А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Игрались, значит, – заключил незнакомец.
– Играли, – сказал Андрей.
– Пойдемте, – позвал незнакомец, – у меня тут маленькое дело.
Андрей пошел за незнакомцем. Оградки: кресты, просто камни с арабской витиеватостью, звезды древнего народа. «Все здесь», – вспомнил Андрей слова незнакомца. И точно: здесь все. Во всяком случае, многие. И питерские здесь, и московские, и даже из «НН» – Нижнего Новгорода. По некоторым не разберешь, откуда они: тексты разные, не только кириллица. Большой парк. Казалось – если разгрести все эти деревья, посмотреть – до горизонта длиться будет. И за сам горизонт побежит. Только не видно, где кончается. Может, и вправду – за горизонт?
Незнакомец вынул из кармана два керамических овала, из другого – клей в тюбике. Две фотографии одного мужчины. Подышал, потер рукавом. Полюбовался.
– Он? – спросил Андрей.
– Он. – Незнакомец показал на камень. – Вон там.
Андрей обернулся. «Берггольц, Сергей Арнольдович». Военно-патриотическое четверостишье, концовка: «От сослуживцев». Две даты с годами. Сколотая фотография.
– Какая лучше? – спросил незнакомец и протянул Андрею оба овала.
Андрей пожал плечами: все хорошие. На одной покойный в кителе, с погонами. На другой – почему-то в пальто и каракулевой шапке. Будто обкомовский работник. Вторая не годится, это точно. Но тоже хорошая.
– Вот эта, – показал Андрей на ту, что в кителе.
– А не эта?
– Можно и эту, мне все равно.
– Хорошо, пусть в кителе, – согласился незнакомец и выдавил клей на тыльную сторону овала. Приладил на камень, отошел полюбоваться. – Красиво.
* * *
Вечером они отправились к Плужниковым. Нырнули в арку, пересекли Дежнева. Андрею казалось, что это и не Москва вовсе. И Катьке так казалось. В унисон. Как у супругов бывает. Волшебный вечер, звезды. И ветра нет. Хорошо как. Никто не толкается, не суетится. Не Москва вовсе, а город придуманный. Снежин! От слова «снег» – Катькина идея. Мальчик с санками в нем живет, придумали. И они, значит, там. Маленький городишко к северу от Москвы. Андрей на работу ходит, а Катька ждет его. И он всегда возвращается на этот вокзал, где четыре «СНЕЖ» и одна одинокая «Н». «СНЕЖ Н» Такие города ведь бывают? Бывают, чего ж нет. А Катька волновалась – у нее живот большой – и идти, признаться, не хотела. Когда Андрей перчатки забыл – так и вовсе расстроилась. Но виду не показывала – не хотела в голову брать и Андрею в голову передавать. Остановка на Полярной в Москве – остановка на Садовой в Снежине. Ждали автобуса – а будто троллейбуса. Смешно было. Несколько человек на остановке и тишина. Хорошо.
А этот мужчина – который на овале, как обкомовский работник – подошел и руку протянул. И назвал Андрея по имени, и сказал: «Здравствуй, дорогой». Просто сказал, как старый знакомый. Вежливо сказал. А Андрей удивился – не знакомы они, обознался. Но на всякий случай руку протянутую пожал, воспитанность проявил. Оказалось, что Берггольц, Сергей Арнольдович. И учились, оказывается, вместе. В МСВУ. А Андрей и не помнит вовсе. Вроде и по возрасту не очень-то молод на вид. Но всяко человека годы изменят, может, и ровесники они. «Суворовец Берггольц, песню запе-вай!» – сказал мужчина. Был у них запевала – Саша Ковбаса, но Берггольц… Бердникова с Белкиным помнит, а вот других на «б». Да и не было, вроде, на «б» больше. Но, на всякий случай, супругу представил. Чтоб ситуацию сгладить как-то. «Познакомьтесь, – сказал Андрей, – это моя жена. Катерина. Катя, это Берггольц». «Очень приятно», – сказала Катька. А Мужчина кивнул и назвал имя: «Сергей Арнольдович». Нет, он сказал «Сергей Берггольц». Да, точно: «Сергей Берггольц». Надо же, он назвал и год выпуска, и класс, но Андрей не помнил. Нужно будет, решил, фотографии перебрать. Поискать этого Берггольца. А тут автобус – вроде как троллейбус – подошел, и Берггольц обрадовался возможности прекратить разговор. «Было приятно встретить друга», – сказал. А они с Катькой кивнули и пожелали ему всего хорошего.
Оставшееся время о матери говорили, о свекрови. Будто бы нужно к ней в Москву наведаться. Живут-то недалеко: из Снежина всего несколько часов на пассажирском, или на электричках, но на перекладных, с пересадками, то есть.
– А сколько часов? – спросила Катька для точности.
– Ну, – задумался Андрей, – давай девять.
– Много, – не согласилась Катька. – Пять пусть. Не больше семи чтоб.
Андрей не возражал.
Нужно выбрать субботу и съездить к матери на Таганскую, подумал Андрей. Помириться, наконец. И котенка отвезти. В подарок. Пушистый такой котенок. Катька ему имя сочинила. Нелепое имя, на «свеклу» похожее – Фекла. Ей не скучно будет, матери. Отца-то нет – вон когда не стало. И он у матери один. Двое, вернее. Пока двое. А скоро трое будет. И посмотрел на живот: вспомнил, как пуговицу часом раньше целовал. Зеленая халатная пуговица, обычная. А дорогая ему.
МСВУ… Берггольц в голову полез. «Запевай», – сказал. Большинство выпускников так и пошли по военной части. А он в медицину подался. Но в армии послужил – с курса забрали. Катька ждала, писала. Он санитарным инструктором был. Старший сержант. После вуза лейтенанта дали. Все как у всех. А тогда привезли зимой в предгорье, мороз сильный – на одних пятках стоял, в московских-то штиблетах, мерз, пока в сапоги не влез, с портянками. А в бане доктор осмотр делал: у кого, говорит, татуировки, шаг вперед. Двое их шагнуло. У того – роза с девушкой на плече, у Андрея – МСВУ: звезда и профиль – не Сталина, конечно! – Суворова. И «ПИ 6330» – номер первого автомата, что за ним в МСВУ закреплен был да в документах должным образом прописан. Первое его боевое оружие. Доктор их с тем парнем в книжечку записал. И парень тот погиб, и доктор. Все те, кого он первыми встретил. В разное время, но все. Про новеньких – не знает. Эх, МСВУ, МСВУ.
Катька от нетерпения пританцовывать стала: плохо в Снежине с транспортом. Пять улиц всего, троллейбусом охваченных, а ждать приходится долго. Можно и пешком до Плужниковых, а вдруг подъедет? Хорошо тому, кто на машине: сел и порядок – ты уже где надо. Тем более в маленьком городишке. И носиться по пустым улицам, как угорелый. Вон как та, вдалеке, красная. И вправду, чего это она? Нельзя ж так жать. Аж по полосе по встречной. Люди оборачиваются. Кто это там, в джипе? Под мухой?
– Нетрезвый? – спросила Катька.
– Да нет, ровно летит. Наглый просто.
* * *
– САБ нашел его, – сказала Соня.
– Кого? – спросил Жорик.
– Маньяка этого, который только на Глуховых Марин Петровн охотился, – разъяснила Соня. – Только сложности у него какие-то пошли.
– У маньяка? – пошутил Жорик и щелкнул пальцем по фотографии Фрейда.
– У Сергея Арнольдовича – для тех, кто в тумбочке. Вроде как, умер он.
– Сергей Арнольдович? – не понял Жорик.
– Да ну тебя! Ему как человеку рассказывают, – обиделась Соня. – Нашел он его. По своим каналам пробил – его в какой-то институт отослали. Там же, где он был, в Свежем.
– В Снежине, – поправил Жорик.
– Вот видишь, я тебе говорила… кажется. Нашел он этот институт, отделение института психиатрии.
– Психиатрии? – оживился Жорик, – это ж по моей части!
– Ага, по твоей, возразила Соня, – там глубоко больные на голову люди лежат, им простым психоанализом не поможешь. Разве что рядом с ними лечь… Слушай дальше. Умер он, сказали Сергею Арнольдовичу, пять лет назад. Больше ничего. Но он не унялся, стал ковыряться по другим местам. Оказалось, что умер вообще одиннадцать лет назад. И все тот же, один человек: Воронин Андрей Борисович. И там, и там сведения достоверные. В первом случае, его с ранением доставили в госпиталь, оттуда в этот институт. Во втором – из больницы. Ни там, ни там в ясное сознание не приходил – говорил плохо, звал кого-то – умер через несколько дней. Сергей Арнольдович сказал, что почти до истины добрался. Еще чуть-чуть… Но главное здесь в другом.
– В другом?
– Вот именно! Воронин это и есть Берггольц! Я это поняла. Не было никакого маньяка. Точнее, это не Воронин. Он пять лет назад умер. Или даже одиннадцать. Штука вся в том, что нет никакого Сергея Арнольдовича! Следователь Берггольц погиб, я узнавала. И на кладбище увидела. Только без фотографии, но это он, он. А вот кто этот с палочкой, который выдает себя за того следователя – я не знаю. И грамоты от управления на стенку повесил, чтоб верили. Главное, что в дни всех убийств, САБ куда-то уезжал. И в трех случаях из пяти – два в Москве – он находился в том же городе, где совершалось убийство.
– Хочешь тест? – предложил Жорик. – На вменяемость.
– Дурак! – обиделась Соня. – Нет бы, помочь.
Соня обиделась и отвернулась к окну, за которым длиннющий мост вдалеке остался. Тут, можно сказать, странности в ее жизни происходят, а он с шуточками суется. Она, можно сказать, открытие за открытием делает. Не каждый день с покойниками в одном кабинете один на один общаешься. Или с аферистами? Или… с маньяками?! Дрожь по коже так и заскребла. А если он… Если САБ обо всем догадается? – что Соня всю его подноготную раскусила. Нет, в офис она не вернется – точно, прикончит. Решено! Ну, один разик – за вещами? Ладно, один разик. И то, с Жориком, не иначе. И чтоб рядом стоял.
Вот ведь какой! – грамоты развесил. Для отвода глаз, конечно. А кругом одни мертвецы. По улицам как ходить? Пять МПГ, один – или два? – Ворониных, у бабы Мани – сын, еще Берггольц. Истинный, не этот. По улицам пойдешь и будешь в лица заглядывать: кто чужой жизнью живет, за другого себя выдает. Хотела помочь, находчивой себя почувствовать, на кладбище поперлась. А оно как вышло.
Сейчас бы Русланова ей помогла, Агаша Горшенина – по-настоящему. Фамилия какая, горькая. Оттого песни такие проникновенные. «Молодушка молодая». Пластинка в офисе. Нужно забрать. Жорик привез, соврал, что от бабы Мани. Лукавый. Ну, сказал бы, что купил, чего придумывать? Или старушка путает? Скорее всего. Странная она, вроде не очень старая, а уже с возрастными закидонами. А он? Нашел себе подругу. Ходит, столы с ней вертит. Путаница какая-то. И в голове и в жизни. Нет, сегодня каток отменяется. Нужно домой – с мыслями собраться. Книжку хорошую почитать, легче станет. Но что-то они вроде не туда едут. Мост позади остался, какой-то. Пустынность пошла. Это они за кольцевую выехали? Сейчас спроси его – он ведь шутки выдавать начнет. Скажет, что Соня ни в чем не разбирается, что дорогу на каток толком не знает. Нет, домой нужно, точно.
– Я передумала, – сказала Соня.
– Что передумала? – не понял Жорик.
– На каток не поеду. Порисую лучше.
* * *
Прочистил нос и задышал, задышал. И сразу запахи почувствовал: пахнет резиновыми пробками от пенициллиновых бутылочек. Экзотический запах. Как будто уголь плесневелый броненосцу в топку подкинули.
Сегодня тетя разрешила встать с постели – температура спала, сказала. А Матвей и сам почувствовал: «хромота» в локтях прошла, и в ребрах тоже прошла, и в затылке. Разрешила и в кухню пошла – на рейд – стронулась машина на плесневелом угле, завращалась. Из кухни слышно, как склянки матрос отбивает: блям-блям стеклянно, блям-блям. И гудок оттуда: «Надень носки!» А Матвей не только в носках, он еще и шарфом повязался. Передовик. Из-под кровати солдатиков вынул, расставил возле елки – разговаривает. Старший – он. По званию. Прочим щедро звания раздает, только чтоб не выше его рангом – командовать кто будет? Надоели, полез в стенной шкаф.
Вот она, коробка. Курочка Ряба собственной персоной. Разбросала яички золотые… А простые не хочет давать. Жадная. Ничего, золотые всегда в белые перекрасить можно. На то и гуашь папина имеется. Нужно только погуще развести, чтоб не стекала. Посушит их Матвей, подготовит и в холодильник разложит – сюрприз – удивится тетя, откуда, мол, взялись, а он ее и обрадует: курочка Ряба принесла. И еще принесет, только холодильник подставляй. То есть, получается, что в магазин ходить можно, но уже возвращаться с облегченной авоськой – минус десяток яичек. Не уставай, крась, одним словом. Это Матвей придумал! – на его счет записать нужно.
Вообще, если ему дать время, он такого придумает, такого… Вот хоть… Хоть для еды, хоть для одежды. А одежды, правда, полно здесь, в стенном шкафу, вздохнуть трудно. Папин плащ, мамина юбка. Одеколоном пахнет. Этот запах он везде узнает. И на улице. Только пока еще не встречал его, запах этот. Ничего, вот-вот… А под «Курочкой Рябой» бумаги какие-то. Почитать можно. И порисовать на них. Вынес на свет, под елку. Черновики какие-то. Много. Странички, странички: одна, две, восемь…
– Сви-де-те-ль-с-т-во о гож-де-ни-и.
Свидетельство о рождении. Матвей. Отец: Андрей. Мать: Екатерина. Фамилии: три штуки одинаковые. И отчества, тоже три, но разные. И у него отчество имеется. Три отчества: Андреевич, Николаевна, Борисович. Андреевич – это, значит, он. А вот еще: «Сви-де-те-ль-с-т-во о смег-ти». О Смерти, что ли? О какой смерти? Неправильное свидетельство. А вот еще одно, и тоже о смерти. На первом: Андрей Борисович. На втором: Екатерина Николаевна. И фамилии одинаковые. Две штуки. Даты… Даты совпадают. Но ерунда же какая-то, какие-то смерти. Папа с мамой баловались, догадался. Придут, нужно будет спросить, что за игра такая. Не забыть бы.
Это матросы умирают, а родители – живут. Матросы на то они и есть, чтоб гибель принимать. Вон у него их сколько, а сколько погибло. Они все не кончаются и не кончаются. И взял кусок бумаги, ручку взял, стал выводить. «С» сначала, потом «в», дальше – «и». Большими неловкими буквами: «СВИДЕТИЛЬСТВО». Свернул, извлек из «Курочки Рябы» большого картонного матроса в бушлате, под мышку ему просунул. «Это тебе». Прихлопнул книжкой и кубиками завалил: «Лежи, не дгыгайся!» Второго ниткой вокруг шеи обмотал и к елке подвесил – в наряд отправил.
А в кухне склянки бьют: блям-блям еле слышно, блям-блям. И ветер соленый того, что в наряде, раскачивает. Он висит, головой поник. «Эй, на вахте, не спать, поднятие флага пгозеваешь!» Третьего можно в коробке оставить. Чтоб на стол готовил, картошку чистил. У матросов паек – не то, что в пехоте. Хорошо кормят. Особенно в походе. Вот и пусть себе варит, на службу не отвлекается. Молочный суп из вермишели, манный пудинг с вареньем, шоколадные конфеты на третье, с какао. Хлеб можно в поход не брать – место занимает. Наделать из картошки чипсов, всем хватит. Вернутся из похода, а мама – дома. И сразу десерт подаст: конфеты с какао. Четвертого можно сразу на корабль выслать, чтоб машину готовил – пары разводил. А пятого…
– Играешь?
Надо же, как увлекся: подход броненосца прозевал. От ангины все, от ангины.
– Иггаю, – сказал Матвей.
– Ну, играй, играй.
Кормой волну пустил, закачался против ветра броневой корабль. Дымом пыхнул из всех труб. На корме: флаг с голубым крестом Андрея Первозванного но без Георгия Победоносца посередине. С Георгием, какой на «Азове» был поднят – на линкоре – на линейном корабле. И на «Меркурии» был. Геройский флаг, гвардейский. «На флаг и гюйс смигно!» Напряглись матросы. И Матвей напрягся. Торжественно идет броненосец, гордо.
– А когда папа пгиедет? – семафорят с «Азова». – Ского?
– Угу, – гудок броненосца. – У-у… – И кормой волну гонит.
* * *
Андрей огляделся, прошел к окну. Давно крашеная решетка, толстенная кладка, знакомое медицинское оборудование. Обстановка аскетическая, даже скудная: два стула, покрытая выцветшей газеткой прикроватная тумба, лампа, забранная клеткой, кислородный баллон. Келья. Разве что жестяной умывальник имеется. Принюхался. Тривиальная мешанина больничных запахов. Толкнулся в дверь. Заперто.
– Моя обитель? – спросил Андрей и сел на кровать.
– Ваша, – ответил незнакомец, опускаясь рядом.
Так и сели: руки на коленях, глаза – на противоположной пустой стене
– Я здесь… В каком я здесь качестве пребывал, как врач или… Или в другом? – поинтересовался Андрей, без отрыва от стены.
– Это важно? – Незнакомец щелчком смахнул с рукава несуществующую соринку.
– И все же… – попросил Андрей.
– Вы сами, в каком бы вы хотели? – улыбнулся незнакомец, отправляя на пол вторую соринку.
– Как врач.
– Хорошо, спросите меня еще раз, – предложил незнакомец.
– В каком качестве я здесь находился? – включился в игру Андрей.
– В качестве врача… – заверил незнакомец.
Ну да, как же он мог забыть! Ведь он – врач. Вот, этот пустой кислородный баллон, оставленный главным до заправки, вот, эта лимонная долька – окошко над дверью, вот его халат на гвоздике в уголочке, и – кап-кап – в ведро под умывальником. А на кармане халата надпись имеется: его фамилия. Встать и проверить. А вдруг… вдруг чужая? Но встал, отвернул халат: нет ее, то есть совсем ничего нет. Только зачем здесь кровать, если он принимал? Прием вел. Должна быть кушетка. А тут подушка, одеяло. И где стол? Ведь должен был он где-то писать? Андрей испугался продолжать дальше – мало ли куда могли завести мысли. Лучше найти объяснение тому, что есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25