Пошли мыть ноги.Утром Сережа проснулся и не сразу понял, где он. Почему вместо двух окон три, и не с той стороны, и не те занавески. Потом разобрался, что это тети Пашина комната. Она очень красивая: подоконники заставлены цветами, а за зеркало заткнуто павлинье перо. Тетя Паша и Лукьяныч уже встали и ушли, постель их была застлана, подушки уложены горкой. Раннее солнце играло в кустах за открытыми окнами. Сережа вылез из кроватки, снял длинную рубашку, надел трусики и вышел в столовую. Дверь в его комнату была закрыта. Он подергал ручку: дверь не отворилась. А ему туда нужно было непременно: там ведь находились все его игрушки. В том числе новая лопата, которою ему вдруг очень захотелось покопать.— Мама! — позвал Сережа.— Мама! — позвал он еще раз.Дверь не открывалась, и было тихо.— Мама! — крикнул Сережа изо всех сил.Тетя Паша вбежала, схватила его на руки и понесла в кухню.— Что ты, что ты! — шептала она. — Как можно кричать! Нельзя кричать! Слава богу, не маленький! Мама спит, и пусть себе спит на здоровье, зачем будить!— Я хочу взять лопату, — сказал он тревожно.— И возьмешь, никуда не денется лопата. Мама встанет, и возьмешь, — сказала тетя Паша. — Смотри-ка, а вот рогатка твоя. Вот ты пока рогаткой позанимаешься. А хочешь, морковку почистить дам. А раньше всех дел добрые люди умываются.Разумные, ласковые речи всегда действовали на Сережу успокоительно. Он дал ей умыть себя и выпил кружку молока. Потом взял рогатку и вышел на улицу. Напротив на заборе сидел воробей. Сережа, не целясь, стрельнул в него из рогатки камушком и, конечно же, промахнулся. Он нарочно не целился, потому что сколько бы он ни целился, он бы все равно не попал, кто его знает — почему; но тогда Лида дразнилась бы, а теперь она не имеет права дразниться: ведь видно было, что человек не целился, просто захотелось ему стрельнуть, он и стрельнул не глядя, как попало.Шурик крикнул от своих ворот:— Сергей, в рощу пошли?— А ну ее! — сказал Сережа.Он сел на лавочку и сидел, болтая ногой. Его беспокойство усиливалось. Проходя через двор, он видел, что ставни на его окнах тоже закрыты. Сразу он не придал этому значения, а теперь сообразил: ведь они летом никогда не закрываются, только зимой, в сильный мороз; получается, что игрушки заперты со всех сторон. И ему захотелось их до того, что хоть ложись на землю и кричи. Конечно, он не станет ложиться и кричать, он не маленький, но от этого ему не было легче. Мама и Коростелев все заперли и не беспокоятся, что ему сию минуту нужна лопата. «Как только они проснутся, — думал Сережа, — я сейчас же все-все перенесу в тети Пашину комнату. Не забыть кубик: он еще когда упал за комод и там лежит».Васька и Женька подошли и стали перед Сережей. И Лида подошла с маленьким Виктором на руках. Они стояли и смотрели на Сережу. А он болтал ногой и не говорил ничего. Женька спросил:— Ты чего сегодня такой?Васька сказал:— У него мать женилась.Еще помолчали.— На ком она женилась? — спросил Женька.— На Коростелеве, директоре «Ясного берега», — сказал Васька. — Ох, его и прорабатывали!— За что прорабатывали? — спросил Женька.— Ну — за хорошие, значит, дела, — сказал Васька и достал из кармана мятую пачку папирос.— Дай закурить, — сказал Женька.— Да у меня у самого, кажется, последняя, — сказал Васька, но все-таки папиросу дал и, закурив, протянул горящую спичку Женьке. Огонь на кончике спички в солнечном свете прозрачен, невидим; не видать, отчего почернела и скорчилась спичка и отчего задымила папироса. Солнце светило на ту сторону улицы, где собрались ребята; а другая сторона была еще в тени, и листья крапивы там вдоль забора, вымытые росой, темны и мокры. И пыль посреди улицы — на той стороне прохладная, а на этой теплая. И два гусеничных следа по пыли: кто-то проехал на тракторе.— Переживает Сережка, — сказала Лида Шурику. — Новый папа у него.— Не переживай, — сказал Васька. — Он дядька ничего себе, по лицу видать. Как жил, так и будешь жить, какое твое дело.— Он мне купит велисапед, — сказал Сережа, вспомнив вчерашний разговор.— Обещал купить, — спросил Васька, — или же просто ты надеешься?— Обещал. Мы вместе в магазин пойдем. В воскресенье. Завтра будет пятница, потом суббота, а потом воскресенье.— Двухколесный? — спросил Женька.— Трехколесный не бери, — посоветовал Васька. — На кой он тебе. Ты скоро вырастешь, тебе нужен двухколесный.— Да врет он все, — сказала Лида. — Никакого велисапеда ему не купят.Шурик надулся и сказал:— Мне мой папа тоже купит велисапед. Как будет получка, так и купит. ПЕРВОЕ УТРО С КОРОСТЕЛЕВЫМ. — В ГОСТЯХ Загремело железо во дворе. Сережа посмотрел в калитку: это Коростелев снимал болты и отворял ставни. Он был в полосатой рубашке и голубом галстуке, мокрые волосы гладко зачесаны. Он отворил ставни, а мама изнутри толкнула створки окна, они распахнулись, и мама что-то сказала Коростелеву. Он ответил ей, облокотясь на подоконник. Она протянула руки и сжала его лицо в ладонях. Они не замечали, что с улицы смотрят ребята.Сережа вошел во двор и сказал:— Коростелев! Мне нужно лопату.
— Лопату?.. — переспросил Коростелев.— И вообще все, — сказал Сережа.— Войди, — сказала мама, — и возьми, что тебе надо.В маминой комнате стоял непривычный запах — табака и чужого дыханья. Чужие вещи валялись тут и там: одежда, щетка, папиросные коробки на столе… Мама расплетала косу. Когда она расплетает свои длинные косы, бесчисленные каштановые змейки закрывают ее ниже пояса; а потом она их расчесывает, пока они не распрямятся и не станут похожи на летний ливень… Из-за каштановых змеек мама сказала:— С добрым утром, Сереженька.Он не ответил, занятый видом коробок. Они были пленительны своей новизной и одинаковостью. Он взял одну, она была заклеена, не открывалась.— Положи на место, — сказала мама, видевшая все в зеркале. — Ты ведь пришел за игрушками?Кубик лежал за комодом. Сережа, присев на корточки, видел его, но достать не мог: рука не дотягивалась.— Что ты там пыхтишь? — спросила мама.— Мне никак, — ответил Сережа.Вошел Коростелев. Сережа спросил его:— Ты мне потом отдашь эти коробки?(Он знал, что взрослые отдают детям коробки тогда, когда то, что в коробках, уже выкурено или съедено.)— Вот тебе в порядке аванса, — сказал Коростелев.И подарил Сереже одну коробку, выложив из нее папиросы. Мама попросила:— Помоги ему. У него что-то завалилось за комод.Коростелев ухватил комод своими большими руками — старый комод заскрипел, подвинулся, и Сережа без труда достал кубик.— Здорово! — сказал он, с одобрением посмотрев вверх на Коростелева.И ушел, прижимая к груди коробку, кубик и еще столько игрушек, сколько смог захватить. Он снес их в комнату тети Паши и свалил на пол, между своей кроватью и шкафом.— Ты забыл лопату, — сказала мама. — Так срочно она была тебе нужна, а ее-то ты и забыл.Сережа молча взял лопату и отправился во двор. Ему уже расхотелось копать, он только что задумал переложить свои фантики — бумажки от конфет — в новую коробку; но было неудобно не покопать хоть немножко, когда мама так сказала.Под яблоней земля рыхлая и легче поддается. Копая, он старался забирать поглубже — на полную лопату. Это была работа не за страх, а за совесть, он кряхтел от усилий, мускулы напрягались на его руках и на голой узенькой спине, золотистой от загара. Коростелев стоял на террасе, курил и смотрел на него.Явилась Лида с Виктором на руках и сказала:— Давай цветов насажаем. Красиво будет.Она усадила Виктора наземь, прислонив к яблоне, чтобы он не падал. Но он все равно сейчас же упал — на бок.— Ну, ты, сиди! — прикрикнула Лида, встряхнула его и усадила покрепче. — Глупый ребенок. Другие уже сидят в этом возрасте.Она говорила нарочно громко, чтобы Коростелев на террасе услышал и понял, какая она взрослая и умная. Искоса поглядывая на него, она принесла ноготков и воткнула в землю, вскопанную Сережей, приговаривая:— Вот видишь, до чего красиво!А потом принесла из-под желоба белых и красных камушков и разложила вокруг ноготков. Она растирала землю в пальцах и прихлопывала ладонями, руки у нее стали черные.— Не красиво разве? — спрашивала она. — Говори, только не ври.— Да, — признался Сережа. — Красиво.— Эх, ты! — сказала Лида. — Ничего без меня не умеешь сделать.Тут Виктор опять упал, на этот раз затылком.— Ну и лежи, раз ты такой, — сказала Лида.Виктор не плакал, сосал свой кулак и изумленно смотрел на листья, шевелящиеся над ним. А Лида взяла скакалку, которою была подпоясана вместо пояса, и принялась скакать перед террасой, громко считая: «Раз, два, три…» Коростелев засмеялся и ушел с террасы.— Смотри, — сказал Сережа, — по нем муравьи лазиют.— Фу, дурак! — с досадой сказала Лида, подняла Виктора и стала счищать с него муравьев, и от чистки его платье и голые ноги почернели.— Моют, моют его, — сказала Лида, — и все он грязный.Мама позвала с террасы:— Сережа! Иди одеваться, пойдем в гости.Он охотно побежал на зов — в гости ходят ведь не каждый день. В гостях хорошо, дают конфеты и показывают игрушки.— Мы пойдем к бабушке Насте, — объяснила мама, хотя он не спрашивал, — неважно к кому, лишь бы в гости.Бабушка Настя — серьезная и строгая, на голове белый платочек в крапушку, завязанный под подбородком. У нее есть орден, на ордене Ленин. И всегда она носит черную кошелку с застежкой «молнией». Открывает кошелку и дает Сереже что-нибудь вкусное. А в гостях у нее Сережа еще не был.Все они нарядились — и он, и мама, и Коростелев — и пошли. Коростелев и мама взяли его за руки с двух сторон, но он скоро вырвался: куда веселей идти самому. Можно остановиться и посмотреть в щелку чужого забора, как там страшная собака сидит на цепи и ходят гуси. Можно убежать вперед и прибежать обратно к маме. Погудеть и пошипеть, изображая паровоз. Сорвать с куста зеленый стручок — пищик — и попищать. Поднять с земли золотую копейку, которую кто-то потерял. А когда тебя ведут, то только руки потеют, и никакой радости.Пришли к маленькому домику с двумя маленькими окошками на улицу. И двор был маленький, и комнатки. Ход в комнатки был через кухню с огромной русской печкой. Бабушка Настя вышла навстречу и сказала:— Поздравляю вас.Должно быть, был какой-то праздник. Сережа ответил, как отвечала в таких случаях тетя Паша:— И вас также.Он осмотрелся: игрушек не видно, даже никаких фигурок, что ставят для украшения, — только скучные вещи для спанья и еды. Сережа спросил:— У вас игрушки есть?(Может быть, есть, но спрятаны).— Вот чего нет, того нет, — отвечала бабушка Настя. — Детей маленьких нет, ну и игрушек нет. Съешь конфетку.Синяя стеклянная вазочка с конфетами стояла на столе среди пирогов. Все сели за стол. Коростелев открыл штопором бутылку и налил в рюмки темно-красное вино.— Сережке не надо, — сказала мама.Вечно так: сами пьют, а ему не надо. Как самое лучшее, так ему не дают.Но Коростелев сказал:— Я немножко. Пусть тоже за нас выпьет.И налил Сереже рюмочку, из чего Сережа заключил, что с ним, пожалуй, не пропадешь.Все стали стукаться рюмками, и Сережа стукался.Тут была еще одна бабушка. Сереже сказали, что это не просто бабушка, а прабабушка, так он ее чтоб и называл. Коростелев, впрочем, звал ее бабушкой без «пра». Сереже она ужасно не понравилась. Она сказала:— Он зальет скатерть.Он действительно пролил на скатерть немного вина, когда стукался. Она сказала:— Ну, конечно.И высыпала на мокрое место соль из солонки, недовольно сопя. И потом все время следила за Сережей. На глазах у нее были очки. Она была старая-престарая. Руки коричневые, сморщенные, в шишках, большущий нос загибался вниз, а костлявый подбородок — вверх.Вино оказалось сладким и вкусным, Сережа выпил сразу. Ему дали пирог, он стал есть и раскрошил. Прабабушка сказала:— Как ты ешь!Сидеть было неудобно, он заерзал на стуле. Она сказала:— Как ты сидишь!А ему стало горячо в середине, и захотелось петь. Он запел. Она сказала:— Веди себя как следует.Коростелев заступился за Сережу:— Оставьте. Дайте парню жить.Прабабушка пригрозила:— Погодите, он вам себя покажет!Она тоже выпила вина, глаза у нее за очками так и сверкали. Но Сережа крикнул ей храбро:— Пошла вон! Я тебя не боюсь!— Какой ужас! — сказала мама.— Ерунда, — сказал Коростелев. — Сейчас пройдет. Сколько он там выпил.— Я хочу еще! — крикнул Сережа, потянулся к своей рюмке и опрокинул пустую бутылку. Зазвенела посуда. Мама ахнула. Прабабушка ударила кулаком по столу и воскликнула:— Вы видите, что делается!А Сереже захотелось качаться. Он стал качаться из стороны в сторону. И стол с пирогами качался перед ним, и мама, и Коростелев, и бабушка Настя, разговаривая, качались на качелях, — это было смешно, Сережа хохотал. Вдруг он услышал пение. Это пела прабабушка. Держа очки в шишковатой руке и размахивая ими, пела о том, как выходила на берег Катюша, выходила, песню заводила. Под прабабушкино пение Сережа заснул, положив голову на кусок пирога.…Проснулся — прабабушки не было, а остальные пили чай. Они улыбнулись Сереже. Мама спросила:— Пришел в себя? Не будешь больше буянить?«Разве я буянил?» — подумал Сережа, удивившись.Мама достала из сумочки гребешок и причесала Сережу. Бабушка Настя сказала:— Съешь конфетку.В соседней комнате, за пестрой полинялой занавеской, повешенной вместо двери, кто-то храпел: хрр! хрр! — Сережа осторожно отодвинул занавеску, заглянул и обнаружил, что там на кровати спит прабабушка. Сережа чинно отошел от занавески и сказал:— Пошли домой. Надоело в гостях.Прощаясь, он услышал, что Коростелев назвал бабушку Настю «мама». Сережа и не знал, что у Коростелева есть мама, он думал, Коростелев и бабушка Настя просто знакомые.Обратный путь показался Сереже долгим и неинтересным. Сережа подумал: «Пусть-ка Коростелев меня понесет, раз он мой папа». Ему случалось видеть, как отцы носят сыновей на плече. Сыновья сидят и задаются, и им, должно быть, далеко видно сверху. Сережа сказал:— У меня ноги заболели.— Уже близко, — сказала мама. — Потерпи.Но Сережа забежал спереди и охватил колени Коростелева.— Ты же большой, — сказала мама, — как не стыдно проситься на руки! — Но Коростелев поднял Сережу и усадил к себе на плечо.
Сережа очутился очень высоко. Ему ни капельки не было страшно: не мог такой великан, запросто сдвигающий с места комоды, его уронить. С высоты было видно, что делается во дворах за заборами и даже на крышах; прекрасно видно! Это увлекательное зрелище занимало Сережу всю дорогу. Гордо посматривал он вниз на встречных мальчиков, идущих на собственных ногах. И с ощущением новых крупных своих преимуществ прибыл домой — на отцовском плече, как положено сыну. КУПИЛИ ВЕЛОСИПЕД И на этом же плече он отправился в воскресенье в магазин за велосипедом.Воскресенье наступило внезапно, раньше, чем он надеялся, и Сережа сильно взволновался, узнав, что оно наступило.— Ты не забыл? — спросил он Коростелева.— Как же я забуду, — ответил Коростелев, — сходим обязательно, вот только управлюсь маленько с делами.Насчет дел он соврал. Никаких дел у него не оказалось, просто он сидел и разговаривал с мамой. Разговор был непонятный и неинтересный, но им нравился, они говорили да говорили. Особенно мама длинно говорит: одно и то же слово повторяет зачем-то сто раз. От нее и Коростелев этому учится. Сережа кружит вокруг них, стихший от внутреннего возбуждения, весь сосредоточенный на одной мысли, и ждет — когда же им надоест их занятие.— Ты все понимаешь, — говорит мама. — До чего я рада, что ты все понимаешь.— Сказать откровенно, — отвечает Коростелев, — я до тебя мало понимал в данном вопросе. Многого я не понимал, только тогда и стал понимать, когда — ты понимаешь.Они берутся за руки, словно играют в «золотые ворота».— Я была девочка, — говорит мама. — Мне казалось, что я счастлива безумно. Потом мне казалось, что я умру от горя. А сейчас кажется, что все это приснилось…Она напала на новое слово и твердит его, закрыв свое лицо коростелевскими большими руками:— Приснилось, понимаешь? Как сны снятся. Это во сне было. Мне снился сон. А наяву — ты…Коростелев прерывает ее и говорит:— Я тебя люблю.Мама не верит:— Правда?— Люблю, — подтверждает Коростелев. А мама все равно не верит:— Правда — любишь?«Сказал бы ей „честное пионерское“ или „провалиться мне на этом месте“, — думает Сережа, — она бы и поверила».Коростелеву надоело отвечать, он умолк и смотрит на маму. А она на него. Они смотрят так, наверно, целый час. Потом мама говорит:— Я тебя люблю. (Как в игре, когда все по очереди говорят то же самое.)«Когда это кончится?» — думает Сережа.Кое-какое знание жизни подсказывает ему, однако, что не следует приставать к взрослым, когда они увлечены своими разговорами: взрослые этого не выносят, они могут рассердиться, и неизвестно, какие будут последствия. И он лишь осторожно напоминает о себе, оставаясь у них на виду и тяжело вздыхая.И настал-таки конец его мученьям. Коростелев сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11