— Да? — вскинул брови Вадим Кузьмич. — Полагаю, дорогая, ты ошибаешься.
— Ничуть, дорогой! — весело ответила Наталья Михайловна.
— Ошибаешься!
Вадим Кузьмич приблизился к зеркалу так близко, что эфес глухо ударился о стекло, и пристально посмотрел себе в глаза. Он увидел усталость человека который вот-вот готов сдаться, которого убивает не работа, а ее бесполезность.
Он мог любить ее, отдаваться без остатка, мог сгорать на работе, но это ничего не меняло в его жизни. «Что ж, дорогой товарищ, все идет к тому, что тебе придется принимать решение, — сказал себе Анфертьев. — Да, ты кое-чем рискуешь... Но надо же за что-то и уважать себя... Мужайтесь, гражданин Анфертьев».
— Пошли, Вовушка, водку пить, — сказал Вадим Кузьмич. Не взглянув больше на меч, он отставил его к вешалке, прошел в комнату. Впервые за весь вечер промелькнуло в нем что-то новое, жесткое, и Вовушка успевший бросить на друга стыдливый взгляд, поспешно отвернулся. Но через минуту видел в глазах Вадима Кузьмича лишь радость встречи и нетерпение — пора наконец начать застолье.
Вряд ли стоит подробно говорить о том, что они пили, в каком порядке, чем закусывали. Содержимое стола, накрытого Анфертьевым, мы знаем: бутылка водки, свекольный салат, жареная картошка, полкило колбасы по два рубля двадцать копеек и банка сайры в качестве холодной закуски и украшения, призванного показать уважение к гостью. Да, и бутылка диковинного портвейна в мятой бутылке — Наталья Михайловна поставила ее возле себя, предупредив, что будет пить исключительно испанское зелье. Это, дескать, утешит ее и позволит приобщиться к прекрасной стране, в которую одни ездят, а другие лишь мечтают об этом. Вовушка виновато улыбнулся, будто от него зависело, поедет ли Наталья Михайловна на Пиренейский полуостров или останется дома заниматься постирушкой. В несильном свете торшера на груди ее тускло переливались зерна агата. В каждом камешке мерцала красноватая загадка, и казалось, огоньки не стоят на месте, они то собираются по несколько в одном камне, то вдруг покидают его, оставляя пустым и холодным, то затевают гонку по ожерелью, сверкая обжигающими взгляд искрами.
Наталья Михайловна заставила Вовушку подробно Рассказать о его встречах, открытиях и потрясениях. И как раз в тот момент, когда он, покинув гостеприимную Севилью, сквозь оливковые рощи, по солнечному шоссе, мимо замков и рекламных быков отправился по Андалузским горам в Гранаду, из маленькой комнаты вышла Танька и молча протянула Вовушке изображение русского леса, исполненное в испанских красках.
— Ой! — со счастливой улыбкой воскликнул опьяневший Вовушка. — Как здорово!
Это же надо! А почему у лешего волосы стали дыбом?
— Это не леший, это пень. Леший вот сидит, в сторонке. А это кикимора болотная. Она пришла к лешему в гости, им очень грустно, потому что у них нет детей, а идет дождь, и никто их не жалеет, — с опасливой доверчивостью пояснила Танька, боясь, что Вовушка чего-то не поймет или, еще хуже, поднимет на смех. Но тот сам запечалился, проникшись невеселой судьбой лешего. Склонив голову, с минуту рассматривал повлажневшими глазами цветные разводы.
— Спасибо. Мне очень нравится. Только почему у лешего нет детей?
— У него были дети, — не задумываясь, ответила Танька, — но они баловались, он их отшлепал, они убежали в лес и заблудились.
— И леший никогда их больше не видел?
— Нет, -Танька покачала головой.
— Это очень грустно. Мне его жалко.
— Мне тоже. Поэтому я нарисовала ему кикимору болотную. Они вместе будут жить. А однажды он встретит в лесу своих детей, но не узнает их, потому что они станут большими и даже старыми лешими.
— Боже, какой ужас! — Вовушка схватился руками за голову и непритворно застонал. — Нет, я больше не могу слушать про этого бедолагу!
После этого Таньку увели спать, уложили дружными усилиями, и она заснула у всех на глазах, зажав в руке яркую коробку с фломастерами и пообещав уже заплетающимся языком нарисовать Вовушке картинку повеселее.
Остатки питья и закуски перенесли на кухню, чтобы освежить обстановку и не будить Таньку. И некоторое время, наверное не меньше часа, просидели молча.
Вообще-то и Вовушка, и Анфертьевы произносили слова, обменивались житейским опытом, который усвоили из газет, телевизионных передач, из анекдотов, расхожих историй и испытали на собственной шкуре, на шкурах своих близких. Но эти разговоры не затрагивали важного, что заставляло бы их настаивать на своем, бледнеть и злиться, повышать голос и употреблять рискованные слова. Случаи, которыми они потешали друг друга, можно было объединить в некую развлекательную программу вечера, когда все благодушно выслушивают благозвучные благоглупости, зная, что главное впереди.
Наконец Вовушка, отодвинув рюмку, тарелку, вилку, освободив на столе пятачок и поставив на него локоток, посмотрел Вадиму Кузьмичу в глаза и спросил смущенно:
— Ну, хорошо, Вадим, а все-таки... чем живешь?
— Чем живу... — Анфертьев потер ладонями лицо, вздохнул.
— Фотографией он живет! — неожиданно резко выкрикнула Наталья Михайловна, будто давно ждала этого вопроса. — Снимает передовиков, новаторов, рационализаторов, инициаторов, победителей соцсоревнования, снимает токарей, у которых на верстаке стоит флажок, причем насобачился снимать так, что видны и флажок, и станок, и счастливая физиономия, и совершенно потрясающая болванка. И все в одном кадре, представляешь?! Я правильно понимаю? — Наталья Михайловна обернулась к мужу.
— Почти, — отчужденно ответил Вадим Кузьмич. — Не считая того, что токари не работают за верстаками.
— Ну, такая ошибка простительна. Сути не меняет. Так вот, помимо этих сугубо производственных сюжетов, Вадим Кузьмич последнее время смело берется за освоение новых тем — фотографирует похороны директорской бабушки, вступление в пионеры дочки главного инженера, свадьбу сына технолога, прибавление семейства у секретарши, а они за это здороваются с ним и даже улыбаются при встрече, если, разумеется, замечают его. А недавно какой-то двадцать пятый заместитель начальника гаража пожелал сняться для паспорта, а заводскому электрику пришла блестящая мысль оформить стенд по технике безопасности... Я ничего не путаю, Вадим?
— Нет, дорогая, ты ничего не путаешь. Только забыла упомянуть, что мне частенько приходится фотографировать заводские свалки, бракованные болванки для витрины «Не проходите мимо». Среди моих клиентов — заводские пьяницы, мне поручено делать их портреты в злачных местах. Наутро, протрезвев, они приносят мне бутылки, трешки, пятерки и просят не вывешивать их мятые мордасы у проходной. И я беру все, что они мне дают, и снимки, естественно, отдаю не «Комсомольскому прожектору», а им самим на память о прекрасно проведенном вечере. Делаю я это не только ради трояков — не нравится мне, когда расклеивают изображения пьяных людей в общественных местах. Если ты имел в виду это, спрашивая, чем я живу, то ответ таков, — Вадим Кузьмич твердо посмотрел Вовушке в глаза.
— А дальше? Что дальше? — Вовушка попытался понять — издевается ли тот над Натальей Михайловной, над ним, Вовушкой, или же над самим собой.
— Дальнейшее состоит из повторения вышеперечисленного, — Вадим Кузьмич вскинул голову, словно подставляя лицо под пощечины.
И Вовушка понял: тому зачем-то нужен сегодняшний позор, который еще болезненнее оттого, что Вадим Кузьмич признается в своем падении старому другу.
Зачем? — подумал Вовушка. Почему он позволяет жене говорить о своих унизительных обязанностях, сам находит в них нечто еще более постыдное? of подстегивает себя, он накануне отчаянного, может быть, безрассудного решения...
— Не промахнись, — сказал Вовушка, чтобы про верить свою догадку.
— Авось!
— Кавалерийскими атаками в наше время ничего не добьешься.
— Чем же можно добиться?
— Терпением. Ежедневными, незаметными постороннему глазу действиями. Но они должны иметь четкую цель, устремленность в будущее. И все, что ты говоришь, думаешь, делаешь, все, что ты ешь, пьешь, с кем ругаешься и с кем целуешься, должно предполагать эту цель.
— Совершенно с тобой согласен, — кивнул Вадим Кузьмич.
— Возможно, есть другие способы, но мне они неизвестны. Или же не под силу.
— Мне тоже.
— Не промахнись, — повторил Вовушка. — Самые неприятные осложнения — это те, о которых даже не догадывался. Люди срываются на неожиданностях. Самых пустяковых. Можно предусмотреть извержение вулкана, но забыть, что при этом изменится цвет неба.
— Или пойти на ограбление и забыть мешок для денег! — с улыбкой подхватил Вадим Кузьмич.
— А ты не хочешь вернуться к...
— Вовушка! — протянула Наталья Михайловна. — О чем ты говоришь! Есть такое понятие — дисквалификация.
— Ты хочешь сказать, что...
— Да, с ним это уже давно произошло...
— Нет, я не хочу вернуться в горное дело, строительство, геодезию, картографию, хотя везде еще мог бы работать. Мне нравится то, чем я занимаюсь.
— Этого не может быть, — проговорил Вовушка. — Хотя, если подумать...
— Не надо! — опять вмешалась Наталья Михайловна. — Не надо думать над тем, как подсластить пилюлю. Давайте называть вещи своими именами. Не всем дано быть удачливыми и сильными, не всем дано ломать обстоятельства, большинство полностью от них зависит. Радовать алкоголиков, показывая им их же физиономии на листочках бумаги, — наверно, и в этом можно находить смысл жизни! — Наталья Михайловна расхохоталась хрипло и зло. Можно сказать, что рассмеялась она горько и безрадостно. Похоже, замечательный портвейн, который она благополучно приканчивала, потягивая маленькими глоточками, не придал ни великодушия, ни любви. Жаль! Разве не для этого мы пьем? Разве не для того мы бегаем за несколько кварталов, чтобы, выстояв очередь, купить бутылку водки, а потом выпить ее спешно и скомканно из чайных чашек, из мензурок и чернильниц, из граненых стаканов, из стеклянных, алюминиевых, керамических пробок, из бумажных кульков, надрезанных перцев, а то и просто из горлышка, закусив коркой хлеба, луковицей, леденцом, снегом, выпить и ощутить в душе прилив великодушия и любви?
А иначе зачем пить?
Вовушка и Вадим Кузьмич одновременно почувствовали, что наступил тот заветный миг, когда можно наполнить рюмки. Их руки столкнулись у бутылки, оба понимающе улыбнулись друг другу, и эта мимолетная улыбка объединила их и утешила. А Наталья Михайловна, нанеся свой верный и безжалостный удар, отвернулась горделиво, показав мужчинам превосходный профиль, слегка подпорченный, правда, небольшими бородавками, которые совсем еще недавно выглядели миленькими родинками.
Теперь, когда мы взглянули на Наталью Михайловну с близкого расстояния, можно сказать в упор, подарим ей еще несколько минут нашего внимания. Наталья Михайловна работала в научном институте, где выполняла очень важные исследования, связанные с постоянным разглядыванием в микроскоп мельчайших частиц. Занималась этим Наталья -Михайловна не то десять, не то пятнадцать лет и научилась за это время узнавать в пылинках такое, чего не могли разглядеть другие сотрудники, — для нее каждая пылинка обладала выражением лица, характером, достоинствами и недостатками. Более того, Наталья Михайловна могла уверенно говорить об их самочувствии, намерениях, знала, как они себя поведут в том или ином случае, чего хотят. Поговаривали, что и пылинки испытывали к Наталье Михайловне особое расположение, стремились понравиться ей, выдавали кое-какие тайны из жизни микрокосмоса. Способность к пристальному разглядыванию давала надежду ее начальнику стать в будущем доктором, а самой Наталье Михайловне обещала звание кандидата наук. Но для этого ей предстояло собрать воедино результаты всех своих наблюдений, научно объяснить нравы невидимых пылинок, их обычаи, религию, суеверия, их идеологию и политические устремления.
Но дело осложнялось тем, что пылинки под взглядом Натальи Михайловны вели себя непредсказуемо, совершали странные поступки, и увидеть в их поведении какие-то закономерности было невозможно. Тут требовался взгляд холодный и бесстрастный, но Наталья Михайловна этого не знала, а пылинки такой взгляд ощущать на себе не желали. Поэтому работа застопорилась, и можно с уверенностью сказать, что до конца нашего повествования Наталья Михайловна не получит звания кандидата наук, а ее начальник не станет доктором. Что делать, все мы к окончанию этой криминальной истории останемся теми же, кем ее начали.
Надо, однако, заметить, что даже отдаленное признание давало Наталье Михайловне право вести себя свободно и раскованно на тридцати метрах ее жилой площади. Кроме того, такое право Наталье Михайловне давали многочисленные разочарования — пожарища, в которых сгорели ее мечты о красивой жизни. А когда сгорают мечты, когда сгорают самые неприкосновенные мечты о нарядах, вечерах в сверкающих залах среди знаменитых людей, свет славы которых освещает тебя и дает смысл твоему существованию, тогда сгорают мечты о просторной квартире на зависть соседям, родне, знакомым, когда отпылают эти пожарища и рухнут обгоревшие сваи мостов, соединявших тебя с чем-то недостижимо прекрасным, ты начинаешь понимать, что на выгоревших местах годами не появляются свежие ростки обновленных желаний.
Черные пятна в душе делают человека, может быть, даже сильнее, но эта сила ??????? ?? ?? ??????? ? ??????? ????????????, ???, ??? ?? ??????????(tm) и обид.
Другими словами, эта сила — от слабости.
Впрочем, мы отвлеклись. Если все это как-то и относится к Наталье Михайловне, то лишь на время пребывания ее на тридцати метрах своей жилплощади.
Во всех остальных случаях она не теряла ни самообладания, ни достоинства.
А что есть истинное достоинство?
В чем истинная сила?
Не в том ли, чтобы, наплевав на все, вырвать положенное нам по инструкциям, правам, льготам, гласным и негласным? Так вот, вырвав из чьих-то рук, из чьей-то пасти, из чьего-то кармана, мы проявили силу или слабость? Не сильнее ли тот, кто отказался вырывать и выхватывать?
Но покажите Автору человека, который возьмется твердо ответить, кто из этих двух сильнее!
Наталья Михайловна предпочитала вырывать. Она вырывала билеты на шумные спектакли и выступления Божественной Аллы, приглашение на новогоднюю елку, поздравление от руководства. Когда на кухне ломался кран, она вырывала слесаря из теплой подвальной компании, не дав ему закусить, вырывала у продавца приглянувшийся кусок ветчины, в месткоме вырывала путевку в лакомое время года.
Не ощущая ничего, кроме торжества справедливости, она вырывала последний экземпляр пустячной книги из рук разини-покупателя. О, этот книжный бум в конце второго тысячелетия новой эры! О, эти хрустальные, ковровые, питейные, обойные, кожаные, марлевые, джинсовые бумы! Кто мог устоять, сохранить душевное равновесие? Кому удалось пренебречь этими сокрушительными доказательствами собственной значительности? Ковер, черт подери, полыхающий на стене, свидетельствует о вашей сокрушительной победе над временем и пространством, земными недрами и океанскими глубинами, над алкоголизмом, хандрой, старческим слабоумием, общественным транспортом, но самое главное — над соседями на площадке! И у Натальи Михайловны стена ворсилась алым ковром, второй упругим бревном стоял в углу, дожидаясь своего часа, когда он развернется во всю ширь и затмит не только небесный свод, но и ненавистные рожи соседей, хапнувших по случаю хрустальную крюшонницу.
А кто осудит Наталью Михайловну? Кто первым бросит камень? Кто решится упрекнуть ее, когда она скажет что вынуждена вырывать из чьих-то рук колбасу и бублики, селедку и лифчики, творог для Таньки и носовые платки для мужа, иначе ей ничего не достанется, кто? Автор? Нет! И потом, не ее вина, что наши с вами духовные устремления и жажда справедливости свелись к удовлетворению добычных способностей. Как еще выразить себя, заявить о себе, утвердиться в мире? Как показать силу ума и огонь души? А страсти, что нам делать со страстями, ребята?
Наталья Михаил овна давно покончила с молодыми страстями, заставив себя забыть о волнующих встречах, лунных ночах, дальних странах. Попадая в залитые хрустальным светом залы, она терялась, жалась к стенам, искала укрытие за колоннами и спинами. Невинное замечание будущего доктора наук надолго вышибало ее из равновесия, заставляло нервничать и искать собственные промахи.
Рассказывая мужу о том, как удалось купить ему подштанники производства Арабской Республики Египет, она волновалась, трещала пальцами, глаза ее сверкали, щеки заливал румянец, слова свои она прерывала счастливым смехом, и Анфертьев, слушая вполуха, любовался ею, как в былые годы на «Чертовом колесе» в парке имени Шевченко.
А что касается пепелищ, то у кого их нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30