Прикасаясь иногда к стволу дерева и ничего не ощущая под рукой, он
становился лишь еще более грустным, предвидя при этом, какой его ожидает
конец: сердце его станет таким же бесчувственным, как и тело, и тогда мир
окончательно будет потерян для него.
Тем не менее, узнав о том, что кто-то заплатил за него по счету за
электричество, он ощутил внезапное чувство сосредоточения, прояснения
видения, словно наконец опознал своего врага. Это неожиданное благодеяние
ясно показало ему, что происходит. Горожане не только избегали его, но и
активно действовали с целью лишить его всякого предлога появляться в их
обществе.
Когда Томас впервые осознал эту опасность, его первейшим побуждением
было открыть окно и крикнуть так, чтобы его голос раскатился в зимнем
воздухе:
- Так и продолжайте! Черт меня побери, если вы мне нужны!
Однако вопрос этот был не настолько прост, чтобы его можно было
решить одной только бравадой. Когда зима постепенно рассеялась,
превратившись в раннюю мартовскую весну, Томас пришел к выводу, что ему
необходимо что-нибудь предпринять. Он был личностью, человеком, как и все
остальные: и у него было сердце, живое и поддерживающее жизнь в его теле.
И он не собирался покорно ждать, когда это сердце ампутируют.
Поэтому, получив очередной счет за телефон, он собрался с духом,
тщательно побрился, облачился в одежду из плотной ткани, сунул ноги в
крепкие ботинки на высокой шнуровке и отправился в двухмильный поход в
город, чтобы лично уплатить по счету.
И вот теперь он стоял перед дверью телефонной компании, обуреваемый
сомнениями, проносящимися у него в голове, словно грозовые тучи. Так
прошло уже немало времени, а он все стоял перед дверью с надписью
золочеными буквами, повторяя про себя: "...Это - медленное убийство", -
потом он собрался с духом, распахнул дверь с силой штормового ветра и
направился к девушке за стойкой с таким видом, словно она вызвала его на
единоборство.
Он подошел и положил ладони на стойку, чтобы унять дрожь в руках. На
мгновение лицо его исказила свирепая гримаса. Он сказал:
- Меня зовут Томас Кавинант.
Девушка была опрятно одета и казалась довольно миловидной. Томас
заставил себя посмотреть ей прямо в лицо. Он увидел ничего не выражающий,
направленный мимо него взгляд. И пока он выискивал в этом взгляде испуг
или отвращение, девушка направила взгляд в его сторону и сказала:
- Я вас слушаю...
- Я хочу оплатить свой счет, - ответил Томас, подумав: "Она ничего не
знает, просто не слышала обо мне".
- Пожалуйста, сэр, - отозвалась девушка. - Назовите ваш номер.
Томас назвал, и она томно проплыла в соседнюю комнату, чтобы
проверить по картотеке.
Неопределенность ожидания возродила его страхи, и он почувствовал,
как сжалось горло. Ему нужно было как-то отвлечься, чем-то занять свое
внимание. Внезапно вспомнив о встрече на улице, он сунул руку в карман и
извлек из него обрывок бумаги, который передал ему мальчик.
"Вы должны это прочитать", - вспомнил Томас. Он расправил обрывок на
стойке и прочел полустертый печатный текст:
"Реальный человек, реальный во всех отношениях, внезапно
обнаруживает, что он абстрагирован от мира и помещен в физическую
ситуацию, которая не может существовать: звуки имеют запах, запахи
обладают цветом и глубиной, зрительные образы осязательно ощутимы,
прикосновения имеют высоту и тембр. Некий голос сообщает ему, что он был
доставлен сюда как защитник своего мира. Он должен сразиться в смертельном
поединке с защитником другого мира. Если он потерпит поражение, он умрет,
и его мир - реальный мир - будет разрушен, поскольку окажется лишен
внутренней способности к выживанию.
Человек отказывается верить в то, что все услышанное им - правда. Он
приходит к выводу, что либо спит, либо бредит, и отказывается стать частью
ложной ситуации сражения насмерть, поскольку никакой "реальной" опасности
не существует. Он непоколебим в своем решении не воспринимать всерьез
очевидно невозможную ситуацию и не обороняется, когда его атакует защитник
другого мира.
Вопрос: является такое поведение человека мужеством или трусостью?
Это - фундаментальный вопрос этики".
- Этики! - фыркнул про себя Кавинант. - И кто только придумывает
такую чушь?
В следующий миг вернулась девушка, на лице ее было вопросительное
выражение.
- Томас Кавинант? С Небесной Фермы? Сэр, на ваш счет был сделан
вклад, который покрывает несколько месяцев. Разве вы недавно не присылали
нам чек на большую сумму?
Внутренне Кавинант сжался, словно от удара, причинившего ему
внезапную боль, потом схватился за стойку, заваливаясь набок, словно
наскочивший на рифы галеон. Бессознательно он скомкал в кулаке клочок
бумаги. Голова кружилась, в ушах эхом отдавались слова:
Фактически все общества проклинают, отрекаются, отталкивают вас от
себя - у тебя нет надежды.
Прилагая все силы, чтобы сдержать готовую прорваться ярость, он
сосредоточил внимание на похолодевших ступнях и ноющих лодыжках.
С чрезвычайной осторожностью положив смятый клочок бумаги на стойку
перед девушкой, Томас сказал, стараясь придать своему голосу выражение
доверительности:
- Это, знаете ли, вовсе не заразно. Можете не беспокоиться - от меня
вы ничего не подхватите. Это заразно разве только что для детей.
Девушка, хлопая глазами, смотрела на него, словно удивляясь смутности
своих мыслей.
Его плечи сгорбились, ярость комком застряла в горле. Он повернулся
со всем достоинством, на какое был способен, и вышел на улицу, громко
хлопнув дверью.
- Адское пламя! - буйствовал он про себя. - Адское пламя! Будьте вы
прокляты!
Чувствуя, как от ярости кружится голова, он оглядел улицу. Отсюда ему
был виден город во всем своем зловещем величии. В направлении Небесной
Фермы по обеим сторонам дороги теснились маленькие торговые лавки, словно
зубы готовых сомкнуться челюстей. Ослепительное солнце заставило Томаса
почувствовать себя беспомощным и одиноким. Быстро осмотрев руки на предмет
царапин или ссадин, он заспешил обратно. Онемевшие ноги едва держали его,
словно асфальт стал скользким от отчаяния. Томасу казалось, что он проявил
мужество, сдерживая желание пуститься бегом.
Через несколько минут впереди показалась громада здания суда. На
тротуаре перед ним стоял старик-нищий. Он не двигался, по-прежнему глядя
на солнце и что-то бессвязно бормоча. Его знак "БЕРЕГИСЬ!" был теперь
бесполезен, словно предупреждение, которое пришло слишком поздно.
Когда Кавинант приблизился, его поразила отрешенность старика - нищие
и фанатики, святые и пророки апокалипсиса дисгармонировали с этой улицей,
залитой солнцем: нахмуренный приниженный взгляд каменных колонн не
допускал подобной доисторической экзальтации. А горстки пожертвованных ему
монет не хватило бы даже на скудный обед. Кавинант вдруг ощутил внезапную
острую боль сострадания. Почти против своей воли он остановился перед
стариком.
Нищий не шевельнулся, не прервал своего созерцания солнца, однако
голос его изменился, и среди невнятного бормотания раздались ясные слова:
- Исполни свой долг.
Этот приказ, казалось, относился непосредственно к Кавинанту. Словно
по команде, он снова опустил взгляд на чашу. Однако требование, попытка
принуждения вызвали в нем новый приступ гнева.
- Я ничего тебе не должен! - тихо огрызнулся он.
Прежде чем он отошел, старик заговорил снова:
- Я тебя предупреждал.
Эти слова неожиданно подействовали на Кавинанта как внутреннее
озарение, как интуитивное суммирование всех переживаний, испытанных им в
прошлом году. И решение мгновенно пробилось сквозь гнев. С перекошенным
лицом он стянул с пальца обручальное кольцо.
До этого Томас никогда не снимал кольца: несмотря на развод и
безжалостное молчание Джоан, он продолжал носить его. Кольцо было как бы
его самоутверждением. Оно напоминало ему, где он был прежде и где он
теперь, о разбитых надеждах, утраченной дружбе, о беспомощности - и его
исчезающей человечности.
Теперь он сорвал его с левой руки и бросил в чашу.
- Это стоит больше, чем несколько монет, - сказал он и, спотыкаясь,
побрел прочь.
- Подожди.
В этом слове прозвучала такая властность, что Кавинант снова
остановился. Он стоял, не шевелясь, усмиряя свою ярость, как вдруг
почувствовал, что старик взял его за руку. Тогда он повернулся и посмотрел
в бледно-голубые глаза, такие пустые, будто они все еще разглядывали
слепящий пламень солнца. Старик буквально излучал невидимую силу.
Внезапное чувство опасности, чувство близости к вещам, недоступным
его пониманию, встревожило Кавинанта. Но он только отмахнулся от этого.
- Не прикасайся ко мне. Я прокаженный!
Отсутствующий взгляд, казалось, даже не задевал его, словно его не
было или глаза старика были незрячими; однако голос нищего был ясен и
тверд:
- На тебе проклятие, сын мой.
Кавинант ответил, облизнув губы:
- Нет, старик. Это нормально - таковы уж люди. Пустышки.
И, словно ссылаясь на закон проказы, он добавил про себя: "Тщетность
- основная характеристика жизни".
Вслух же он продолжал:
- Такова жизнь. Просто я придаю меньшее значение всяким пустякам, чем
большинство людей.
- Такой молодой - и уже такой несчастный!
Кавинант давно уже не встречал участия, и поэтому нечто похожее на
его проявление оказало на него сильнейшее воздействие. Гнев его отступил,
хотя в горле так и остался комок, делая голос сдавленным и приглушенным.
- Пойдем со мной, старик, - сказал Кавинант. - Не мы сотворили мир.
Все, что нам остается, - это жить в нем. Все мы в одной лодке, так или
иначе.
- Разве не мы его сотворили?
Но, не дождавшись ответа, нищий снова принялся бормотать свой
таинственный напев. Он удерживал за руку Кавинанта, пока в пении не
наступила пауза. Тогда в его голосе появилось нечто новое - агрессивный
тон, словно бы старик воспользовался неожиданной уязвимостью Кавинанта.
- Почему ты не покончил с собой?
В груди Кавинанта возникло такое чувство, словно на нее надавили, а
сердце сжало спазмом. Голубые глаза излучали какую-то необъяснимую для
него опасность. Его охватила тревога. Он хотел оторвать взгляд от
старческого лица, провести процедуру ВНК, чтобы убедиться, что все в
порядке, но не мог этого сделать: пустой взгляд удерживал его. Наконец он
сказал:
- Это слишком легко.
На этот ответ не последовало возражений, но все же его тревога росла.
По принуждению воли старика он стоял над пропастью своего будущего и
смотрел вниз, на зазубренные, алчущие угрозы - вечные муки мыслились и
множились там. Он узнавал разные варианты смерти прокаженных. Но эта
панорама придавала ему силы. Это было подобно пробному камню дружеских
отношений в фантастической ситуации; и такое чувство снова опустило его на
знакомую почву. Он ощутил в себе достаточно сил чтобы отвернуться от
собственного страха и сказать:
- Послушай, могу я для тебя что-нибудь сделать? Еда? Место для
ночлега? Я могу поделиться с тобой всем, что у меня есть.
Глаза старика внезапно утратили свой опасный оттенок, словно Кавинант
произнес какой-то решающий пароль.
- Ты и так уже дал мне чересчур много. Такие подарки я возвращаю тем,
кто их жертвует.
Он протянул чашу Кавинанту.
- Возьми кольцо обратно. Будь праведным. Ты не должен сдаваться!
Повелительный тон теперь исчез. Вместо него Кавинанту слышалась
мягкая просьба. Он колебался, размышляя над тем, какое отношение может
иметь к нему этот старик. Но надо было что-то ответить. Он взял кольцо и
снова надел его на левую руку. Потом сказал:
- Все рано или поздно сдаются. Но я собираюсь выжить - и жить так
долго, сколько смогу.
Старик весь как-то осел, покосился, словно только что переложил груз
пророчества или заповеди на плечи Кавинанта. Голос его звучал теперь
совсем слабо:
- Может быть, так оно и будет.
Не сказав больше ни слова, он повернулся и побрел прочь, опираясь на
посох, будто изможденный пророк, уставший от предсказаний. Посох ударялся
о тротуар со странным звуком, как если бы дерево было тверже асфальта.
Кавинант смотрел вслед развевающемуся на ветру оранжево-коричневому
плащу и разметавшимся волосам до тех пор, пока старик не повернул за угол
и не скрылся из виду. Потом он встряхнулся и приступил к процедуре ВНК. Но
взгляд его задержался на обручальном кольце. Оно едва держалось на пальце,
словно вдруг стало очень велико ему.
"Проклятье! - подумал Томас. - На мой счет поступил вклад. Я должен
что-то сделать, пока они не начали устраивать против меня на улицах
баррикады".
Некоторое время он еще стоял на том же месте, пытаясь выработать план
действий. Машинально он поднял взгляд вверх, к каменным головам, венчающим
колонны здания суда. В глазах у них было равнодушие, а на губах - судорога
отвращения, изогнувшая их в вечной угрозе, непреодолимой и навеки
незавершенной. И они подсказали ему идею. Молча послав им проклятие, он
снова пошел вдоль улицы. Он решил встретиться со своим юристом и
потребовать, чтобы эта женщина, занимавшаяся его контрактами и финансовыми
делами, нашла какое-то легальное средство против этой своеобразной черной
благотворительности, которая отсекала его от города.
"Пусть аннулируют оплату счетов, - думал он. - Они не имеют права
оплачивать мои долги без моего на то согласия".
Контора юриста находилась в здании, стоящем возле пересечения двух
основных улиц городка, и Кавинанту надо было перейти на другую сторону
дороги. Вскоре он уже ждал зеленого света на перекрестке возле
единственного в городе светофора. Он чувствовал, что надо спешить,
действовать согласно тому, что он решил, прежде чем его отвращение к
юристам и всему общественному механизму в целом убедит его в том, что эта
решимость была глупостью. Он с трудом подавил в себе искушение перейти
дорогу на красный свет.
Светофор долго не хотел менять свой сигнал, но вот наконец зажегся
зеленый. Кавинант ступил на переход.
Не успел он сделать и трех шагов, как раздалась сирена. Из боковой
улочки, мигая красными огнями, вылетела полицейская машина. На повороте
из-за высокой скорости ее занесло в сторону, и она понеслась прямо на
Кавинанта.
Он замер на месте, словно его вдруг стиснул невидимый кулак. Он хотел
отскочить, но мог только стоять неподвижно, остановленный и удерживаемый
на месте невидимой силой, и смотреть на морду несущегося на него
автомобиля. На мгновение он услышал безумный скрип тормозов. Потом упал.
Падая, он смутно ощущал, что падение началось слишком рано, что его
еще не сбило машиной. Но ничего не мог с собой поделать: он слишком боялся
- боялся столкновения. После всех предосторожностей и самозащиты -
покончить вот так! Потом в окружающем его городском пейзаже на заднем
плане, за солнечным светом и сверкающими окнами магазина, возникла тяжелая
тьма, и он услышал визг покрышек тормозящего автомобиля. Свет и дорога
стали казаться не более чем рисунком на черном фоне, и теперь этот фон
вспучивался, заполняя все вокруг, добрался до него и, поглотив, потащил
его куда-то вниз. Тьма изливалась сквозь солнечный свет, словно лучи
ночного мрака.
Томас подумал, что видит все это в страшном сне. И совершенно
некстати он снова услышал слова старика:
- Будь праведным. Ты не должен сдаваться!
Тьма все лилась и лилась, затопляя день; и последним, что Кавинант
еще видел, были красные искры огней полицейской машины - красная молния,
горячая и смертоносная, пронзающая его лоб, как копье.

3. ПРИГЛАШЕНИЕ К ПРЕДАТЕЛЬСТВУ
Какое-то время, измерить которое можно было бы только ударами сердца,
Кавинант висел в темноте. Пронизывающий пространство луч красного света
был единственным устойчивым ориентиром во всей вселенной, которая,
казалось, кипела вокруг него. Он чувствовал, что мог бы увидеть тяжелое
движение неба и земли, если б только знал, куда надо смотреть; но тьма и
горячий красный луч, бьющий в лоб, мешали повернуться, и ему пришлось
смириться с тем, что он не увидит бурливших вокруг него течений.
Под давлением этого свирепого излучения он мог вполне отчетливо
чувствовать в висках каждый тик своего пульса, словно его разум, а не
сердце, выковывал жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10