлицах препрославлен, а она в адских муках томится, во власти божия врага.Не отвечала Дуня. Поражена была она словами Вареньки. Та продолжала:— Увидишь людей божьих, и мужчин и женщин вместе, в одних белых рубашках, с пальмами в руках — и тоже соблазнишься?.. А между тем тут тайна. Почему святых, праведных зовут «людьми божьими»? Потому что запечатлены они печатью бога живого.— Об этом я в книге госпожи Гион читала, — молвила Дуня (Госпожа Гион. «Изъяснение на апокалипсис». Москва, 1821,).— Ну да, — подтвердила Варенька, — и в апокалипсисе тоже есть. Там сказано: «Вот множество людей ото всех племен стоят пред престолом и пред агнцем в белых одеждах с пальмовыми ветками в руках и восклицают громким голосом…» (Апокалипсис, гл. 7.) Потому люди божьи и «радеют» господу в белых одеждах с пальмами в руках… Конечно, не везде можно достать пальм — а у нас вот их целая теплица для того заведена. По другим местам вместо пальм вербы держат в руках, либо зеленые ветви от какого-нибудь дерева, не то белые платки либо жгутики… Вот отчего люди божьи молятся в одних белых рубашках… А тебе, пожалуй, и это за соблазн покажется. Не отвечала Дуня, погрузившись в сильное раздумье.— А когда услышишь, что восклицают в то время божьи люди, какие слова говорят и поют они — соблазнишься, непременно соблазнишься, — продолжала Варенька.— Что ж такое они восклицают? — пытливым взором глядя на Вареньку, спросила Дуня.— Они поют, — сказала Варенька. — Поют «песнь нову», и, кроме их, никто не может научиться ее петь, — прибавила она после короткого молчанья. — Певцы те искуплены, они первенцы богу и агнцу… В устах их нет лукавства… Непорочны они пред божьим престолом… На них печать божия (Апокалипсис, гл. 7.).— То же читала я в книге госпожи Гион, — сказала Дуня. — Я бы, кажется, услыхавши такую песню, слушала ее не наслушалась.— А все-таки она бы соблазнила тебя, — ответила Варенька, устремляя пристальный взор на Дуню. — Не забывай, милый друг, что ты еще пока язычница и что враг имеет над тобой полную власть. Он-то и вложит в твою душу нечистый помысл, он-то и скажет тебе, что «новая песня» — безумие… Но помни всегда, всегда помни, моя милая, желанная, что «безумное божие премудрей человеческой мудрости». Что, если услышишь ты в собранье божьих людей не тот напев, к которому привыкла в своих часовнях? Услышишь, что новые песни поются на голос мирских песен — хороводных, например, или таких, что пьяные мужики поют на гуляньях, либо крестьянские девки на посиделках, иной раз плясовую даже услышишь?— Зачем же так петь? — в сильном смущенье спросила Дуня. — Разве нельзя петь как следует?— Можно бы, — ответила Варенька. — Очень бы можно, ежели бы новую песню пели, как у вас, бездушные кимвалы бряцающие. Но ведь на раденьях людей божьих не сами они поют, не своей волей, не своим хотеньем; дух, живущий в них, и слова песен, и напев им внушает… Опять-таки прежнее тебе скажу, не знаю уж в который раз, помни слова писания: «Безумное божие премудрей человеческой мудрости»… Да, во всем, во всем у людей божьих для языческого греховного мира тайна великая. Люди божьи ежечасно славят творца, что дал им познать его тайны, — прибавила Варенька. — Утаил он тайны от премудрых и разумных, открыл младенцам своим неразумным!— Какие ж это песни? Ты знаешь какую-нибудь? — спросила Дуня.— Знаю, но далёко не все, — ответила Варенька. — Песен много — на каждом почти собранье новая бывает, и не одна, а сколько дух святой захочет, столько и дает их. Ведь это не то, что у язычников по тысяче лет одно и то же поется. Прислушались, и в старых песнях смысла не понимают. А и те песни святы, потому что в свое время и они внушены были духом же святым. У божьих людей новые песни поются по наитию духа, и никто не может навыкнуть петь эти песни, как сказано в писании… Но есть и старые песни, такие, что давно певались пророками и теперь по церквам и по вашим скитским часовням поются. Их тоже поют на собраньях люди, познавшие «тайну сокровенную».— Если можно, богом тебя прошу, Варенька, спой какую-нибудь новую песню, — просила Дуня, крепко сжимая Вареньку в объятьях.Немножко призадумалась Варенька, сказала, наконец:— Изволь, так и быть, спою одну, но смотри, наблюдай за собой — не посеял бы враг соблазна в твоем сердце.— Нет, Варенька, нет. Не мне, самому богу поверь, что не соблазнюсь. Пой, Варенька, пой, — со страстным увлеченьем говорила Дуня. А сама так и млеет, так и дрожит всем телом.Помолчала Варенька, потом ясным чистым голосом запела:Бога человекам невозможно видети,На него ж не смеют чины ангельские взирати.— Да это и у нас поется, — сказала Дуня. — Напев только не тот. У нас этот тропарь поют на глас шестый. Не слыхала Варенька слов Дуни. Громче и громче раздавалась ее песня в теплице под сенью длнннолистных пальм.Тобою, пречиста, дева благодатна,К нам господь явился в плоти человека.Люди не познали, что бог с ними ходит.Над ним надругались — вины не сыскали,Все не знали в злобе, что тебе сказати,Рученьки пречисты велели связати,На тебя плевали, венец накладали.Отвели к Пилату, чтоб велел распяти,А ты милосердый, терпеливый агнец,Грех со всех снимаешь, к отцу воздыхаешь:«Отпусти им, отче, — творят, что не ведят»,Благообразный Иосиф упросил ПилатаС древа тело сняти, пеленой обвити,На тебя глядевши, стал он слезы лити,И во гробе нове положил, покрывши,Зарыл тело в землю, камень положивши.— Это псальма, — сказала Дуня. — Не эту самую, а другие такие же у нас по скитам поют, не в часовне только, а в келарне, либо в келье у какой-нибудь матери, где девицы на поседки сбираются.Не отвечала Варенька. Она уж пришла в восторг и, не слушая Дуни, продолжала:Ныне наш спаситель просит отпущенья;Плачем и рыдаем, на страды взираем -Сокати святый дух царствовать на землю!..Повелел спаситель — вам врагам прощати,Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,Царие и князи, богаты и нищи,Всех ты, наш родитель, зовешь к своей пище,Придет пора-время — все к тебе слетимся,На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,От пакостна тела борют здесь нас страсти,Ты, господь всесильный, дай нам не отпасти,Дай ты, царь небесный, веру и надежду,Одень наши души в небесны одежды,В путь узкий, прискорбный идем — помогай нам!Злые духи тати ищут нас предати,Идут в путь просторный — над нами хохочут,Пышность, лесть и гордость удалить не хочут,Злого князя мира мы не устрашимся,Всегда друг ко другу, как птицы, слетимся…Что же нам здесь, други, на земле делити?У нас един пастырь, а мы его овцы.Силен всем нам дати, силен и отняти,Мы его не видим, а глас его слышим:"Заповедь блюдите, в любви все ходите,Во Христово имя везде собирайтесь.Хоть вас и погонят — вы не отпирайтесь",У пламя вы, други, стойте, не озябьте,Надо утешати батюшку родного,Агнца дорогого, сына всеблагого,Авось наш спаситель до нас умилится,В наших сокрушенных сердцах изволит явиться,С нами вместе будет, покажет все лести,Наших сил не станет тайну всю познати,Надо крепким быти и всегда молиться,Тогда и злодей всяк от нас удалится*. * Эта хлыстовская песня тоже принадлежит одному из участников общества Татариновой.Пропев «новую песнь», Варенька склонилась на диванчик и долго оставалась в забытьи. Слезы орошали бледные ее ланиты. Молчала Дуня, перебирая складки передника, и она погрузилась в какое-то особенное состояние духа, не то забытье, не то дремоту… Когда, наконец, Варенька пришла в себя, она спросила у нее:— А в собраниях ваших крестятся ли?— Как же можно без креста? — чуть слышно, слабым голосом проговорила Варенька. — Но ты и тут, пожалуй, соблазнишься, увидавши, как божьи люди крестятся. — прибавила она.— Неужели щепотью? — тревожно спросила Дуня.— Нет. Крестятся больше двумя перстами, но не одной рукой, а обеими,отвечала Варенька.— Как обеими руками? Да разве это можно? — вскликнула Дуня.— А что такое значит крестное знаменье на молитве? Что такое значит самая молитва? — спросила Варенька.— Кто ж не знает этого? — слегка улыбнувшись, молвила Дуня. — Молиться — значит молитвы читать, у бога милости просить.— Молитва — возношение души к богу, — прервала ее Варенька. — Молитва — полет души от грешной земли к праведному небу, от юдоли плача к неприступному престолу господню. Так али нет?— Конечно, — тихо ответила Дуня.— А крестное знаменье что значит в этом полете? — спросила Варенька— Не знаю, как тебе сказать…— в недоуменье ответила Дуня. — А как по-твоему?— В полете к небу, паренье к огнезрачному престолу творца крестное знаменье крылья означает, — сказала Варенька.— Да, и я, не помню, где-то об этом читала, — сказала Дуня. — Не в тех книгах, что Марья Ивановна советовала читать, а в отеческих… В «Цветнике» в каком-то или в «Торжественнике» — не припомню. Еще бывши в скиту, читала об этом.— Ну хорошо, — молвила Варенька. — А где ж ты видала, чтобы птица летала одним крылом? Понимаешь теперь, почему божьи люди крестятся обеими руками?Призадумалась Дуня. После короткого молчанья спросила она:— Когда ж я увижу все это?— Скоро, — молвила Варенька. — Твердо ли только решилась вступить на путь праведных?— Целый год об этом только и думаю, — с увлеченьем ответила Дуня.Сердцем жажду, душой алчу, умом горю, внутреннее чувство устремляет меня к исканию истины, — говорила она языком знакомых ей мистических книг.— А знаешь ли, как горька и тяжела, как полна скорбей и лишений жизнь божия человека? — сказала Варенька. — Тесный путь, тернистый путь избираешь ты… Совладаешь ли с собой, устоишь ли против козней врага?.. А ведь он ополчится на тебя всей силой, только бы сбить тебя с пути праведных, только бы увлечь в подвластный ему мир, исполненный грехов и суеты…— Не послушаю я наветов диавола…— начала было Дуня, но порывистым движеньем Варенька крепко схватила ее за руку.— Не поминай, не поминай погибельного имени!.. — оторопелым от страха голосом она закричала. — Одно ему имя — враг. Нет другого имени. Станешь его именами уста свои сквернить, душу осквернишь — не видать тогда тебе праведных, не слыхать ни «новой песни», ни «живого слова».Смутилась Дуня, но, оправившись, сказала:— Не знала я этого хорошенько.— То-то, смотри, — молвила Варенька. — Не только не называй его, даже в мыслях не держи скверных имен его. Не то станет он в твоей душе сеять соблазны. Возбудит подозренье и недоверие… Будешь тогда навеки лишена ангельских лобзаний.— Это что за ангельские лобзанья? — с живым любопытством спросила Дуня.— Взаимные поцелуи божьих людей на собраниях. Эти лобзанья — великая тайна, — ответила Варенька.— Как? И с мужчинами целоваться? — с испугом вскрикнула Дуня.— У божьих людей, как у ангелов — нет ни мужчин, ни женщин, — сказала Варенька.— Все-таки стыдно, — вся зардевшись, промолвила Дуня.— Видишь ли? Враг-от не дремлет. Едва сошло с языка твоего прескверное его имя, он уж тут, он уж тотчас к тебе с соблазном подъехал, — сказала Варенька. — Люди божьи, друг милый, живут не по-вашему, не по-язычески. Они живут в боге, в них вселена благодать, мирским людям недоступная. Нет у них приличий, нет запрещений, ни закона нет, ни власти, опричь воли божией. И греха у них нет, потому что они умертвили его в себе. Все они братья и сестры одного святого семейства, живут в чистоте небесной, в ангельской свободе. В их поцелуях ни стыда нет, ни соблазна, ничего нет дурного. Ангельские лобзанья — славословие бога. Великая в них тайна. К духовному супругу ведут они.— Скажи мне, Варенька, пожалуйста, что это такое «духовный супруг»? — с живостью спросила Дуня. — Слыхала я об нем от Марьи Ивановны и в книгах тоже попадалось, но не могу ясно понять, что это такое…— О! еще шагу не ступивши по правому пути, ты уж захотела проникнуть в одну из самых сокровеннейших тайн, — улыбаясь, сказала Варенька. — Но так как ты хорошо подготовлена, то можно перед тобой хоть немножко приподнять завесу этого таинства. Видишь ли — один человек не совершен. Сам бог сказал: «Не добро быть человеку единому» — и создал Еву для Адама. Это было еще до греха праотцев. Первые супруги, созданные богом, были «духовные супруги», на всю вечность супруги. Грех, внушенный им от врага, все изменил в них. С тех пор супружество стало только временным, на одну лишь земную жизнь. Со смертью одного супруга обыкновенному плотскому, языческому браку конец, он не может продолжаться на веки вечные. А между людьми, умертвившими в себе грех и ветхого Адама, заключается такое духовное супружество, в каком праотцы жили в раю. Духовное супружество бессмертно, как человеческая душа. Оно не разрывается при освобождении души из созданной врагом темницы смертью, — смертью, как зовете вы, язычники, освобождение души от вражеских уз и плачете притом и рыдаете. А люди божьи смерти праведника радуются — потому что освободил его господь, вывел из смрадной темницы тела, созданного врагом… Поняла?— Кажется, немного понимаю, — думчиво ответила Дуня. — Но как же вступают в эти духовные супружества?— Разумеется, они не так совершаются, как браки язычников, — ответила Варенька. — Нет ни предложений, ни сватовства, никаких обрядов. Нет даже выбора. Сам дух указывает, кому надо соединиться, кому из двух составить одно. Тут тайна великая!.. Знаю я ее, испытала, но теперь больше того, что сказала, тебе открыть не могу.Весь день после этого разговора Дуня была сама не своя. Много думала она о том, что узнала от Вареньки, мысли роились у ней, голова кругом шла. Почти до исступленья дошедшая восторженность овладела ею.Меж тем Варенька рассказала Луповицким и Марье Ивановне о разговоре с Дуней. Вовлеченную в сети девушку на весь вечер оставили в покое одну — пусть ее думает и надумается.— Кажется, овечка на пажить готова, — сказала Варвара Петровна. — Когда ее приведем?— До привода надо ей побывать на соборе, — сказал Николай Александрыч.Да и не все вдруг обнаруживать.— Кажется, завтра и Лукерьюшка из Маркова в богадельню придет,сказала Варвара Петровна. — Надо и ее уговорить. Кажется, в ней много и силы и духа.
***
У Варвары Петровны было большое хозяйство — скотный двор, тонкорунные овцы, огромный птичник, обширные, прекрасно возделанные огороды, а за садом возле рощи вековых густолиственных лип большая пасека.Все было в таком порядке, что из соседей, кто ни взглянет, всяк позавидует. Полевое хозяйство в Луповицах также шло на славу, хоть и велось старинным трехпольным порядком и не было заведено хитрых заморских машин. Оба брата редко-редко, бывало, когда выедут в поле или на ригу, а меж тем ни у кого так хорошо хлеб не родится, хоть земля была и не лучше соседской. На садовые плоды тоже никогда почти не бывало неурожая, в реке и в озерах рыбы налавливалось чуть ли не больше, чем в целом уезде, о лесных порубках, потравах, прорывах мельничных плотин и слухов не бывало. Народ в имении Луповицких был хоть не богат, но достаточен. Все были богомольны, каждый праздник в церкви яблоку бывало негде упасть, воровства и пьянства почти вовсе не было, убийств и драк никогда. И ни малейшей от господ строгости. Все мужики, жены и дочери их барской грозы никогда не видывали, даже сурового слова от них не слыхивали. Луповицкие считали крепостных своих за равных себе по человечеству и, говоря с ними, звали их Иванушкой да Романушкой, Харламушкой да Егорушкой, а баб и девок — Маланьюшкой, Оленушкой, Катеринушкой (Хлысты своих и тех из непосвященных, что по общественному положению ниже их, всегда зовут ласкательными полуименами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20