Старичок этот, конечно, шут, домашний шалун, таковых множество в московских богатых фамилиях. И Бяшу он, без сомнения, признал – раскланивался многозначительно.Ночью Бяше не спалось. То ли весна приближалась, то ли думы неясные мешали, броженье во всем теле – не понять.Размеренно тикают часы-поставец, их слышно на весь флигель. Часы эти, так же как и серебряные очки, подарил отцу благодетель, генерал-фельдцейхмейстер господин Брюс. В их перестуке есть нечто магическое, вечное – так уверяет отец. Затем слышен оглушительный храп Федора, которого из-за храпа в общую горницу спать не кладут, стелют в сенцах. А снизу слышится храп понежнее, помягче. Это баба Марьяна, которая спит на печке. Как бы ее, кстати, ни уверяли, что она по ночам храпит, она отрицает, сердится, божится до слез. И еще слышится тоненькое словно бы повизгивание. Так спит малышка Авсеня, которому стелют в просторной корзине из-под белья.Слышны шорохи разные, шепоты, скрипы, перестуки. Старый бревенчатый флигель будто наполнен тысячью невидимых существ. Когда Бяша был маленьким, он верил во всех этих кикимор, домовых, подпечников, до смерти боялся их ночных забав. Теперь, конечно, после Навигацкой школы и чтения множества книг, об этом и думать смешно, а все-таки лежишь, лежишь – и жуть забирает.Внезапно над самой крышей раздается скрежетание и хрип, будто вращается множество ржавых колес. Это приходит в действие старый, заслуженный механизм курантов Спасской башни. Раздается удар колокола, другой, затем перезвон колокольцев. «Послу-ушивай!» – кричит в ответ часовой у ворот. Потом бьют куранты другой, Никольской башни, и, наконец, совсем уж издалека доносится звон еще одной из кремлевских башен.Когда же умолкает последний звон колокола, слышится протяжный звук человечьего голоса – это стонут колодники из Константино-Еленинской башни, где сидят они, потеряв счет дням, под надзором Разбойного приказа.А затем Бяша отчетливо услышал босые шаги. Чьи-то ноги, осторожные, как полет бабочки, не то поднимались, не то опускались по лестнице в поварне. Бяша сел на постели, вслушался. Яркий расплывчатый отсвет луны в слюдяном окошке позволил рассмотреть постель отца. Отец спал, а ведь это он иной раз по ночам, накидывая тулуп, уходит через двор в полатку и работает там до рассвета над какой-нибудь любимой ландкартой. Бяша встал и тоже, стараясь подражать полету бабочки, нащупал босой ногой ступени лестницы, стал спускаться. Боялся задеть кадушку и ковшик с питьевой водой у двери. А сердце билось в предвкушении неизвестного.Так и есть! Сделав последний шаг, он наткнулся на чье-то упругое плечо под холстинной рубахой. Пахло немного пряным и теплым, его обхватили мягкие руки.– Бяша, это ты? – скорее дыханием, чем шепотом донеслось до него. – Это я, Устя…– Хочу я в мастерскую сходить, – соврал Бяша. – Отец наказывал с вечера трубу закрыть, а я запамятовал.– Не ходи! – прошептала Устя. – Не прохолодится ваша мастерская, уж морозы сошли.И поскольку Бяша все же сделал движение к двери, она, крепко обхватив его, потянула к себе, а он, боясь в темноте упасть, послушно переступал за ней. И они сели на Устино жесткое ложе на лавке, где над ними на печи покоилась с нежным храпом воинственная баба Марьяна.– Давай посидим… Мне не спится… – шептала девушка, прислонясь лицом прямо к Бяшиному уху. – Накатывает на меня, так и крутит, так и крутит. Вы с Максюткой что, взаправду считаете меня кликушей иль нет? Я не кликуша, вот мать моя – та была кликуша…В ночной тишине, ткущейся из храпов и сопений, ее шепот, да и не шепот даже, а дуновение, эманация Эманация – излучение, запах, влияние.
души, как выразился бы философ, казался Бяше сладостным пением Сирина Сирин – мифологическое существо – сладкоголосая райская птица.
, птицы райской.– Мать наша сама была икотницей и на других икоту напускала. Лишь на бабу поикает, готово – испорчена баба. Это я тебе только как другу признаюсь, ты же меня не выдашь? Бывало, спрашиваю: «Мамонька, как же ты живешь, у тебя же, бают, бес во чреве сидит?» Она: «Ежели бы один, доченька! Их там сто бесов, на все голоса плачут, животы мои гложут. Один птицею кукукает, другой козою блекочет, третий ворочается, как мельничный жернов…»Она затихла, словно к чему-то прислушиваясь, а Бяша хотел храбро сказать, что лично он в кликуш не верит. Пример тому подал сам государь Петр Алексеевич, который указал, что сие есть глупое суеверие – ни от натуры, ни от бога. И еще он повелел, чтобы кликуш, равно как и других юродствующих, кнутами исцеляли и ссылали на осушение болот, ибо вода для здравия их кликушеского полезна. Но пока Бяша собирался это сказать, во дворе будто бы калитка хлопнула. Бяша напрягся, вслушиваясь, – все было тихо; наверное, просто показалось.– Пора спать, – сказала Устя. – Не ровен час, проснутся – что подумают? Мне не спится, недужится, но я перемогнусь, а ты иди, засыпай, ты добрый, ты умный, ты милый, Бяша…Никто, никогда, с тех пор как умерла матушка, никто Бяшу так не называл. Отец любил его, но отец был немногословен и вечно занят! Бяша простил даже ей, что она его Бяшей назвала, у нее это так ласково получилось! И они пошли назад, обнявшись в темноте, среди шорохов и запахов, ощупью нашли лестницу, долго поднимались, после каждого шага пережидали, затаив дыхание. На последней ступеньке она вновь приблизила лицо к Бяшиному уху:– Дай я тебя перекрещу, пусть не говорят, что кликуши – ведьмы… А вместо молитвы я тебе заговор скажу, ты сразу заснешь и будешь почивать до утра.И зашептала, как запела, слова ее скорее можно было угадать, чем расслышать:– Трава реска, маленька, синенька, по земле расстилается, к долу приклоняется… Слова мои крепки и до веку лепки, нет им переговора и недоговора, будь ты, моя присуха, крепче камня и железа.И верно, Бяша лег, камушком повалился и не помнит, как заснул.А утром примчался Максюта, весь в горестных чувствах. У его Степаниды, оказывается, уже и сваха есть. Максюта шептал отчаянно:– Копать, копать! Давай, Бяша, копать!– Да что нам будет от этого копанья-то?– Как – что? Клад найдем, попа купим в Нижних Котлах, там, сказывают, они мздоимливы. Наймем первейших рысаков, сговорим Стешеньку и венчаемся увозом!– Ты венчаешься, а я? Да и если она не согласится?Максюта молчал, повесив буйную головушку.– Давай уж по-другому, – сказал Бяша, которому до смерти было жаль друга. – Когда выкопаем, государю отпишем, так, мол, и так, посылаем тебе, надежа царь, выкопанные воровские сокровища, а ты нас, верных твоих слуг, вот тем-то и тем-то пожалуй…– Подлинно так! – оживился Максюта. – Что значит образованный-то человек!Остаток дня ушел на подготовку. Максюта принес завернутые в попону заступ и кирку. Хотя все это имелось и у Киприановых, но решили не трогать, дабы не возбуждать подозрений.Вечером Бяша еле дождался, когда все лягут. Часы тянулись, словно мучительное наказание. Бяша вспоминал прошедшую ночь, иногда ему представлялось, что Устя вновь стоит во тьме на нижней ступеньке. Ох, лишь бы нынче она там не стояла!Думая так, он поднялся, прислушиваясь к тишине, стал спускаться ощупью. Задел кадку с питьевой водой, ковшик упал, загремел.– Бяша, аиньки? – сонным голосом спросила баба Марьяна. – Ты, что ли?– Водицы испить, – ответил Бяша. – Заодно хочу калитку проверить, не забыли ли запереть.Слава богу, Устя, вероятно, спала. Накинув кожушок, Бяша взял ключи и вышел во двор.Весенние звезды ярко переливались в черном колодце неба над постройками. Иззябший Максюта ждал за калиткой наготове. Едва будучи впущенным и не дожидаясь, пока Бяша за ним запрет, он устремился к подвальной двери. В этот миг ударил звон Спасской башни. Под гром курантов не слышно было, как открылся им замок подвала. Долго кресали огонь, трут оказался сырым. Разожгли огарок, сунули его в слюдяной фонарь, стали спускаться по кирпичной лестнице.– Эге, да кто-то у вас подметает тут, – заметил Максюта. – Вылизано, будто подъезд у вельможи. Надо остерегаться, как бы нам не насорить.И вдруг во дворе над ними трепетно и ясно пропел петушок.– Откуда у вас петух? – удивился Максюта.– У нас нет петуха.– Вот и я же об этом. На всей Красной площади и на торгу скотина запрещена указом, ни собаки, ни куры, разве котенок…А петух, будто утверждая свое странное бытие, пропел еще раз, столь же радостно и звонко.Но раздумывать о петухе было некогда. Кладоискатели с трудом отворили железную ржавую дверь, перенесли спою попону с инструментом. Максюта высоко поднял фонарь, освещая подвальную клеть, и оба они ахнули.Посреди подвала была вырыта свежая яма, на дне которой лежал чей-то сломанный заступ. ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Не по хорошу мил, а по милу хорош – Онуфрич! Онуфрич же, отзовись!Баба Марьяна, запыхавшись, взбежала по лестнице с решимостью, для нее несвойственной. Киприанов с подмастерьями был занят – сосредоточенно искал марашки на сверстанной печатной форме.– Ну же, Онуфрич! Бросай свои точки-запятые – такая новость!Подмастерья навострили уши, но баба Марьяна вытянула хозяина из мастерской и увела его в поварню, где в этот час было пусто.– Онуфрич! Слышишь? Твоего Бяшу сватают!– Сватают? Что ж он, красная девица, чтоб его сватать?– Нет, ты послушай, Бяшу сватают! А он-то, тихоня, какую девку отгрохал! И то сказать – в отца. По глазам сирота, а по хватке – разбойник.– Перестань трещать. Объясни толком.– Куму мою знаешь, Ипатьевну? Дама в соку, хотя уж ей сорок, но больше тридцати не дашь. Соседи они наши по Мценску, под острогом Острог – населенный пункт, обнесенный оградой из заостренных бревен.
жили. Да помнишь ты ее или нет?Киприанов пожал плечами, а она даже поперхнулась с досады.– У, бирюк! Она же каждый праздник к нам ходит, наряжается – бострога Бострога, бастрок – в начале XVIII века женская кофта немецкого покроя.
у нее китайчатая, в полоску, а на голове фантаж Фантаж (правильнее – фантанж) – французская модная прическа XVII столетия.
носит не дешевле чем на двугривенный…– Это Полканиха, что ли?– Полканиха! Кто это выдумал такое прозвище? Супруг ее, царствие ему небесное, был, конечно, не генерал, но и не майор – полуполковник…– Ладно, ладно, полуполковница. Так, и что она?– У вашего, сказывают, пастушка да завелася ярочка, теперь скусить бы пирожок, опрокинуть чарочку… Я смекаю – ведь она сваха, эта моя Ипатьевна, но вдовьему делу она свашеством кормится. Я мигом на лафертике Лафертик – поднос.
и чарочку и пирожок, она отведала, похваливает, а сама все про Бяшу интересуется.– Да говори дело, у меня набор стоит!– Кумекаю также – от девок к парням сваты спроста не ходят: может, она такая красава, что в окно глянет – конь прянет, а на двор выйдет – собаки дохнут? Прижучила я сваху эту по-родственному, по-амченски: выкладывай, мол, с чем пришла…– Марьяна же! – изнемог Киприанов.– Имей, сударь, терпение! Ишь прыткий, а еще жалованный чин носишь, библиотекарский. Вот теперь держися, Онуфрич, на чем сидишь, да покрепче, я сейчас тебе такое скажу! Канунникова купца знаешь?– Какого же Канунникова? Не того ли, который суконщик? В Ратуше который вице-президент?– Того, того! – закивала баба Марьяна, уже не заботясь, что кто-нибудь подслушивает.– Ну, и что Канунников? Мы с ним в апрошах Апрош – военный термин, обозначавший приготовления к атаке; в переносном смысле – неприязненные отношения.
, не кланяемся.– Теперь будете кланяться. Закидон-то именно от него наша полуполковница делала. Слушай же…Баба Марьяна манила его пальцем наклониться поближе, а он все рвался назад, к своим марашкам.– Аспид Аспид – мифологическое чудовище, многоглавый змей.
ты, бесчувственный! – наконец закричала Марьяна. – Не враг же ты своему сыну?Выяснилось, что официального сватовства еще, конечно, не было. Просто сваха прощупывала благорасположение, давала понять – вот если б вы сами посвататься решили…– Постой! – соображал Киприанов. – Канунников… У него барки сейчас в Персию пошли, не менее миллиона в обороте! Канунников! Это же сам московский Меркурий Меркурий – бог торговли и ремесел в древнеримской мифологии.
!– Видишь, Онуфрич! Я всегда говорила, господь еще отметит тебя, простеца трудолюбивого, и вознесет! Пойду не мешкая свечу поставлю…– Да погоди ты со свечой! Не верится мне что-то. Канунников – и я… и Васка, хотел я сказать… Не бесчестье ли, не шутка ли это чья-нибудь злая?– Никакой шутки! – горячилась баба Марьяна, которая, как все стареющие красавицы, склонна была к свашескому ремеслу. – Полуполковнице можно довериться, своих, амченских-то, уж она не обведет. У Канунникова дочка единственная, матери давно нет. Чего по прихоти ее не делает, даже павлинов в огороде завел! Где-то она с твоим Бяшей самурничалась, в их годы ты небось тоже был мастак… Да и об сватанье, повторяю, нет пока речи. Госпожа полуполковница принесла нам от Канунниковых приглашенье. И я звана!Киприанов задумался. Внезапные взлеты, как и – увы! – падения, были в обычае. Но ежели бы речь шла о каком-нибудь царском фаворите или о скоробогатее из числа наживал подрядчиков, а то Канунников! Столп благочестия, зерцало доблести купецкой!Он не стал ничего рассказывать Бяше, велел и Марьяне, чтобы язычок свой подвязала. Сыну просто объявил, что после пасхальной заутрени – к Канунниковым.По вечерам, при свете трех огарков, Киприанов разбирал записки волостных старост и воевод, в коих они по повелению вице-губернатора Ершова рапортовали о промерах угодий и земель. Из записок этих он черпал сведения для своей генеральной ландкарты Московской губернии. Но на сей раз, видно, другим была полна его седеющая голова!– Ух ты! – выругался он в сердцах, обнаружив вдруг у себя ошибку – Турицу-речку показал текущей на норд-норд-ост!Не слышалось и умиротворяющего храпа бабы Марьяны. Она тоже лежала без сна, вся переполненная планами: «Федьку послать с лошадьми в Сухареву башню. Пусть нам одолжат школьную карету, зазорно иначе царскому библиотекариусу выезжать. Алеха пусть наденет червчатый Червчатый – ярко-красного цвета.
свой армяк, на ливрею похожий, на запятки пусть встанет. Хоть и не слуга он, а без выездного гайдука невозможно…»В великую субботу, под самый праздник, когда в полатке и флигеле шла яростная уборка, на пороге мастерской вдруг выросла фигура в немецком дорожном платье. Позади был виден слуга с объемистым чемоданом.Вошедший весело гаркнул, рапортуя:– Адмиралтейц-гардемарин Гардемарин – чин, установленный Петром I для выпускников Морской академии до получения ими офицерского звания.
Степан Григорьев сын Малыгин! Явлен прибытием из Санктпитер бурха!– Стеня! – радостно воскликнул Бяша, взбегая наверх из библиотеки. – Неужели это ты?– И в гардемарины произведен! – говорил Киприанов, взяв гостя за плечи и рассматривая с улыбкой. – А вырос-то как. Настоящий Геркулес! Ну как там наши морские академики во главе с мистером Фарвархссоном?Стеня Малыгин, в школе прозванный «Утопленник» за то, что бесстрашно нырял в самый рискованный омут и дольше всех мог не выныривать, в прошлом году при разделении Навигацкой школы на петербургскую и московскую переехал на брега Невы с Андреем Фарвархссоном, главным профессором, и другими иноземцами. А Бяша был в числе тех, кто остался в Сухаревой башне с Леонтьем Магницким и православными учителями. Бяша школу-то Навигацкую окончил, но на морскую практику не попал – по просьбе отца всегдашний благодетель генерал-фельдцейхмейстер Брюс оставил его в распоряжении Артиллерийского приказа. Так он чина офицерского не получил и остался помогать отцу в его книжной лавке. А Степан Малыгин – удалец, разумник, здоровяк – окончил петербургскую школу, которая теперь именовалась Морской академией, и получил назначение в Адмиралтейство.– Я к тебе, Онуфрич, послан, – докладывал он Киприанову. – Велено карты шведские трофейные тебе отвезть, дабы ты разобрался, чего в нашей российской картографии недосмотрено.Малыгин был великолепен – новенький синий кафтан с ослепительно начищенными пуговицами, настоящая офицерская шпага, круглая морская шляпа. Он усидеть не мог на месте – все говорил, рассказывал, и на москвичей веяло ветром иной жизни – новой молодой столицы, победоносной войны, непрерывных перемен.– Сам государь, – не терпелось ему выложить обо всех своих успехах, – сам государь принял меня в Зимнем дворце. Петр Алексеевич в те поры только что изволили встать после болезни тяжкой, да вы это знаете. Когда я представлялся, он в кабинете у себя с механиком Нартовым работал на токарном станочке. Ныне уж он не кует, не плотничает – трудно ему, но за станком стоит ежедневно…Баба Марьяна выпроваживала гостя в баньку, уговаривала с дороги хоть кваску испить – не тут-то было.– Присутствовали при разговоре сем и Брюс и генерал-адмирал Апраксин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
души, как выразился бы философ, казался Бяше сладостным пением Сирина Сирин – мифологическое существо – сладкоголосая райская птица.
, птицы райской.– Мать наша сама была икотницей и на других икоту напускала. Лишь на бабу поикает, готово – испорчена баба. Это я тебе только как другу признаюсь, ты же меня не выдашь? Бывало, спрашиваю: «Мамонька, как же ты живешь, у тебя же, бают, бес во чреве сидит?» Она: «Ежели бы один, доченька! Их там сто бесов, на все голоса плачут, животы мои гложут. Один птицею кукукает, другой козою блекочет, третий ворочается, как мельничный жернов…»Она затихла, словно к чему-то прислушиваясь, а Бяша хотел храбро сказать, что лично он в кликуш не верит. Пример тому подал сам государь Петр Алексеевич, который указал, что сие есть глупое суеверие – ни от натуры, ни от бога. И еще он повелел, чтобы кликуш, равно как и других юродствующих, кнутами исцеляли и ссылали на осушение болот, ибо вода для здравия их кликушеского полезна. Но пока Бяша собирался это сказать, во дворе будто бы калитка хлопнула. Бяша напрягся, вслушиваясь, – все было тихо; наверное, просто показалось.– Пора спать, – сказала Устя. – Не ровен час, проснутся – что подумают? Мне не спится, недужится, но я перемогнусь, а ты иди, засыпай, ты добрый, ты умный, ты милый, Бяша…Никто, никогда, с тех пор как умерла матушка, никто Бяшу так не называл. Отец любил его, но отец был немногословен и вечно занят! Бяша простил даже ей, что она его Бяшей назвала, у нее это так ласково получилось! И они пошли назад, обнявшись в темноте, среди шорохов и запахов, ощупью нашли лестницу, долго поднимались, после каждого шага пережидали, затаив дыхание. На последней ступеньке она вновь приблизила лицо к Бяшиному уху:– Дай я тебя перекрещу, пусть не говорят, что кликуши – ведьмы… А вместо молитвы я тебе заговор скажу, ты сразу заснешь и будешь почивать до утра.И зашептала, как запела, слова ее скорее можно было угадать, чем расслышать:– Трава реска, маленька, синенька, по земле расстилается, к долу приклоняется… Слова мои крепки и до веку лепки, нет им переговора и недоговора, будь ты, моя присуха, крепче камня и железа.И верно, Бяша лег, камушком повалился и не помнит, как заснул.А утром примчался Максюта, весь в горестных чувствах. У его Степаниды, оказывается, уже и сваха есть. Максюта шептал отчаянно:– Копать, копать! Давай, Бяша, копать!– Да что нам будет от этого копанья-то?– Как – что? Клад найдем, попа купим в Нижних Котлах, там, сказывают, они мздоимливы. Наймем первейших рысаков, сговорим Стешеньку и венчаемся увозом!– Ты венчаешься, а я? Да и если она не согласится?Максюта молчал, повесив буйную головушку.– Давай уж по-другому, – сказал Бяша, которому до смерти было жаль друга. – Когда выкопаем, государю отпишем, так, мол, и так, посылаем тебе, надежа царь, выкопанные воровские сокровища, а ты нас, верных твоих слуг, вот тем-то и тем-то пожалуй…– Подлинно так! – оживился Максюта. – Что значит образованный-то человек!Остаток дня ушел на подготовку. Максюта принес завернутые в попону заступ и кирку. Хотя все это имелось и у Киприановых, но решили не трогать, дабы не возбуждать подозрений.Вечером Бяша еле дождался, когда все лягут. Часы тянулись, словно мучительное наказание. Бяша вспоминал прошедшую ночь, иногда ему представлялось, что Устя вновь стоит во тьме на нижней ступеньке. Ох, лишь бы нынче она там не стояла!Думая так, он поднялся, прислушиваясь к тишине, стал спускаться ощупью. Задел кадку с питьевой водой, ковшик упал, загремел.– Бяша, аиньки? – сонным голосом спросила баба Марьяна. – Ты, что ли?– Водицы испить, – ответил Бяша. – Заодно хочу калитку проверить, не забыли ли запереть.Слава богу, Устя, вероятно, спала. Накинув кожушок, Бяша взял ключи и вышел во двор.Весенние звезды ярко переливались в черном колодце неба над постройками. Иззябший Максюта ждал за калиткой наготове. Едва будучи впущенным и не дожидаясь, пока Бяша за ним запрет, он устремился к подвальной двери. В этот миг ударил звон Спасской башни. Под гром курантов не слышно было, как открылся им замок подвала. Долго кресали огонь, трут оказался сырым. Разожгли огарок, сунули его в слюдяной фонарь, стали спускаться по кирпичной лестнице.– Эге, да кто-то у вас подметает тут, – заметил Максюта. – Вылизано, будто подъезд у вельможи. Надо остерегаться, как бы нам не насорить.И вдруг во дворе над ними трепетно и ясно пропел петушок.– Откуда у вас петух? – удивился Максюта.– У нас нет петуха.– Вот и я же об этом. На всей Красной площади и на торгу скотина запрещена указом, ни собаки, ни куры, разве котенок…А петух, будто утверждая свое странное бытие, пропел еще раз, столь же радостно и звонко.Но раздумывать о петухе было некогда. Кладоискатели с трудом отворили железную ржавую дверь, перенесли спою попону с инструментом. Максюта высоко поднял фонарь, освещая подвальную клеть, и оба они ахнули.Посреди подвала была вырыта свежая яма, на дне которой лежал чей-то сломанный заступ. ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Не по хорошу мил, а по милу хорош – Онуфрич! Онуфрич же, отзовись!Баба Марьяна, запыхавшись, взбежала по лестнице с решимостью, для нее несвойственной. Киприанов с подмастерьями был занят – сосредоточенно искал марашки на сверстанной печатной форме.– Ну же, Онуфрич! Бросай свои точки-запятые – такая новость!Подмастерья навострили уши, но баба Марьяна вытянула хозяина из мастерской и увела его в поварню, где в этот час было пусто.– Онуфрич! Слышишь? Твоего Бяшу сватают!– Сватают? Что ж он, красная девица, чтоб его сватать?– Нет, ты послушай, Бяшу сватают! А он-то, тихоня, какую девку отгрохал! И то сказать – в отца. По глазам сирота, а по хватке – разбойник.– Перестань трещать. Объясни толком.– Куму мою знаешь, Ипатьевну? Дама в соку, хотя уж ей сорок, но больше тридцати не дашь. Соседи они наши по Мценску, под острогом Острог – населенный пункт, обнесенный оградой из заостренных бревен.
жили. Да помнишь ты ее или нет?Киприанов пожал плечами, а она даже поперхнулась с досады.– У, бирюк! Она же каждый праздник к нам ходит, наряжается – бострога Бострога, бастрок – в начале XVIII века женская кофта немецкого покроя.
у нее китайчатая, в полоску, а на голове фантаж Фантаж (правильнее – фантанж) – французская модная прическа XVII столетия.
носит не дешевле чем на двугривенный…– Это Полканиха, что ли?– Полканиха! Кто это выдумал такое прозвище? Супруг ее, царствие ему небесное, был, конечно, не генерал, но и не майор – полуполковник…– Ладно, ладно, полуполковница. Так, и что она?– У вашего, сказывают, пастушка да завелася ярочка, теперь скусить бы пирожок, опрокинуть чарочку… Я смекаю – ведь она сваха, эта моя Ипатьевна, но вдовьему делу она свашеством кормится. Я мигом на лафертике Лафертик – поднос.
и чарочку и пирожок, она отведала, похваливает, а сама все про Бяшу интересуется.– Да говори дело, у меня набор стоит!– Кумекаю также – от девок к парням сваты спроста не ходят: может, она такая красава, что в окно глянет – конь прянет, а на двор выйдет – собаки дохнут? Прижучила я сваху эту по-родственному, по-амченски: выкладывай, мол, с чем пришла…– Марьяна же! – изнемог Киприанов.– Имей, сударь, терпение! Ишь прыткий, а еще жалованный чин носишь, библиотекарский. Вот теперь держися, Онуфрич, на чем сидишь, да покрепче, я сейчас тебе такое скажу! Канунникова купца знаешь?– Какого же Канунникова? Не того ли, который суконщик? В Ратуше который вице-президент?– Того, того! – закивала баба Марьяна, уже не заботясь, что кто-нибудь подслушивает.– Ну, и что Канунников? Мы с ним в апрошах Апрош – военный термин, обозначавший приготовления к атаке; в переносном смысле – неприязненные отношения.
, не кланяемся.– Теперь будете кланяться. Закидон-то именно от него наша полуполковница делала. Слушай же…Баба Марьяна манила его пальцем наклониться поближе, а он все рвался назад, к своим марашкам.– Аспид Аспид – мифологическое чудовище, многоглавый змей.
ты, бесчувственный! – наконец закричала Марьяна. – Не враг же ты своему сыну?Выяснилось, что официального сватовства еще, конечно, не было. Просто сваха прощупывала благорасположение, давала понять – вот если б вы сами посвататься решили…– Постой! – соображал Киприанов. – Канунников… У него барки сейчас в Персию пошли, не менее миллиона в обороте! Канунников! Это же сам московский Меркурий Меркурий – бог торговли и ремесел в древнеримской мифологии.
!– Видишь, Онуфрич! Я всегда говорила, господь еще отметит тебя, простеца трудолюбивого, и вознесет! Пойду не мешкая свечу поставлю…– Да погоди ты со свечой! Не верится мне что-то. Канунников – и я… и Васка, хотел я сказать… Не бесчестье ли, не шутка ли это чья-нибудь злая?– Никакой шутки! – горячилась баба Марьяна, которая, как все стареющие красавицы, склонна была к свашескому ремеслу. – Полуполковнице можно довериться, своих, амченских-то, уж она не обведет. У Канунникова дочка единственная, матери давно нет. Чего по прихоти ее не делает, даже павлинов в огороде завел! Где-то она с твоим Бяшей самурничалась, в их годы ты небось тоже был мастак… Да и об сватанье, повторяю, нет пока речи. Госпожа полуполковница принесла нам от Канунниковых приглашенье. И я звана!Киприанов задумался. Внезапные взлеты, как и – увы! – падения, были в обычае. Но ежели бы речь шла о каком-нибудь царском фаворите или о скоробогатее из числа наживал подрядчиков, а то Канунников! Столп благочестия, зерцало доблести купецкой!Он не стал ничего рассказывать Бяше, велел и Марьяне, чтобы язычок свой подвязала. Сыну просто объявил, что после пасхальной заутрени – к Канунниковым.По вечерам, при свете трех огарков, Киприанов разбирал записки волостных старост и воевод, в коих они по повелению вице-губернатора Ершова рапортовали о промерах угодий и земель. Из записок этих он черпал сведения для своей генеральной ландкарты Московской губернии. Но на сей раз, видно, другим была полна его седеющая голова!– Ух ты! – выругался он в сердцах, обнаружив вдруг у себя ошибку – Турицу-речку показал текущей на норд-норд-ост!Не слышалось и умиротворяющего храпа бабы Марьяны. Она тоже лежала без сна, вся переполненная планами: «Федьку послать с лошадьми в Сухареву башню. Пусть нам одолжат школьную карету, зазорно иначе царскому библиотекариусу выезжать. Алеха пусть наденет червчатый Червчатый – ярко-красного цвета.
свой армяк, на ливрею похожий, на запятки пусть встанет. Хоть и не слуга он, а без выездного гайдука невозможно…»В великую субботу, под самый праздник, когда в полатке и флигеле шла яростная уборка, на пороге мастерской вдруг выросла фигура в немецком дорожном платье. Позади был виден слуга с объемистым чемоданом.Вошедший весело гаркнул, рапортуя:– Адмиралтейц-гардемарин Гардемарин – чин, установленный Петром I для выпускников Морской академии до получения ими офицерского звания.
Степан Григорьев сын Малыгин! Явлен прибытием из Санктпитер бурха!– Стеня! – радостно воскликнул Бяша, взбегая наверх из библиотеки. – Неужели это ты?– И в гардемарины произведен! – говорил Киприанов, взяв гостя за плечи и рассматривая с улыбкой. – А вырос-то как. Настоящий Геркулес! Ну как там наши морские академики во главе с мистером Фарвархссоном?Стеня Малыгин, в школе прозванный «Утопленник» за то, что бесстрашно нырял в самый рискованный омут и дольше всех мог не выныривать, в прошлом году при разделении Навигацкой школы на петербургскую и московскую переехал на брега Невы с Андреем Фарвархссоном, главным профессором, и другими иноземцами. А Бяша был в числе тех, кто остался в Сухаревой башне с Леонтьем Магницким и православными учителями. Бяша школу-то Навигацкую окончил, но на морскую практику не попал – по просьбе отца всегдашний благодетель генерал-фельдцейхмейстер Брюс оставил его в распоряжении Артиллерийского приказа. Так он чина офицерского не получил и остался помогать отцу в его книжной лавке. А Степан Малыгин – удалец, разумник, здоровяк – окончил петербургскую школу, которая теперь именовалась Морской академией, и получил назначение в Адмиралтейство.– Я к тебе, Онуфрич, послан, – докладывал он Киприанову. – Велено карты шведские трофейные тебе отвезть, дабы ты разобрался, чего в нашей российской картографии недосмотрено.Малыгин был великолепен – новенький синий кафтан с ослепительно начищенными пуговицами, настоящая офицерская шпага, круглая морская шляпа. Он усидеть не мог на месте – все говорил, рассказывал, и на москвичей веяло ветром иной жизни – новой молодой столицы, победоносной войны, непрерывных перемен.– Сам государь, – не терпелось ему выложить обо всех своих успехах, – сам государь принял меня в Зимнем дворце. Петр Алексеевич в те поры только что изволили встать после болезни тяжкой, да вы это знаете. Когда я представлялся, он в кабинете у себя с механиком Нартовым работал на токарном станочке. Ныне уж он не кует, не плотничает – трудно ему, но за станком стоит ежедневно…Баба Марьяна выпроваживала гостя в баньку, уговаривала с дороги хоть кваску испить – не тут-то было.– Присутствовали при разговоре сем и Брюс и генерал-адмирал Апраксин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26