Но, получив это предписание, израильтяне продолжали истреблять своих врагов. Они вырезали целые города и убивали всех жителей, чтобы завоевать, а затем защитить Святую землю. И делали они это с Божьего благословения и с Божьей помощью. Возможно, убийство может быть оправдано, если оно служит высшей цели. Мы, наследники библейских евреев, следуем по тому же самому пути — расправляемся с язычниками во имя Господа, спасая Его землю ценой собственной крови.Безусловно, война таит в себе множество сложных проблем. Позволю себе сказать, что мы, духовенство, лучше других знаем рамки духовной борьбы между Богом и дьяволом, но мы не должны подходить с теми же мерками к поведению наших братьев — служителей меча, которые бьются на совсем других полях сражений. Сострадание и милосердие, прославляющие Бога в монашеской жизни, могут возыметь прямо противоположное действие на поле брани. Возможно, брат Виал прав, утверждая, что освобождение захваченных врагов не имеет ничего общего ни с милосердием, ни с состраданием, а является обычной глупостью. Думаю, Ричард Львиное Сердце понимал эту суровую правду. Захватив Акру в 1191 году от Рождества Христова, он приказал казнить все две тысячи пятьсот мусульманских пленных. Армия Ричарда искромсала пленников на куски на глазах Саладина и его мусульманского войска.Богу известно, я не являюсь специалистом по военным стратегиям против неверных. Однако мне кажется: если вы решили вести священную войну против гонителей Господа, их нужно убивать. Очевидно, Франциско не согласен с этим четким утверждением, поскольку, судя по его описанию казней в Тороне, он осуждает действия дона Фернандо. Не понимаю, чего ожидал Франциско, согласившись вступить под знамена Христа. Неужели он думал, что армия Господа убедит мусульман оставить Святую землю, просто продемонстрировав им свою отвагу? Неужели он считал, что, если бы Дон Фернандо отпустил пленных, они бы оставили те земли, а мечи сменили бы на орала? И какая разница, убил ты своего врага во время штурма замка или позже, когда битва уже выиграна? В обоих случаях ты выполняешь одну и ту же миссию — убиваешь неверных, освобождая Святую землю от дьявольских отродий.Честно говоря, я был несколько раздражен ханжеским отношением Франциско к поступкам принца Фернандо, командование которого принесло славную победу всему христианскому миру и Арагону. Посудите сами — нападение принца Фернандо отвлекло сарацин от позиций рыцарей Калатравы и наверняка спасло самому Франциско жизнь.Войдя в келью Франциско на следующее утро, я не поздоровался с ним. Мне пришлось сдержаться, чтобы не прочесть строгую лекцию, которую я несколько раз повторял накануне вечером, — или, скорее, нравоучение, касающееся духовных опасностей лицемерия и неблагодарности.— Быть может, Франциско, — начал я, устроившись на стуле, — сегодня нам следует сосредоточиться на твоих деяниях, а не пытаться очернить храбрых воинов — предводителей крестовых походов.Франциско ничего не ответил. Он сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза. Через минуту он встал, отошел в угол кельи и оперся о подоконник.
* * *
— Мы с Андре украдкой вернулись из замка к нашей палатке. Из лагеря все еще можно было увидеть красное пламя — костер, на котором сжигали наших врагов. Андре сел на свой матрац, что-то тихонько, едва слышно напевая. Я лег и закрыл глаза; вскоре меня поглотили вспышки и шипение пламени, и я окунулся в разгневанную ночь.Когда я открыл глаза, темнота сменилась сероватым рассветом. Я услышал пение птиц, приглушенный разговор, который то удалялся, то приближался, и в конце концов — детский плач. Но не капризный, а жуткий, душераздирающий.Нам сказали, что женщины и дети неверных покинули замок еще до начала осады. Я взглянул на лица товарищей, ища у них объяснения, но все они отводили глаза.— Дядюшка Рамон, — позвал я.Он спал.— Дядюшка Рамон.Он открыл один глаз.— Надеюсь, ты разбудил меня по серьезному поводу, Франциско, — сказал он. — Я развлекался с темноволосой красавицей.— Дети, — сказал я.Рамон внимательно вгляделся в мое лицо, затем резко сел и вопросительно склонил голову набок. Лицо его потемнело, он вскочил на ноги и потянулся за кольчугой.— Франциско и Андре, — приказал он, — мы возвращаемся в замок. Приготовьтесь к бою.Рамон шел очень быстро. Нам с Андре пришлось почти бежать, чтобы не отстать от него. Я проклинал свои трясущиеся пальцы, пытавшиеся застегнуть ремень. Мой меч лязгал о кольчугу. Крики становились громче, ужасные вопли отчаяния и боли.Дорога к замку шла по грязи, то вверх, то вниз; земля была черной и еще дымилась, тут и там попадались выжженные пучки травы, похожие на крошечные тлеющие угольки.Внезапно Андре остановился. Я наткнулся на него и подтолкнул вперед, но он не двигался с места. На лице его появилась неуверенная улыбка, он указал себе под ноги, на землю, словно увидел там нечто диковинное. Невесть откуда взявшийся синий цветок одиноко рос на этой бесплодной земле.Когда мы подошли к воротам, мне пришлось протереть глаза и прищуриться, чтобы рассмотреть сквозь дымку странных «часовых», охранявших замок. Четыре головы на деревянных кольях, детские: три мальчика и девочка. На их лицах застыли жестокие гримасы, никак не вязавшиеся с их невинностью, а окровавленные глаза словно следили за нашими движениями. Я прошел мимо этих стражей как можно быстрее, Андре же остановился рядом с девочкой и нежно смотрел на нее, словно спрашивая маленькую головку, не хочет ли она пить. Я окликнул его, но он был занят воображаемой беседой. Мне пришлось вернуться под пристальными взглядами мертвых четырех «стражей» и оттащить Андре прочь. Вместе мы вошли в ворота замка.Внутри крепости прогорклый запах впитался в каждую трещину, дышать было почти невозможно. В зловонном тумане звучали молитвы приговоренных. Истошные крики как будто поглощали цвета, мир виделся лишь в черно-белых красках. Краем глаза я заметил мелькнувшую фигурку обнаженной молодой язычницы. Она бежала, оглядываясь на невидимого преследователя, и я успел рассмотреть белую кожу на ее хрупких плечах. В следующее мгновение девушка скрылась из виду.Рамон уже переговорил с одним из воинов у входа, и тот повел нас вдоль боковой стены к тщательно охраняемой комнате. Один из приближенных дона Фернандо сразу узнал Рамона и пропустил нас.Из мебели в комнате были только длинный прямоугольный стол да деревянные скамьи; на беленых стенах — ни единого украшения. Дон Фернандо сидел во главе стола в окружении своих лейтенантов. От блюд с олениной исходил неприятный запах, очень похожий на запах гнили и смерти, пропитавший замок.— Дядюшка Рамон, какая радость, — сказал дон Фернандо. — Полагаю, наши юные хозяева оказали вам хороший прием у входа в замок.Лейтенанты дона радостно смеялись над своими страшными деяниями.— Дон Фернандо, если вы имеете в виду четыре головы на кольях, то мы видели их, — мрачно ответил Рамон.— Женщины и дети во время сражения прятались в подземном туннеле, молясь своим языческим богам. Мои солдаты обнаружили их вчера ночью после мессы. Юные Франциско и Андре, добро пожаловать, — продолжал дон Фернандо. — Вы теперь первые заместители Рамона? Воспользовались трагической смертью ваших товарищей? Я восхищен вашим проворством. Пожалуйста, проходите.Я сделал шаг вперед и поскользнулся на склизкой лужице крови, оставшейся на каменном полу. Мне удалось удержаться на ногах и не упасть. Однако лейтенанты дона Фернандо, хотя и смотрели в тарелки, заметили мою неловкость и захихикали. Люди с подобным призванием никогда не оставляют без внимания никакое неожиданное движение, особенно в военное время.— Дон Фернандо, — сказал Рамон, — я хотел бы поговорить с вами наедине об очень важном деле.— Рамон, — отвечал дон Фернандо, — я доверяю этим людям свою жизнь. Можете говорить при них о чем угодно. Но сначала вы должны присоединиться к нашей праздничной трапезе. А потом поговорим.— Дон Фернандо, — возразил Рамон, — я вынужден отклонить ваше приглашение. Мы здесь по делу.— Какое может быть дело в такой славный день?— Я выражаю протест против жестокого обращения с мусульманскими женщинами и детьми. Я прошу вас распорядиться о защите всех пленных и положить конец притеснениям мирных жителей.— Притеснениям? — переспросил дон Фернандо. — Тебе известно о каких-либо притеснениях, Пабло?Пабло Гонзалес, первый заместитель дона, сидел справа от него. Он взглянул на Рамона тусклыми карими глазами — они казались безжизненными, в них не проникал свет, они не выражали ни малейшего чувства.— Нет, господин, — отвечал Пабло, — мне неизвестно ни о каких притеснениях.И он вернулся к еде.— А ты, Франциско, — спросил дон Фернандо, — видел чтобы кого-нибудь притесняли?— Дон Фернандо, — ответил я, — я слышал крики невинных.Губы дона Фернандо скривились в удивленной ухмылке. Он внимательно изучал мое лицо.— Невинных? — переспросил дон. — Это слово мне чуждо, Франциско. Я всегда считал, что среди неверных не существует невинных. Может, нам следует посоветоваться с падре Альбаром по этому занимательному теологическому вопросу.— Дон Фернандо, — сказал я, — под невинными я имею в виду мусульманских женщин и детей. Они не воины.— Дон Фернандо, — вступил Рамон, — действия ваших людей порочат все христианское войско.— Нет, Рамон, — резко ответил дон Фернандо, — ты ошибаешься. Давая право своим людям поступать так, я оказываю им честь. Они заслужили это, рискуя жизнью в великом сражении.— Дон Фернандо, — сказал Рамон, — я не могу мириться с подобными действиями.— Тогда отправляйся домой, старик, — ответил дон Фернандо. — Эта война не для тебя.С этими словами дон Фернандо махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и принялся за еду. Казалось, он забыл о нашем присутствии — чего нельзя было сказать о его людях. Они понимали возможные последствия такого обращения с великим магистром ордена Калатравы. Все лейтенанты дона перестали есть и подняли головы.Дядюшка Рамон стиснул зубы, лицо его потемнело, вена на лысой голове бешено пульсировала. Он схватился за рукоять меча, и почти в ту же секунду люди дона Фернандо с грохотом смели тарелки и кружки со стола и тоже взялись за оружие, хотя и не вынули его из ножен. Они выжидательно посмотрели на дядюшку Рамона жаждущими крови глазами, а затем повернулись к своему хозяину, ожидая сигнала, как послушные собаки, желающие получить объедки с барского стола.Я чувствовал на себе взгляды лейтенантов дона. Их глаза пристально изучали мои доспехи в поисках уязвимых мест. Я пересчитал возможных противников — двенадцать… Против нас троих. Нас изрубят на куски и оставят гнить в этой отвратительной яме.Я нащупал рукоять меча.Единственным звуком, нарушавшим тишину комнаты, был звук методичного жевания дона Фернандо. Он продолжал спокойно поглощать пищу, будто обедал в собственном замке и ему был безразличен ураган чувств, в любой момент готовый вырваться наружу.— Рамон, — произнес дон Фернандо, не отрываясь от тарелки, — неужели ты так устал от жизни, что готов отдать ее ради нескольких мусульманских шлюх?В наступившем молчании Рамон решал наши судьбы. Он посмотрел на меня и Андре — очень внимательно, будто оценивая наши жизни. Затем медленно покачал головой и убрал руку с эфеса меча.Критический момент миновал. Люди дона Фернандо расслабились, хотя и продолжали краем глаза следить за Районом.Рамон медленно развернулся, подавленный, уничтоженный, и покинул комнату; мы с Андре последовали за ним.Мы вернулись в лагерь, не произнеся по дороге ни слова, не обменявшись ни единым взглядом. Мы никогда не говорили об этом происшествии и о том, что увидели в замке, ни друг с другом, ни с нашими товарищами.Войдя в палатку, Рамон приказал своим людям готовиться к возвращению в Акру. Возможно, он надеялся, что мы перестанем чувствовать себя причастными к злодеяниям дона Фернандо, уехав подальше от Торона. Думал, что мы сможем перестать слышать сдавленные рыдания детей.В тот же день мы отправились в путь, везя четверых раненых в крытой повозке. Двое из них умерли по дороге, мы похоронили их в полном вооружении на обочине. Наломав и связав веток, мы установили импровизированные кресты на могильных холмиках, прочли погребальную молитву и двинулись дальше. Могилы остались на милость местных падалыциков, никто из нас не оглянулся.Через два дня мы добрались до Акры. Солнце еще не встало, улицы были пустынны. Мы прокрались в резиденцию госпитальеров, словно дезертиры, ощущая горький привкус бегства, похожий на горечь на наших запекшихся губах.
* * *
Мне было не по себе от рассказа Франциско о кровавых событиях в Тороне. Слушать об этих происшествиях бы невыносимо.Покинув его келью, я почувствовал слабость и огромное волнение. Спускаясь по винтовой лестнице, я спотыкался на крутых ступенях.Когда прозвонил колокол, я не пошел на молитву и весь день провел в своих покоях, читая и перечитывая рукопись, исповедь Франциско, карту его души. Я искал источник его одержимости, какой-нибудь след, который выведет меня из тьмы.Однако я никак не мог сосредоточиться на написанном. Мои мысли возвращались к рассказу о Тороне, и чернила на пергаменте казались пятнами крови. Между строк мелькали картины сражения. Вот темная лестница, по которой Франциско спускается в глубь замка. Вот воины дона Фернандо врываются в ворота, давя разбегающихся сарацин. Вот голова маленькой девочки с чистыми гладкими щеками оливкового цвета, насаженная на кол.Короче, я был в смятении и не находил себе места. Я решил отыскать брата Виала и спросить его совета. Я обнаружил его в капитуле, в полном одиночестве: он рассматривал цветы, сорванные на внутреннем дворе.— Брат Лукас, — сказал он, — у вас такой вид, будто вы встретили привидение. Вам нехорошо?— Брат Виал, — ответил я, — не могли бы мы поговорить об исповеди Франциско?— Пожалуйста, брат Лукас, поделитесь своими опасениями.— Боюсь, брат Виал, что Франциско совсем запутался.— Вы совсем запутались, брат Лукас? — переспросил он.— Нет, брат Виал, я говорю о Франциско. В своем рассказе о битве при Тороне он не может отличить действия христианских рыцарей от действий их врагов — неверных. Такое ощущение, что ужас охватил всех и вся.— Война — крайне неприятное явление, брат Лукас.— Я весь день перечитывал исповедь Франциско, — продолжал я. — Я прочитал его рассказ о сражении при Тороне, наверное, раз десять. Я искал карту его души, какой-нибудь проблеск света, но ничего не нашел. Это больше походит на карту ада.— О каких картах идет речь, брат Лукас? — спросил брат Виал.— Простите, брат Виал?— Вы упомянули какую-то карту, брат Лукас, — повторил он. — Разве монастырь получил новую партию манускриптов из Барселоны?— Брат Виал, я говорю о более ценных вещах. Я имею в виду карту души Франциско.— Карту души Франциско? — переспросил он.— Брат Виал, вы, несомненно, помните нашу беседу менее пяти месяцев тому назад. Вы объяснили мне, почему записываете исповеди ваших подопечных. Вы сказали, что в рукописях можно найти карту человеческой души, карту, раскрывающую причину одержимости и таящую в себе путь к спасению.— Ах, да, карта души, — проговорил брат Виал. — Помню. Я уже стар, и память иногда изменяет мне. Простите, брат Лукас.— Брат Виал, я искал карту души Франциско в его исповеди. Но нашел лишь черноту.— Брат Лукас, возможно, я оговорился во время той беседы. Я имел в виду карту души того, кто изгоняет демонов. Вашей души, брат Лукас, а не Франциско.— Моей души, брат Виал? — спросил я.— Да, брат Лукас, вашей души.— Брат Виал, вы, должно быть, шутите?— Брат Лукас, человеческая душа не предмет для шуток, — ответил он.— Я уверен, брат Виал, абсолютно уверен, что вы говорили о карте души одержимого.— Весьма интересная идея, брат Лукас, — сказал он, — но не моя. Я действительно записываю исповеди в самых тяжелых случаях. Когда же перечитываю рукопись, зачастую нахожу в ней, к своему удивлению, карту моей души, свою собственную исповедь. В определенных случаях, брат Лукас, изгоняющий злых духов должен изучить себя самого, предпринять духовное путешествие сквозь темные, нехоженые леса.— Брат Виал, я совершенно сбит с толку.— Брат Лукас, иногда необходимо сначала зайти в тупик, прежде чем отыскать верный путь.Брат Виал медленно поднялся, на мгновение положил руку на мой стиснутый кулак и двинулся прочь из комнаты.Некоторое время я сидел в одиночестве, но чувствовал себя все так же неспокойно. Честно говоря, я был очень зол на брата Виала. Думаю, моему гневу не было оправдания: разве можно обвинять брата Виала за то, что память его подвела. Возможно, он действительно стареет. Как иначе объяснить тот вздор, который он только что нес? Зачем нужна карта моей души? Ведь одержим не я, а Франциско.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
* * *
— Мы с Андре украдкой вернулись из замка к нашей палатке. Из лагеря все еще можно было увидеть красное пламя — костер, на котором сжигали наших врагов. Андре сел на свой матрац, что-то тихонько, едва слышно напевая. Я лег и закрыл глаза; вскоре меня поглотили вспышки и шипение пламени, и я окунулся в разгневанную ночь.Когда я открыл глаза, темнота сменилась сероватым рассветом. Я услышал пение птиц, приглушенный разговор, который то удалялся, то приближался, и в конце концов — детский плач. Но не капризный, а жуткий, душераздирающий.Нам сказали, что женщины и дети неверных покинули замок еще до начала осады. Я взглянул на лица товарищей, ища у них объяснения, но все они отводили глаза.— Дядюшка Рамон, — позвал я.Он спал.— Дядюшка Рамон.Он открыл один глаз.— Надеюсь, ты разбудил меня по серьезному поводу, Франциско, — сказал он. — Я развлекался с темноволосой красавицей.— Дети, — сказал я.Рамон внимательно вгляделся в мое лицо, затем резко сел и вопросительно склонил голову набок. Лицо его потемнело, он вскочил на ноги и потянулся за кольчугой.— Франциско и Андре, — приказал он, — мы возвращаемся в замок. Приготовьтесь к бою.Рамон шел очень быстро. Нам с Андре пришлось почти бежать, чтобы не отстать от него. Я проклинал свои трясущиеся пальцы, пытавшиеся застегнуть ремень. Мой меч лязгал о кольчугу. Крики становились громче, ужасные вопли отчаяния и боли.Дорога к замку шла по грязи, то вверх, то вниз; земля была черной и еще дымилась, тут и там попадались выжженные пучки травы, похожие на крошечные тлеющие угольки.Внезапно Андре остановился. Я наткнулся на него и подтолкнул вперед, но он не двигался с места. На лице его появилась неуверенная улыбка, он указал себе под ноги, на землю, словно увидел там нечто диковинное. Невесть откуда взявшийся синий цветок одиноко рос на этой бесплодной земле.Когда мы подошли к воротам, мне пришлось протереть глаза и прищуриться, чтобы рассмотреть сквозь дымку странных «часовых», охранявших замок. Четыре головы на деревянных кольях, детские: три мальчика и девочка. На их лицах застыли жестокие гримасы, никак не вязавшиеся с их невинностью, а окровавленные глаза словно следили за нашими движениями. Я прошел мимо этих стражей как можно быстрее, Андре же остановился рядом с девочкой и нежно смотрел на нее, словно спрашивая маленькую головку, не хочет ли она пить. Я окликнул его, но он был занят воображаемой беседой. Мне пришлось вернуться под пристальными взглядами мертвых четырех «стражей» и оттащить Андре прочь. Вместе мы вошли в ворота замка.Внутри крепости прогорклый запах впитался в каждую трещину, дышать было почти невозможно. В зловонном тумане звучали молитвы приговоренных. Истошные крики как будто поглощали цвета, мир виделся лишь в черно-белых красках. Краем глаза я заметил мелькнувшую фигурку обнаженной молодой язычницы. Она бежала, оглядываясь на невидимого преследователя, и я успел рассмотреть белую кожу на ее хрупких плечах. В следующее мгновение девушка скрылась из виду.Рамон уже переговорил с одним из воинов у входа, и тот повел нас вдоль боковой стены к тщательно охраняемой комнате. Один из приближенных дона Фернандо сразу узнал Рамона и пропустил нас.Из мебели в комнате были только длинный прямоугольный стол да деревянные скамьи; на беленых стенах — ни единого украшения. Дон Фернандо сидел во главе стола в окружении своих лейтенантов. От блюд с олениной исходил неприятный запах, очень похожий на запах гнили и смерти, пропитавший замок.— Дядюшка Рамон, какая радость, — сказал дон Фернандо. — Полагаю, наши юные хозяева оказали вам хороший прием у входа в замок.Лейтенанты дона радостно смеялись над своими страшными деяниями.— Дон Фернандо, если вы имеете в виду четыре головы на кольях, то мы видели их, — мрачно ответил Рамон.— Женщины и дети во время сражения прятались в подземном туннеле, молясь своим языческим богам. Мои солдаты обнаружили их вчера ночью после мессы. Юные Франциско и Андре, добро пожаловать, — продолжал дон Фернандо. — Вы теперь первые заместители Рамона? Воспользовались трагической смертью ваших товарищей? Я восхищен вашим проворством. Пожалуйста, проходите.Я сделал шаг вперед и поскользнулся на склизкой лужице крови, оставшейся на каменном полу. Мне удалось удержаться на ногах и не упасть. Однако лейтенанты дона Фернандо, хотя и смотрели в тарелки, заметили мою неловкость и захихикали. Люди с подобным призванием никогда не оставляют без внимания никакое неожиданное движение, особенно в военное время.— Дон Фернандо, — сказал Рамон, — я хотел бы поговорить с вами наедине об очень важном деле.— Рамон, — отвечал дон Фернандо, — я доверяю этим людям свою жизнь. Можете говорить при них о чем угодно. Но сначала вы должны присоединиться к нашей праздничной трапезе. А потом поговорим.— Дон Фернандо, — возразил Рамон, — я вынужден отклонить ваше приглашение. Мы здесь по делу.— Какое может быть дело в такой славный день?— Я выражаю протест против жестокого обращения с мусульманскими женщинами и детьми. Я прошу вас распорядиться о защите всех пленных и положить конец притеснениям мирных жителей.— Притеснениям? — переспросил дон Фернандо. — Тебе известно о каких-либо притеснениях, Пабло?Пабло Гонзалес, первый заместитель дона, сидел справа от него. Он взглянул на Рамона тусклыми карими глазами — они казались безжизненными, в них не проникал свет, они не выражали ни малейшего чувства.— Нет, господин, — отвечал Пабло, — мне неизвестно ни о каких притеснениях.И он вернулся к еде.— А ты, Франциско, — спросил дон Фернандо, — видел чтобы кого-нибудь притесняли?— Дон Фернандо, — ответил я, — я слышал крики невинных.Губы дона Фернандо скривились в удивленной ухмылке. Он внимательно изучал мое лицо.— Невинных? — переспросил дон. — Это слово мне чуждо, Франциско. Я всегда считал, что среди неверных не существует невинных. Может, нам следует посоветоваться с падре Альбаром по этому занимательному теологическому вопросу.— Дон Фернандо, — сказал я, — под невинными я имею в виду мусульманских женщин и детей. Они не воины.— Дон Фернандо, — вступил Рамон, — действия ваших людей порочат все христианское войско.— Нет, Рамон, — резко ответил дон Фернандо, — ты ошибаешься. Давая право своим людям поступать так, я оказываю им честь. Они заслужили это, рискуя жизнью в великом сражении.— Дон Фернандо, — сказал Рамон, — я не могу мириться с подобными действиями.— Тогда отправляйся домой, старик, — ответил дон Фернандо. — Эта война не для тебя.С этими словами дон Фернандо махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и принялся за еду. Казалось, он забыл о нашем присутствии — чего нельзя было сказать о его людях. Они понимали возможные последствия такого обращения с великим магистром ордена Калатравы. Все лейтенанты дона перестали есть и подняли головы.Дядюшка Рамон стиснул зубы, лицо его потемнело, вена на лысой голове бешено пульсировала. Он схватился за рукоять меча, и почти в ту же секунду люди дона Фернандо с грохотом смели тарелки и кружки со стола и тоже взялись за оружие, хотя и не вынули его из ножен. Они выжидательно посмотрели на дядюшку Рамона жаждущими крови глазами, а затем повернулись к своему хозяину, ожидая сигнала, как послушные собаки, желающие получить объедки с барского стола.Я чувствовал на себе взгляды лейтенантов дона. Их глаза пристально изучали мои доспехи в поисках уязвимых мест. Я пересчитал возможных противников — двенадцать… Против нас троих. Нас изрубят на куски и оставят гнить в этой отвратительной яме.Я нащупал рукоять меча.Единственным звуком, нарушавшим тишину комнаты, был звук методичного жевания дона Фернандо. Он продолжал спокойно поглощать пищу, будто обедал в собственном замке и ему был безразличен ураган чувств, в любой момент готовый вырваться наружу.— Рамон, — произнес дон Фернандо, не отрываясь от тарелки, — неужели ты так устал от жизни, что готов отдать ее ради нескольких мусульманских шлюх?В наступившем молчании Рамон решал наши судьбы. Он посмотрел на меня и Андре — очень внимательно, будто оценивая наши жизни. Затем медленно покачал головой и убрал руку с эфеса меча.Критический момент миновал. Люди дона Фернандо расслабились, хотя и продолжали краем глаза следить за Районом.Рамон медленно развернулся, подавленный, уничтоженный, и покинул комнату; мы с Андре последовали за ним.Мы вернулись в лагерь, не произнеся по дороге ни слова, не обменявшись ни единым взглядом. Мы никогда не говорили об этом происшествии и о том, что увидели в замке, ни друг с другом, ни с нашими товарищами.Войдя в палатку, Рамон приказал своим людям готовиться к возвращению в Акру. Возможно, он надеялся, что мы перестанем чувствовать себя причастными к злодеяниям дона Фернандо, уехав подальше от Торона. Думал, что мы сможем перестать слышать сдавленные рыдания детей.В тот же день мы отправились в путь, везя четверых раненых в крытой повозке. Двое из них умерли по дороге, мы похоронили их в полном вооружении на обочине. Наломав и связав веток, мы установили импровизированные кресты на могильных холмиках, прочли погребальную молитву и двинулись дальше. Могилы остались на милость местных падалыциков, никто из нас не оглянулся.Через два дня мы добрались до Акры. Солнце еще не встало, улицы были пустынны. Мы прокрались в резиденцию госпитальеров, словно дезертиры, ощущая горький привкус бегства, похожий на горечь на наших запекшихся губах.
* * *
Мне было не по себе от рассказа Франциско о кровавых событиях в Тороне. Слушать об этих происшествиях бы невыносимо.Покинув его келью, я почувствовал слабость и огромное волнение. Спускаясь по винтовой лестнице, я спотыкался на крутых ступенях.Когда прозвонил колокол, я не пошел на молитву и весь день провел в своих покоях, читая и перечитывая рукопись, исповедь Франциско, карту его души. Я искал источник его одержимости, какой-нибудь след, который выведет меня из тьмы.Однако я никак не мог сосредоточиться на написанном. Мои мысли возвращались к рассказу о Тороне, и чернила на пергаменте казались пятнами крови. Между строк мелькали картины сражения. Вот темная лестница, по которой Франциско спускается в глубь замка. Вот воины дона Фернандо врываются в ворота, давя разбегающихся сарацин. Вот голова маленькой девочки с чистыми гладкими щеками оливкового цвета, насаженная на кол.Короче, я был в смятении и не находил себе места. Я решил отыскать брата Виала и спросить его совета. Я обнаружил его в капитуле, в полном одиночестве: он рассматривал цветы, сорванные на внутреннем дворе.— Брат Лукас, — сказал он, — у вас такой вид, будто вы встретили привидение. Вам нехорошо?— Брат Виал, — ответил я, — не могли бы мы поговорить об исповеди Франциско?— Пожалуйста, брат Лукас, поделитесь своими опасениями.— Боюсь, брат Виал, что Франциско совсем запутался.— Вы совсем запутались, брат Лукас? — переспросил он.— Нет, брат Виал, я говорю о Франциско. В своем рассказе о битве при Тороне он не может отличить действия христианских рыцарей от действий их врагов — неверных. Такое ощущение, что ужас охватил всех и вся.— Война — крайне неприятное явление, брат Лукас.— Я весь день перечитывал исповедь Франциско, — продолжал я. — Я прочитал его рассказ о сражении при Тороне, наверное, раз десять. Я искал карту его души, какой-нибудь проблеск света, но ничего не нашел. Это больше походит на карту ада.— О каких картах идет речь, брат Лукас? — спросил брат Виал.— Простите, брат Виал?— Вы упомянули какую-то карту, брат Лукас, — повторил он. — Разве монастырь получил новую партию манускриптов из Барселоны?— Брат Виал, я говорю о более ценных вещах. Я имею в виду карту души Франциско.— Карту души Франциско? — переспросил он.— Брат Виал, вы, несомненно, помните нашу беседу менее пяти месяцев тому назад. Вы объяснили мне, почему записываете исповеди ваших подопечных. Вы сказали, что в рукописях можно найти карту человеческой души, карту, раскрывающую причину одержимости и таящую в себе путь к спасению.— Ах, да, карта души, — проговорил брат Виал. — Помню. Я уже стар, и память иногда изменяет мне. Простите, брат Лукас.— Брат Виал, я искал карту души Франциско в его исповеди. Но нашел лишь черноту.— Брат Лукас, возможно, я оговорился во время той беседы. Я имел в виду карту души того, кто изгоняет демонов. Вашей души, брат Лукас, а не Франциско.— Моей души, брат Виал? — спросил я.— Да, брат Лукас, вашей души.— Брат Виал, вы, должно быть, шутите?— Брат Лукас, человеческая душа не предмет для шуток, — ответил он.— Я уверен, брат Виал, абсолютно уверен, что вы говорили о карте души одержимого.— Весьма интересная идея, брат Лукас, — сказал он, — но не моя. Я действительно записываю исповеди в самых тяжелых случаях. Когда же перечитываю рукопись, зачастую нахожу в ней, к своему удивлению, карту моей души, свою собственную исповедь. В определенных случаях, брат Лукас, изгоняющий злых духов должен изучить себя самого, предпринять духовное путешествие сквозь темные, нехоженые леса.— Брат Виал, я совершенно сбит с толку.— Брат Лукас, иногда необходимо сначала зайти в тупик, прежде чем отыскать верный путь.Брат Виал медленно поднялся, на мгновение положил руку на мой стиснутый кулак и двинулся прочь из комнаты.Некоторое время я сидел в одиночестве, но чувствовал себя все так же неспокойно. Честно говоря, я был очень зол на брата Виала. Думаю, моему гневу не было оправдания: разве можно обвинять брата Виала за то, что память его подвела. Возможно, он действительно стареет. Как иначе объяснить тот вздор, который он только что нес? Зачем нужна карта моей души? Ведь одержим не я, а Франциско.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38