Вольный человек! Сам себе хозяин. Ни батьки, ни мамки, ни государевых дьяков, ни архиерейского догляда. Делай что хошь. — Гостев повернулся, приподнялся на локте, посмотрел на Гурия, который, закатав рукава, чистил золой от костра медный луженый котел.
— Умер бы со скуки. Одному-то разве сладко жить? — отозвался паренек.
— Ну, а ежели бы тебе сюда девицу-молодайку? Жену, одним словом. Вдвоем бы веселей, а?
Гурий засмущался, опустил глаза.
— Вдвоем, конечно, лучше, — ответил он.
— Вот и жили бы. Стреляли гусей, ходили в море за рыбой, зверем. А я бы раз в год привозил тебе припас, да то, что упромышлите, забирал в Холмогоры, продавал там, а деньги — отцу твоему в кубышку… Только надоели бы вы друг другу скоро. Первый-то год, может, и ничего, потому как в охотку. Ну а второй год уже и не захотелось бы друг на друга смотреть. Переругался бы с женкой-то! Может, и сварливая попалась бы. Жены-то разные бывают. У хорошей жены и муж будет молодцом, от хорошей-то помолодеешь, а от плохой состаришься!
Гурий слушал болтовню Герасима и украдкой посмеивался.
— Ничего, — вступил в беседу Никифор. — Год бы пожил, а на другой ребятенок бы завелся. А потом каждый год — прибыль. Веселей станет! Вырастут сыновья, отделятся, и, глядишь, деревня выстала на мысу-то!
Гурий потащил к воде котел — ополоснуть. Аверьян, молча сидевший с лоцией в руках, подал голос.
— Ну, мужики, надо совет держать. Подвиньтесь-ко.
Все подошли к нему.
— Надо решать, как идти дале: около берега или пересечь губу по прямой? Если вдоль берега — дня три надо. А напрямик губу за день перемахнем.
— Надо идти напрямик, — сказал Никифор. — Коч надежный, ветер с полдня, чего опасаться?
— Я тоже думаю так, — согласился с ним Герасим.
— Напрямик, батя. Ежели ветер не подмога, на веслах пойдем, — подал голос и Гурий.
— Ладно. Быть по сему. — Аверьян закрыл лоцию, аккуратно перевязал ее тоненьким ремешком и спрятал. — Поищем дров, наберем воды и — в путь.
Артельщики разбрелись по берегу, собирали намытый прибоем плавник, разрубали его на поленья. Гурий носил ведром воду в бочонок.
Коч снова расстался с берегом. Ветер ударил в парус. Аверьян круто повернул руль, и судно побежало дальше. Вскоре Бармин передал румпель Никифору и, достав компас, стал выверять курс. Гурий через плечо отца смотрел, как он поворачивает на ладони круглую, точенную из дерева штуковину. Впервые видел парень, как по компасу — «матке» определяют стороны света.
Компас был невелик и свободно умещался в ладони. Бумажный диск с нарисованной розой ветров вложен в деревянный корпус. Вместо магнитной стрелки использовались две намагниченные иголки. Они поворачивали диск-картушку вокруг оси. На диске были изображены только две стороны света
— север и восток. Роза ветров насчитывала восемь лучей-румбов.
— Вот я поворачиваю «матку» так, чтобы знак на бумаге указывал на север, на полуночь, — объяснял Аверьян сыну. — А нам надобно идти курсом на восток. Видишь стрелку, что начерчена на кружке? Она и указывает нам курс. Гляди на нос коча. Как он идет?
— По стрелке, — сказал Гурий. — Дивно. С такой «маткой» в любом месте можно определить курс?
— В любом, — отозвался отец. — Теперь возьми «матку» и сам попробуй.
Гурий бережно принял из рук отца компас и стал поворачивать его на ладони.
— Вот, направил.
— Верно. В чем дело — сразу догадался, — похвалил отец.
Вскоре Гурий увидел слева по борту землю и обрадованно закричал:
— Земля, батя! Глянь туда!
Отец посмотрел, объяснил.
— Это остров. Зеленец называется. А вернее сказать — Малый Зеленец. За ним остров поболе, так тот — Большой Зеленец. Малый Зеленец нам надобно обойти с южной стороны.
Остров остался позади. Черная полоска земли словно растаяла, растворилась в безбрежной морской шири. Коч, подгоняемый ветром и волнами с кормы, упрямо шел, покачиваясь, к проливу Югорский Шар.
Опять кругом стало пустынно. Только лохматые хмурые волны, облака в небе и солнце. Оно светило поморам в спину и с высоты словно бы наблюдало, правильно ли они плывут.
К проливу подошли белесой и задумчивой северной ночью. Солнце висело над самым горизонтом. Волнение поулеглось. Море словно бы задремало. Справа и слева туманно, как размытая, обозначилась земля. Аверьян сверился с лоцией и направил судно в пролив. Парус убрали. Взялись за весла.
Справа — массивная громада Югорского полуострова, слева — остров Вайгач.
«…А подле Югорского Шару, подле острова Вайгач ходу гребью день, проезд из моря-окияна в урочище Нярзомское море, а тот проезд промеж берегов, а по берегу лежит грядою камень, а поперек проезду верст с пять, а инде и меньши, а проезд местами глубоко, а инде мелко…» — таково описание пути, составленное пинежанином Левкой Шубиным в 1601 году. Почти так же выглядела запись и в лоции Аверьяна.
3
Лаврушка сидел за столом, накрытым холщовой скатеркой, и хлебал щи с олениной, когда к нему в избу вошел Тосана с мешком в руке.
— Драствуй еще раз. Я пришел, — сообщил он, окинув цепким взглядом обстановку избы: стол, лавка вдоль стены, в углу — божница с темной иконой и лампадкой, шкаф для посуды, большая русская печь, ухваты. Из подпечья высунула голову курица и скрылась. Жена Лаврушки Алена стояла у шестка, сложив руки на животе, и смотрела, как обедает супруг. Была она росту небольшого, упитанная, курносая. Из-под редких светлых ресниц на ненца в упор глядели холодные серые глаза. Лаврушка посмотрел на мешок Тосаны, прикинул, много ли в нем мехов, и показал на лавку.
— Проходи, садись.
Алена проворно смахнула тряпицей с лавки воображаемую пыль:
— Милости просим. Откушай с нами.
Тосана чинно сел, положил рядом мешок, руки его замерли на коленях, обтянутых штанами из кожи оленя-телка. В малице ненцу было жарко, но снимать ее через голову неудобно. Тосана только развязал ремешок, стягивавший ворот.
— Пасибо. Не хочу, — сказал он. — В чуме ел. По делу пришел. Ты ешь,
— добавил, обращаясь к хозяину. — Я тебя не тороплю. Я могу и погодить.
Лаврушка хлебал щи не спеша, подставляя под деревянную ложку кусок хлеба, чтобы не закапать скатерку. Рубаха на нем из домотканины, чистая, свежая. Жена, видимо, хорошо следила за мужем. Руки у Лаврушки крепкие, короткопалые, с рыжеватой порослью. Губы толстые, мясистые. Нагловатые навыкате глаза опять скользнули по ненцу и его мешку.
Лаврушка жил в Мангазее уже три года. Прибыл он сюда из Тобольска с отрядом стрельцов, с новым воеводой. Вместе со служивыми людьми строил крепость, а заодно и срубил на посаде избенку для себя, небольшую, в три оконца по фасаду, с кухней и горницей, с пристройкой для скота, с денником для коня.
Бойкий, из тех, кто и с камня лыки сдерет, Лаврушка, получая жалованье за стрелецкую службу, нашел приработок и на стороне. Он сдружился со стрелецким десятником, тайком получал от него уворованный «огневой припас», менял его на меха и делился добычей с приятелем. Получал Лаврушка также порох и свинец из Тобольска, через верных людей. Выменянными мехами он в Мангазее не торговал, а перепродавал их тобольским купцам. От таких сделок в доме Лаврушки был полный достаток, да кое-что имелось и в кубышке.
Если бы мангазейский воевода пронюхал о торговых делах стрельца, быть бы Лаврушке битым плетьми да изгнанным со службы. Но он был изворотлив и хитер и ни разу еще не попадался.
— Ну, что скажешь, Тосана? — покончив с обедом, спросил Лаврушка, хотя прекрасно знал, зачем пришел ненец. — Какие новости принес?
«Хитрый. О деле не говорит. Вином не угощает», — подумал Тосана. Ответил равнодушно:
— Никаких нет новостей. Разве только вот слышал: на олешков Тайбарея волки напали. Пять важенок и хора порезали. Жалко.
— Да, жалко, — согласился Лаврушка. — Пострелять бы волков надо.
— Надо бы, да чем? Пороху-свинца нету, — исподволь подходил к главному Тосана. — За тем и пришел я в твой деревянный чум. А ты плохо угощаешь. Щами только. Я щей не ем.
Лаврушка как бы спохватился, обнял ненца за плечи с радушием:
— Милой ты мой! Да ить я для тебя все выложу! Алена! Тащи закусить.
Алена мигом принесла штоф, чарки, блюдо с квашеной капустой, деревянную чашку с мясом. Лаврушка стал угощать Тосану.
— Траву не ем! — сказал ненец, отодвинув от себя капусту и придвинув мясо. Траву олень ест. — Выпил, зажмурился: «огненная вода» крепка. Закусил куском вареной оленины.
Лаврушка решил, что наступило время делового разговора.
— Пороху, говоришь, нет? Свинца нет? А тебе разве не ведомо, что огневое зелье запрещено продавать туземцам? Да и откуда оно у меня? Отстоял караул — порох и пули в караульной избе сдаю.
Тосана, чуть захмелев, беззвучно рассмеялся, ощерив темные мелкие зубы и сузив глаза в щелки:
— Не хитри! Ты ведь меня звал?
Лаврушка подошел к мешку Тосаны, бесцеремонно ощупал его.
— Что тут у тебя? Мех?
— Мех, мех, — кивнул Тосана. — Давай порох-свинец.
— А много ли у тебя шкурок-то?
— А вот смотри, — Тосана выложил на лавку четырех соболей и столько же куниц.
Лаврушка осмотрел шкурки, спросил:
— Сколько за них хочешь пороху да свинца?
— Десять фунтов пороху, пуд свинца. Вот моя цена.
— Ну, брат, хватил! Где я столько возьму? Ты выпей, выпей! Сам наливай, — потчевал Лаврушка, рассчитывая, что вино ускорит сделку. Однако ненец пока пить не стал, а начал торговаться. Торговались долго. Лаврушка все подсовывал Тосане чарку, а тот отставлял ее от себя. Наконец Лаврушка сказал:
— Что есть — все тебе принесу.
Он вздохнул, поднялся с лавки, вышел в горницу. Там, приподняв половицу, достал кожаный мешок с припасами. Из него отмерил порох в кожаный, а литые пули и дробь в холстинные мешочки. Прикинул в руке — показалось много. Отбавил. Вышел на кухню. Жена при сделке не присутствовала. Заперев дверь сеней на засов, она ушла в горницу.
Тосане показалось мало свинца и пороху, что принес хозяин. Лаврушка клялся и божился, что больше у него нет. Тосана подал ему двух соболей и двух куниц. Остальное спрятал в мешок. Лаврушка с обиженным видом вернул шкурки ненцу.
— Обижаешь меня, мало даешь. Нечестно так делать. Я больше заниматься этим не буду. Не прибыльно. Ни с тобой, ни с другими торговать не буду. Поплатиться головой могу. Закон строгий.
Тосана испугался, что Лаврушка и в самом деле больше не будет менять порох и свинец на меха, и стал податливей.
— Зачем не будешь? Я тебя не выдам. Прибавь еще немного пороху, и я все шкурки тебе оставлю.
— Дак нету ведь! Нету-у-у!
— Ну, тогда в другой раз добавишь припасу. Все шкурки тебе оставляю.
— Вот это по-честному. Давай, выпьем.
«Огненная вода» — водка приносила ненцам и остякам немало бед. Русские купцы да ижемцы специально спаивали их, чтобы обманом получить меха по мизерной цене. Случалось, что за штоф вина ненец отдавал одного-двух оленей или несколько ценных шкурок, добытых нелегким трудом.
Опьяневший Тосана вылез из-за стола, сунул мешочки с порохом и дробью в свою торбу и попрощался с Лаврушкой. Тот поостерег:
— Смотри не свались где-нибудь! Переспал бы у меня.
— Не свалюсь, не бойся, — на темном морщинистом лице ненца блуждала бессмысленная улыбка. С мешком в руке он вышел на улицу и, пошатываясь, отправился к своей упряжке. Однако не дошел, свалился в канаву и уснул. Мешок выпал из рук. Мимо шли стрельцы. Увидев Тосану, склонились над ним.
— Ишь, надрался. Не умер ли?
— Не умер. Дышит. Ништо, отлежится.
— А что у него в мешке?
— Уж не золото. Тряпье какое-нибудь.
Стрелец развязал мешок, полюбопытствовал.
— Глянь, порох! И свинец.
— Да ну? Где он взял? Украл, может? Самоедам не ведено продавать огневое зелье. Надо сказать начальству!
К стрельцам присоединились проходившие по улице бабы, ребятишки. Образовалась толпа. Завидев сборище, от стен крепости спешил караульный стрелец при сабле, с ружьем.
— А ну разойдись! Чего не видали? — начальственно приказал он. Стрельцы шепнули ему о порохе и свинце. Караульный решил:
— В съезжую его. Там разберутся.
Он остановил проезжавшую мимо подводу. Стрельцы взвалили на нее Тосану, положили рядом и мешок. Ненец мычал, мотал головой, но в себя не приходил.
В съезжей он спал мертвым сном до утра. Забытые олешки стояли на задах Лаврушкиной избы. Стрелец, предчувствуя, что с Тосаной случилось неладное, перетрусил, прогнал их прочь. Упряжка без хозяина при мчалась к чуму. Санэ всплеснула руками и заголосила. Еване не растерялась, помчалась на той же упряжке в посад разузнать, что случилось с дядей.
Утром Тосану повели к аманатской избе. Допрашивал его судный дьяк.
— Откуда у тя порох? Откуда свинец? У кого купил? На что купил? Признавайся, а то получишь батогов!
Тосана не отвечал на вопросы, сидел молча, нахохлившись, как больной ворон. Голова у него трещала, ему было плохо, боялся он и дьяка, и батогов, но Лаврушку не выдавал. Он сказал, что припасы купил весной у купцов, хранил в укромном месте, а теперь забрал, чтобы увезти в свой чум. Ему не поверили, потащили в пристройку, где наказывали виновных плетьми и батогами, растянули на скамье-кобылке и выпороли. Потом, ничего не добившись от упрямого ненца, отобрали у него мешок и взашей вытолкали за дверь.
У съезжей избы Тосана увидел своих олешков и плачущую Еване. Он лег на нарты животом вниз и сказал, чтобы девушка быстрее ехала домой. Усталые и голодные олени еле плелись, как ни погоняла их Еване. Дома в чуме Тосана схватился за голову.
— Огненная вода подвела! Шибко подвела! Все шкурки потерял, порох-свинец потерял. Ай, беда! А еще Осторожным зовешься! Глупая голова!
Жена и племянница все же были рады, что Тосана вернулся домой невредимым.
Тосана крепко призадумался. Меха все оставил в Мангазее, а главного, без чего трудно будет охотиться зимой, — пороха и свинца, не запас. Значит, его старинное, чиненное-перечиненное кремневое ружье, которое весило чуть ли не пуд и из которого непривычный охотник мог бы стрелять разве что с сошекnote 13, будет молчать. Тосана решился на последнее: взял из костяной шкатулки несколько серебряных вещиц — монисто из тонких и мелких монет, два толстых литых кольца и налобный амулет-соболек — семейные драгоценности. С этими безделками он отправился в Мангазею к Лаврушке на этот раз пешком. Жена провожала его, чуть не плача.
— Опять напьешься огненной воды! Немало она тебе принесла горя!
Тосана махнул рукой и зашагал по берегу к крепости.
Вскоре он добрался до посада, постучал в дверь Лаврушкиной избы. Сени были заперты изнутри на засов.
Лаврушка, высмотрев ненца в оконце, решил не встречаться с ним, чтобы не нажить себе неприятности. В Мангазее стало известно, что самоед Тосана добыл где-то порох и дробь и его наказывали за незаконную покупку.
Тосана ждал на крыльце, переминаясь с ноги на ногу. Но ему не открывали. Постучал снова, настойчивее, сильнее. В сенях послышались шаги. Тосана сказал:
— Отопри! Это я, Тосана!
Алена отодвинула засов и чуть приоткрыла дверь.
— Чего надо? Лаврентия нету дома. Ушел. Долго не придет. Не жди.
— Я по делу! — Тосана, не мешкая, достал и развернул тряпицу, в которую были завернуты украшения. — Вот, смотри! Чистое серебро! Надо мне выменять пороху-свинца.
— Еще чего! — сердито бросила Алена. — Сказала — нет хозяина! Уходи. С тобой беды наживешь! — она с треском захлопнула дверь, взвизгнул засов.
Тосана постоял на крыльце, растерянно глянул по сторонам и, догадавшись, что с ним больше не хотят иметь дела, опустив голову, сошел с крыльца.
Отойдя от избы, он остановился в нерешительности. Больше обратиться за помощью не к кому. Все другие знакомства на посаде были у него случайными, неделовыми. Огневое зелье выменять не у кого. Да могут и снова забрать его в съезжую и растянуть на кобылке. От неприятных воспоминаний у него заныла спина, ее будто жгло огнем. Хмурый, удрученный неудачей, ненец пошел обратно к стоянке.
Вернувшись домой, он лег на шкуры и молча, не поднимаясь, пролежал целые сутки. С ним пытались заговорить Еване, Санэ, но он упрямо молчал.
Через сутки Тосана поднялся и велел женщинам свертывать чум. Семья откочевала в верховья Таза, где можно было охотиться и рыбачить вдали от русского города с хитрыми стрельцами и «огненной водой», от которой сначала человеку делается легко и весело, а потом он попадает в беду…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Проливом Югорский Шар артельщики шли на веслах. В первой паре весел — Аверьян и Гурий, во второй — Герасим и Никифор. На руле сидеть было некому, и по команде Аверьяна меняли курс, сильнее работая левым или правым бортом.
Ветер тянул с востока, с Югорского берега через пролив, и под парусом идти было несподручно. Югорский Шар неширок — местами до трех-пяти верст в ширину. Артельщики шли вдоль подветренного берега осторожно, чтобы не наскочить на попадавшиеся иногда каменные гряды.
В этом проливе встречаются воды Баренцева и Карского морей, они будто сталкиваются, образуя беспорядочные, лохматые волны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— Умер бы со скуки. Одному-то разве сладко жить? — отозвался паренек.
— Ну, а ежели бы тебе сюда девицу-молодайку? Жену, одним словом. Вдвоем бы веселей, а?
Гурий засмущался, опустил глаза.
— Вдвоем, конечно, лучше, — ответил он.
— Вот и жили бы. Стреляли гусей, ходили в море за рыбой, зверем. А я бы раз в год привозил тебе припас, да то, что упромышлите, забирал в Холмогоры, продавал там, а деньги — отцу твоему в кубышку… Только надоели бы вы друг другу скоро. Первый-то год, может, и ничего, потому как в охотку. Ну а второй год уже и не захотелось бы друг на друга смотреть. Переругался бы с женкой-то! Может, и сварливая попалась бы. Жены-то разные бывают. У хорошей жены и муж будет молодцом, от хорошей-то помолодеешь, а от плохой состаришься!
Гурий слушал болтовню Герасима и украдкой посмеивался.
— Ничего, — вступил в беседу Никифор. — Год бы пожил, а на другой ребятенок бы завелся. А потом каждый год — прибыль. Веселей станет! Вырастут сыновья, отделятся, и, глядишь, деревня выстала на мысу-то!
Гурий потащил к воде котел — ополоснуть. Аверьян, молча сидевший с лоцией в руках, подал голос.
— Ну, мужики, надо совет держать. Подвиньтесь-ко.
Все подошли к нему.
— Надо решать, как идти дале: около берега или пересечь губу по прямой? Если вдоль берега — дня три надо. А напрямик губу за день перемахнем.
— Надо идти напрямик, — сказал Никифор. — Коч надежный, ветер с полдня, чего опасаться?
— Я тоже думаю так, — согласился с ним Герасим.
— Напрямик, батя. Ежели ветер не подмога, на веслах пойдем, — подал голос и Гурий.
— Ладно. Быть по сему. — Аверьян закрыл лоцию, аккуратно перевязал ее тоненьким ремешком и спрятал. — Поищем дров, наберем воды и — в путь.
Артельщики разбрелись по берегу, собирали намытый прибоем плавник, разрубали его на поленья. Гурий носил ведром воду в бочонок.
Коч снова расстался с берегом. Ветер ударил в парус. Аверьян круто повернул руль, и судно побежало дальше. Вскоре Бармин передал румпель Никифору и, достав компас, стал выверять курс. Гурий через плечо отца смотрел, как он поворачивает на ладони круглую, точенную из дерева штуковину. Впервые видел парень, как по компасу — «матке» определяют стороны света.
Компас был невелик и свободно умещался в ладони. Бумажный диск с нарисованной розой ветров вложен в деревянный корпус. Вместо магнитной стрелки использовались две намагниченные иголки. Они поворачивали диск-картушку вокруг оси. На диске были изображены только две стороны света
— север и восток. Роза ветров насчитывала восемь лучей-румбов.
— Вот я поворачиваю «матку» так, чтобы знак на бумаге указывал на север, на полуночь, — объяснял Аверьян сыну. — А нам надобно идти курсом на восток. Видишь стрелку, что начерчена на кружке? Она и указывает нам курс. Гляди на нос коча. Как он идет?
— По стрелке, — сказал Гурий. — Дивно. С такой «маткой» в любом месте можно определить курс?
— В любом, — отозвался отец. — Теперь возьми «матку» и сам попробуй.
Гурий бережно принял из рук отца компас и стал поворачивать его на ладони.
— Вот, направил.
— Верно. В чем дело — сразу догадался, — похвалил отец.
Вскоре Гурий увидел слева по борту землю и обрадованно закричал:
— Земля, батя! Глянь туда!
Отец посмотрел, объяснил.
— Это остров. Зеленец называется. А вернее сказать — Малый Зеленец. За ним остров поболе, так тот — Большой Зеленец. Малый Зеленец нам надобно обойти с южной стороны.
Остров остался позади. Черная полоска земли словно растаяла, растворилась в безбрежной морской шири. Коч, подгоняемый ветром и волнами с кормы, упрямо шел, покачиваясь, к проливу Югорский Шар.
Опять кругом стало пустынно. Только лохматые хмурые волны, облака в небе и солнце. Оно светило поморам в спину и с высоты словно бы наблюдало, правильно ли они плывут.
К проливу подошли белесой и задумчивой северной ночью. Солнце висело над самым горизонтом. Волнение поулеглось. Море словно бы задремало. Справа и слева туманно, как размытая, обозначилась земля. Аверьян сверился с лоцией и направил судно в пролив. Парус убрали. Взялись за весла.
Справа — массивная громада Югорского полуострова, слева — остров Вайгач.
«…А подле Югорского Шару, подле острова Вайгач ходу гребью день, проезд из моря-окияна в урочище Нярзомское море, а тот проезд промеж берегов, а по берегу лежит грядою камень, а поперек проезду верст с пять, а инде и меньши, а проезд местами глубоко, а инде мелко…» — таково описание пути, составленное пинежанином Левкой Шубиным в 1601 году. Почти так же выглядела запись и в лоции Аверьяна.
3
Лаврушка сидел за столом, накрытым холщовой скатеркой, и хлебал щи с олениной, когда к нему в избу вошел Тосана с мешком в руке.
— Драствуй еще раз. Я пришел, — сообщил он, окинув цепким взглядом обстановку избы: стол, лавка вдоль стены, в углу — божница с темной иконой и лампадкой, шкаф для посуды, большая русская печь, ухваты. Из подпечья высунула голову курица и скрылась. Жена Лаврушки Алена стояла у шестка, сложив руки на животе, и смотрела, как обедает супруг. Была она росту небольшого, упитанная, курносая. Из-под редких светлых ресниц на ненца в упор глядели холодные серые глаза. Лаврушка посмотрел на мешок Тосаны, прикинул, много ли в нем мехов, и показал на лавку.
— Проходи, садись.
Алена проворно смахнула тряпицей с лавки воображаемую пыль:
— Милости просим. Откушай с нами.
Тосана чинно сел, положил рядом мешок, руки его замерли на коленях, обтянутых штанами из кожи оленя-телка. В малице ненцу было жарко, но снимать ее через голову неудобно. Тосана только развязал ремешок, стягивавший ворот.
— Пасибо. Не хочу, — сказал он. — В чуме ел. По делу пришел. Ты ешь,
— добавил, обращаясь к хозяину. — Я тебя не тороплю. Я могу и погодить.
Лаврушка хлебал щи не спеша, подставляя под деревянную ложку кусок хлеба, чтобы не закапать скатерку. Рубаха на нем из домотканины, чистая, свежая. Жена, видимо, хорошо следила за мужем. Руки у Лаврушки крепкие, короткопалые, с рыжеватой порослью. Губы толстые, мясистые. Нагловатые навыкате глаза опять скользнули по ненцу и его мешку.
Лаврушка жил в Мангазее уже три года. Прибыл он сюда из Тобольска с отрядом стрельцов, с новым воеводой. Вместе со служивыми людьми строил крепость, а заодно и срубил на посаде избенку для себя, небольшую, в три оконца по фасаду, с кухней и горницей, с пристройкой для скота, с денником для коня.
Бойкий, из тех, кто и с камня лыки сдерет, Лаврушка, получая жалованье за стрелецкую службу, нашел приработок и на стороне. Он сдружился со стрелецким десятником, тайком получал от него уворованный «огневой припас», менял его на меха и делился добычей с приятелем. Получал Лаврушка также порох и свинец из Тобольска, через верных людей. Выменянными мехами он в Мангазее не торговал, а перепродавал их тобольским купцам. От таких сделок в доме Лаврушки был полный достаток, да кое-что имелось и в кубышке.
Если бы мангазейский воевода пронюхал о торговых делах стрельца, быть бы Лаврушке битым плетьми да изгнанным со службы. Но он был изворотлив и хитер и ни разу еще не попадался.
— Ну, что скажешь, Тосана? — покончив с обедом, спросил Лаврушка, хотя прекрасно знал, зачем пришел ненец. — Какие новости принес?
«Хитрый. О деле не говорит. Вином не угощает», — подумал Тосана. Ответил равнодушно:
— Никаких нет новостей. Разве только вот слышал: на олешков Тайбарея волки напали. Пять важенок и хора порезали. Жалко.
— Да, жалко, — согласился Лаврушка. — Пострелять бы волков надо.
— Надо бы, да чем? Пороху-свинца нету, — исподволь подходил к главному Тосана. — За тем и пришел я в твой деревянный чум. А ты плохо угощаешь. Щами только. Я щей не ем.
Лаврушка как бы спохватился, обнял ненца за плечи с радушием:
— Милой ты мой! Да ить я для тебя все выложу! Алена! Тащи закусить.
Алена мигом принесла штоф, чарки, блюдо с квашеной капустой, деревянную чашку с мясом. Лаврушка стал угощать Тосану.
— Траву не ем! — сказал ненец, отодвинув от себя капусту и придвинув мясо. Траву олень ест. — Выпил, зажмурился: «огненная вода» крепка. Закусил куском вареной оленины.
Лаврушка решил, что наступило время делового разговора.
— Пороху, говоришь, нет? Свинца нет? А тебе разве не ведомо, что огневое зелье запрещено продавать туземцам? Да и откуда оно у меня? Отстоял караул — порох и пули в караульной избе сдаю.
Тосана, чуть захмелев, беззвучно рассмеялся, ощерив темные мелкие зубы и сузив глаза в щелки:
— Не хитри! Ты ведь меня звал?
Лаврушка подошел к мешку Тосаны, бесцеремонно ощупал его.
— Что тут у тебя? Мех?
— Мех, мех, — кивнул Тосана. — Давай порох-свинец.
— А много ли у тебя шкурок-то?
— А вот смотри, — Тосана выложил на лавку четырех соболей и столько же куниц.
Лаврушка осмотрел шкурки, спросил:
— Сколько за них хочешь пороху да свинца?
— Десять фунтов пороху, пуд свинца. Вот моя цена.
— Ну, брат, хватил! Где я столько возьму? Ты выпей, выпей! Сам наливай, — потчевал Лаврушка, рассчитывая, что вино ускорит сделку. Однако ненец пока пить не стал, а начал торговаться. Торговались долго. Лаврушка все подсовывал Тосане чарку, а тот отставлял ее от себя. Наконец Лаврушка сказал:
— Что есть — все тебе принесу.
Он вздохнул, поднялся с лавки, вышел в горницу. Там, приподняв половицу, достал кожаный мешок с припасами. Из него отмерил порох в кожаный, а литые пули и дробь в холстинные мешочки. Прикинул в руке — показалось много. Отбавил. Вышел на кухню. Жена при сделке не присутствовала. Заперев дверь сеней на засов, она ушла в горницу.
Тосане показалось мало свинца и пороху, что принес хозяин. Лаврушка клялся и божился, что больше у него нет. Тосана подал ему двух соболей и двух куниц. Остальное спрятал в мешок. Лаврушка с обиженным видом вернул шкурки ненцу.
— Обижаешь меня, мало даешь. Нечестно так делать. Я больше заниматься этим не буду. Не прибыльно. Ни с тобой, ни с другими торговать не буду. Поплатиться головой могу. Закон строгий.
Тосана испугался, что Лаврушка и в самом деле больше не будет менять порох и свинец на меха, и стал податливей.
— Зачем не будешь? Я тебя не выдам. Прибавь еще немного пороху, и я все шкурки тебе оставлю.
— Дак нету ведь! Нету-у-у!
— Ну, тогда в другой раз добавишь припасу. Все шкурки тебе оставляю.
— Вот это по-честному. Давай, выпьем.
«Огненная вода» — водка приносила ненцам и остякам немало бед. Русские купцы да ижемцы специально спаивали их, чтобы обманом получить меха по мизерной цене. Случалось, что за штоф вина ненец отдавал одного-двух оленей или несколько ценных шкурок, добытых нелегким трудом.
Опьяневший Тосана вылез из-за стола, сунул мешочки с порохом и дробью в свою торбу и попрощался с Лаврушкой. Тот поостерег:
— Смотри не свались где-нибудь! Переспал бы у меня.
— Не свалюсь, не бойся, — на темном морщинистом лице ненца блуждала бессмысленная улыбка. С мешком в руке он вышел на улицу и, пошатываясь, отправился к своей упряжке. Однако не дошел, свалился в канаву и уснул. Мешок выпал из рук. Мимо шли стрельцы. Увидев Тосану, склонились над ним.
— Ишь, надрался. Не умер ли?
— Не умер. Дышит. Ништо, отлежится.
— А что у него в мешке?
— Уж не золото. Тряпье какое-нибудь.
Стрелец развязал мешок, полюбопытствовал.
— Глянь, порох! И свинец.
— Да ну? Где он взял? Украл, может? Самоедам не ведено продавать огневое зелье. Надо сказать начальству!
К стрельцам присоединились проходившие по улице бабы, ребятишки. Образовалась толпа. Завидев сборище, от стен крепости спешил караульный стрелец при сабле, с ружьем.
— А ну разойдись! Чего не видали? — начальственно приказал он. Стрельцы шепнули ему о порохе и свинце. Караульный решил:
— В съезжую его. Там разберутся.
Он остановил проезжавшую мимо подводу. Стрельцы взвалили на нее Тосану, положили рядом и мешок. Ненец мычал, мотал головой, но в себя не приходил.
В съезжей он спал мертвым сном до утра. Забытые олешки стояли на задах Лаврушкиной избы. Стрелец, предчувствуя, что с Тосаной случилось неладное, перетрусил, прогнал их прочь. Упряжка без хозяина при мчалась к чуму. Санэ всплеснула руками и заголосила. Еване не растерялась, помчалась на той же упряжке в посад разузнать, что случилось с дядей.
Утром Тосану повели к аманатской избе. Допрашивал его судный дьяк.
— Откуда у тя порох? Откуда свинец? У кого купил? На что купил? Признавайся, а то получишь батогов!
Тосана не отвечал на вопросы, сидел молча, нахохлившись, как больной ворон. Голова у него трещала, ему было плохо, боялся он и дьяка, и батогов, но Лаврушку не выдавал. Он сказал, что припасы купил весной у купцов, хранил в укромном месте, а теперь забрал, чтобы увезти в свой чум. Ему не поверили, потащили в пристройку, где наказывали виновных плетьми и батогами, растянули на скамье-кобылке и выпороли. Потом, ничего не добившись от упрямого ненца, отобрали у него мешок и взашей вытолкали за дверь.
У съезжей избы Тосана увидел своих олешков и плачущую Еване. Он лег на нарты животом вниз и сказал, чтобы девушка быстрее ехала домой. Усталые и голодные олени еле плелись, как ни погоняла их Еване. Дома в чуме Тосана схватился за голову.
— Огненная вода подвела! Шибко подвела! Все шкурки потерял, порох-свинец потерял. Ай, беда! А еще Осторожным зовешься! Глупая голова!
Жена и племянница все же были рады, что Тосана вернулся домой невредимым.
Тосана крепко призадумался. Меха все оставил в Мангазее, а главного, без чего трудно будет охотиться зимой, — пороха и свинца, не запас. Значит, его старинное, чиненное-перечиненное кремневое ружье, которое весило чуть ли не пуд и из которого непривычный охотник мог бы стрелять разве что с сошекnote 13, будет молчать. Тосана решился на последнее: взял из костяной шкатулки несколько серебряных вещиц — монисто из тонких и мелких монет, два толстых литых кольца и налобный амулет-соболек — семейные драгоценности. С этими безделками он отправился в Мангазею к Лаврушке на этот раз пешком. Жена провожала его, чуть не плача.
— Опять напьешься огненной воды! Немало она тебе принесла горя!
Тосана махнул рукой и зашагал по берегу к крепости.
Вскоре он добрался до посада, постучал в дверь Лаврушкиной избы. Сени были заперты изнутри на засов.
Лаврушка, высмотрев ненца в оконце, решил не встречаться с ним, чтобы не нажить себе неприятности. В Мангазее стало известно, что самоед Тосана добыл где-то порох и дробь и его наказывали за незаконную покупку.
Тосана ждал на крыльце, переминаясь с ноги на ногу. Но ему не открывали. Постучал снова, настойчивее, сильнее. В сенях послышались шаги. Тосана сказал:
— Отопри! Это я, Тосана!
Алена отодвинула засов и чуть приоткрыла дверь.
— Чего надо? Лаврентия нету дома. Ушел. Долго не придет. Не жди.
— Я по делу! — Тосана, не мешкая, достал и развернул тряпицу, в которую были завернуты украшения. — Вот, смотри! Чистое серебро! Надо мне выменять пороху-свинца.
— Еще чего! — сердито бросила Алена. — Сказала — нет хозяина! Уходи. С тобой беды наживешь! — она с треском захлопнула дверь, взвизгнул засов.
Тосана постоял на крыльце, растерянно глянул по сторонам и, догадавшись, что с ним больше не хотят иметь дела, опустив голову, сошел с крыльца.
Отойдя от избы, он остановился в нерешительности. Больше обратиться за помощью не к кому. Все другие знакомства на посаде были у него случайными, неделовыми. Огневое зелье выменять не у кого. Да могут и снова забрать его в съезжую и растянуть на кобылке. От неприятных воспоминаний у него заныла спина, ее будто жгло огнем. Хмурый, удрученный неудачей, ненец пошел обратно к стоянке.
Вернувшись домой, он лег на шкуры и молча, не поднимаясь, пролежал целые сутки. С ним пытались заговорить Еване, Санэ, но он упрямо молчал.
Через сутки Тосана поднялся и велел женщинам свертывать чум. Семья откочевала в верховья Таза, где можно было охотиться и рыбачить вдали от русского города с хитрыми стрельцами и «огненной водой», от которой сначала человеку делается легко и весело, а потом он попадает в беду…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Проливом Югорский Шар артельщики шли на веслах. В первой паре весел — Аверьян и Гурий, во второй — Герасим и Никифор. На руле сидеть было некому, и по команде Аверьяна меняли курс, сильнее работая левым или правым бортом.
Ветер тянул с востока, с Югорского берега через пролив, и под парусом идти было несподручно. Югорский Шар неширок — местами до трех-пяти верст в ширину. Артельщики шли вдоль подветренного берега осторожно, чтобы не наскочить на попадавшиеся иногда каменные гряды.
В этом проливе встречаются воды Баренцева и Карского морей, они будто сталкиваются, образуя беспорядочные, лохматые волны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17