Через полгода Инесса без проблем поступила в лицей, освоила нотную грамоту и научилась плясать цыганочку с выходом.
Дрессура Дюймовочки далась мне без труда. Я всего лишь показала ребенку изнанку жизни.
Совершая челночные рейсы между Витиным домом и квартирой, в которой лежала парализованная мама, я была вынуждена иногда брать Иночку с собой.
Первое время на девочку нападало оцепенение, едва она переступала наш порог и попадала в запахи лекарств, лежачего больного и мокрых простыней, развешанных всюду. Постепенно малышка освоилась, и, пока я разогревала маме обед, она поила больную чаем, рассказывала о котенке Тиме, кукле Регине и гладила больную по волосам, обещая выучиться на врача.
Окончательный перелом наступил в день, когда девочка, ненавидевшая рояль, села за наше домашнее фортепьяно и сыграла для мамы «И мой сурок со мною». После этого все гаммы и пьесы мы разучивали только у меня дома. Приходящий учитель музыки не переставал удивляться — неуправляемый ребенок выполнял все требования педагога беспрекословно и на отлично.
И поползли слухи о моих исключительных способностях. И пошла я по рукам.
Требование к нанимателям у меня было только одно — невзирая на расстояния, два раза в день я должна быть дома. То, что Серафима становилась старше, значения не имело. Болеет моя мама.
Три года назад мамы не стало. Мне было двадцать девять, Симе — шестнадцать, и я отвечала за все.
Сестра закончила школу, поступила в институт, я вспахивала ниву образования чужих детей, пока не споткнулась на предпоследнем клиенте.
Сам приличный мужик, он имел великовозрастного сына-оболтуса, которому ни одна гувернантка уже не поможет. Только тюрьма.
Нанимателя звали Василий Федорович, оболтуса — Алекс, я занималась младшим представителем семейства Игнатом.
Милый мальчик с хорошими задатками не доставлял мне никаких хлопот. Мягкая корректировка испанских фраз, отточка грубой тевтонской речи и привычная прививка хороших манер. Через год Игнат отбыл бы в швейцарский пансион, а я получила бы очередное рекомендательное письмо и отправилась удобрять очередную ниву.
Если бы не Алекс. Субтильный, вечно пьяный оболтус решил использовать гувернантку не по назначению.
Первый раз я согласилась жить в загородном доме клиента. Москва меня начала утомлять, взрослая Сима довольно осмысленно вела хозяйство и присмотра не требовала. Мне выделили апартаменты с душем и клозетом, окнами в сад и с антикварным бюро. Под потолком висела клетка с канарейкой, а повар готовил китайские блюда.
Я даже собиралась отдохнуть. Если бы не Алекс.
Однажды ночью я проснулась от ощущения рук на своем теле. Мерзкий оболтус, пьяно бормоча, снимал с меня ночную рубашку.
Орала я так, что сбежались все. Кухарка и повар, привратник и хозяин в шелковой пижаме.
Стаскивая с меня мало что соображающего оболтуса, Василий Федорович лупил его тапком, а негодяй лишь ржал:
— Да че вы, в натуре! Я этой уродине за счастье, козе старой!
Много чего нового услышала я о себе в ту ночь. Утром собрала вещи и отправилась прощаться с Василием Федоровичем.
— Мария Павловна, — хозяин дома снял очки и потер переносицу, — я, так сказать, прошу у вас прощения за ночную сцену.
Мальчики растут без матери…
— Не стоит, Василий Федорович, — перебила я его. — Надеюсь, вы понимаете, что оставаться далее в вашем доме я не могу.
— Да, да, конечно. Я заплачу вам за два месяца вперед…
— Лучше наймите на эти деньги кучера с вожжами. Вашему сыну требуется порка, — не выдержала я.
Василий Федорович встал, подошел ко мне и усадил на диван.
— Я все понимаю, Мария Павловна. Но все же, как бы это так сказать.., я надеюсь на вашу скромность.., то, что произошло.., я все оплачу…
— Перестаньте. — Я остановила неловко мнущегося мужчину. — Я не собираюсь болтать об этом на всех перекрестках.
— Вот и договорились, — пробормотал бывший хозяин и вынул из кармана пиджака пухлый конверт. — Это вам, Мария Павловна, так сказать, за моральный ущерб.
Я взяла конверт, отсчитала из толстой пачки купюр две месячных оплаты, остальное вернула.
— Я морально ущемленной себя не чувствую.
Простились мы сухо.
Через два дня он приехал ко мне домой.
Слегка смущаясь, сияя щеками, лысиной и глазами, Василий Федорович по-хозяйски расположился в гостиной и заявил:
— У меня для вас, можно так сказать, — фразы «так сказать», «как бы это так сказать», «если можно так сказать» Василий Федорович использовал, как грузчик мат вместо знаков препинания, — приятное известие. Новую службу вы уже подыскали?
— Нет.
— Вот и отличненько, так сказать.., ага… о чем это я? Вот. Младший, так сказать, Буратино ищет новую гувернантку.
Судя по количеству «знаков препинания», Василий Федорович сильно волновался. Я плохо помнила, кто именно из его приятелей называется Младшим Буратино, и сразу остановила трудно льющуюся речь.
— Кто такой Буратино?
Василий Федорович побагровел и задохнулся от возмущения:
— Как?! Вы уже забыли?!
Я утвердительно кивнула головой.
— Дмитрий Максимович Бурмистров!
Таким тоном возвещают о прибытии самодержца. И Дмитрия Максимовича я вспомнила сразу. Огромный шумный дядька с замашками купца первой гильдии.
— И что, господин Бурмистров ищет гувернантку? — определившись с Буратино, спросила я.
— Да. О вас он спрашивал дня, так сказать, четыре назад. Но, бог свят, — Василий Федорович прижал круглые ручки к круглой груди, — я бы вас ни за что не уступил. А в свете, так сказать, последних событий.., вспомнил о разговоре и вчера вечером позвонил ему. Он дал добро. Так сказать.
Кошмар. А ведь этот аристократ духа как-то людьми руководит. Типичный двоечник в кабинете директора.
— Василий Федорович, а почему вы так уверены, что это место устроит меня? — Акцент я сделала на последнем слове.
Посетитель отлепил руки от груди и всплеснул ими, возмущаясь довольно искренне:
— Ну вы даете, милочка! Ваши коллеги за это место копья ломают, я вам, так сказать, все устроил, а вы кобенитесь!
Положительно, Василию Федоровичу нельзя волноваться. Такой сумбурной речи я от него еще не слышала. Винегрет из «копья ломают» и «кобенитесь» — это нечто. Впрочем, роль смущенного посетителя не его амплуа.
— Мария Павловна, для того чтобы продолжить наш разговор, я, так сказать, сразу назову вам сумму.
И он «так сказал» сумму, что «наш разговор» стал приятен, невзирая на лексику.
Я откинула шкрабские придирки и начала внимать.
Невероятный, фантастический оклад объяснялся просто. Спасая себя от сплетен, хитрый Василий Федорович намекнул другу Буратино, что прославленная гувернантка отказалась от места по причине недостойной оплаты. Дмитрий Максимович, эдакий барин, небрежно увеличил оплату вдвое, и результат превзошел все мыслимые пределы. — Теперь, Мария Павловна, вам и отказаться-то, так сказать… — Василий Федорович развел руками.
Я сидела в потертом кожаном кресле и чувствовала на своих плечах долларовый ДОЖДЬ.
Вчера вечером Симочка познакомила меня с Андреем. Милый провинциальный мальчик, с открытым, так сказать (тьфу, теперь привяжется! Я всегда легко перенимаю акценты, диалекты и чужую манеру речи), не столичным взглядом и повадками дрессированного тюленя. Сто килограммов добродушия и мягкого юмора. В первопрестольной таких уже истребили, урбанизированный климат — не их среда обитания.
И если я правильно поняла намеки, в ближайшее время я стану почти тещей и тетей обязательно. Осуждать Симу я не посмела, от мужчин с такими глазами надо рожать.
— Когда я могу приступить к своим обязанностям?
— Сегодня, — неловко тявкнул бывший хозяин. — И вот еще что. Забыл сказать.
У Дмитрия Максимовича двое детей. Мальчики-близнецы шести лет.
Количество детей при такой зарплате могло быть и больше. Поэтому я только мило улыбнулась.
Провожая посетителя до двери, я не удержалась и задала вопрос:
— А почему Дмитрий Максимович — Младший Буратино?
— Потому что был Буратино Старший, — как само собой разумеющееся заявил Василий Федорович.
Ну, с этим более или менее ясно.
— Так почему все-таки Буратино?
— Потому что богатенький и умненький.
Об этом тоже можно было догадаться, я тепло попрощалась с Василием Федоровичем. Мы расстались, довольные друг другом.
Закрыв дверь, я постояла в прихожей, повертела в руках визитку господина Бурмистрова и, вздохнув, набрала номер его мобильного телефона.
Крайне занятой олигарх проявил деловой подход, свел беседу до минимума и оставил все церемонии до вечера.
— Когда за вами могут подъехать? — через десять секунд спросил он.
Я растерялась.
— Часам к пяти я буду готова.
— Отлично, жду вас у себя.
Он не спросил ни адреса, ни номера телефона, но я была уверена — в пять часов перед домом будет стоять автомобиль.
Оказалось, я узко мыслила. В пять часов к подъезду подали микроавтобус «Мицубиси». Скорее всего, олигарх решил, что переезжать я буду вместе с мебелью.
Удивленный скудным багажом шофер поставил в салон чемодан, стопку книг и спросил, не забыла ли я чего.
— Все свое ношу с собой, — ответила я и села на пассажирское место.
Когда шофер ответил: «Тогда покидаем Приену» , я чуть из автобуса не выпала.
Прислугу господин Бурмистров подбирал тщательно. Столь близкое знакомство водителя с древнегреческими преданиями обескуражит любого.
Водитель представился Геной, тряхнул волосами, стянутыми в конский хвостик, и уверенно повел машину в потоке автомобилей. Я искоса поглядывала на худощавого парня и не переставала удивляться грамотным, даже изысканным оборотам его речи.
Водитель следил за дорогой и одновременно проводил краткую политинформацию о доме, где мне предстоит служить, вообще и его обитателях в частности.
Дом-усадьба до перестройки прозябал в фабричных профилакториях, пока не рухнула крыша, не обвалились кое-где стены и не осели полы по всему первому этажу. Придя в негодность, строение слегка заросло и имело вид жалкий и одновременно внушительный.
Бурмистров-старший щедро раздал взятки, надавил на неберущих и выкупил у безработной фабрики профилакторий вместе с пристройками и огромным парком.
По словом шофера, здравницу легче было снести, чем реставрировать. Но Максим Филиппович, плененный дворянским прошлым усадьбы, колоннами и облезлыми львами у парадного крыльца, решил вить там фамильное гнездо. Уродцев из красного кирпича вокруг Москвы понастроили достаточно, и обладатели подобных белокаменных чудес выделялись на их фоне, как бисер среди апельсинов.
Дом поражал воображение. Огромный осколок прошлого, окруженный вековыми деревьями, он сверкал зеркальными окнами, мстительно слепя глаза. Проклятый бриллиант из восточных сказок.
— Раньше парк вплотную подходил к дому, — осторожно ведя машину по дорожке, объяснял Геннадий, — но Дмитрий Максимович приказал вырубить деревья и создать вокруг дома полосу отчуждения. Фортификатор, блин.
«Занятный все-таки шофер у Бурмистровых», — шестой раз за дорогу подумала я.
— Боялся грабителей?
— И их тоже. Раньше по всему периметру дома были установлены телекамеры, теперь их нет.
— Почему?
Гена только хмыкнул.
Позже из сплетен прислуги я узнала — у Дмитрия Максимовича была оригинальная фобия. Хозяин дома ненавидел камеры слежения, но по соображениям безопасности вынужденно с ними мирился в ограниченных количествах. Самый острый приступ фобии произошел чуть более года назад. За ничтожную провинность Дмитрий Максимович уволил охранника. Телекамерная непереносимость распространялась и на них.
Месть обозленного секьюрити была оригинальна не меньше фобии хозяина. Недолго думая, ловкий парень продал желтой прессе несколько снимков несчастного Младшего Буратино. Один из них украсил обложку еженедельника — крупный план: хозяин сидит в парке под одной из телекамер и в глубокой задумчивости ковыряет в носу.
Под фотографией стояла ехидная подпись.
Скандал вышел оглушительный. Буратино перессорился со всеми подряд журналистами и перешел на нелегальное положение.
Но жена его, мадам Флора, прессу любила. Вот так они и живут, в разладе интересов.
А дом остался без охраняемого периметра. Лишь две камеры, у парадного входа и гаража, избежали уничтожения. По мнению хозяина, достаточно снимать входящих и покидающих дом, усилить наблюдение по линии забора и ввести жесткую пропускную систему на территорию поместья. Пока ему это удавалось. Трехметровая каменная ограда окольцевала парк; при въезде, в будке охраны, неусыпно трудились добры молодцы с глазами пресмыкающихся; на ночь дом запирался изнутри и включалась сигнализация. Крепость на русский манер.
Меня встречали у каменных львов. Моложавая, затянутая в черное одеяние дама, которую я вначале приняла за хозяйку, оказалась экономкой и пятиюродной тетушкой мадам Флоры. Звали экономку — Тамара Ивановна. За ее спиной стояла высокая симпатичная блондинка в форменном сером платье — няня близнецов Софья.
После короткого представления Софья подхватила связку книг, помахала Геннадию рукой и направилась к комнате, приготовленной для меня.
— Будешь жить в бывшей Генкиной, угловой, — не утруждая себя условностями, перешла на «ты» девушка, — отличное место. Никто под ногами не путается, бассейн в трех шагах.., если идти через гараж.
— А где дети? — встреча с воспитанниками волновала меня больше апартаментов.
— У них урок английского, — няня посмотрела на ручные часики, — ого, через десять минут закончат. Пошли быстрее.
Огромный дом втягивал меня в свою утробу, как голодный удав. С чемоданом в правой руке я бежала по мягким коврам коридоров и говорила утробе: «Здравствуй».
В отличие от первого этажа, на котором убрали большинство перегородок, второй по-прежнему напоминал профилакторий. Нескончаемый коридор и двери по обе стороны.
Моя дверь была последней.
— Заходи, — пригласила Софья. — Тебе здесь понравится. Я вот, — няня вздохнула, — в правом крыле живу, рядом с детьми.
А тут, — она распахнула легкие шторы, — красота! И ванная, полный блеск.
Комната мне понравилась всем. Широкой, укрытой шелком кроватью, игривым туалетным столиком и гнутыми, вычурными креслицами. Не понравилась мне только решетка на окне.
— По-моему, я не заметила в доме других решеток, — удивилась я.
— Да, — кивнула няня, — по первому этажу окна фиг откроешь, их не каждый стеклорез возьмет. На второй этаж никак не заберешься, голые стены. А здесь сбоку пристроили гараж, и его крыша подходит почти под подоконник.
Я подошла ближе к окну, глянула вниз и увидела, что чуть правее начинается черепица Крыши. При известной ловкости можно пробраться в комнату, минуя двери.
— Не люблю решеток, — пробормотала я, разглядывая парк.
— А кто их любит, — фыркнула Софья. — Но ты не беспокойся, в доме соблюдаются все правила противопожарной безопасности. — Она оглянулась на дверь и продолжила шепотом:
— У старого хозяина, Максима Филипповича, жена сгорела. Погибла. На первом этаже, за решеткой. Ужас, представляешь. Народ стоял смотрел, как она в огне бьется, но пока решетку к машине прицепили и отодрали.., поздно было.
Если таким тоном няня рассказывает детям сказки на ночь, то, пожалуй, стоит дать хозяевам совет — Софью отправить на сцену и нанять в деревне бабу Глашу. С Курочкой Рябой, Серым Волком и Колобком.
Тем временем артистичная бебиситтер продолжала:
— После пристройки гаража Максим Филиппович настоял — если в доме и появятся решетки, то все они будут отпираться изнутри. Вот смотри, замок. — Она ткнула пальцем в блестящую металлическую выпуклость, которую я вначале приняла за странное украшение. — А ключ в туалетной тумбочке. Всегда.
— Софья, вы говорили, что раньше в этой комнате жил шофер Геннадий.
Девушка весело посмотрела на меня.
— Жил. Пока не начал через крышу в гараж бегать. Так ему, видите ли, быстрее было. — Софья положила в рот конфетку, предложила мне вторую, но я отказалась, и она продолжила сплетничать:
— Кстати, никакой он не шофер. Он сын двоюродной сестры Дмитрия Максимовича, единственный потомственный Бурмистров, не считая самого хозяина. Студент-философ, помешанный на машинах.
— Нелепое сочетание, — заметила я.
— Он весь нелепый, — глубокомысленно согласилась няня. — Весной поскользнулся на мокрой черепице, рухнул вниз, чуть шею не сломал. Четыре месяца в больнице на вытяжке пролежал. Пока его не было, комнату быстренько отремонтировали, поменяли обстановку и переселили в нее прежнюю гувернантку. Теперь тебя, чтоб Генка не ныл.
— А где прежняя гувернантка?
— Ее Флора съела.
— Как это?!
— Потом поймешь. Пошли скорее, слышишь, мотор загудел? Это англичанина увозят. Урок окончен.
Дети встретили меня равнодушно. А я убедилась в несправедливости пословицы о яблоне и яблоках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18