Тут тебе боярин Нажира советчик.Он погладил амулет на груди. Вспомнив, что Путята все еще без дела отсиживается в своем порушенном доме, распорядился:– Путяту пошли на степную заставу ратный дух показать… То дело его… Да, чуть не забыл: закажи мне печать новую…Было их у Мономаха уже не менее двадцати, а любил новые придумывать. И сейчас протянул пергамент, на нем собственной рукой два круга нарисовал. На одном написано: «Печать благороднейшего архонта Каждый Рюрикович был для Византии архонтом – высшим лицом.
Руси Мономаха», на другом – верно, оборотная сторона печати: «Господи, помози рабу своему, князю руському».– Сильвестр-то в Киев прибыл? – поинтересовался Владимир.– Токмо.– Пришли его ко мне.Игумен Выдубицкого монастыря Сильвестр был объявлен переяславским епископом. Так захотел Владимир, и митрополит в этом ему не отказал. Теперь пришла пора, чтобы Сильвестр по-новому перекроил прежнюю летопись.Монах Киево-Печерского монастыря Нестор еще в прошлом году написал «Повесть временных лет» – откуда Русская земля стала есть. Он довел летопись до 1110 года и как только мог обелил Святополка. «Льстец придворный, заласканный, – злобно думает о летописце Несторе Мономах. – Надо его имя из летописи вовсе изъять. Пусть Сильвестр заново все составит… Дам ему письмо мое к Олегу Святославичу… мои „Поучения“. Разве потомкам не след знать, сколько пота утер я на земле Русской? Был нищелюбцем и добрым страдальцем. И разве нынешнее призвание меня на киевский престол не схоже с приходом Рюрика в Новгород? Даже если не было того варяжского призвания, кто скажет, что это – не святая ложь?»Владимир, отпустив Ратибора, привычно произнес про себя: «Благословением бога отца и благодатью господа нашего Иисуса Христа, и действом святого духа… По Христову повелению и духа святого строению…»Кто-то робко постучал в дверь.– Войди!Порог переступил худенький черноволосый человек.– Врачеватель Агапит из монастыря, – представился он. – Митрополит Никифор послал: может, надо с дороги сердце послушать?Мономах усмехнулся: хотя и седьмой десяток пошел, а сердце у него здоровое, как у быка. Вот только ломало руки и ноги, даже серные ванны не помогли.И все же заботливость Никифора была приятна.– Спаси бог. Понадобишься – вызову, – сказал он Агапиту, отпуская его. НА ПОИСКИ ЛУЧШЕЙ ДОЛИ Только на второй день Марья стала приходить в разум, услышала слова Анны:– Малых кормить надо.За этим и застала их Фрося, принесшая кринку с молоком.Лицо у Фроси осунулось, словно бы пеплом покрылось, в глазах – ожидание несчастья: очень боялась она за своего Петро. Дрожащим голосом зашептала Анне, верно, надо было перед кем-то выговориться:– Мужиков на распросные речи во дворец водят… Ставят с очей на очи, пытают, повинную вымучивают…В городе и впрямь шла расправа. Гильщиков Мятежник; от слова «гиль» – мятеж.
пятнали, Ставили клеймо на левой щеке.
им резали языки, отсекали руки. Стража Ратибора без суда связывала заподозренных, сажала на ладьи и ночью топила в Днепре.В подземелье на открытые раны сыпали соль, кричали:– Получай, как хотел!Петро дважды жарили на огне, но он ни слова не сказал о Евсее. Дав еще шестьдесят ударов кнутом, отпустили. На улицах Киева тихо и мрачно. Не сходятся на посидки визгопряхи. Догорают головешки недавнего пожара. Окаянно воют псы.Как-то под вечер в Евсееву хату пробрался Хохря. Всегда веселый, жизнерадостный, на этот раз был он хмур, неразговорчив. Сев на лавку, долго молчал, потом выдавил:– Забирать тебя станут.У Евсея напряглось лицо:– Откуда ведаешь?– Троюродный брат у меня во дворце… Схоронись ты лучше до времени…– Да ведь все едино унюхают. Злая воля стоит палача.– Это верно – стоит, – согласился Хохря. – Я отцу покойного Корнея Барабаша сказал… Он тебя схоронит!..Отец Корнея – Агафон Барабаш – был лет на десять старше Евсея, рубил прежде, когда силы позволяли, избы киевлянам.Чтобы в срубленной избе было довольство, клал Агафон в передний угол монету, в другие углы – горсть зерна, кусок воска, шерсть. А скупым тайно вставлял в стены горлышко от кувшина, пищалку тростниковую, и в той избе появлялась «нечистая сила». Когда ставил хоромы сотнику Вирачу, приладил под коньком на крыше берестовый ящик, и в ветер слышались вскрики, плач, вздохи.Со временем попал Агафон тоже в кабалу, потому и сына отправил в извоз, а сам бедовал, промышлял гончарством.…Все ж увел Хохря Евсея из его хаты к Барабашам.Стражники ворвались под утро. Разбудили Ивашку и Анну:– Где отец?Ивашка тер глаза, будто спросонья не мог прийти в себя.– Должно, на рыбалке…Один стражник остался у избы – весь день там прождал.Отец же тайно вернулся только на исходе шестой ночи.– Будем, дети, на Дон уходить. Не жить нам здесь.Вздохнул тяжело. Сколько раз далеко забирался, а добра не находил. Может, хоть теперь лучшую долю сыщет.Они отдали Марье Птахе свой скудный скарб, уложили в торбы то, что могли с собой унести. Анна запихнула туда рушник, вышитый брату. Обвела в последний раз глазами стены избы, словно навсегда вбирала в себя этот до боли родной кут. Оставляла здесь все: отцовские сказки на печной лежанке, песенки сверчка в углу, лавку, на которой сидела мать. А за этими стенами, во дворе, – вырезанную Ивашкой на дубке примету: копье со щитом; в углу двора – колючий терновник; крапиву – остаток молний. Еще же дальше, в яру, возле трехколенной сосны, выросшей из одного корня, оставляла криницу… А правее той криницы, в затишке, – мельницу, что машет рваными рукавами.«Неужели навсегда уходит все это? Что ждет нас впереди? Как повернется жизнь? Увижу ль еще когда Птахиных малышек, Фросю?»…Небо светлело, когда они втроем спустились к Днепру. Пахнуло весенней свежестью. Защелкал соловей в садах.Давно ли в кленовой чаще звонко спрашивала иволга: «Ты где была?», а вот уже скоро наступят черемухины холода, березовые леса укроются в зеленом тумане, пряча в нем золотистые сережки.Сердце сжалось у Анны от горя, от жалости к брату, к отцу, к тете Мане, к ее погибшему мужу, к себе. За что им уготована такая участь? В чем они провинились? Мать сказывала, что родилась Анна в рубашке. Так где ж то счастье?Осторожно раздвигая камыш, они двинулись навстречу розовеющему небу.…В то же утро, только позже, Ратибор сказал Мономаху:– Затушил смятенье в людях.Владимир чутким прикосновением пальцев погладил амулет.Еще в жизнеописании двенадцати цезарей Гай Светоний Транквилл поведал, как Тиберий ввел закон, карающий тех, кто хотя бы словом оскорбляет величие императора…– Объяви в народе о заступничестве моем милосердном. Не хочу погубить ни одну душу христианскую… Все, что делаю, – во имя человечности…На лице Ратибора не дрогнул и мускул.Мономах помолчал, сказал уже вдогонку тысяцкому:– Мастеровых-то людей учти… Через Днепр мост строить будем. Построен в 1116 году.
…Евсей с детьми благополучно выбрался из Киева и, держась берега, зашагал к бродам.Цвела ольха. Сильные порывы ветра налетали на ее кусты, поднимали с них зеленоватые облака пыли, и все вдруг становилось зеленым: воздух, днепровская вода, совсем недавно белый песок косы.В лесу цвели дикие вишни – казалось, выпал нежданно снег, припорошил местами лес.Здесь тоже порывы ветра сбивали цвет, и он кружил спокойными мотыльками.Но ничего этого не видел сейчас Евсей. Он шел впереди детей, погруженный в тяжкие думы о своей неудавшейся жизни, о княжьих приспешниках: «В крови, как в болоте, увязли… Все едино не удержаться им, как не удержаться песку на вилах. Придет час расплаты…»Они вышли на знакомую стежку, и Евсей, подняв голову, наконец увидел весеннюю степь. Радость зажглась в его глазах. Степь опять сама складывала задушевную песню…Вьется, вьется еще не широкий Соляной шлях. Бескрайнее небо. И впереди нет конца-краю степи. То там, то здесь разбросала она ряднушки из алых, желтых тюльпанов.Среди прошлогодней, повядшей травы зеленеет новая, молодая. Мир молодеет, мир всегда молодеет. Так устроена природа.Евсей распрямил плечи, синие глаза его повеселели.…За полдень они сели перекусить на лесной поляне под сережками орешника. Рядом цвел куст волчьего лыка.Анна достала из торбы черные лепешки. Ивашка сбегал за ключевой водой.Отец извлек крохотный узелок с солью. Осторожно раскрыл его, чуть присыпал лепешки и, снова завязав тряпицу, упрятал ее.Анна, откусывая лепешку и запивая ее ключевой водой, от которой ломило зубы, мечтательно спросила:– Батусь, неужто настанет пора, когда в каждой избе солонка полна будет?Что мог он ответить дочке?Евсей задумчиво поглядел на стежку Соляного шляха, что затейливо вилась, звала в солнечный край.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Руси Мономаха», на другом – верно, оборотная сторона печати: «Господи, помози рабу своему, князю руському».– Сильвестр-то в Киев прибыл? – поинтересовался Владимир.– Токмо.– Пришли его ко мне.Игумен Выдубицкого монастыря Сильвестр был объявлен переяславским епископом. Так захотел Владимир, и митрополит в этом ему не отказал. Теперь пришла пора, чтобы Сильвестр по-новому перекроил прежнюю летопись.Монах Киево-Печерского монастыря Нестор еще в прошлом году написал «Повесть временных лет» – откуда Русская земля стала есть. Он довел летопись до 1110 года и как только мог обелил Святополка. «Льстец придворный, заласканный, – злобно думает о летописце Несторе Мономах. – Надо его имя из летописи вовсе изъять. Пусть Сильвестр заново все составит… Дам ему письмо мое к Олегу Святославичу… мои „Поучения“. Разве потомкам не след знать, сколько пота утер я на земле Русской? Был нищелюбцем и добрым страдальцем. И разве нынешнее призвание меня на киевский престол не схоже с приходом Рюрика в Новгород? Даже если не было того варяжского призвания, кто скажет, что это – не святая ложь?»Владимир, отпустив Ратибора, привычно произнес про себя: «Благословением бога отца и благодатью господа нашего Иисуса Христа, и действом святого духа… По Христову повелению и духа святого строению…»Кто-то робко постучал в дверь.– Войди!Порог переступил худенький черноволосый человек.– Врачеватель Агапит из монастыря, – представился он. – Митрополит Никифор послал: может, надо с дороги сердце послушать?Мономах усмехнулся: хотя и седьмой десяток пошел, а сердце у него здоровое, как у быка. Вот только ломало руки и ноги, даже серные ванны не помогли.И все же заботливость Никифора была приятна.– Спаси бог. Понадобишься – вызову, – сказал он Агапиту, отпуская его. НА ПОИСКИ ЛУЧШЕЙ ДОЛИ Только на второй день Марья стала приходить в разум, услышала слова Анны:– Малых кормить надо.За этим и застала их Фрося, принесшая кринку с молоком.Лицо у Фроси осунулось, словно бы пеплом покрылось, в глазах – ожидание несчастья: очень боялась она за своего Петро. Дрожащим голосом зашептала Анне, верно, надо было перед кем-то выговориться:– Мужиков на распросные речи во дворец водят… Ставят с очей на очи, пытают, повинную вымучивают…В городе и впрямь шла расправа. Гильщиков Мятежник; от слова «гиль» – мятеж.
пятнали, Ставили клеймо на левой щеке.
им резали языки, отсекали руки. Стража Ратибора без суда связывала заподозренных, сажала на ладьи и ночью топила в Днепре.В подземелье на открытые раны сыпали соль, кричали:– Получай, как хотел!Петро дважды жарили на огне, но он ни слова не сказал о Евсее. Дав еще шестьдесят ударов кнутом, отпустили. На улицах Киева тихо и мрачно. Не сходятся на посидки визгопряхи. Догорают головешки недавнего пожара. Окаянно воют псы.Как-то под вечер в Евсееву хату пробрался Хохря. Всегда веселый, жизнерадостный, на этот раз был он хмур, неразговорчив. Сев на лавку, долго молчал, потом выдавил:– Забирать тебя станут.У Евсея напряглось лицо:– Откуда ведаешь?– Троюродный брат у меня во дворце… Схоронись ты лучше до времени…– Да ведь все едино унюхают. Злая воля стоит палача.– Это верно – стоит, – согласился Хохря. – Я отцу покойного Корнея Барабаша сказал… Он тебя схоронит!..Отец Корнея – Агафон Барабаш – был лет на десять старше Евсея, рубил прежде, когда силы позволяли, избы киевлянам.Чтобы в срубленной избе было довольство, клал Агафон в передний угол монету, в другие углы – горсть зерна, кусок воска, шерсть. А скупым тайно вставлял в стены горлышко от кувшина, пищалку тростниковую, и в той избе появлялась «нечистая сила». Когда ставил хоромы сотнику Вирачу, приладил под коньком на крыше берестовый ящик, и в ветер слышались вскрики, плач, вздохи.Со временем попал Агафон тоже в кабалу, потому и сына отправил в извоз, а сам бедовал, промышлял гончарством.…Все ж увел Хохря Евсея из его хаты к Барабашам.Стражники ворвались под утро. Разбудили Ивашку и Анну:– Где отец?Ивашка тер глаза, будто спросонья не мог прийти в себя.– Должно, на рыбалке…Один стражник остался у избы – весь день там прождал.Отец же тайно вернулся только на исходе шестой ночи.– Будем, дети, на Дон уходить. Не жить нам здесь.Вздохнул тяжело. Сколько раз далеко забирался, а добра не находил. Может, хоть теперь лучшую долю сыщет.Они отдали Марье Птахе свой скудный скарб, уложили в торбы то, что могли с собой унести. Анна запихнула туда рушник, вышитый брату. Обвела в последний раз глазами стены избы, словно навсегда вбирала в себя этот до боли родной кут. Оставляла здесь все: отцовские сказки на печной лежанке, песенки сверчка в углу, лавку, на которой сидела мать. А за этими стенами, во дворе, – вырезанную Ивашкой на дубке примету: копье со щитом; в углу двора – колючий терновник; крапиву – остаток молний. Еще же дальше, в яру, возле трехколенной сосны, выросшей из одного корня, оставляла криницу… А правее той криницы, в затишке, – мельницу, что машет рваными рукавами.«Неужели навсегда уходит все это? Что ждет нас впереди? Как повернется жизнь? Увижу ль еще когда Птахиных малышек, Фросю?»…Небо светлело, когда они втроем спустились к Днепру. Пахнуло весенней свежестью. Защелкал соловей в садах.Давно ли в кленовой чаще звонко спрашивала иволга: «Ты где была?», а вот уже скоро наступят черемухины холода, березовые леса укроются в зеленом тумане, пряча в нем золотистые сережки.Сердце сжалось у Анны от горя, от жалости к брату, к отцу, к тете Мане, к ее погибшему мужу, к себе. За что им уготована такая участь? В чем они провинились? Мать сказывала, что родилась Анна в рубашке. Так где ж то счастье?Осторожно раздвигая камыш, они двинулись навстречу розовеющему небу.…В то же утро, только позже, Ратибор сказал Мономаху:– Затушил смятенье в людях.Владимир чутким прикосновением пальцев погладил амулет.Еще в жизнеописании двенадцати цезарей Гай Светоний Транквилл поведал, как Тиберий ввел закон, карающий тех, кто хотя бы словом оскорбляет величие императора…– Объяви в народе о заступничестве моем милосердном. Не хочу погубить ни одну душу христианскую… Все, что делаю, – во имя человечности…На лице Ратибора не дрогнул и мускул.Мономах помолчал, сказал уже вдогонку тысяцкому:– Мастеровых-то людей учти… Через Днепр мост строить будем. Построен в 1116 году.
…Евсей с детьми благополучно выбрался из Киева и, держась берега, зашагал к бродам.Цвела ольха. Сильные порывы ветра налетали на ее кусты, поднимали с них зеленоватые облака пыли, и все вдруг становилось зеленым: воздух, днепровская вода, совсем недавно белый песок косы.В лесу цвели дикие вишни – казалось, выпал нежданно снег, припорошил местами лес.Здесь тоже порывы ветра сбивали цвет, и он кружил спокойными мотыльками.Но ничего этого не видел сейчас Евсей. Он шел впереди детей, погруженный в тяжкие думы о своей неудавшейся жизни, о княжьих приспешниках: «В крови, как в болоте, увязли… Все едино не удержаться им, как не удержаться песку на вилах. Придет час расплаты…»Они вышли на знакомую стежку, и Евсей, подняв голову, наконец увидел весеннюю степь. Радость зажглась в его глазах. Степь опять сама складывала задушевную песню…Вьется, вьется еще не широкий Соляной шлях. Бескрайнее небо. И впереди нет конца-краю степи. То там, то здесь разбросала она ряднушки из алых, желтых тюльпанов.Среди прошлогодней, повядшей травы зеленеет новая, молодая. Мир молодеет, мир всегда молодеет. Так устроена природа.Евсей распрямил плечи, синие глаза его повеселели.…За полдень они сели перекусить на лесной поляне под сережками орешника. Рядом цвел куст волчьего лыка.Анна достала из торбы черные лепешки. Ивашка сбегал за ключевой водой.Отец извлек крохотный узелок с солью. Осторожно раскрыл его, чуть присыпал лепешки и, снова завязав тряпицу, упрятал ее.Анна, откусывая лепешку и запивая ее ключевой водой, от которой ломило зубы, мечтательно спросила:– Батусь, неужто настанет пора, когда в каждой избе солонка полна будет?Что мог он ответить дочке?Евсей задумчиво поглядел на стежку Соляного шляха, что затейливо вилась, звала в солнечный край.
1 2 3 4 5 6 7 8 9