Начну с баночки с красной краской.
– Чокнутые, – сказала Маргарет и пошла на свое место.
Мы с Сарой увлеченно рисовали. Она все время мурлыкала что-то без ритма и склада, но этот звук действовал на меня успокаивающе. Я полностью погрузилась в работу – мне очень хотелось произвести впечатление на мистера Рэксбери. Он ходил по классу, объясняя, подсказывая, переставляя предметы по-другому, стараясь, чтобы все занимались делом.
Он подошел к Саре, держа в руках красное яблоко, перец чили и ярко-красную фарфоровую чашку.
– Гляди, вот еще кое-что красное для твоего натюрморта. Давай-ка смешаем краски на палитре и попробуем получить разные оттенки красного. Сюда капельку желтого – отлично, теперь размешай его кисточкой, вот так. Отлично, видишь, перец в точности такого цвета.
Сара радостно засмеялась. Мне очень понравилось, как он с ней говорил. Некоторые учителя обращались с Сарой как с младенцем, другие полностью ее игнорировали, третьи явно смущались и не знали, как себя вести. Мистер Рэксбери обращался к Саре с уважительной добротой, и она платила ему за это откровенным обожанием.
– Рэкс, я вас люблю, – сказала она, получив позволение откусить от красного яблока.
Ты славная девочка, Сара, – сказал он. – Но перец лучше не кусай, он слишком острый, а если ты вздумаешь откусить кусок чашки, то можешь обломать зубы.
Сара откликнулась на шутку счастливым хихиканьем.
Потом мистер Рэксбери подошел ко мне.
Он молча стоял и смотрел.
Я молча сидела и ждала.
Во рту у меня пересохло. Когда противная миссис Годфри обругала мое сочинение, это было ужасно, но все-таки выносимо. От мистера Рэксбери мне непременно нужно было одобрение. Очень нужно. Я не решалась поднять глаза на его лицо. Маргарет смотрела на нас:
– У нее неправильно, правда, Рэкс? Вы не говорили рисовать краски и кисточки, вы сказали составить свой натюрморт. Как мои маргаритки.
– Нет, у нее все совершенно правильно, – сказал Рэкс.
Я перевела дух.
– Твои лиловые маргаритки – это правильно для тебя, Маргарет. А Пруденс подходят принадлежности для рисования и книги.
– Тоска. – Маргарет скорчила рожу.
Я сглотнула и тихо спросила:
– Значит, это сойдет?
Поднять на него глаза я все еще не решалась.
– Как будто ты сама не знаешь! – Он помолчал и мягко добавил: – Ради таких, как ты, и стоит работать в школе.
9
Я начала привыкать к этой странной новой жизни. Я приходила в школу, кое-как брела сквозь туман уроков, добиралась до рисования у мистера Рэксбери, где мне сияло солнце, а вечером отправлялась в инсультное отделение и выдерживала бури папиного настроения.
Какая несправедливость! Разговаривать с ним все время приходилось мне. Мама ограничивалась тем, что меняла ему белье и приносила мягкую пищу – йогурт, мороженое, рисовый пудинг, – хотя его вставная челюсть была уже на месте и в полной боевой готовности.
Грейс вообще жалась к стенке палаты, словно пытаясь продавить сквозь нее ход в туалет. Если ее не спрашивали, она не произносила ни звука и время от времени тихонько помахивала ладошками, явно думая об Ижке, Фижке и Свинюшке.
Зато мне приходилось час или больше изображать учительницу – после долгого школьного дня, где меня заставляли изображать ученицу. Заранее подготовиться к занятию с папой было невозможно, поскольку все зависело от его настроения. Я попробовала нарисовать карточки с хорошо знакомыми ему предметами: книжная полка, рубашка, брюки, чашка чая, тарелка с картошкой и рыбой – и под каждой картинкой подписать четкими печатными буквами соответствующее слово. Когда я первый раз принесла карточки, отец был утомлен борьбой с физиотерапевтом. Он даже глядеть не захотел на мои картинки и сонно покачивал головой на все попытки вытянуть из него хоть слово.
– Ему это слишком трудно, бедняжке, – пробормотала мама.
По-моему, я просто не сумела его расшевелить. Мне захотелось нарисовать черное белье с розовыми кружевами и посмотреть, не развяжется ли у него язык.
На следующий день я снова достала карточки, но на этот раз реакция была слишком сильной. Он выхватил их у меня здоровой рукой и разбросал по полу.
– Ду-ра, ду-ра, ду-ра! – хрипел он. – Не мла-денец те-бе!
Что ж, он по крайней мере говорил, правда, не то, чего от него хотели. После этого я отказалась от карточек, хотя милая сестра Луч подобрала их с полу и попросила разрешения воспользоваться ими для других пациентов.
Я была страшно польщена и нарисовала еще целый набор для пожилых женщин – помаду, расческу, ночную сорочку, фотографию внуков и телевизор. Сестра Луч поцеловала меня в щеку и сказала, что я необыкновенно умный ангелочек.
Я решила, что не буду больше возиться с папиным обучением, потому что это пустая трата времени.
Когда мы пришли в следующий раз, отец лежал на подушках неподвижно, с серым, изможденным лицом и лиловыми кругами под глазами. Я думала, что он будет еще раздражительнее обычного, но он взял меня за руку, а по щекам у него текли слезы, скатываясь вбок, к ушам. Я не могла понять, слезятся у него глаза от изнеможения или он действительно плачет. Мне было неуютно и неловко, и в то же время я чувствовала нежность. Я присела на краешек кровати и стала рассказывать, что он скоро поправится, что ему совсем уже недолго осталось лежать в больнице, что скоро он снова будет учить нас и возить на экскурсии. Я стала вспоминать все места, куда он нас возил, и папа пытался повторить за мной «Национальная галерея», «Хэмптон-Корт», «Виндзорский замок», «Гастингс» и «Боксхилл». Слова звучали почти неузнаваемо, и все же с моей помощью он мог сказать, в каком из этих мест собраны картины, какое принадлежало прежде королю из династии Тюдоров, какое знаменито битвой в стародавние времена и где нужно подыматься на высокий холм по узкой обрывистой тропке.
Нелегко было затрачивать столько усилий на отца, а потом, вернувшись домой, садиться за уроки. Я усвоила, кто из учителей только поворчит немного из-за несделанного задания, а кто будет тебя преследовать и мучить. Главной преследовательницей и мучительницей была миссис Годфри. Я нарисовала ее в виде амазонки с одной грудью, влекущей за своей колесницей повергнутых в прах окровавленных учеников.
У меня не было группы поддержки, как у Грейс с ее Ижкой и Фижкой. Мне приходилось бороться в одиночку. Задания по литературе были нередко до смешного легкими, французский, история, религиоведение и ОБЖ почти всегда были полной ерундой, зато с физикой, программированием и математикой я никак не могла справиться. Вот если бы у нас были домашние задания по рисованию! Но у нас был только сдвоенный урок раз в неделю – почти ничего!
Я очень старательно работала над своим натюрмортом. Я добавила еще несколько своих любимых книг: «Под стеклянным колпаком», «Над пропастью во ржи», «Тесс из рода д'Эрбервиллей», «Франкенштейн» и «Коконы», откровенно стараясь произвести впечатление на мистера Рэксбери.
Он кивал головой, читая названия, а потом улыбнулся мне:
– Миссис Годфри будет тобой гордиться.
– Миссис Годфри меня ненавидит.
– Ну что ты, нет, конечно.
– Она меня ненавидит, ее раздражает каждое мое слово. Она меня постоянно унижает и наказывает. Не знаю почему. Я по-настоящему стараюсь по литературе. То есть раньше старалась. Больше не буду.
– Продолжай стараться, Пру. Ты ее, видимо, сбиваешь с толку. Она не привыкла к таким девочкам, как ты.
– А я не привыкла к таким теткам, как она! – Помолчав, я добавила: – Вот если бы все учителя были такими как вы, мистер Рэксбери!
– Бесстыдная лесть в глаза – лучший способ завоевать учителей, – сказал он со смехом. Потом посмотрел на меня уже серьезнее и спросил: – Тебе тут нелегко приходится?
– Не очень, – осторожно сказала я.
Вот уж действительно – мало сказано!
– Я слышал краем уха в учительской, что у тебя болен папа?
– У него был инсульт. Сейчас ему немного лучше, но он все еще почти не может двигаться и говорит только отдельные слова. – Голос у меня дрогнул.
Мистер Рэксбери тепло и внимательно посмотрел на меня.
– Да, тебе сейчас тяжело. Если что, можешь использовать кабинет рисования как отдушину. Живопись помогает отвлечься. А это тебе, чтобы ты не заблудилась.
Он сунул мне в портфель скатанный в трубочку лист бумаги. Я не стала в него заглядывать в школе, при всех, подождала до дому, до того момента, когда мама с Грейс устроились на кухне пить чай. Свернутый листок был перевязан красной ленточкой. Я ее развязала, приложила к горящей щеке, а потом намотала на палец, как толстое шелковое кольцо. И стала медленно разворачивать листок.
Это была обещанная карта – трехмерный рисунок, изображавший школу в разрезе; в каждом кабинете по учителю – в виде злых карикатур. Странные существа сновали по гардеробу и вгрызались в пиццу в столовой. На школьном дворе бесилась огромная стая этих двухголовых, когтистых и хвостатых тварей. Меня он нарисовал в красно-белом клетчатом платье, съежившейся от ужаса. Я стояла в начале тоненькой красной тропинки. Ведя по ней пальцем, я попала через школьный двор прямо к корпусу рисования, где стоял перед мольбертом мистер Рэксбери.
Я поцеловала кончик своего пальца и осторожно прижала его к маленькой фигурке с кистью в руке.
Я не стала брать карту с собой в школу. Я так часто смотрела на нее, что могла бы нарисовать с закрытыми глазами. Осторожно скатав, я спрятала ее в свой ящик вместе с кружевным бельем, которое решила никогда больше не надевать.
Это белье, господи ты боже мой! Девочки, видимо, рассказали мальчикам, и они страшно этим заинтересовались.
– Эй, Пру, ну покажи нам свое развратное белье! – орали они мне вслед.
Они ползали за мной, пытаясь заглянуть под юбку, дергали сквозь платье за бретельки лифчика и пытались задрать подол. Меня трясло от прикосновения их горячих потных рук. Я знала, что нужно оставаться презрительно-невозмутимой, но вместо этого взвизгивала и била их по рукам, выставляя себя на посмешище. Тогда они начинали меня передразнивать и говорить гадости, пока не доводили до слез. Рита и ее шайка, Эми, Меган и Джесс, наблюдали за всем этим с довольной улыбкой.
Однажды во время такой сцены по коридору проходил мистер Рэксбери.
– Эй, ребята, пропустите педагога! – крикнул он собравшейся толпе.
Они вразвалочку отошли, не слишком беспокоясь о том, видел он что-нибудь или нет, потому что старину Рэкса никто не боялся.
Мистер Рэксбери остановился возле нас, делая вид, будто читает что-то на доске объявлений. Он стоял ко мне спиной, но, когда я собралась потихоньку смыться, обернулся и подошел ко мне.
– Они тебя обижают? – спросил он.
– Нет-нет! – Я покраснела до ушей.
Мысль, что я буду ему жаловаться, да еще, не дай бог, придется упомянуть о белье, была невыносима. Мистер Рэксбери, конечно, понял, что я вру, но молча кивнул и сменил тему. Он шел со мной по коридору и рассказывал о телепередаче по искусству, которую будут показывать сегодня вечером.
– Это по кабельному телевидению. У тебя оно есть? Если нет, могу записать на видео.
– Спасибо, мистер Рэксбери, это очень любезно с вашей стороны, но у нас вообще нет телевизора, и видеомагнитофона тоже нет.
Я ожидала, что он недоуменно покачает головой, как будто перед ним существо с другой планеты, но он снова понимающе кивнул:
– Так вот почему ты успеваешь так много читать! Мне бы тоже следовало избавиться от телевизора. Мой сынишка без конца смотрит эти ужасные мультики, я уверен, что это вредно. Может быть, поэтому он все норовит стукнуть свою младшую сестру.
– У вас есть дети! – Голос не слушался меня. Как будто кто-то сдавил мне горло.
Это был настоящий шок. Я понимала, что ему не меньше двадцати пяти и что в этом возрасте у людей уже бывают дети. Я догадывалась, что у него, наверное, есть какая-нибудь женщина… Впрочем, я особенно над этим не раздумывала. Для меня он был мистер Рэксбери – мой учитель рисования, а не мистер Рэксбери – отец семейства, с женой и двумя детьми.
– Моему сыну три года. Его зовут Гарри. А Лили всего шесть месяцев. Погоди. – Он стал рыться в карманах в поисках бумажника. – Вот они. – Он протянул мне фотографию.
Я смотрела на темненького мальчика, судорожно прижимающего к себе пухлого младенца. Дети казались на удивление неинтересными, обыкновенными – ничего общего с отцом.
– Какие милые! – Я постаралась изобразить восторг.
Интересно, как выглядит его жена? Можно об этом спросить?
– А нет у вас с собой фотографии жены?
Он на мгновение задумался:
– Да. Где-то тут была фотография, на которой мы все вместе.
Он долго перебирал пятифунтовые бумажки, пластиковые карточки и автобусные билеты и наконец выудил помятый любительский снимок.
Вся семья стояла на лужайке, щурясь от яркого солнца. Мистер Рэксбери был в шортах, черной футболке и парусиновых туфлях. Меньше всего он был похож на учителя. Он толкал перед собой коляску с маленькой Лили. Ее панамка съехала набок, почти закрыв лицо, но девочка весело дрыгала толстыми ножками. Гарри хмуро глядел из-под кепки, уцепившись за маму, и, похоже, канючил, чтобы его взяли на руки.
Я перевела взгляд на его мать. Она была не такая хорошенькая, как я ожидала. На ней были свободные шорты до колен и просторная футболка. Она, очевидно, не стеснялась своей фигуры. Конечно, она не была толстухой, как наша мама или даже как Грейс, но все же полновата – большая грудь, большой живот и внушительный зад. Возможно, она еще просто не похудела после родов.
Я вглядывалась в ее лицо. Она сощурилась на солнце, поэтому разобрать черты было почти невозможно. Кроме того, ее теребил малыш. Трудно ожидать, чтобы человек при таких условиях выглядел довольным и счастливым. Зато волосы у нее были чудесные – мягкие, блестящие и светлые, падающие на плечи. Значит, мистеру Рэксбери нравятся высокие полные блондинки. Я пожалела, что сама я маленькая, худая и темноволосая.
Я мучительно придумывала, что сказать. На самом деле мне хотелось задать уйму вопросов. Почему вы выбрали именно ее из сотен женщин вокруг? Что в ней такого особенного? У вас нет от нее тайн? Она обнимает и утешает вас, когда вы устали или озабочены? Она тоже рисует? Она любит читать? По воскресеньям вы вместе ходите на эскизы, а потом уютно устраиваетесь по краям дивана, касаясь друг друга пальцами ног, и читаете каждый свою книжку? Вы ходите вместе за покупками? В воскресенье утром вы берете детей к себе в кровать, чтобы немножко понежиться всей семьей? Вы были влюблены в нее с самого детства? Это ваша единственная настоящая любовь?
– Как ее зовут? – спросила я вслух.
– Марианна.
– Здорово, – сказала я, запинаясь. – Хотелось бы мне иметь такое красивое имя!
– А что плохого в Пруденс?
– А что в нем хорошего? Чудовищное викторианское имя, означающее добродетель мудрости. Мой отец был одно время очень религиозен. До безумия. Меня зовут Пруденс Чэрити – Мудрость и Любовь, а сестру – Грейс Пэйшенс: Милосердие и Терпение, можете себе представить?
– У меня тоже ужасное имя. Кит. Очень старомодное. Представляешь, каково мне было ребенком? «Меня зовут Кит» – ужас! Слава богу, почти все звали меня Рэкс. Но тебе, по-моему, повезло. Пруденс и Грейс – очень красивые имена. Так и представляешь викторианских девочек в передничках и ботинках на пуговках.
– Вот именно! – откликнулась я. – И платье у меня примерно такое же старомодное.
Я продолжала носить по очереди свои безобразные платья. Мама дала мне в школу десять фунтов. Она думала, что в этом специальном магазине мы сможем купить себе по форменному костюму за пятерку. Однако цены здесь были не как на благотворительном базаре. Вещи стоили целое состояние, даже совсем ветхие. Я купила на свою десятку поношенный пиджак, который мы с Грейс носили по очереди. Грейс он был тесноват, а я в нем тонула, но мне было уже наплевать.
Мама пришла в ужас, когда я сказала ей, сколько стоит форма. Она несколько раз допрашивала меня, сколько в точности стоят юбка, блузка и школьный галстук. Я слышала, как она спрашивала о том же Грейс, как будто не поверила мне. Видимо, она перестала мне доверять с тех пор, как я растратила деньги на уроки математики.
– Мне кажется, тебе идут такие платья, Пруденс, – сказал мистер Рэксбери.
– Я их ненавижу! – выдохнула я. – Не могу дождаться, когда у меня будет нормальная школьная форма, но мы, видимо, будем собирать на нее деньги еще целую вечность.
Мистер Рэксбери помолчал немного.
– А может быть… Может быть, тебе стоит подработать немного самой?
– А как? Я не могу работать по субботам, потому что в это время я помогаю в нашем книжном магазине, а за это мне не платят. Я бы могла разносить покупки, но магазин в нашем квартале как раз прекратил доставку на дом. А больше я ничего не могу придумать.
– Сидеть с детьми?
– Я не знаю никого с маленькими детьми
– Ты знаешь меня, – сказал мистер Рэксбери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Чокнутые, – сказала Маргарет и пошла на свое место.
Мы с Сарой увлеченно рисовали. Она все время мурлыкала что-то без ритма и склада, но этот звук действовал на меня успокаивающе. Я полностью погрузилась в работу – мне очень хотелось произвести впечатление на мистера Рэксбери. Он ходил по классу, объясняя, подсказывая, переставляя предметы по-другому, стараясь, чтобы все занимались делом.
Он подошел к Саре, держа в руках красное яблоко, перец чили и ярко-красную фарфоровую чашку.
– Гляди, вот еще кое-что красное для твоего натюрморта. Давай-ка смешаем краски на палитре и попробуем получить разные оттенки красного. Сюда капельку желтого – отлично, теперь размешай его кисточкой, вот так. Отлично, видишь, перец в точности такого цвета.
Сара радостно засмеялась. Мне очень понравилось, как он с ней говорил. Некоторые учителя обращались с Сарой как с младенцем, другие полностью ее игнорировали, третьи явно смущались и не знали, как себя вести. Мистер Рэксбери обращался к Саре с уважительной добротой, и она платила ему за это откровенным обожанием.
– Рэкс, я вас люблю, – сказала она, получив позволение откусить от красного яблока.
Ты славная девочка, Сара, – сказал он. – Но перец лучше не кусай, он слишком острый, а если ты вздумаешь откусить кусок чашки, то можешь обломать зубы.
Сара откликнулась на шутку счастливым хихиканьем.
Потом мистер Рэксбери подошел ко мне.
Он молча стоял и смотрел.
Я молча сидела и ждала.
Во рту у меня пересохло. Когда противная миссис Годфри обругала мое сочинение, это было ужасно, но все-таки выносимо. От мистера Рэксбери мне непременно нужно было одобрение. Очень нужно. Я не решалась поднять глаза на его лицо. Маргарет смотрела на нас:
– У нее неправильно, правда, Рэкс? Вы не говорили рисовать краски и кисточки, вы сказали составить свой натюрморт. Как мои маргаритки.
– Нет, у нее все совершенно правильно, – сказал Рэкс.
Я перевела дух.
– Твои лиловые маргаритки – это правильно для тебя, Маргарет. А Пруденс подходят принадлежности для рисования и книги.
– Тоска. – Маргарет скорчила рожу.
Я сглотнула и тихо спросила:
– Значит, это сойдет?
Поднять на него глаза я все еще не решалась.
– Как будто ты сама не знаешь! – Он помолчал и мягко добавил: – Ради таких, как ты, и стоит работать в школе.
9
Я начала привыкать к этой странной новой жизни. Я приходила в школу, кое-как брела сквозь туман уроков, добиралась до рисования у мистера Рэксбери, где мне сияло солнце, а вечером отправлялась в инсультное отделение и выдерживала бури папиного настроения.
Какая несправедливость! Разговаривать с ним все время приходилось мне. Мама ограничивалась тем, что меняла ему белье и приносила мягкую пищу – йогурт, мороженое, рисовый пудинг, – хотя его вставная челюсть была уже на месте и в полной боевой готовности.
Грейс вообще жалась к стенке палаты, словно пытаясь продавить сквозь нее ход в туалет. Если ее не спрашивали, она не произносила ни звука и время от времени тихонько помахивала ладошками, явно думая об Ижке, Фижке и Свинюшке.
Зато мне приходилось час или больше изображать учительницу – после долгого школьного дня, где меня заставляли изображать ученицу. Заранее подготовиться к занятию с папой было невозможно, поскольку все зависело от его настроения. Я попробовала нарисовать карточки с хорошо знакомыми ему предметами: книжная полка, рубашка, брюки, чашка чая, тарелка с картошкой и рыбой – и под каждой картинкой подписать четкими печатными буквами соответствующее слово. Когда я первый раз принесла карточки, отец был утомлен борьбой с физиотерапевтом. Он даже глядеть не захотел на мои картинки и сонно покачивал головой на все попытки вытянуть из него хоть слово.
– Ему это слишком трудно, бедняжке, – пробормотала мама.
По-моему, я просто не сумела его расшевелить. Мне захотелось нарисовать черное белье с розовыми кружевами и посмотреть, не развяжется ли у него язык.
На следующий день я снова достала карточки, но на этот раз реакция была слишком сильной. Он выхватил их у меня здоровой рукой и разбросал по полу.
– Ду-ра, ду-ра, ду-ра! – хрипел он. – Не мла-денец те-бе!
Что ж, он по крайней мере говорил, правда, не то, чего от него хотели. После этого я отказалась от карточек, хотя милая сестра Луч подобрала их с полу и попросила разрешения воспользоваться ими для других пациентов.
Я была страшно польщена и нарисовала еще целый набор для пожилых женщин – помаду, расческу, ночную сорочку, фотографию внуков и телевизор. Сестра Луч поцеловала меня в щеку и сказала, что я необыкновенно умный ангелочек.
Я решила, что не буду больше возиться с папиным обучением, потому что это пустая трата времени.
Когда мы пришли в следующий раз, отец лежал на подушках неподвижно, с серым, изможденным лицом и лиловыми кругами под глазами. Я думала, что он будет еще раздражительнее обычного, но он взял меня за руку, а по щекам у него текли слезы, скатываясь вбок, к ушам. Я не могла понять, слезятся у него глаза от изнеможения или он действительно плачет. Мне было неуютно и неловко, и в то же время я чувствовала нежность. Я присела на краешек кровати и стала рассказывать, что он скоро поправится, что ему совсем уже недолго осталось лежать в больнице, что скоро он снова будет учить нас и возить на экскурсии. Я стала вспоминать все места, куда он нас возил, и папа пытался повторить за мной «Национальная галерея», «Хэмптон-Корт», «Виндзорский замок», «Гастингс» и «Боксхилл». Слова звучали почти неузнаваемо, и все же с моей помощью он мог сказать, в каком из этих мест собраны картины, какое принадлежало прежде королю из династии Тюдоров, какое знаменито битвой в стародавние времена и где нужно подыматься на высокий холм по узкой обрывистой тропке.
Нелегко было затрачивать столько усилий на отца, а потом, вернувшись домой, садиться за уроки. Я усвоила, кто из учителей только поворчит немного из-за несделанного задания, а кто будет тебя преследовать и мучить. Главной преследовательницей и мучительницей была миссис Годфри. Я нарисовала ее в виде амазонки с одной грудью, влекущей за своей колесницей повергнутых в прах окровавленных учеников.
У меня не было группы поддержки, как у Грейс с ее Ижкой и Фижкой. Мне приходилось бороться в одиночку. Задания по литературе были нередко до смешного легкими, французский, история, религиоведение и ОБЖ почти всегда были полной ерундой, зато с физикой, программированием и математикой я никак не могла справиться. Вот если бы у нас были домашние задания по рисованию! Но у нас был только сдвоенный урок раз в неделю – почти ничего!
Я очень старательно работала над своим натюрмортом. Я добавила еще несколько своих любимых книг: «Под стеклянным колпаком», «Над пропастью во ржи», «Тесс из рода д'Эрбервиллей», «Франкенштейн» и «Коконы», откровенно стараясь произвести впечатление на мистера Рэксбери.
Он кивал головой, читая названия, а потом улыбнулся мне:
– Миссис Годфри будет тобой гордиться.
– Миссис Годфри меня ненавидит.
– Ну что ты, нет, конечно.
– Она меня ненавидит, ее раздражает каждое мое слово. Она меня постоянно унижает и наказывает. Не знаю почему. Я по-настоящему стараюсь по литературе. То есть раньше старалась. Больше не буду.
– Продолжай стараться, Пру. Ты ее, видимо, сбиваешь с толку. Она не привыкла к таким девочкам, как ты.
– А я не привыкла к таким теткам, как она! – Помолчав, я добавила: – Вот если бы все учителя были такими как вы, мистер Рэксбери!
– Бесстыдная лесть в глаза – лучший способ завоевать учителей, – сказал он со смехом. Потом посмотрел на меня уже серьезнее и спросил: – Тебе тут нелегко приходится?
– Не очень, – осторожно сказала я.
Вот уж действительно – мало сказано!
– Я слышал краем уха в учительской, что у тебя болен папа?
– У него был инсульт. Сейчас ему немного лучше, но он все еще почти не может двигаться и говорит только отдельные слова. – Голос у меня дрогнул.
Мистер Рэксбери тепло и внимательно посмотрел на меня.
– Да, тебе сейчас тяжело. Если что, можешь использовать кабинет рисования как отдушину. Живопись помогает отвлечься. А это тебе, чтобы ты не заблудилась.
Он сунул мне в портфель скатанный в трубочку лист бумаги. Я не стала в него заглядывать в школе, при всех, подождала до дому, до того момента, когда мама с Грейс устроились на кухне пить чай. Свернутый листок был перевязан красной ленточкой. Я ее развязала, приложила к горящей щеке, а потом намотала на палец, как толстое шелковое кольцо. И стала медленно разворачивать листок.
Это была обещанная карта – трехмерный рисунок, изображавший школу в разрезе; в каждом кабинете по учителю – в виде злых карикатур. Странные существа сновали по гардеробу и вгрызались в пиццу в столовой. На школьном дворе бесилась огромная стая этих двухголовых, когтистых и хвостатых тварей. Меня он нарисовал в красно-белом клетчатом платье, съежившейся от ужаса. Я стояла в начале тоненькой красной тропинки. Ведя по ней пальцем, я попала через школьный двор прямо к корпусу рисования, где стоял перед мольбертом мистер Рэксбери.
Я поцеловала кончик своего пальца и осторожно прижала его к маленькой фигурке с кистью в руке.
Я не стала брать карту с собой в школу. Я так часто смотрела на нее, что могла бы нарисовать с закрытыми глазами. Осторожно скатав, я спрятала ее в свой ящик вместе с кружевным бельем, которое решила никогда больше не надевать.
Это белье, господи ты боже мой! Девочки, видимо, рассказали мальчикам, и они страшно этим заинтересовались.
– Эй, Пру, ну покажи нам свое развратное белье! – орали они мне вслед.
Они ползали за мной, пытаясь заглянуть под юбку, дергали сквозь платье за бретельки лифчика и пытались задрать подол. Меня трясло от прикосновения их горячих потных рук. Я знала, что нужно оставаться презрительно-невозмутимой, но вместо этого взвизгивала и била их по рукам, выставляя себя на посмешище. Тогда они начинали меня передразнивать и говорить гадости, пока не доводили до слез. Рита и ее шайка, Эми, Меган и Джесс, наблюдали за всем этим с довольной улыбкой.
Однажды во время такой сцены по коридору проходил мистер Рэксбери.
– Эй, ребята, пропустите педагога! – крикнул он собравшейся толпе.
Они вразвалочку отошли, не слишком беспокоясь о том, видел он что-нибудь или нет, потому что старину Рэкса никто не боялся.
Мистер Рэксбери остановился возле нас, делая вид, будто читает что-то на доске объявлений. Он стоял ко мне спиной, но, когда я собралась потихоньку смыться, обернулся и подошел ко мне.
– Они тебя обижают? – спросил он.
– Нет-нет! – Я покраснела до ушей.
Мысль, что я буду ему жаловаться, да еще, не дай бог, придется упомянуть о белье, была невыносима. Мистер Рэксбери, конечно, понял, что я вру, но молча кивнул и сменил тему. Он шел со мной по коридору и рассказывал о телепередаче по искусству, которую будут показывать сегодня вечером.
– Это по кабельному телевидению. У тебя оно есть? Если нет, могу записать на видео.
– Спасибо, мистер Рэксбери, это очень любезно с вашей стороны, но у нас вообще нет телевизора, и видеомагнитофона тоже нет.
Я ожидала, что он недоуменно покачает головой, как будто перед ним существо с другой планеты, но он снова понимающе кивнул:
– Так вот почему ты успеваешь так много читать! Мне бы тоже следовало избавиться от телевизора. Мой сынишка без конца смотрит эти ужасные мультики, я уверен, что это вредно. Может быть, поэтому он все норовит стукнуть свою младшую сестру.
– У вас есть дети! – Голос не слушался меня. Как будто кто-то сдавил мне горло.
Это был настоящий шок. Я понимала, что ему не меньше двадцати пяти и что в этом возрасте у людей уже бывают дети. Я догадывалась, что у него, наверное, есть какая-нибудь женщина… Впрочем, я особенно над этим не раздумывала. Для меня он был мистер Рэксбери – мой учитель рисования, а не мистер Рэксбери – отец семейства, с женой и двумя детьми.
– Моему сыну три года. Его зовут Гарри. А Лили всего шесть месяцев. Погоди. – Он стал рыться в карманах в поисках бумажника. – Вот они. – Он протянул мне фотографию.
Я смотрела на темненького мальчика, судорожно прижимающего к себе пухлого младенца. Дети казались на удивление неинтересными, обыкновенными – ничего общего с отцом.
– Какие милые! – Я постаралась изобразить восторг.
Интересно, как выглядит его жена? Можно об этом спросить?
– А нет у вас с собой фотографии жены?
Он на мгновение задумался:
– Да. Где-то тут была фотография, на которой мы все вместе.
Он долго перебирал пятифунтовые бумажки, пластиковые карточки и автобусные билеты и наконец выудил помятый любительский снимок.
Вся семья стояла на лужайке, щурясь от яркого солнца. Мистер Рэксбери был в шортах, черной футболке и парусиновых туфлях. Меньше всего он был похож на учителя. Он толкал перед собой коляску с маленькой Лили. Ее панамка съехала набок, почти закрыв лицо, но девочка весело дрыгала толстыми ножками. Гарри хмуро глядел из-под кепки, уцепившись за маму, и, похоже, канючил, чтобы его взяли на руки.
Я перевела взгляд на его мать. Она была не такая хорошенькая, как я ожидала. На ней были свободные шорты до колен и просторная футболка. Она, очевидно, не стеснялась своей фигуры. Конечно, она не была толстухой, как наша мама или даже как Грейс, но все же полновата – большая грудь, большой живот и внушительный зад. Возможно, она еще просто не похудела после родов.
Я вглядывалась в ее лицо. Она сощурилась на солнце, поэтому разобрать черты было почти невозможно. Кроме того, ее теребил малыш. Трудно ожидать, чтобы человек при таких условиях выглядел довольным и счастливым. Зато волосы у нее были чудесные – мягкие, блестящие и светлые, падающие на плечи. Значит, мистеру Рэксбери нравятся высокие полные блондинки. Я пожалела, что сама я маленькая, худая и темноволосая.
Я мучительно придумывала, что сказать. На самом деле мне хотелось задать уйму вопросов. Почему вы выбрали именно ее из сотен женщин вокруг? Что в ней такого особенного? У вас нет от нее тайн? Она обнимает и утешает вас, когда вы устали или озабочены? Она тоже рисует? Она любит читать? По воскресеньям вы вместе ходите на эскизы, а потом уютно устраиваетесь по краям дивана, касаясь друг друга пальцами ног, и читаете каждый свою книжку? Вы ходите вместе за покупками? В воскресенье утром вы берете детей к себе в кровать, чтобы немножко понежиться всей семьей? Вы были влюблены в нее с самого детства? Это ваша единственная настоящая любовь?
– Как ее зовут? – спросила я вслух.
– Марианна.
– Здорово, – сказала я, запинаясь. – Хотелось бы мне иметь такое красивое имя!
– А что плохого в Пруденс?
– А что в нем хорошего? Чудовищное викторианское имя, означающее добродетель мудрости. Мой отец был одно время очень религиозен. До безумия. Меня зовут Пруденс Чэрити – Мудрость и Любовь, а сестру – Грейс Пэйшенс: Милосердие и Терпение, можете себе представить?
– У меня тоже ужасное имя. Кит. Очень старомодное. Представляешь, каково мне было ребенком? «Меня зовут Кит» – ужас! Слава богу, почти все звали меня Рэкс. Но тебе, по-моему, повезло. Пруденс и Грейс – очень красивые имена. Так и представляешь викторианских девочек в передничках и ботинках на пуговках.
– Вот именно! – откликнулась я. – И платье у меня примерно такое же старомодное.
Я продолжала носить по очереди свои безобразные платья. Мама дала мне в школу десять фунтов. Она думала, что в этом специальном магазине мы сможем купить себе по форменному костюму за пятерку. Однако цены здесь были не как на благотворительном базаре. Вещи стоили целое состояние, даже совсем ветхие. Я купила на свою десятку поношенный пиджак, который мы с Грейс носили по очереди. Грейс он был тесноват, а я в нем тонула, но мне было уже наплевать.
Мама пришла в ужас, когда я сказала ей, сколько стоит форма. Она несколько раз допрашивала меня, сколько в точности стоят юбка, блузка и школьный галстук. Я слышала, как она спрашивала о том же Грейс, как будто не поверила мне. Видимо, она перестала мне доверять с тех пор, как я растратила деньги на уроки математики.
– Мне кажется, тебе идут такие платья, Пруденс, – сказал мистер Рэксбери.
– Я их ненавижу! – выдохнула я. – Не могу дождаться, когда у меня будет нормальная школьная форма, но мы, видимо, будем собирать на нее деньги еще целую вечность.
Мистер Рэксбери помолчал немного.
– А может быть… Может быть, тебе стоит подработать немного самой?
– А как? Я не могу работать по субботам, потому что в это время я помогаю в нашем книжном магазине, а за это мне не платят. Я бы могла разносить покупки, но магазин в нашем квартале как раз прекратил доставку на дом. А больше я ничего не могу придумать.
– Сидеть с детьми?
– Я не знаю никого с маленькими детьми
– Ты знаешь меня, – сказал мистер Рэксбери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20