Она ему покажет, она с ним посчитается за все!.. Она беспрестанно поглядывала на часы, желая, чтобы время шло поскорее.
Сменившись, Роберт пришёл домой совершенно разбитый, промокший до костей. Марта готовилась донимать мужа враждебным молчанием, но его жалкий вид убил в её сердце всю глодавшую его злобу.
— Что это с тобой? — вырвалось у неё инстинктивно.
Роберт опёрся о стол, стараясь удержать кашель с трудом переводя дух.
— Они уже принялись строить каверзы, — сказал он, намекая на отмену жребия при распределении мест в «Парадизе». — Меня занесли в чёрный список и дали самое скверное место во всём участке. Паршивая трехфутовая кровля. Всю смену я работал, лёжа на животе, прямо в воде.
Острая жалость полоснула Марту по сердцу. И вместе с этим трепетом боли в нём ожило то, что она считала давно умершим. Она протянула руки к Роберту.
— Дай, я помогу тебе, мой мальчик. Дай, помогу раздеться.
Она помогла ему снять грязную, промокшую одежду. Помогла при умывании. Теперь она знала, что всё ещё любит его.
IX
Дэвид, работавший на глубине пятисот футов под землёй, в двух милях от главной шахты, решил, что, вероятно, скоро время завтрака. Он находился в «Парадизе», в участке Миксен. На самом низком этаже «Нептуна», на двести футов ниже «Глоба» и на триста — ниже «Файв-Квотерс». Часов у Дэвида не было, и он определял время по числу рейсов, которые проделал вагонетками от рудничного двора до погрузочной площадки. Он стоял подле Дика, своего шотландского пони, на площадке, где нагруженные углём вагонетки, которые он подвозил, прицеплялись к механическому подъёмнику и передавались на главный откаточный путь «Парадиза».
Дэвид ожидал, пока Толли Браун переведёт ему пустые вагонетки. Он ненавидел «Парадиз», но на площадке ему нравилось. Здесь ему, потному и разгорячённому от бега, казалось так прохладно, и здесь можно было стоять во весь рост, не боясь удариться головой о кровлю.
Стоя на площадке, он думал об ожидавшей его счастливой судьбе. Едва верилось, что сегодня — его последняя суббота в «Нептуне». Не только последняя суббота — последний день! Нет, такое счастье даже трудно себе представить!
Он всегда ненавидел шахту. Некоторым из его товарищей нравилось работать в ней, они чувствовали себя здесь как рыба в воде. А ему не нравилось, нет! Может быть, потому, что у него слишком развито было воображение, он не мог отделаться от мысли, что шахтёры — те же заключённые, что они погребены в этих тёмных клетках, глубоко под землёй. Дэвид, бывая на забое «Файв-Квотерс», всякий раз непременно вспоминал, что он находится под морским дном. Мистер Кэрмайкль, младший преподаватель школы на Бетель-стрит, помогавший ему готовиться к экзаменам, объяснил ему, как называется это странное ощущение, будто находишься взаперти… Да, глубоко под землёй, далеко под дном морским. А там наверху в это время светит солнце, дует свежий ветер, серебряные волны бьются о берег.
Дэвид всегда упрямо боролся с этим ощущением. Пусть его повесят, если он поддастся такой глупой слабости! И всё же он был рад, рад, что уходит из «Нептуна», тем более рад, что в нём жило странное убеждение, будто шахта считает своей добычей всякого, кто раз попал в неё и не выпускает его больше никогда. Так говорили, шутя, старые шахтёры. Дэвид усмехнулся в темноте: это шутка, конечно, не более как шутка.
Браун перевёл пустые вагонетки, Дэвид собрал поезд из четырёх вагонеток, вскочил на перекладину, щёлкнул языком, погоняя Дика, и помчался по черневшему сплошным мраком скату. Вагонетки, грохоча, неслись за ним по неровному пути, а он все подгонял лошадь. Дэвид гордился своим умением ездить быстро. Он ездил быстрее всех подкатчиков в «Парадизе». Он привык к грохоту вагонеток. Этот грохот ему не мешал. Неприятно только было, когда какая-нибудь из них отрывалась и сходила с рельсов. Возня и усилия, которые приходилось затрачивать на то, чтобы опять водворить её на место, могли убить человека.
Он летел все ниже, ниже, стремглав, с головокружительной быстротой, выравнивая ход, направляя его, зная, где нужно быстро нагибать голову, а где — налегать на дугу. Это — безрассудство, ужасное безрассудство, отец часто бранил его за слишком быструю езду. Но Дэвид любил её упоение. Великолепным последним скачком он достиг двора подкатчиков и остановился.
Здесь, как он и ожидал, сидели на корточках в нише и завтракали Нед Софтли и Том Риди, возившие ручные вагонетки от забоя до рудничного двора.
— Ну, садись сюда и пожуй, старина, — крикнул Том, у которого рот был набит хлебом и сыром, и отодвинулся в глубь ниши, давая место Дэвиду.
Дэвиду нравился Том, крупный, добродушный малый, заместивший Джо на забое. Дэвид часто спрашивал себя, куда мог деваться Джо и что он теперь делает. И удивлялся при этом, отчего он так мало замечает отсутствие Джо — ведь как-никак они с Джо были товарищами. Может быть, оттого, что Том Риди вполне заменил ему Джо: он такой же весёлый, гораздо охотнее помогает, когда вагонетка сходит с рельсов, и не ругается так цинично, как Джо. Но, несмотря на то, что Дэвиду общество Тома доставляло удовольствие, он в ответ на его приглашение отрицательно покачал головой.
— Нет, Том, я иду вниз.
Он хотел завтракать вместе с отцом. Всякий раз, когда представлялся случай, он забирал свой мешочек с едой и отправлялся в глубь забоя. И сегодня, в последний день, он не хотел изменять этой привычке.
Наклонная просека, ведущая к забою, была так низка, что Дэвиду приходилось сгибаться чуть не пополам. Туннель был тесен, как кроличий садок, в нём царил такой чернильный мрак, что открытая рудничная лампочка, немного коптившая, едва освещала какой-нибудь фут впереди, и было так мокро, что ноги с трудом пробиравшегося вперёд Дэвида производили хлюпающий звук. Раз он ударился головой о твёрдую неровную поверхность базальтового свода и тихо выругался.
Добравшись до забоя, он увидел, что его отец и Лиминг ещё не завтракают и продолжают готовить уголь для нагрузки на порожние вагонетки, которые Том и Нед должны были скоро привезти. Совсем голые, в одних только сапогах и кожаных штанах, они вырубали уголь длинными столбами. Место было жуткое, и работа — Дэвиду это было известно — страшно тяжела. Он выбрал сухое местечко и сел, наблюдая за работавшими и ожидая, пока они кончат. Роберт, согнувшись боком под глыбой угля, подсекал её, готовясь опустить на землю. Он дышал тяжело, ловя ртом воздух, и пот струился из каждой поры его тела. У него был вид вконец замученного человека. В камере негде было повернуться, кровля нависла так низко, что, казалось, вот-вот расплющит его. Но Роберт работал упорно, умело и с замечательной ловкостью. Подле него работал Боксёр. Рядом с Робертом он со своим волосатым торсом и воловьей шеей казался гигантом. Он не говорил ни слова, всё время с ожесточением жевал табак, жевал, выплёвывал, рубил уголь. Но Дэвид с мгновенно вспыхнувшей благодарностью заметил, что Боксёр, жалея его отца, берётся всякий раз за более тяжёлый конец рукоятки и делает самую трудную часть работы. Пот лил градом с изуродованного лица Боксёра, и сейчас в нём не оставалось уже ничего от «Чудо-мальчика копей».
Наконец, они прекратили работу, обтёрли пот фуфайками, надели их и уселись завтракать.
— Здорово, Дэви, — сказал Роберт, только теперь увидев сына.
— Здравствуй, папа.
Из соседней камеры вынырнули Гарри Брэйс и Боб Огль и присоединились к ним. Последним молча вошёл Гюи, брат Дэвида. Все принялись за еду.
После утомительной езды в течение целого утра Дэвиду показались необыкновенно вкусными хлеб и холодная свинина, положенные матерью в его мешок. Отец же, как он заметил, едва дотрагивался до еды и только жадными большими глотками пил холодный чай из бутылки. В мешке у него оказался ещё и пирог. С тех пор как Роберт и Марта помирились, она приготовляла для него превкусные завтраки. Но Роберт половину пирога отдал Боксёру, сказав, что ему не хочется есть.
— Тут у кого угодно аппетит пропадёт, — заметил Гарри Брэйс, кивая в сторону забоя, где работал Роберт. — Собачье место, что и говорить!
— Рабочему повернуться негде, будь оно проклято! — подтвердил Боксёр, уписывая пирог с шумным удовольствием человека, которому его «миссус» обыкновенно давала с собой в шахту только ломоть хлеба с жиром.
— А пирог чертовски вкусный, право!
— Это от сырости все мы тут здоровье теряем, — вмешался Огль. — С кровли вода так и хлещет.
Наступило молчание, нарушаемое лишь хрипением воздуха в насосе. Будя в темноте эхо, этот звук сливался с журчанием и бульканьем воды, протекавшей через нижние отверстия насоса. Этот уже почти не замечавшийся шум тем не менее приносил каждому шахтёру бессознательное успокоение, так как где-то в самой глубине души рождалась уверенность, что насос работает хорошо.
Гарри Брэйс повернулся к Роберту:
— Но здесь всё-таки не так мокро, как в Скаппер-Флетс, правда?
— Нет, отвечал— Роберт глухо. — Мы ещё дёшево отделались.
Боксёр заметил:
— Если тебя донимает сырость, Гарри, ты бы попросил у своей хозяйки, чтобы она дала тебе какую-нибудь ветошь.
Все засмеялись. Окрылённый успехом, Боксёр шутливо ткнул Дэвида локтем в бок.
— Ты ведь у нас учёный малый, Дэви. Не посоветуешь ли какого средства, чтобы отогреть мой зад, а то он отсырел.
— Не хотите ли несколько тумаков? — сухо предложил Дэви.
Вокруг ещё громче захохотали. Боксёр ухмыльнулся. В тусклом полумраке этого места он казался каким-то весёлым и огромным демоном, склонным к сатанинским шуткам.
— Молодец, молодец! Это бы его наверное согрело! — Он одобрительно поглядел сбоку на Дэви. — Ты, я вижу, действительно умный малый. Правду я слышал, будто ты едешь в Бедлейский колледж, чтобы обучать всех профессоров Тайнкасла?
Дэвид сказал:
— Я рассчитываю, что они меня будут обучать, Боксёр.
— Но чего ради ты туда поступаешь, скажи на милость? — укоризненно спросил Лиминг, подмигнув при этом Роберту. — Неужто тебе не хочется вырасти настоящим шахтёром, вот как я, с такой же изящной фигурой и лицом? И с изрядной суммой денег в банке Фиддлера?
На этот раз шутки не понял Роберт.
— Он поедет в колледж, потому что я хочу вытащить его отсюда, — сказал он сурово. И страстная выразительность, с которой он произнёс последнее слово, заставила всех умолкнуть.
— Пускай попытает счастья. Он усердно работал, выдержал экзамены на стипендию и в понедельник поедет в Тайнкасл.
Наступила пауза. Затем Гюи, всё время молчавший, вдруг объявил:
— Как бы мне хотелось попасть в Тайнкасл! Интересно бы посмотреть на настоящих футболистов — на Объединённую команду.
В голосе Гюи звучало такое страстное желание, что Боксёр снова захохотал.
— Не горюй, мальчик! — хлопнул он Гюи по спине. — Скоро тебе придётся играть самому перед Объединённой командой. Я видел твою игру и знаю, чего ты стоишь. И я слышал, что тайнкаслские спортсмены приезжают в Слискэйль на ближайший матч, чтобы посмотреть на твою игру.
Лицо Гюи покраснело под слоем грязи. Он понимал, что Боксёр смеётся над ним, но это его не трогало. Пускай себе шутят, — а он всё-таки рано или поздно туда попадёт. Он себя покажет — и скоро покажет, да!
Неожиданно Брэйс вытянул голову по направлению к туннелю и прислушался.
— Эге! — воскликнул он. — Что такое случилось с насосом?!
Боксёр перестал жевать, все притихли, вслушиваясь в темноту. Хрипение насоса прекратилось.
Целую минуту никто не произнёс ни слова. Дэвид почувствовал, что у него по спине поползли мурашки.
— Чёрт побери! — сказал, наконец, Лиминг медленно, с каким-то тупым удивлением. — Слышите? Насос не действует!
Огль, который в «Парадизе» работал недавно, вскочил и нащупал руками засасывающий рукав насоса. Потом торопливо воскликнул:
— Вода поднимается. Здесь уже её больше, гораздо больше, чем было!
Он умолк и снова погрузил в воду руку до самого плеча. Затем сказал с внезапной тревогой:
— Схожу, пожалуй, за десятником.
— Постой! — остановил его Роберт резко-повелительным тоном. И прибавил вразумительно: — Чего ты сразу бежишь в шахту, как испуганный мальчишка? Пусть себе Диннинг остаётся там, где он есть. Погоди немножко! С ковшевым насосом никогда беды не случится. И сейчас, верно, ничего серьёзного. Должно быть, засорился клапан. Я сейчас сам посмотрю.
Он спокойно, не торопясь, встал и пошёл по наклонному туннелю, высеченному в пласте. Остальные ожидали в молчании. Не прошло и пяти минут, как послышалось медленное чавкание прочищенного клапана, и снова, журча, заработал насос. А спустя ещё три минуты стало слышно его привычное мощное хрипение. Сковывавшее всех напряжение исчезло. Чувство великой гордости за отца охватило Дэвида.
— Здорово, чёрт возьми! — ахнул Огль.
Но Боксёр поднял его на смех.
— Разве тебе не известно, что когда работаешь в одной смене с Робертом Фенвиком, то беспокоиться нечего? Ну, валяй, нагружай вагонетки. А будешь тут сидеть целый день, так много не заработаешь.
Он встал, стащил с себя фуфайку; Брэйс, Гюи и Огль ушли в свой забой. Дэвид направился к вагонеткам, пройдя мимо Роберта, когда спускался вниз.
— Ты быстро справился с этим, Роберт, — заметил Боксёр. — А Огль уже готов был нас хоронить! — и он оглушительно захохотал.
Но Роберт не смеялся. На его измождённом лице застыло выражение какой-то странной рассеянности. Сняв фуфайку, он швырнул её, не глядя, на землю. Фуфайка упала в лужу.
Они снова принялись за работу. Кайлы поднимались и опускались в их руках, подсекая глыбы угля, которые затем нужно было спускать вниз. Пот опять катился с обоих мужчин. Грязь шахты забивалась во все поры кожи. Пятьсот футов под землёй, и всего две мили от дна рудника. Вода медленно сочилась с потолка, непрерывно стекая вниз, подобно дождю, невидимому в сплошном мраке. А над всем этим слышался мерный хрип насоса.
Х
К концу смены Дэвид отвёл своего пони в стойло и позаботился, чтобы ему было удобно.
Теперь наступило самое тяжёлое; он знал, что это будет ему тяжелее всего, но оказалось даже хуже, чем он ожидал. Он порывисто гладил шею пони. Дик, повернув длинную морду, казалось, глядел на Дэвида своими кроткими слепыми глазами, потом ткнулся носом в карман его куртки. Дэвид часто оставлял для него от своего завтрака кусочек хлеба или бисквит. Но сегодня Дика ждал необычайный сюрприз: Дэвид вытащил из кармана кусок сыра, — Дик попросту обожал сыр, — и стал медленно кормить пони. Отламывая маленькие кусочки и держа их на ладони, он старался продлить удовольствие и Дику и себе. Когда влажная, бархатистая морда касалась его ладони, у Дэвида клубок подкатывался к горлу. Он тихонько отёр руку об отворот куртки, в последний раз посмотрел на Дика и торопливо пошёл прочь.
Он шёл к шахте по главному откаточному штреку, мимо того места, где в прошлом году обвалившейся кровлей убило трёх человек: Хэрроуэра и двух братьев Престон — Нейля и Аллена. Дэвид видел, как их отрыли, изуродованных, сплющенных, с продавленной, окровавленной грудью, с набитыми грязью ртами. Он никогда не мог забыть этого случая. И, проходя мимо этого места, всегда замедлял шаг, упрямо желая доказать себе, что ему не страшно.
По дороге к нему присоединились Том Риди, брат его Джек, Нед Софтли, Огль, юный Ча Лиминг, сын Боксёра, Дэн Тисдэйль и другие. Они пришли к нижней площадке шахты, где целая толпа шахтёров ожидала своей очереди подняться наверх, терпеливая, несмотря на тесноту. Клеть поднимала только двенадцать человек зараз. Кроме «Парадиза», она обслуживала ещё два верхних этажа, «Глоб» и «Файв-Квотерс». Дэвида оттеснили от весело дурачившихся Тома Риди и Неда Софтли и прижали к «Скорбящему». «Скорбящий» уставился на него своими тёмными внимательными глазами.
— Ты, говорят, поступаешь в колледж, в Тайнкасле?
Дэвид утвердительно кивнул головой. И опять предстоящее событие показалось ему слишком необычным, чтобы быть действительностью. Должно быть, его немного утомили за последние полгода напряжённая работа по ночам, занятия с мистером Кэрмайклем, путешествие в Тайнкасл для сдачи экзаменов и затем радость, когда он узнал о результате их. Мучила его и молчаливая борьба из-за него между отцом и матерью: Роберт с страстным упорством хотел, чтобы Дэвид получил стипендию и бросил работу в шахте, а Марта — так же твёрдо решила, что он останется дома. Весть об успехе сына она приняла молча, без единого слова. Она даже не приготовила его вещи к отъезду; она не хотела принимать в этом никакого участия, нет, не хотела.
— Смотри, остерегайся Тайнкасла, мальчик, — сказал «Скорбящий». — Ты едешь в пустыню, где люди бродят во тьме среди бела дня, и в полдень, как среди ночи, ощупью ищут дороги. Вот возьми, — он сунул руку в карман на груди и достал оттуда тонкую, сложенную пополам и носившую следы пальцев брошюрку, сильно испачканную угольной пылью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13