Поговорив с ним, я узнал, что от всех этих сомнений у него началась бессонница, и он не мог не поделиться ими со своей дочерью. В этой игре рикошет приносил лучшие результаты, чем прямой удар, понимаешь? Один из друзей Ираны согласился сыграть роль отшельника. Старый трубадур был не прочь немного подзаработать. Он произносил слова по шпаргалке, не вникая в их смысл.Жеан спустился с кровати. Он вдруг показался себе смешным, с кинжалом в руке. Дориус тоже встал, взял тряпочку, чтобы стереть с шеи кровь.— В этот момент, — продолжил он, — Ирана находится с Робером в давно приготовленном укромном местечке. Язык у нее хорошо подвешен. Начнет она с оплакивания Оды вместе с молодым человеком, сложит песню о мадемуазель де Шантрель, осушит слезы на щеках юноши. Возникнет взаимопонимание, как это всегда случается. И закончит Ирана тем, что утешит Робера в своей постели. Она все предусмотрела. Я приказал троим своим людям шататься вокруг их убежища, чтобы голубки как можно дольше оставались в нем. Не много потребуется времени, чтобы Ирана утешила его на свой манер. Вот и вся ее награда: целиком завладеть Робером — так какой-нибудь сеньор делает себе подарок, привезя с Востока красивое животное. Она заставит Робера поверить, будто за его голову назначено вознаграждение, что он и носа не смеет высунуть, не подвергаясь опасности, что его повесят… Время будет играть в ее пользу. Ода мертва, Ирана жива и опытна в искусстве любви. Она сумеет стать для него необходимой.— Она пользовалась мною… — подавленно вздохнул Жеан.— Она использовала всех, — глухо отозвался Дориус. — Слишком много смертей. Дух захватывает при мысли о расплате. Не думал я, что совесть меня заест. Я считал себя очерствевшим, циничным, готовым на все, чтобы стать одним из князей церкви; я ловлю себя на мысли, что стыжусь своих деяний. Стань я прежним, это доставило бы мне больше радости.Дориус подошел к столику с письменными принадлежностями, ощупью засветил свечу и показал пергамент.— Смотри! — сказал он. — Это мое назначение на должность главного приора. Архиепископство склонилось перед последней волей Орнана де Ги. Оно добьется от сюзерена разрешения превратить замок в местопребывание ордена братьев-экзорсистов, которых я буду обучать всем тонкостям борьбы с демоном. Я помог Иране, она помогла мне. Каждый получил то, чего желал… и все же во мне остался какой-то горький осадок.— Значит, это ты насыпал яд в мясо кабанчика? — спросил Жеан.— Да, сделать это было легко, так как в мои обязанности входило благословение всех пиршественных блюд. Я благословлял их ежедневно, поэтому никто не обращал на меня внимания. К началу пиршества я нарочно опоздал и благословил блюда на лестнице башни. Я выбрал блюдо с зажаренным молодым кабанчиком потому, что его нес незнакомый юноша, нанятый по случаю; он ничем не рисковал, не собираясь задерживаться в замке после работы. Я приподнял салфетку с мяса и, держа ее наподобие занавески перед глазами парнишки, посыпал мясо порошком. На моих руках были кожаные перчатки, которые я сразу выбросил. Ирана предупредила: яд настолько сильный, что может через пот проникнуть в кровь. Все произошло очень быстро. Я благословлял блюда одно за другим, чтобы не задерживать обслуживание.Никто не заметил, что я с опозданием сел за главный стол.— И Жакотту ты тоже убил?— Да… Я опасался, как бы она не поняла, что была лишь игрушкой. Но она была грешницей, заблудшей душой и никогда не ходила ни к мессе, ни на исповедь. Жакотта даже не знала, что я состоял при замке… К тому же у нее было плохое зрение; она, следовательно, не могла меня узнать, когда я вещал с почетной трибуны. Но на всякий случай я приходил к ней одетый по-разному, поэтому трудно было сопоставить бедного монаха, которого Жакотта знала, с духовником, тенью следовавшим за бароном. Однако она представляла скрытую опасность. Я не мог оставить Жакотту в живых…— Как ты с ней сблизился?— О! Очень просто… Я представился аптекарем, изготовляющим любовные мази. Она была простушкой. Принимала меня за распутного монаха… Помнишь, я якобы уединился, чтобы помолиться, когда у барона началась агония? А на самом деле я по тайной лестнице ушел из башни и отправился в бордель убивать Жакотту. Я был в плаще с капюшоном. Я вызвал ее, сказав, что должен зачитать ей письмо Гомело и передать его перстень с карбункулом… Она спокойно последовала за мной в темный переулок. Меня мало тревожит ее смерть. Ужасает меня яд, распространившийся за городом, все эти мертвые дети…— Это было так необходимо?— Да, чтобы это дело получило огласку. От этого зависела цена моего вознаграждения.— Кто отравлял плоды, пруды?— Ирана. Она выходила по ночам подземным ходом, который я ей показал. Вот почему она никогда не хотела спать с тобой. Твое присутствие в ее постели помешало бы ей уходить по своему желанию. В тоннеле есть мул, на котором Ирана всюду и скрытно поспевала побывать.— Ирана постоянно обвиняла тебя. Для чего?— Подозревая меня, она отвлекала тебя от себя.— А волки тогда, в лесу? Похоже, это не было разыгранным спектаклем! Они бы сожрали Ирану, я это знаю, я был там…— Да, волки по-настоящему напали на нее… и это не было предусмотрено, но именно там пришло к ней вдохновение. Ирана решила воспользоваться случаем и сочинила сказку в духе своих откровений трубадурши. Она сообразила, что, представ жертвой моих козней, может привязать тебя к себе. Моча сучки, у которой течка! Фантастическая чушь!Жеан подошел к монаху.— Так ты не счастлив? — спросил он. Дориус опустил голову.— Нет, — признался он. — Я гоню от себя сон. Я боюсь убитых детей, которые явятся мне во сне и будут спрашивать… Когда я открываю глаза, мне кажется, я вижу окровавленную Оду, сидящую в изголовье.— Где они? — спросил Жеан.— Кто? — вяло откликнулся Дориус; его глаза были пусты.— Ирана и Робер! — рявкнул проводник, до боли сжав его плечо. — Где они прячутся?— В разрушенном монастыре, в лесу Каллуек. В месте, которое называется «Горб спящего великана»… На холме, поросшем непроходимыми зарослями. Там, со стороны восходящего солнца, среди шипов проделан проход. Но никто не ходит по нему: то место считается проклятым. У них достаточно соленой рыбы и копченой ветчины, чтобы продержаться несколько месяцев. Я уже сказал тебе: Ирана все предусмотрела.— Она и вправду желала моей смерти?— Да. Ирана, кстати, два раза пыталась тебя убить на горе, когда ты гонялся за монстром вместе с Робером. Ее пугала мысль, что ты можешь доставить неприятности юноше. По этой же причине она часто наводила твои подозрения на третье лицо: Гюг де Шантрель, отец Робера… Робера нужно было защищать. Этого очаровательного Робера.— Как мне хочется убить ее, — процедил сквозь зубы Жеан, засовывая кинжал за пояс, — но внутренний голос подсказывает, что и ты почти мертв… Я ошибаюсь?— Может быть, и нет, — отрешенно вздохнул Дориус. — Что будешь делать? Пойдешь туда, чтобы наказать ее?— Еще не знаю, — признался Жеан. — Во всяком случае, я все расскажу Роберу. Это и будет наказанием Ираны. После этого посмотрим, согласится ли парнишка млеть в ее объятиях.— Она этого не допустит, — сказал Дориус. — Увидев тебя, Ирана сразу поймет, что ты обо всем знаешь, и попытается тебя убить. От любви она остервенела.— Прощай, аббат, — произнес Жеан, выходя в коридор. — Оставляю тебя наедине с твоей совестью. Думаю, у вас есть что сказать друг другу.Он ушел, убежденный, что никогда больше не увидит Дориуса. А что творилось у него в душе, могли описать лишь ученые мужи и поэты, разбирающиеся в душевных муках.Жеан вышел из замка тем же путем. Ожье ждал его по ту сторону рва.— Ну что, дружище? — спросил он, нагнувшись к шее своей лошади. — Ты все сделал? У тебя такой вид, будто в твоих венах не осталось ни капли крови, можно подумать, что зарезали тебя, а не ты Дориуса.Не ответив, Жеан вставил ногу в стремя; у него так сжало горло, что он не знал, как прозвучит его голос, если он заговорит. Что до остального, то тут Ожье почти не ошибся. Руки и сердце Жеана были холодны, как у трупа. ГЛАВА 18ПРИГОВОР Он расстался с Ожье после того, как повторил ему откровения аббата. Старый рыцарь предложил разыскать Ирану и отрубить ей голову, Жеан отказался. Если уж наказывать трубадуршу, то он сделает это сам. Решение придет в нужный момент… если только глаза молодой женщины не лишат его смелости…Итак, Жеан взял вьючную лошадь своего товарища и поскакал в направлении Каллуекского леса, стараясь держаться подальше от больших дорог. Ему было холодно; без своего кожаного жилета он чувствовал себя голым.Наконец на горизонте показался холм, поросший колючим кустарником. На его вершине торчали обжитые воронами руины бывшего монастыря. Жеан привязал лошадь в роще и, вооруженный кинжалом, стал искать скрытый проход, упомянутый Дориусом. Не так-то легко было найти его. Кусты колючего терновника поднимались по склону, переплетались, образуя непроходимую сеть, продираясь сквозь которую, уже через пятнадцать шагов можно было содрать с себя кожу; спасли бы только кольчуга, толстые сапоги и шлем с опущенным забралом.Жеан все-таки отыскал его. Узкая тропинка уходила вверх по прорубленному в зарослях туннелю. Продвигаться по ней нужно было ползком, иногда — на четвереньках. Лоскутки ткани на шипах свидетельствовали о том, что здесь недавно проходили.Когда Жеан добрался до вершины холма, в голове у него было пусто. Вылетели все нужные слова, заготовленные им во время скачки. Из зарослей он вылез с порезанными локтями и коленями, оцарапанным лицом, в изодранной в клочья рубашке. Остатки сооружения держались только чудом. Судя по закопченным камням, обитель, должно быть, когда-то подожгли. Плющ густой сетью накрыл ее, не давая развалиться каменной кладке.Жеан стоял в нерешительности. Он почувствовал страх, боязнь увидеть слившиеся тела Ираны и Робера. Что-то ему подсказывало, что тогда он прирежет их обоих… Да, оставит их там окровавленных на трухлявом тюфяке…— О, это ты… — произнес сзади женский голос.От ярости у Жеана гудело в ушах, и он не услышал, как Ирана подошла. Ее лицо было бледным, осунувшимся, глаза покраснели.— Да, — буркнул Жеан. — Как видишь… как ты ни старалась, я все еще живой.— Тем лучше, — сказала Ирана. — Ты мне нравишься… я бы тяжело переживала твою смерть.— Переживала бы? — усмехнулся проводник. — Да ты все сделала, чтобы утопить меня в реке… Я уж не говорю о том, что произошло на той горе, когда ты столкнула меня в овраг, пыталась зарезать..Ирана пожала плечами.— Я боялась за Робера. Я была убеждена, что ты убьешь его. Он бы не устоял против тебя. Я должна была помимо воли Робера защищать его, ведь он действительно верил, что там, на горе, затаился монстр. Он и не подозревал, что я была его ангелом-хранителем. Да, его нужно было оберегать, но к тебе я никогда не испытывала ненависти… Нет, никогда… Ты так наивен… трогательно наивен. Ты не раз пробуждал во мне сочувствие. Мне иногда казалось, что я причиняю зло безобидному, ни в чем не виноватому щеночку.— Ты играла мною, — проворчал Жеан.Ирана вновь пожала плечами.— Не будь несправедливым, — с легким раздражением в голосе сказала она. — Я предоставляла тебе шанс вырваться из этой адской карусели. Вспомни… пустой дом в тупике… Дом, в который привел тебя зверь, — в котором я каждый вечер накрывала стол в твою честь.— Дом с тремя черными котами? — задумчиво проговорил Жеан.— Да. Я приносила туда для тебя подарки, которые крала в сокровищнице Орнана де Ги. Боевой конь, кольчуга… Это было легко, достаточно было пошарить в запасниках замка. Я старалась поставить себя на твое место, выбрать то, что доставило бы тебе большую радость. Я надеялась, что ты возьмешь все это и не долго думая уедешь из города.— Смеяться вздумала надо мной! Пища-то была отравлена.— Не мною, — запротестовала Ирана. — После меня туда приходил Дориус. Он сам потом сознался… Он ждал моего ухода, чтобы приправить еду своим ужасным ядом. Он же и котов менял, желая одурачить тебя. Меня он находил слишком сентиментальной. А тебя он опасался…Ее голос надломился.— Я все больше привязывалась к тебе, — призналась Ирана. — О! Не любовь, нет… дружеские чувства. Мне очень хотелось, чтобы ты стал для меня кем-то вроде брата. Зла я тебе совсем не желала. Потому я и надеялась, что ты уедешь. Мне хотелось, чтобы ты забрал доспехи, коня и умчался без оглядки. Не думаю, что я такая уж плохая. Все было бы проще, если бы ты это сделал.— Значит, пищу отравлял Дориус? — растерянно переспросил Жеан.— Да, уловка с котами — тоже его рук… Клянусь, я об этом ничего не знала. Я и вправду щадила тебя. Но ты отказался от всего, упрямо шел к своему концу. А после я уже ничего не могла для тебя сделать, нужно было оберегать Робера. Любовь целиком завладела мною. Тебе не понять… надо познать настоящую страсть, тогда откроется, что обычные законы теряют смысл. Мне было наплевать на все. Другие для меня просто не существовали. Был только Робер. Бесполезно тебе объяснять, такое идет изнутри. Потребность чрева, души, сердца… Я ни о чем не жалею. У меня нет угрызений совести… Мне даже полегчало оттого, что ты выкарабкался.— Но яд… — недоумевал проводник. — Все эти отравленные люди, земля и все, что на ней, испачканные ядом, который ты рассыпала повсюду…— Ты преувеличиваешь, — возразила Ирана. — Не так уж я свирепствовала, я не могла одновременно бывать в нескольких местах! На самом деле они большей частью сами отравляли друг друга. Я тебе уже говорила; они воспользовались эпидемией отравлений, чтобы сводить счеты. Я же только показала им способ. По ночам мне случалось частенько встречать этих добропорядочных горожан, крадущихся с пузырьком яда в руке. Они подражали мне. Зверь обеспечивал им безнаказанность. Они отравляли пруд нелюбимого соседа, траву на лугу, который им не достался. Все эти тысячи преступлений списывались на чудище…Ирана с иронией посмотрела на Жеана и спросила:— Полагаю, ты убил Дориуса?— Нет, — отрезал проводник.— Ах, даже так? — удивилась молодая женщина, вздернув брови. — Я считала тебя более безжалостным. А зачем ты сюда пришел? Перерезать мне горло?«Еще не знаю…» — чуть не ответил Жеан.— Если хочешь меня убить, не мешкай! — бросила Ирана с неожиданной горячностью; слезы скатывались по ее щекам. — Я сяду на этот камень, подниму волосы, чтобы тебе было удобнее. Думаю, ты сделаешь это безболезненно, ты же воин. Начинай не колеблясь, ты окажешь мне услугу.— Что случилось? — спросил Жеан. — Где Робер? Он покинул тебя? Ты не смогла удержать его всеми своими хитростями?— Да, — тихо промолвила Ирана. — Он меня покинул.И, схватив проводника за руку, втолкнула его в развалины обители. Жеан с порога увидел Робера де Сен-Реми. Тот повесился на толстой обугленной потолочной балке; его когда-то красивое лицо перекосилось в отвратительной гримасе.— Смотри! — скрежетнула зубами Ирана. — Ты оказался прав: я не сумела его удержать. Он не смог пережить смерти своей дорогой Оды. Я все предусмотрела, кроме этого. Я воображала, что мои ласки заменят ее. Я была слишком уверена в себе… Я думала, что выиграла партию, когда затащила Робера в свою постель, но утром я нашла его там… Он, такой красивый, выбрал столь безобразную смерть…— И ты убила столько людей ради одной ночи любви! — задохнулся от возмущения Жеан.— Да! — крикнула Ирана. — Но если бы надо было повторить, я бы повторила… без колебаний. Я бы вернулась туда с ядом и кисточкой, мазала бы фрукты на деревьях, отравляла пруды, источники, чтобы сдохли все… Ради одной ночи, как ты сказал.Ирана заплакала, не вытирая слез. Она стояла перед Жеаном очень прямо; ее лицо было белее мела.— Убей меня, — сквозь слезы повторила она. — Убей, у меня нет сил жить без него. Сделай, как я просила. Я закрою глаза, а ты полосни меня по горлу, и мы оба будем довольны. Прошу тебя, Жеан. Скажи, ты согласен?— Ну уж нет, — процедил он. — Оставайся со своим горем, оно будет для тебя наказанием. Если хочешь умереть, сделай себе петлю и сунь туда голову. Но я уверен, что ты этого не сделаешь. Женщины, вроде тебя, живучи, как кошки. И так пролилось слишком много крови, не рассчитывай на меня, мне надоело быть мясником. Я уйду сейчас… Не могу сказать, какие чувства я к тебе испытываю, но видеть тебя я больше не хочу. Постарайся не встречаться на моем пути. Стань монахиней или ухаживай за прокаженными.Жеану все надоело, и он чувствовал себя таким усталым, что мечтал поскорее уйти и обо всем позабыть.— Я прощаю тебя, — прошептал он. — Я, и только я…— Красиво сказано, рыцарь, — произнес за его спиной мужской голос. — Что касается нас, то мы не столь снисходительны.Жеан обернулся. На опушке, куда выходила тропинка, стояли трое в черных плащах. Суконщик Пьер, его брат и сестра. Семья бедняги Гомело. Позади — трое вооруженных солдат, очевидно, наемники, нанятые для эскорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24